Текст книги "Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России"

Центром композиции древа в обоих случаях является Богоматерь. Только в акафистнике этот образ не имеет исторического контекста, а на иконе Симона Ушакова изображена икона Владимирской Богоматери. Она предстает главным, основным плодом того древа, которое насадили Иван Калита и митрополит Петр – первый великий князь и первый митрополит, проживавшие в Москве. Заслуживают внимания и другие лица, изображенные в виде плодов этого аллегорического древа.

Атрибуцию первой редакции существенно затрудняет отсутствие подписей, однако можно утверждать, что композиция была выстроена более четко. Так, ветвь древа, произрастающая над Иваном Калитой, в виде плодов имеет изображения великих князей и царей (Александра Невского, Михаила Черниговского (?), Федора Ивановича, царевича Димитрия, Михаила Федоровича), а также преподобных святых (Сергия и Никона Радонежских) и блаженных (Иоанна Большой Колпак, Максима и Василия). Ветвь, идущая от митрополита Петра, имеет в виде плодов изображения только святителей. По аналогии со второй редакцией можно отождествить митрополитов Алексия, Киприана, Фотия, Иону, Филиппа Колычева, патриархов Иова и Филарета. Неотождествленными остаются еще три святителя, в одном из которых, изображенном в клобуке, можно видеть патриарха Гермогена, чьи мощи были торжественно перенесены в Успенский собор в 1652 г. Таким образом, правители представлены в сонме преподобных и блаженных.

Во второй редакции плоды древа распределены иначе. Ветвь, исходящая от митрополита Петра, включает изображения святителей (митрополитов Алексия, Киприана, Фотия, Иону, Филиппа Колычева, патриархов Иова и Филарета) и правителей (царя Федора Ивановича, царевича Димитрия и царя Михаила Федоровича), а ветвь, исходящая от Ивана Калиты, – преподобных (Александра Невского, Сергия, Никона и Симона Радонежских, Савву Сторожевского, Пафнутия Боровского, Андроника) и блаженных (Максима, Иоанна Большой Колпак, Василия). Примечательно, что к категории преподобных отнесен Александр Невский, так как он изображен в соответствии с его средневековой иконографией в образе монаха. Царь Алексей Михайлович, как живущий в момент написания иконы, в обеих редакциях представлен в ранге предстоящих вместе со своей женой Марией Ильиничной Милославской и сыновьями (в первой редакции – только с Алексеем, во второй редакции – с Алексеем и Федором). Изображенное Симоном Ушаковым древо символизирует Российское государство в той его форме, которая сложилась к середине XVII в. Оставляя в стороне ярко выраженную теократическую составляющую этого образа, обратимся к его историческим медиевальным основам.

Прежде всего, следует отметить декларируемое иконой начало российской государственности. Это не Киевская Русь и даже не Владимиро-Суздальское княжество, а княжество Московское. Таким образом, домонгольская история в качестве составной части истории Российского государства здесь не рассматривается. Единственный персонаж, связывающий Московское княжество с домонгольским прошлым – это Александр Невский, и его присутствие в рассматриваемой композиции весьма значимо: он представлен как связующее звено с домонгольской историей, а также как представитель династии Рюриковичей.

История династии, как полагаем, является второй по значимости исторической темой рассматриваемой композиции. Среди изображенных лиц фигурируют представители двух династий: Рюриковичей и Романовых. Для первых представителей династии Романовых весьма актуальным был вопрос о преемственности с московскими Рюриковичами. Так, царь Михаил Федорович неоднократно в разных документах называл Ивана Грозного своим дедом[394]394
  См.: Там же. С. 10–11.


[Закрыть]. Однако ко времени царя Алексея Михайловича эта идея преемственности династий уже не была столь актуальной. На наш взгляд, именно поэтому на иконе «Насаждение древа Российского государства» она получила косвенное выражение. Из представителей династии Рюриковичей выбраны Александр Невский и царевич Димитрий как канонизированные святые, а Федор Иванович – как последний представитель династии на троне. Романовы же представлены как первым представителем династии Михаилом Федоровичем, так и его сыном Алексеем Михайловичем с наследниками. Последние, правда, выступают в роли предстоятелей. Таким образом, идея связи династий прослеживается, но не является основной. В целом же икона «Насаждение древа Российского государства» является российской репликой украинской композиции киевского издания акафистника 1661 г. Медиевальный контекст истории Российского государства в ней оказался предельно сокращен до времени Ивана Калиты.

Генеалогическое древо Рюриковичей и Романовых, выполненное в духе барочной аллегории, поместил в своем издании «Меч духовный» украинский богослов Лазарь Баранович. Гравированное родословное древо вписано в сложную композицию, имеющую название «Род правых благословится». Само издание было заказано царем Алексеем Михайловичем, распространялось в российских землях, а потому идеи легитимности династии Романовых и непрерывности царствующей династии в России не выглядят здесь необычно. Киевские книжники XVII в. вообще имели обыкновение, обращаясь к московскому царю, называть его потомком киевского князя Владимира Святославича, имея в виду, конечно, символическое родство[395]395
  Затылюк Я. В. От безымянных руин к православному Сиону: «места памяти» Руси-Украины XVII–XVIII вв. С. 354–356.


[Закрыть]. В соответствии с этими представлениями, Лазарь Баранович изобразил древо, вырастающее из чресл Владимира Киевского. Плодами древа являются члены семьи царя Алексея Михайловича: сам Алексей Михайлович, его жена Мария Милославская и сыновья Алексей, Федор и Симеон[396]396
  Абраменко Н. М. Гравюра из книги Лазаря Барановича «Меч духовный» в контексте русского искусства второй половины XVII в. // Четвертые Казанские искусствоведческие чтения. Искусство печатной графики: история и современность. Казань, 2015. С. 8–11.


[Закрыть]. На стволе древа написана цитата из Послания апостола Павла к римлянам: «…аще корень свят, то и ветви» (Рим. 11: 16).

Единственный случай рецепции гравюры «Род праведных благословится» известен в стенописи церкви Ильи Пророка в Ярославле. Имеется в виду композиция на своде западной галереи храма. Роспись галерей датируют 1716 г. Композиция «Род праведных благословится» восходит к гравюре в издании Лазаря Барановича, однако на древе помещены не только члены семьи царя Алексея Михайловича (их состав актуализирован применительно к 1716 г.), но и Александр Невский, а также последний представитель династии Рюриковичей царь Федор Иванович[397]397
  Сукина Л. Б. Родословные древа великих князей и царей в русской художественной культуре XVII столетия // Родословные древа русских царей XVII–XVIII вв. С. 37.


[Закрыть]. Очевидно, что автор стенописи подчеркивал преемственность Рюриковичей и Романовых. Вполне возможно, что это не первая попытка использовать гравюру «Род праведных благословится» в российской художественной традиции. Интерьеры ярославских храмов XVII–XVIII вв. вообще были ориентированы на столичные образцы[398]398
  Турцова Н. М. Литерат урные источники и политические идеи некоторых сюжетов ярославских икон второй половины XVII в. // ТОДРЛ. Т. 42. Л., 1989. С. 360–361.


[Закрыть].

Существует и другая проблема. В нашем распоряжении имеется еще два случая создания в России XVII в. царских родословных древ, источниками которых, судя по всему, являлись украинские гравюры. При этом сами гравюры нам не известны. Так, в синодике ярославского Спасо-Преображенского монастыря, написанного в 1650-х гг., помещено родословное древо, у основания которого стоят князья Владимир и Ольга[399]399
  Сукина Л. Б. Генеалогия князей и царей в русской художественной культ уре позднего Средневековья // История и культ ура Ростовской земли. Ростов, 2004. С. 366–375; Грибов Ю. А. Лицевые рукописи Ярославского Поволжья второй половины XVII века: вопросы атрибуции // От Средневековья к Новому времени. М., 2006. С. 395; Гулина Т. И. Синодик ярославского Спасского монастыря 1656 г. (к формированию идеологии российской власти в XVII в.) // Смутное время в России в начале XVII века: Поиски выхода. К 400-летию «Совета всея Земли» в Ярославле. М., 2012. С. 232.


[Закрыть]. Сходная композиция представлена на титульном листе книги архиепископа Черниговского Иоанна Максимовича «Алфавит собранный, рифмами сложенный», изданной в 1705 г.[400]400
  Родословные древа русских царей XVII–XVIII вв. С. 50–51.


[Закрыть] Автор этой гравюры явно не знал миниатюры ярославского синодика. Вероятно, он использовал украинскую же гравюру более раннего времени, в настоящее время неизвестную. Аналогичная ситуация сложилась с двумя российскими миниатюрами, которые изображают родословное древо Рюриковичей-Романовых. Одна из этих миниатюр помещена в списке Степенной книги 1670 г.[401]401
  ОР РГБ. Ф. 178 (Музейн. собр.). № 4288; Сиренов А. В. Степенная книга и русская историческая мысль XVI–XVIII вв. С. 320.


[Закрыть], а другая, близкая по композиции, находится в синодике Воскресенского Новоиерусалимского монастыря начала 1680-х гг. (ГИМ, собр. Воскресенского монастыря 66)[402]402
  Грибов Ю. А. Новое в исследовании лицевого Синодика царевны Татьяны Михайловны из Воскресенского Новоиерусалимского монастыря // Труды ГИМ. Вып. 110. М., 1999. С. 68–77.


[Закрыть]. Судя по палеографии надписи на миниатюре Степенной книги, ее источником была украинская гравюра[403]403
  Родословные древа русских царей XVII–XVIII вв. С. 17–18.


[Закрыть]. В настоящее время такой гравюры специалисты не знают.

Таким образом, можно утверждать, что самостоятельная традиция изображения князей как героев древнерусской истории в России XVI–XVII вв. была выражена незначительно. Кроме икон святых князей, таких как Владимир Киевский, Борис и Глеб, Довмонт Псковский, Всеволод-Гавриил и некоторых других, можно назвать только изображения мемориального характера в кремлевских соборах – Благовещенском и Архангельском. Весьма эффектные родословные древа древнерусских князей и царей, получившие некоторое распространение со второй половины XVII в., имеют свои источником украинскую гравюру эпохи барокко. Российский исторический контекст в них, конечно, присутствует. Но развитая историософская идея присутствует, пожалуй, только в стенописи Новоспасского монастыря с отсылками к «Древу Иессееву» кремлевского Благовещенского собора и параллелям с библейской генеалогией Христа. Здесь вполне вероятно участие тогдашнего новоспасского архимандрита Игнатия Римского-Корсакова, выдающегося религиозного мыслителя и общественного деятеля своей эпохи.

Обращение к Средневековью при Петре I: несостоявшийся медиевализм

Петр Великий – первый российский правитель, не просто осознавший ценность и необходимость истории для государственной идеологии и пропаганды, но на практике поставивший историю на службу строительства империи. В этом смысле он был первым русским историческим конструктивистом. Е. Погосян очень точно назвала его «архитектором российской истории». Он занимался конструированием в сознании подданных преимущественно истории своего царствования, своих побед в Северной войне (через систему праздников, придворный календарь и т. д.)[404]404
  «Выстроив ряд важнейших викториальных дней, Петр превратил список торжеств в своего рода конспективную версию официальной истории империи» (Погосян Е. Петр I – архитектор российской истории. СПб., 2001. С. 9). Этим его календарь отличался от придворного календаря XVII в., где военные годовщины привязывались к церковным праздникам: 23 июня – День иконы Владимирской Божьей Матери и победы над татарами на Угре в 1480 г., 28 июля – День иконы Смоленской Божьей Матери и взятия Смоленска в 1514 г., 19 августа – праздник иконы Богоматери Донской и победы над татарами в 1591 г. и т. д. (Hughes L. The Petrine Year: Anniversaries and Festivels in the Reign of Peter I (1682–1725) // Festive Culture in Germany and Europe from the Sixteenth to the Twentieth Century. Lewiston; Queenston, 2000. P. 158–159). Ср.: Агеева О. Г. Светские ежегодные праздники русского двора от Петра до Екатерины Великой // Отечественная история. 2006. № 2. С. 11–25.


[Закрыть]. Фактически Петр I являлся создателем в России исторической политики, так как продуманно и целенаправленно, через концептуальные пропагандистские акции и ритуалы увековечивал свои деяния и настолько в этом преуспел, что в сознании современников петровская история затмила предыдущие годы и превосходила последующие вплоть до правления Екатерины II.

Какое место в этом конструктивизме Петра I занимало русское Средневековье? Очень незначительное. Царь «России молодой» интересовался настоящим. Прошлое было ему нужно главным образом как темный фон, на котором ярким цветком должна была расцвести Россия Петра. Отчасти, конечно, это было связано с личной биографией и событиями начала царствования, когда элементы Московской Руси (стрельцы, бояре, патриаршество и т. д.) оказались для юного государя враждебной силой, которую надо было победить и преодолеть. Поэтому допетровская Русь была объявлена царством отсталости, застоя, варварства, суеверий, загнивания, регресса и пр. Символами ненавистного прошлого, от которого по воле царя-реформатора Россия отказывалась, стали бояре, стрельцы, бороды, долгополые средневековые кафтаны и даже сама столица – древняя Москва. Петр действовал грамотно, как истинный конструктивист: бил по символам прошлого, его визуальному воплощению (одежда, элементы быта, архитектура и т. д.).

Подобные оценки были несправедливыми. Московская Русь вовсе не была «царством тьмы», а реформы Алексея Михайловича и особенно Федора Алексеевича вообще непосредственно предвосхищали петровские преобразования[405]405
  Богданов А. П. Царь-реформатор Федор Алексеевич. Старший брат Петра I. М., 2018.


[Закрыть]. Но Петру было важно для легитимации в общественном сознании своей политики как можно контрастнее оттенить свою прогрессивность от «замшелой и отсталой Руси».

Данная концепция сразу же обнажала свое противоречие. Россия входила в Европу как субъект политики, как новая нация. Фундамент любой нации стоит на исторической традиции, на мифе о ее происхождении и славном прошлом. Полное отрицание прошлого и превращение его в негативный фон для высвечивания царского величия лишало бы подданных национальной гордости, а Петр прекрасно понимал ее важность. В этом смысле совсем хулить свою историю было нельзя, поэтому исторической политикой петровского царствования стало своеобразное разделение: в далеком средневековом прошлом есть славные примеры для гордости россиян (Александр Невский, Иван III, Василий III, Иван Грозный и т. д.), но вот ближайшая эпоха – Московская Русь – подкачала. Правда, тут тоже надо было быть максимально деликатным, чтобы не задеть династию Романовых и царского отца Алексея Михайловича. В итоге область для негативной оценки сужалась буквально до последних лет правления предшественников Петра.

Для того чтобы все это разграничить, расписать, правильно расставить акценты и внедрить в общество правильный взгляд на вещи, был нужен историк. Проблема Петра и его окружения, которое и вырабатывало данный идеологический канон, была в том, что они очень плохо знали русскую историю. Летописи не могли удовлетворить данного запроса, нужен был нарратив нового времени. При Петре несколько раз предпринимались попытки написать историю России по монаршему заказу – и все они не удовлетворили государя («История» Ф. П. Поликарпова-Орлова и др.)[406]406
  Львова И. П. Из истории Просвещения в России в эпоху Петра Великого (Федор Поликарпович Поликарпов-Орлов) // Вестник Санкт-Петербургского университета. История. 2008. Вып. 2. С. 36–43.


[Закрыть]. Царь никак не мог вычитать в них того, что хотел. Недаром именно при Петре предпринимаются первые шаги по поиску русских древностей[407]407
  Черная Л. А. Указы о «древностях» в контексте культ урной политики Петра Великого // Жизнь в Российской империи: новые источники в области археологии и истории XVIII века. М., 2018. С. 101–104.


[Закрыть]: государь понимал необходимость обретения научного знания о прошлом, вот только знания этого еще не было.

Отсюда – избирательность и фрагментарность медиевальных сюжетов, используемых в государственной исторической политике. Для более широкого их привлечения имперским идеологам не хватало компетентности. Списать, заимствовать было не у кого. Политические и культурные идеалы при Петре больше апеллировали к европейской рецепции Античности, нежели к своему, отечественному Средневековью. Античность можно было заимствовать у европейцев, а для познания своей истории еще не родился Карамзин.

При Петре медиевализм не смог стать принципиальной составляющей политического дискурса, формировавшегося прежде всего на основе европейской рецепции античной культуры. По словам Р. Уортмана, «принятие Петром Великим титула императора привело к отождествлению России с языческим Римом, а монарха – с образом военного вождя-триумфатора… Свои модели монархического правления Петр нашел не в самом Риме, а в представлениях о Риме, дошедших до него с Запада. Россия познакомилась с Римом через посредство Европы, а потом присвоила классические символы в качестве знаков своего собственного западничества»[408]408
  Уортман Р. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии: в 2 т. Т. 1. М., 2002. С. 31.


[Закрыть]. Иными словами, мобилизовывалась европейская Античность, а не русское Средневековье[409]409
  Ср.: Кротов П. А. Античная традиция в имперском строительстве Петра Великого // Империи и империализм Нового и Новейшего времени. СПб., 2009. С. 24–31; Копелев Д. Н. Аллегорические изображения Петра Великого как компонент имперской мифологии: образ Нептуна // Труды Государственного Эрмитажа. Т. 84. СПб., 2017. С. 46–59.


[Закрыть]. Допетровское прошлое при этом представлялось не просто «темными веками», но черной дырой, о содержимом которой было весьма смутное представление. Как заметил Д. А. Сдвижков, «если Запад определяется в этот момент по отношению к “Средневековью” как к своему “другому”, то в России время определяется по отношению к Западу… новый век России – не новый по сравнению с предыдущими “средними”, а в сравнении с не-историей, с историческим небытием»[410]410
  Сдвижков Д. А. Изобретение XIX века. Время как социальная идентичность // Изобретение века. Проблемы и модели времени в России и Европе XIX столетия. М., 2013. С. 19.


[Закрыть]. В этом смысле Петр – несостоявшийся медиевалист.

Парадокс заключается в том, что именно Петр Великий оказал колоссальное влияние на возникновение российского медиевализма. Мы согласны с Ю. В. Стенником, что петровские преобразования спровоцировали в русской общественной мысли обращение к медиевализму в последующие десятилетия[411]411
  Стенник Ю. В. Идея «древней» и «новой» России в литературе и общественно-исторической мысли XVIII – начала XIX века. СПб., 2004. С. 11.


[Закрыть] и обусловили его отечественную специфику, отличную от балканского, чешского, польского и т. д. медиевализма. Только это было связано не с исторической политикой Петра I, а с рефлексией на Петровские реформы в последующие годы. Иными словами, эпоха первого российского императора дала богатую пищу для размышлений и споров о путях развития страны, и эта общественная дискуссия была продолжена в русле уже известного нам вектора, намеченного идеологами старообрядчества: старина vs новизна; отечественная традиция vs заимствованные у Запада реформы. Вот тут требовалась «мобилизация прошлого» как аргумент в полемике, и Петр своей деятельностью придал новый толчок спорам о том, «что такое Россия и куда ей идти» – спорам, постепенно приобретавшим перманентный характер.

В петровской исторической политике медиевальные образы привлекались точечно, зато если уж к ним обращались, то масштабно. В предисловии к «Морскому регламенту» 1720 г. Петр делает исторический экскурс, очень характерный для него и его эпохи: «Хотя всем есть известно, что о монархии Российской и ея початии, и что далее деда князя Владимира правдивой истории не имеем, но оставя сие историкам, возвратимся к состоянию». Владимир для Петра важен Крещением Руси, но ошибка его («яму к падению учинил») была в том, что он разделил земли Руси между двенадцатью сыновьями. «Варвары, видя сию махину разсыпанную, тако начали обезпокоивать, что едва не всю под свою область привели». И только Иван III исправил «Владимирово вредное дело», прогнав бусурман и объединив страну под монаршим скипетром.

Е. Погосян справедливо подчеркнула, что в этих построениях «Петр относится к событиям XI века как к событиям актуальным. В этом рассуждении отразилось убеждение царя в том, что “истинная политика” не зависит от исторических перемен и всегда остается неизменной. Владимир представляется Петру правителем, перед которым стояли те же задачи, что и перед ним самим. Не только Владимир Святославич, но и ветхозаветные цари и патриархи… виделись Петру такими же правителями-практиками»[412]412
  Погосян Е. Петр I – архитектор российской истории. СПб., 2001. С. 246–248.


[Закрыть]. На этом примере хорошо видна гибридизация старого и нового, которая происходила в мировоззрении Петра: с одной стороны, он воспроизводит типичный средневековый дискурс, когда все времена воспринимались как одновременные, а библейская история казалась «бывшей вчера»; с другой – здесь видны ростки стихийного медиевализма Нового времени, когда средневековые примеры привлекаются для иллюстрирования и легитимации актуального политического дискурса.

Подобные сочетания вообще характерны для Петровской эпохи. Они были порождены дефицитом знания, когда новые идеологические веяния были вынуждены опираться на устаревшие исторические взгляды (за неимением новых). В 1714 г. по личному указанию Петра для него был переведен знаменитый труд М. Орбини об истории славян, а в 1722 г. он был напечатан. Идея «Мавроурбина» о существовании в древности могучей империи славян, покрывавшей значительные части Европы, Азии и даже Африки, явно импонировала первому российскому императору. В книге говорилось, что славянский народ «…разорил Персиду: владел Азиею, и Африкою, бился с Египтяны, и с Великим Александром; покорил себе Грецию, Македонию, Иллирическую землю… береги моря Балтийского, прошел в Италию… На море покорив под себя державство Римское, завладел многие их провинции, разорил Рим, учиня данниками кесарей Римских, чего на всем свете другой народ не чинивал. Владел Франциею, Англиею, и установил державство в Ишпании»[413]413
  Цит. по: Там же. С. 395.


[Закрыть]. При этом славяне пришли со своей родины – Скандинавии. Подобные сказочные представления о происхождении народов характерны для XVIII в. Здесь важно отметить внимание Петра к данной версии истории славянских предков. Официальной историей она не стала, но на имперские свершения, несомненно, вдохновляла.

При Петре расцветает культ Александра Невского. Выбор был понятен: князь Александр воевал со шведами за невские берега в XIII столетии так же, как царь Петр в начале XVIII в. Именно тогда Невской битве 1240 г. начинает придаваться значение грандиозной военной победы (в современных событию летописях она представлена гораздо скромнее).

Петр активно увековечивает битву и древнерусского полководца в современных символах. После взятия Нарвы в 1704 г. ее главный храм – Домский собор – был переделан в православную церковь Александра Невского. В 1706 г. на западной оконечности острова Котлин в Финском заливе была сооружена земляная крепость «Александров шанец», названная в честь Александра Невского[414]414
  Сорокин П. Окрестности Петербурга. Из истории Ижорской земли. М.; СПб., 2017. С. 126, 128.


[Закрыть]. Она являлась форпостом для отражения нападений шведов на новые русские владения на Балтике.

В 1710 г. место на территории будущего Санкт-Петербурга, где возводили монастырь в конце «Невской першпективы», объявили тем самым местом, где Александр Невский в 1240 г. разгромил шведский отряд ярла Биргера, местом Невской битвы. Получалось красиво: «Невская першпектива» брала начало в битве XIII в. за балтийские берега и логично заканчивалась петровским Адмиралтейством; то есть победой царя в XVIII в., через 500 лет воплотившим в жизнь первые старания древнерусского князя. Сам Петербург, таким образом, своей планировкой становился медиевальным символом, соединяющим Средневековье с современностью.

В действительности Невское сражение 1240 г. произошло почти в двух десятках километрах юго-восточнее, возле устья р. Ижора. Однако для Петра было принципиально важно, чтобы легендарный победитель шведов и один из главных русских святых одержал победу в точке, где начиналась главная улица новой русской столицы. Царь велел основать тут монастырь во имя Пресвятой Троицы и св. Александра Невского. Согласно поверьям, «Александров храм» был построен на том самом месте, где перед битвой воин Пелгусий видел во сне свв. Бориса и Глеба, которые сообщили, что спешат на помощь «своему сроднику» – новгородскому князю. Тем самым победе над пришельцами с запада придавалась Божественная легитимность. При этом Петр знал, что настоящее место сражения находится в другом месте, но как настоящему историческому конструктивисту ему это было неважно. Правда, память о битве решено было почтить и там: в 1711 г. по указанию царя в устье р. Ижора была заложена каменная церковь в честь Александра Невского и в память о его славной победе. Государь участвовал в ее освящении[415]415
  Там же. С. 319–320.


[Закрыть].

После победы в Северной войне св. Александр Невский был объявлен покровителем Санкт-Петербурга и всей Российской империи. В 1723–1724 гг. его мощи доставлены из Владимира в невскую столицу[416]416
  Sirenov A. V. Te legitimation of the image of the Saint: On the issue of the authenticity of the relics of Alexander Nevsky // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2016. Nо. 1. P. 100–109; Погосян Е. Петр I – архитектор российской истории. С. 163–164.


[Закрыть]. Дата праздника в честь святого была перенесена с 23 ноября на 30 августа – именно в этот день был в 1721 г. подписан Ништадтский мир со Швецией[417]417
  Шенк Ф. Б. Александр Невский в русской культурной памяти: Святой, правитель, национальный герой (1263–2000). М., 2007. С. 130–141.


[Закрыть]. Вовсю использовались медиевальные образы: так, в церковной службе на перенесение мощей Александра Невского Балтийское море именовалось «Варяжским».

Специальным указом были запрещены изображения Александра в монашеской одежде, с 1724 г. его полагалось изображать только в княжеской мантии. Интересно, что тема перенесения мощей Александра Невского использовалась и оппозицией Петровским реформам. Ходила легенда, что останки святого не хотели переезжать в Петербург, потому что князь Александр «не принимал» деяний Петра. Будто бы трижды их перевозили из Владимира, и трижды по прибытии в Петербург рака оказывалась пустой – мощи таинственным образом перемещались обратно. Когда Петр решил проконтролировать процесс и открыл раку для перевозки – из нее ударил столб пламени. Разгневанный император запечатал ларец с мощами и выкинул ключ в Неву, но они все равно исчезли, и никто не знает, где их найти[418]418
  Сорокин П. Окрестности Петербурга. С. 133.


[Закрыть].

А вот другой медиевальный персонаж – Иван Грозный – в петровской культуре не прижился, хотя попытки были. А. М. Панченко и Б. А. Успенский считают, что свою главную параллель с Иваном IV Петр видел в стремлении к морю, в котором проявлялась и «западная ориентация» первого русского царя[419]419
  Панченко А. М., Успенский Б. А. Иван Грозный и Петр Великий: концепции первого монарха. Статья первая // ТОДРЛ. Т. 37. Л., 1983. С. 54.


[Закрыть]. Для подтверждения этой идеи приводится запись в дневнике камер-юнкера Ф. В. Берхгольца о том, что 27 января 1722 г., после Ништадтского мира и вскоре после принятия императорского титула, в празднование дня рождения цесаревны Анны Петровны была сооружена триумфальная арка. Над ней красовалась прославляющая Петра надпись: «Petro Magno, Patri Patriae, Totius Russiae Imperatori» («Петр Великий, Отец Отечества, Император всей России»). С правой стороны было сделано в натуральную величину изображение Ивана Грозного в царской короне с надписью: «Incipit» («Начал»), а слева – Петра в императорской короне с надписью «Perficit» («Усовершенствовал»)[420]420
  Берхгольц Ф. В. Дневник камер-юнкера Ф. В. Берхгольца: 1721–1725: в 4 ч. Ч. 2. М., 1902. С. 41.


[Закрыть]. Но это, собственно, одно из немногих свидетельств обращения к образу Ивана IV на официальном уровне. Распространения эта параллель не получила, видимо, потому что Александр Невский свою битву выиграл, а Иван Грозный Ливонскую войну проиграл. Впрочем, именно в данном конкретном случае не вполне ясно, о чем идет речь: о войне за Прибалтику или о преемственности царского титула (Иван Грозный – первый русский царь, Петр Великий – первый российский император)[421]421
  Ср.: Скворцова Е. А. Парные изображения Ивана Грозного и Петра Великого: Идея преемственности Московского царства и Российской империи в русском искусстве XVIII века // Артикульт. 2018. № 3 (31). С. 16–30.


[Закрыть].

Е. Погосян считает, что Петр особенно интересовался происхождением императорской власти в России и, давая задание Ф. Поликарпову написать «русскую историю», велел начать ее с Василия III из-за того, что Василий III в некоторых документах фигурирует с титулом «кесарь» (император). Тем самым получалась бы история «от императора Василия до императора Петра»[422]422
  Погосян Е. Петр I – архитектор российской истории. С. 188–199.


[Закрыть]. Но Поликарпов не справился с заданием, его сочинение оказалось «не угодно» государю и опубликовано не было. Изобразить русское Средневековье как предтечу современности у него не получилось, зато получились яркие античные образы – Северную войну Поликарпов сравнил с Троянской.