Текст книги "Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России"

В 1843 г. проект по изданию древностей возглавил граф А. С. Строганов. Он заявил, что «подобное издание, как “Древности Российского государства” – изображение и описание отечественных памятников должно быть во главе библиотек всех высших учебных заведений России»; поэтому надо издавать погодно, тонкими тетрадями по 30 коп. серебром стоимостью, и учебные заведения смогут их покупать[512]512
  Об издании «Древностей Российского государства». Ч. 1. Л. 77.


[Закрыть].

В 1849–1853 гг. многотомное издание было опубликовано и, по словам В. В. Стасова, «составило эпоху в русском историческом самосознании»[513]513
  Стасов В. В. Памяти Федора Григорьевича Солнцева: Речь, прочитанная в собрании Археологического института 12 марта 1892 г. // Вестник археологии и истории. 1892. Вып. IX. С. 167.


[Закрыть]. При этом образ русской древности получился столь ярким, что на его основе пытались пересматривать историю. Приложением к «Древностям российского государства» вышли «Рязанские древности» А. В. Селиванова, в которых было помещено иконописное изображение Олега, князя Рязанского. О нем писали так: «Г<осподин> Селиванов находит в лице В<еликого> К<нязя> особый характер в его осанке и под схимой, величие сана, и увлекаясь мыслью, что это портрет Олега, усиливается поколебать историческое предание, называющее князя хитрым коварным злодеем и даже изменником. Но при внимательном осмотре образа оказывается, что он весь переписан, не сохранил следов древнего письма и в этом виде должен быть отнесен к XVII веку»[514]514
  Там же. Ч. 3. Л. 106.


[Закрыть].

Первый том (отделение) «Древностей Российского государства» был посвящен иконам, крестам, храмовой утвари и святительским облачениям; второй – царским реликвиям, одежде и утвари; третий – древнерусскому оружию и доспеху; четвертый – древним великокняжеским, боярским и народным одеждам; пятый – древней столовой и домашней утвари (в основном XVII в.); шестой – памятникам древнерусского зодчества (в их число вошли памятники Москвы, Твери, Суздаля, Новгорода, Александрова).

Это была настоящая презентация Древней и Московской Руси перед обществом, причем не только российским: в 1853 г. было приказано сделать 100 экземпляров с французскими подписями, чтобы раздавать высокопоставленным иностранным гостям[515]515
  Там же. Ч. 2. Л. 362-б.


[Закрыть]. Правда, с реализацией издания было не все гладко. М. П. Погодин в записке от 26 октября 1856 г. писал, что издание «Древностей…» лежит в кладовой без движения. Продажа «идет исподволь, как вообще продажа всех дорогих изданий». Погодин просил его разослать по иностранным посольствам. Издание также рассылалось по окраинам империи, например в Вильно, «что привлекало бы к изучению русских древностей местное население… исключительно знакомое с древностями Польши»[516]516
  Там же. Ч. 3. Л. 1, 1 об., 5, 5 об., 283.


[Закрыть].

Попытки каталогизации и обнародования памятников истории и древнерусского искусства предпринимались и в других изданиях. Стоит упомянуть каталог древнерусских крепостей А. Глаголева[517]517
  Глаголев А. Г. Краткое обозрение древних русских зданий и других отечественных памятников, составляемое при Министерстве внутренних дел А. Глаголевым. Ч. 1. Тетр. 1: О русских крепостях. СПб., 1838.


[Закрыть], описание древних памятников Москвы И. М. Снегирева[518]518
  Снегирев И. М. Памятники Московской древности с присовокуплением очерка монументальной истории Москвы. М., 1841–1845.


[Закрыть], проект А. А. Мартынова и И. М. Снегирева по изданию рисунков русских древностей[519]519
  О дозволении архитекторскому помощнику Мартынову посвятить государю императору изданный им альбом русской старины и о подписке на пять экземпляров оного // РГИА. Ф. 472. Оп. 17. Вну тр. опись 101/938, 1846 г. Д. 55. Л. 1–173; Мартынов А. А., Снегирев И. М. Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества. Тетр. 1–18. М., 1847–1859.


[Закрыть], издание по истории архитектуры Ф. Ф. Рихтера[520]520
  Рихтер Ф. Ф. Памятники древнерусского зодчества. Полное собрание всех достопамятных зданий, замечательных по архитектуре и оригинальности своей. М., 1850.


[Закрыть] и др. Были проекты и в области декоративно-прикладного искусства: в 1844 г. планировали разместить на фарфоровых тарелках десять рисунков Ф. Г. Солнцева, имеющих отношение к эпохе от древности до XVII в.: изображение одежды варягов или норманнов, костюмов русских бояр, вооружения времен Дмитрия Донского и т. д.[521]521
  О назначении худ. Солнцеву жалования по 3 т. рублей в год… Л. 207.


[Закрыть]

Все эти медиевальные акции накапливались, начинали все больше влиять на общественную мысль, в сочетании с романтическим национализмом в культуре и мировоззрении давали свой эффект. Средневековое прошлое стало атрибутом презентации «русского духа», знание его и уважение к нему – признаком цивилизованности и учености. Медиевальная символика распространяется в политическом дискурсе. Здесь она востребована для легитимации существующего режима и для древнего спора о старом и новом, о путях развития России, который в XIX в. обретает новое звучание.

Медиевализм славянофилов и западников: апелляция к Средневековью в спорах о будущем России

Славянофильство – один из самых масштабных и концептуальных проектов домодерной эпохи, обращавшихся к медиевализму. Его идеологи пытались раскрыть сущность и смысл существования России, используя в том числе медиевальные топосы. Столь широкая «мобилизация Средневековья», исходившая не от государства, а от общества, от интеллектуалов, реализовывалась в России впервые.

Собственно, об идеологии славянофилов написано немало[522]522
  Gleason A. European and Muscovite: Ivan Kireevsky and the origins of slavophilism. Cambridge, 1972; Christof P.: 1) An Introduction to Nineteenth-Century Russian Slavophilism. A Study in Ideas. Vol. 2: I. V. Kireevskij. Te Hague and Paris, Mouton, 1972; 2) An Introduction to Nineteenth-Century Russian Slavophilism. Vol. 3: K. S. Aksakov, a Study in Ideas. Slavophilism: K. S. Aksakov. Princeton, 1982; 3) An Introduction to Nineteenth-Century Russian Slavophilism. Vol. 4: Iu. F. Samarin. Boulder, 1991; Старикова Е. В., Курилов А. С. Литературные взгляды и творчество славянофилов: 1830–1850 гг. М., 1978; Цимбаев Н. И. И. С. Аксаков в общественной жизни пореформенной России. М., 1978; Дудзинская Е. А.: 1) Славянофилы в общественной борьбе. М., 1983; 2) Славянофилы в пореформенной России. М., 1994; Емельянов Б. В., Исаева М. В. Славянофилы: поиски идентичности. Екатеринбург, 1999; Мырикова А. В. Ф. И. Тютчев: особенности политического дискурса. М., 2003; Фурсова Е. Б. И. С. Аксаков: апология народности и самодержавия. М., 2006; Чапаева Л. Г. Славянофилы и западники в русской культурно-языковой ситуации 1830–1840-х годов. М., 2007; Черепанова Р. С. «Русский путь» и его пророки: Идея «особого пути» и мессианские настроения в русской общественной мысли во второй четверти XIX века. Челябинск, 2007; Славянофилы: историческая энциклопедия / отв. ред. О. А. Платонов. М., 2009; Каплин А. Д. Славянофилы, их сподвижники и последователи. М., 2011; Валицкий А. В кругу консервативной утопии. Структура и метаморфозы русского славянофильства. М., 2019.


[Закрыть]. Мы остановимся только на медиевальном аспекте[523]523
  Маркова Л. З. Славянофилы в историографии средневековой Руси // Культура – искусство – образование: сохранение традиций и новаторство: материалы XXXII научно-практической конференции профессорско-преподавательского состава академии. Челябинск, 2011. С. 205–207; Мартынова О. А. Иван Грозный и его царствование в философии славянофилов // Актуальные вопросы общественных наук: социология, политология, философия, история. 2013. № 28. С. 50–61.


[Закрыть]. У западников для их идей был налицо источник и образец – Европа. В чистом виде это была «Европа глазами западника», то есть средоточие выдуманных идеалов, которые можно было иллюстрировать отдельными примерами из европейской жизни. В полной мере эти идеалы мало соответствовали реалиям западной социально-экономической и политической повседневности. В XIX столетии на Земле также не существовало государства или страны, которые соответствовали бы идеалам славянофилов. И они применили прием, описанный Д. Лоуэнталем: изобрели такую совершенную во всех отношениях страну Древнюю Русь, поместив ее в прошлое. По словам А. С. Хомякова, «старина Русская была сокровище неисчерпаемое всякой правды и всякого добра»[524]524
  Хомяков А. С. О старом и новом // Хомяков А. С. Всемирная задача России. М., 2011. С. 207.


[Закрыть].

Прошлое выступило в роли идеальной другой страны, которая была утрачена, но ее лучшее наследство стоит возродить. Происходило, по словам И. В. Киреевского, настоящее открытие Руси: «Русские ученые, может быть, в первый раз после полутораста лет, обратили беспристрастный, испытующий взор внутрь себя и своего отечества, и, изучая в нем новые для них элементы умственной жизни, поражены были странным явлением: они с изумлением увидели, что почти во всем, что касается до России, ее истории, ее народа, ее веры, ее коренных основ просвещения, и явных, еще теплых следов этого просвещения на прежней Русской жизни, на характере и уме народа, – почти во всем, говорю я, – они были до сих пор обмануты; не потому, чтобы кто-нибудь с намерением хотел обмануть их, но потому, что безусловное пристрастие к Западной образованности и безотчетное предубеждение против русского варварства, заслоняли от них разумение России»[525]525
  Киреевский И. В. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России // Киреевский И. В. Полн. собр. соч.: в 2 т. Т. 1. М., 1911. С. 180.


[Закрыть].

Славянофилы обнаружили в Древней Руси образцы совершенного устройства общества, причем не только социального (община), но и духовного. Они считали, что в ней была высокая грамотность населения, в том числе сельского, суд присяжных, совершенный крестьянский быт, воспеваемый в народных песнях (в отличие от современного им XIX в., о котором крестьяне не пели). По мнению А. С. Хомякова, существовало равенство «почти совершенное, всех сословий, в которых люди могли переходить все степени службы государственной и достигать высших званий и почестей»[526]526
  Хомяков А. С. О старом и новом. С. 206.


[Закрыть]. Подчеркивалось значение принятия православия от Византии, добровольный призыв и принятие власти Рюрика, что существенно отличало российский вариант от насильственных моделей власти Западной Европы.

Картина рисовалась воистину идиллическая: власть на Руси, по мнению славянофилов, «дружила» с народом. Ее описание привел И. В. Киреевский: «Русская земля… в ней не было ни завоевателей, ни завоеванных. Она не знала ни железного разграничения неподвижных сословий, ни стеснительных для одного преимуществ другого, ни истекающей оттуда политической и нравственной борьбы, ни сословного презрения, ни сословной ненависти, ни сословной зависти. Она не знала, следственно, и необходимого порождения этой борьбы: искусственной формальности общественных отношений и болезненного процесса общественного развития, совершающегося насильственными изменениями законов и бурными переломами постановлений. И князья, и бояре, и духовенство, и народ, и дружины княжеские, и дружины боярские, и дружины городские, и дружина земская, – все классы и виды населения были проникнуты одним духом, одними убеждениями, однородными понятиями, одинаковою потребностью общего блага… Русское общество выросло самобытно и естественно, под влиянием одного внутреннего убеждения, Церковью и бытовым преданием воспитанного… воображая себе Русское общество древних времен, не видишь ни замков, ни окружающей их подлой черни, ни благородных рыцарей, ни борющегося с ними короля. Видишь бесчисленное множество маленьких общин, по всему лицу земли Русской расселенных и имеющих, каждая на известных правах, своего распорядителя, и составляющих, каждая, свое особое согласие, или свой маленький мир: эти маленькие миры или согласия сливаются в другие, большие согласия, которые, в свою очередь, составляют согласия областные и, наконец, племенные, из которых уже слагается одно общее, огромное согласие всей Русской земли, имеющее над собою Великого Князя всея Руси, на котором утверждается вся кровля общественного здания, опираются все связи его верховного устройства»[527]527
  Киреевский И. В. О характере просвещения Европы… С. 206–207.


[Закрыть].

Древняя Русь выступала в воображении славянофилов очагом духовного просвещения, где православные монастыри по накалу интеллектуальной жизни не уступали европейским средневековым университетам. По словам И. В. Киреевского, «в уединенной тишине монашеских келий, часто в глуши лесов, изучались и переписывались, и до сих пор еще уцелели в старинных рукописях, Славянские переводы тех Отцов Церкви, которых глубокомысленные писания, исполненные высших богословских и философских умозрений, даже в настоящее время едва ли каждому Немецкому профессору любомудрия придутся по силам мудрости (хотя, может быть, ни один не сознается в этом): наконец, когда мы вспомним, что эта Русская образованность была так распространена, так крепка, так развита, и потому пустила такие глубокие корни в жизнь Русскую»[528]528
  Там же. С. 203.


[Закрыть].

Почему же такое замечательное и совершенное общество кануло в прошлое и современная Россия столь на него не похожа? Славянофилы видели причину в гипертрофированном развитии государственных форм, которые стали подминать под себя духовное и нравственное состояние общества. Первым фактором негатива выступило татарское завоевание. Русь не смогла удержать свое духовное единство из-за недостаточности культурной базы. Если бы она оказалась столь же глубокой, как Античность в Европе, то духовное единство можно было бы сохранить, несмотря на иго, и агрессия Золотой Орды оказалась бы кратким и чисто военным эпизодом в русской истории. Но Античности в России не было, а христианская культура не успела развиться до таких высот. Русь для самосохранения была вынуждена ответить врагам в чисто силовом, военном варианте, сплотившись вокруг государства; но это формальное сплочение роковым образом сказалось на духовном облике общества, который начал хиреть.

И. В. Киреевский писал по этому поводу: «Этот же недостаток образованности общего развивающегося духа, происходящий от недостатка классического мира, отзывается и в самой эпохе нашего освобождения от татар… Нам не предстояло другого средства избавиться от угнетения иноплеменного, как посредством соединения и сосредоточения сил… избавление наше от татар происходило медленно и, совершившись, долженствовало на долгое время остановить Россию в том тяжелом закоснении, в том оцепенении духовной деятельности, которые происходили от слишком большего перевеса силы материальной над силою нравственной образованности. Это объясняет нам многое, и между прочим показывает причины географической огромности России»[529]529
  Киреевский И. В. Девятнадцатый век // Киреевский И. В. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 111–112.


[Закрыть].

А. С. Хомяков указывал, что государственное начало продолжало довлеть и в дальнейшем: «По мере того, как царство Русское образовывалось и крепло, изглаживались мало-помалу следы первого, чистого и патриархального, состава общества. Вольности городов пропадали, замолкали веча, отменялось заступничество тысяцких, вкрадывалось местничество, составлялась аристократия, люди прикреплялись к земле, как прозябающие, и добро нравственное сохранялось уже только в мертвых формах, лишенных прежнего содержания… государство устремилось к одной цели, задало себе одну задачу и напрягло все силы свои, чтобы разрешить ее: задача состояла в сплочении разрозненных частей, в укреплении связей правительственных, в усовершенствовании, так сказать, механическом всего общественного состава… все обычаи старины, все права и вольности городов и сословий были принесены на жертву для составления плотного тела государства»[530]530
  Хомяков А. С. О старом и новом. С. 210.


[Закрыть].

В результате ослабления духовного начала развивался «излишний космополитизм, некоторое протестантство мыслей и отчуждение от положительных начал веры и духовного усовершенствования христианского, сопряженные в то же время с отстранением безобразной формальности, равнодушия к человечеству, переходящего почти в ненависть, и какого-то усыпления умственного и духовного»[531]531
  Там же. С. 220.


[Закрыть]. В итоге получили XIX в. с его моральным упадком и кризисом русской духовности. И только обращение к Руси, к ее духовным основам может вернуть русский народ на правильный путь. Славянофилы верили, что в народе остались «воспоминания древности неизвестной, но живущей в нас тайно», и что ресурс этот поистине спасителен: «нам довольно воскресить, уяснить старое, привести его в сознание и жизнь. Надежда наша велика на будущее»[532]532
  Там же. С. 213.


[Закрыть]. Тогда «в просвещенных и стройных размерах, в оригинальной красоте общества, соединяющего патриархальность быта областного с глубоким смыслом государства, представляющего нравственное и христианское лицо, воскреснет Древняя Русь, но уже сознающая себя, а не случайная, полная сил живых и органических, а не колеблющаяся вечно между бытием и смертью»[533]533
  Там же. С. 222.


[Закрыть].

Идеология славянофилов казалась властям опасной и оппозиционной. В мае 1852 г. в Цензурном комитете рассматривалась напечатанная в «Московском сборнике» статья славянофила К. С. Аксакова «О древнем быте у славян вообще и у Русских в особенности», посвященная, на первый взгляд, далекой от опасных для благополучия государства проблеме. Аксаков рассуждал о характеристике устройства общества древних славян и приходил к выводу, что «Русская земля была изначала наименее патриархальная, наиболее семейная и наиболее общественная – именно общинная земля»[534]534
  О помещенной в Московском сборнике статье К. С. Аксакова «О древнем быте у славян вообще и у Русских в особенности». 18.05.1852–5.08.1852 // РГИА. Ф. 1611. Оп. 1. Д. 180. Л. 2 об. – 4 об.


[Закрыть]. Из-за этих, казалось бы, невинных слов, публикация была запрещена, цензор получил выговор за потерю бдительности и пропуск материала.

Что же возмутило Цензурный комитет? Аргументация чиновников весьма примечательна и великолепно демонстрирует роль, которую в обществе того времени отводили историческому знанию: «Комитет находит, что открытие исторической истины тогда только получает практическую свою пользу и перестает быть одною суетною игрою ума, когда вместе с этой истиною открываются и ее последствия, ея, так сказать перерождение – изшедший из нее результат… (курсив мой. – Авт.). Следственно, ученому автору разбираемой статьи, чтобы сделать ее истинно полезною и поучительною, надлежит указать, с тем же неоспоримым его талантом, и все помянутые перевороты, приведшие нас к нынешнему порядку вещей – единственной основы покоя и благоденствия России»[535]535
  Там же.


[Закрыть].

Цензоры соглашались, что сначала в России была община, но монгольским игом и последующими смутами страна была ввергнута в хаос, от которого ее спасла только монархия и твердая рука правителя. В статье этого не сказано. От автора требуется обосновать, что все предшествующее развитие России логично вело к установлению существующего самодержавного режима. Раз такого обоснования нет, то все может быть неправильно понято, а следовательно, такая история не нужна, статью запретить, автора наказать.

Медиевализм, таким образом, оказывался не только набором аргументов для легитимации существующего порядка вещей и националистических практик, его могли использовать и в антимонархических целях. Если в случае с Аксаковым мы видим явное избыточное рвение цензоров, то революционеры апелляцией к древнерусским традициям народовластия действительно привлекали образы прошлого для расшатывания режима. Декабрист П. И. Пестель символично назвал свой проект государственного устройства России «Русской Правдой», по имени древнерусского законодательного кодекса, как бы воскрешая старинную справедливость. А. И. Герцен писал в 1850 г.: «Россия могла быть спасена путем развития общинных учреждений или установлением самодержавной власти одного лица… В XV и даже в начале XVI века ход событий в России отличался еще такой нерешительностью, что оставалось неясным, который из двух принципов, определяющих жизнь народную и жизнь политическую в стране, возьмет верх: князь или община, Москва или Новгород… Москва одержала верх, но у Новгорода также были основания надеяться на победу, этим и объясняется ожесточенная борьба между обоими городами, как и зверства, совершенные Иваном Грозным в Новгороде… События сложились в пользу самодержавия, Россия была спасена, она стала сильной, великой – но какой ценою? Это самая несчастная, самая порабощенная из стран земного шара. Москва спасла Россию, задушив все, что было свободного в русской жизни»[536]536
  Герцен А. И. Россия до Петра I // Герцен А. И. Собр. соч.: в 30 т. Т. VII. М., 1956. С. 161.


[Закрыть]. Апологеты монархии, в частности М. П. Погодин, напротив, обосновывали в своих работах, что только установление монархии спасло страну от хаоса и несчастий, в которые она была погружена ослаблением центральной власти в удельный период и монголо-татарским нашествием, противостоять которому могла только единая концентрированная политическая сила в виде великих князей московских[537]537
  Ср.: Погодин М. П. Взгляд на русскую историю // Погодин М. П. Историко-критические отрывки: в 2 кн. Кн. 1. М., 1846. С. 1–18.


[Закрыть].

Прошлое окончательно стало аргументом в споре о будущем. Такая трактовка исторического процесса характерна для наступавшей в России во второй половине XIX в. эпохи модерна: развитие человечества идет по линейной схеме от прошлого через настоящее к будущему, при этом последующие фазы вытекают из предыдущих. Следовательно, мы можем объяснить происходящее апелляцией к прошедшему и предложить прогноз развития событий. Медиевализм в этой схеме занял свое место – с его помощью прошлое использовалось для осмысления настоящего и грядущего. Отсюда и расцвет исторической науки в XIX столетии: знать историю казалось очень важным для актуальных задач. Это был воистину «золотой век» историков.

«Привесть в известность»: государственная политика по обретению своего прошлого

Историческая память не может существовать без фиксации в объектах, предметах, реальных или придуманных. В России вплоть до начала XIX в. представления об исторических местах были самые смутные. Население не испытывало пиетета перед древними строениями, даже если знало, что с ними связаны знаменитые события прошлого. Приведем характерный пример – историю, как чуть не было застроено Лобное место на Красной площади. Казалось бы, перед нами символ прошлого Москвы – место, с которого произносились царские указы, которое было включено в «иерусалимскую» символическую топографию центра столицы и с которым молва потом связывала казни преступников (что не совсем верно – экзекуции проходили на специально построенных деревянных эшафотах).

В 1805 г. московское купечество обратилось с прошением «о построении в Москве на Лобном месте здания, которое приносило бы пользу». Купцы предлагали поставить здание, у которого на первом этаже будут лавки, «а над оными род храма с колоннами». Их не смущало ни историческое, ни сакральное значение места. Главным была прибыль, которую сулили лавки на центральной площади столицы. Власти изумились и проект запретили. Кроме того, за «святое место» вступилась церковь[538]538
  О строении, предполагаемом по мнению московского купечества в Москве на Лобном месте. Сентябрь – 4 ноября 1805 г. // РГИА. Ф. 789. Оп. 1. Ч. 1. Д. 1834. Л. 1–5.


[Закрыть]. Но показательно, что и чиновники, и священники оказались больше заботящимися о Лобном месте, чем москвичи, смотревшие на него сугубо утилитарно.

До 1813 г. не было поставлено ни одного монумента, посвященного деятелям прошлого. Не существовало никаких представлений о памятниках истории, воплощенных в исторических зданиях, сооружениях, местностях. В регионах постепенно формируется слой местных интеллектуалов, которые задаются вопросом: а какова роль именно нашего края в общенациональной истории? Начинаются поиски местных исторических мест, выявление как правдивых, так и легендарных историй. Возникают рассказы о славном, героическом прошлом родного края. Для маленьких провинциальных городков, затерянных на просторах империи, это было важно. Их настоящее часто было скучным, серым, во всяком случае не красивым и не блестящим. Зато можно было гордиться, что в прошлом это были столицы княжеств, щит Руси от монгольского нашествия, крепости, от стен которых бесславно бежал сам великий Тимур-Тамерлан и т. д. Местечковый патриотизм нуждался в медиевализме и служил одним из стимулов к его развитию.

Для этого не хватало знаний о минувшем. История местных объектов – памятников истории прошлого – в начале XIX в. состояла большей частью из преданий и легенд. Нельзя сказать, что данной проблематикой до XIX столетия совсем не занимались. Первые попытки фиксации объектов исторической памяти со стороны светской власти в России относятся к эпохе царя Петра I (1682–1725 гг.). По выражению А. В. Топычканова, «Петр задал основные формы мемориализации культурного наследия»[539]539
  Топычканов А. В. Охрана и музеефикация культ урного наследия в России в XVIII – начале XX века // Историческая культура императорской России: формирование представлений о прошлом. М., 2012. С. 329–331.


[Закрыть]. Правда, сначала они были порождены не государственной политикой, а неуемным любопытством молодого царя. В 1696 г. он строил русский флот на р. Воронеж. Флот предназначался для похода на турецкую крепость Азов. Царю донесли, что на Дону около города Костенска находят исполинские кости. Взволнованный Петр решил, что это – останки слонов армии Александра Македонского, который шел в поход на восток, на Индию. В преддверии похода на Турцию такая находка могла стать весьма вдохновляющей! Царь послал в Костенск для сбора сведений солдата Преображенского полка Филимона Катасонова[540]540
  Загоровский В. П. Воронеж: историческая хроника. Воронеж, 1989. С. 56.


[Закрыть]. Слонов Александра Македонского он не нашел, но обнаруженные им кости оказались костями мамонта; а места вокруг Костенска сегодня знамениты на весь мир, там находятся археологические памятники времен палеолита.

При Петре I памятники истории пытаются выявить и сохранить, правда, это больше относится к событиям Северной войны. 7 февраля 1722 г. вышел указ об охране остатков первого флота Петра I, так называемой «потешной флотилии»[541]541
  Полное собрание законов Российской Империи. Собр. 1-е: в 45 т. 1830 (далее – ПСЗРИ-1). Т. VI. № 3903; Охрана культурного наследия России XVII–XX вв. / сост.: Л. В. Карпова, Н. А. Потапова, Т. П. Сухман. Т. 1. М., 2000. № 19.


[Закрыть]. 16 февраля 1722 г. появился указ о сборе в епархиях и монастырях древних летописей и присылке их копий в Синод[542]542
  ПСЗРИ-1. Т. VI. № 3908; Охрана культурного наследия России XVII–XX вв. Т. 1. № 22.


[Закрыть]. В том же 1722 г. появилось распоряжение о постройке на месте Полтавской битвы каменной пирамиды в память победы над шведами[543]543
  ПСЗРИ-1. Т. I V. № 2236.


[Закрыть]. Побывав на развалинах древнего города Болгар недалеко от Казани, Петр был настолько впечатлен видом величественных руин, что в 1722 г. приказал казанским властям произвести их ремонт и сохранять для потомков[544]544
  Формозов А. А. Русское общество и охрана памятников культ уры. М., 1990. С. 9.


[Закрыть].

После Петра положение менялось мало. Власти издавали в принципе правильные указы, которые вызывали очень слабый резонанс. 19 июля 1759 г. Святейший Синод издал распоряжение «О присылке планов в Синод на монастырские и церковные здания». 26 мая 1759 г. русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов выступил с предложением составить исторические описания церквей и монастырей. 9 апреля 1771 г. вышел указ Сената «О снятии уездных планов с надлежащею верностию и о включении в экономические журналы замечаний о древних курганах, развалинах, пещерах, островах и других признаках»[545]545
  Охрана культурного наследия России XVII–XX вв. Т. 1. № 65.


[Закрыть].

Память о Древней Руси в конце XVIII – первой половине XIX в. реконструировалась двумя путями. Была осознана необходимость исторических памятников для современной России. Нельзя согласиться с А. В. Топычкановым в том, что «культурное наследие приобретало легитимность только благодаря своим связям с царствующей династией»[546]546
  Топычканов А. В. Охрана и музеефикация культурного наследия… С. 335–338.


[Закрыть]. Ценилась русская древность как таковая, не обязательно связанная с династией Романовых. В ней видели тайну, которая способна раскрыть суть русского духа и русской культуры. Известный публицист Н. И. Новиков рассматривал памятники как фактор, необходимый для становления личности российского гражданина и патриота[547]547
  Новиков Н. И. Общие замечания о пу тешествиях // Покоящийся трудолюбец. СПб., 1784. С. 28.


[Закрыть]. Позже литературный критик В. Г. Белинский сказал, что по одним только памятникам можно познать историю России[548]548
  Белинский В. Г. Сочинения Державина // Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: в 13 т. Т. 6. М., 1955. С. 611.


[Закрыть].

Памятники предполагалось противопоставить в качестве аргумента скептикам, которые отрицали существование у России интересной истории и культурно богатого прошлого. Приведем, например, высказывание К. Н. Батюшкова, сделанное им в 1810 г.: «Я за все русские древности не дам гроша. То ли дело Греция? То ли дело Италия?» Такие мнения в XIX в. были не редкость. Дипломат Д. Н. Свербеев писал в 1826 г., что он «напрасно в Пскове искал… глазами каких-нибудь следов его достопамятного по летописям прошедшего – в нем решительно не на чем было остановить внимание проезжего». Известный русский демократ А. И. Герцен отличился высказыванием о Новгороде: город «невыносимо скучен… в нем не осталось ничего старинного русского… здания, пережившие смысл свой, наводят ужас»[549]549
  Цит. по: Формозов A. A. Страницы истории русской археологии. М., 1986. С. 141–142.


[Закрыть]. П. Я. Чаадаев в знаменитых «Философических письмах» писал: «Окиньте взгляд на все прожитые нами века, все занимаемое нами пространство, – вы не найдете ни одного привлекательного воспоминания, ни одного почтенного памятника, который властно говорил бы вам о прошлом, который воссоздавал бы его перед вами живо и картинно»[550]550
  Чаадаев П. Я. Философические письма. М., 2006. С. 7–8.


[Закрыть].

Не согласные с такими взглядами, а это были прежде всего охранители государства, стали искать памятники древности[551]551
  Историю становления системы охраны памятников истории в имперской России см.: Разгон A. M.: 1) Охрана исторических памятников в дореволюционной России (1861–1917) // История музейного дела в СССР. Вып. 1. М., 1957. С. 73–128; 2) Охрана исторических памятников в дореволюционной России (XVIII в. – первая половина XIX в.) // Очерки по истории музейного дела в России. Вып. 7. М., 1971. С. 292–365.


[Закрыть]. В 1813 г. вышел циркуляр Министерства народного просвещения – учителям местных школ поручалось собрать в окрестных местностях сведения о древностях и представить их в министерство. Поручение полностью провалилось – никаких следов таких отчетов в архиве министерства обнаружить не удалось. О прошлом заботились (в 1822 г. вышел указ «О сохранении древностей в Крыму»), но фрагментарно.

Приход к власти Николая I в 1825 г. сопровождался резким ростом интереса к прошлому России. В истории духовного предшественника Руси – Византии – Николай видел идеалы абсолютной власти, а в сочетании в культуре античного и византийского наследия – демонстрацию преемственности России от двух великих империй, Западной Римской и Восточной Римской[552]552
  Wortman R. Alexei Olenin, Fedor Solntsev… P. 102, 120.


[Закрыть]. В «реанимации» прошлого Николай обнаружил инструмент воспитания патриотических настроений, реального воплощения в жизнь доктрины официальной народности. Народ должен знать свою историю и чтить ее памятники – такова была официальная установка императора[553]553
  Заботы императора Николая Павловича о сохранении памятников отечественных древностей и старины // Русская старина. 1877. Т. XIX. Май. С. 148–154.


[Закрыть]. При обращении к подданным выяснялось, что они не только не знают и особо не чтят историю, но даже слабо представляют, какой она была.

31 декабря 1826 г. вышел высочайший императорский рескприпт: «Касательно доставления сведений об остатках древних зданий в городах и о возпрещении разрушать оные». Он рассылался по гражданским губернаторам. В нем говорилось, что Министерству внутренних дел поручено собрать сведения: «В каких городах есть остатки древних замков и крепостей, или других зданий древности, и в каком они положении ныне находятся… Воля Его Величества в то же время есть, чтобы строжайше было запрещено таковые здания разрушать, что и должно оставаться на ответственности начальников городов и местных полиций»[554]554
  Полное собрание законов Российской Империи. Собр. 2-е: в 55 т. (далее – ПСЗРИ-2). Т. I. № 794; Охрана памятников истории и культуры в России: XVIII – начало XX вв.: сборник документов / отв. ред. Л. Г. Бескровный. М., 1978. С. 39; По отношению Управляющего Министерством внутренних дел об объявлении по ведомствам Департамента уделов и Кабинета относительно древних зданий по губерниям // РГИА. Ф. 472 (Канцелярия министерства императорского двора). Оп. 12. Д. 185, 1827 г. Л. 2–2 об.


[Закрыть]. По зданиям предполагалось представить архивную справку о времени постройки, разрушениях и перестройках, строительных особенностях и т. д.

Местные власти испытывали явные затруднения с выявлением на подведомственных территориях древнерусских сооружений. Тамбовский, пензенский и другие губернаторы сообщили, что никакой древности на подведомственной им территории нет. Но гораздо больше отчетов о том, что «что-то есть», только что – никто не знает (из отчета тобольского губернатора: «три великие шестиугольные башни на манер строящихся при деревянных церквях колоколен, но для чего оные предназначены, о том достоверно узнать не можно»; или из отчета подольского губернатора о том, что имеется 15 замков, но «письменных документов к описанию сих древностей отыскать совершенно невозможно»)[555]555
  Бумаги о доставлении сведений об остатках древних зданий в городах и о воспрещении разрушать оные. 1827–1830 гг. // РГИА. Ф. 1409. Оп. 2. 1827 г. Д. 4882. Л. 197.


[Закрыть]. Некоторое облегчение местные власти испытывали, если в губернии были крепости, пусть уже и выведенные «за штат», потерявшие военное значение (по ним по крайней мере была военная документация), поэтому в первых отчетах 1827–1830 гг. фигурируют в основном военно-фортификационные памятники, городские кремли и т. д.

Можно в качестве примера привести ситуацию в городе, несомненно, имевшем древнюю историю, – Пскове. Губернатор Псковской губернии разослал запросы уездным исправникам, те предпочитали отвечать, что в их ведении древностей нет и быть не может. Дело с отчетами псковских исправников (82 листа) содержит в основном рапорты с мест – о том, что ничего нет. Стандартные ответы: например, из ратуши Александровского посада – древностей не имеется «и таковых в оном никогда не существовало»; «в городе Опочке никаких древних зданий не имеется»[556]556
  Дело по циркулярному предписанию Министерства внутренних дел о доставлении сведений об оставшихся древних зданиях, о запрещении их разрушений и сохранении их. 31.12.1826–30.06.1827 // Государственный архив Псковской области (далее – ГАПО). Ф. 20. Оп. 1. № 819. Л. 18–20.


[Закрыть]. Приводится описание Порховской крепости (1370-х гг.) – «по какому же случаю и для какого намерения сия крепость выстроена по всем разысканиям и выправкам открыть невозможно»[557]557
  Сведения о древних зданиях, состоящих в Псковской губернии. 13.02.1827–01.02.1830 // Там же. № 862. Л. 48.


[Закрыть]. Местные чиновники боялись, что если они обнаружат у себя древности – последствия для службы могут быть непредсказуемыми, а грядущие хлопоты – безмерными. Именно поэтому они предпочитали ничего не находить, даже если памятники истории стояли прямо напротив управы. Сказывалась, конечно, и общая низкая компетенция: все-таки чиновники МВД не были профессиональными историками, а краеведение в России в начале XIX столетия только появилось.

3 июня 1837 г. губернаторам вменили в обязанность охрану памятников старины, что вновь вызвало необходимость составления реестра этих памятников. Значит, тот перечень, что был составлен по итогам запроса 1826 г., властей не удовлетворил[558]558
  Перечень содержится в бумагах Собственной Е. И. В. Канцелярии: Бумаги о доставлении сведений об остатках древних зданий в городах и о воспрещении разрушать оные. 1827–1830 гг. // РГИА. Ф. 1409. Оп. 2. 1827 г. Д. 4882. Л. 1–4 об.


[Закрыть]. Губернаторы на этот раз собрали более подробные сведения, но все равно они оставались очень фрагментарными[559]559
  Например: Сведения о древних зданиях Псковской губернии и ведомость о древних зданиях, водопроводах и памятниках древности в городе Пскове. 23.10.1837–12.04.1844 // ГАПО. Ф. 20. Оп. 1. № 1223.


[Закрыть]. Видя определенное бессилие МВД, которое отличалось исполнительностью, но добиться толку от губернаторов не могло, император поручил дело сыска древностей и приведения их в известность ведомству, которое знало о подданных Российской империи все, а именно Министерству финансов и самому министру графу Егору Кан-крину. Ему поручалось ни больше ни меньше – найти замок Рюрика. 30 апреля 1838 г. Канкрин отправил запрос «о древностях в Старой Ладоге, где варяги имели первое пребывание, и есть ли еще там или вблизи предполагаемые развалины замка Рюрика»[560]560
  Частная переписка касательно собирания русских древностей. 30.04.1838–17.03.1844 г. // РГИА. Ф. 561. Оп. 1. Д. 187. Л. 1–272.


[Закрыть]. Поиск поручали губернским казначеям.

Те испытали большие трудности в работе в незнакомой им сфере. Вице-губернатор Владимирской губернии Б. И. Пестель писал: «…я употребил к исполнению сего поручения невозможное старание и обращение ко всем лицам, которые могли бы мне в том способствовать, но ничего не мог отыскать заслуживающего внимания. Некоторые церкви, построенные за несколько столетий, суть единственные остатки древностей по Владимирской губернии»[561]561
  Там же. Л. 42–42 об.


[Закрыть].

Финансисты проявили себя лучше, чем сотрудники МВД. Кое-какие результаты были получены. Например, в Саратовской губернии Ахтубинское городище было объявлено столицей ханов Золотой Орды, а найденная там мраморная плита с крестом считалась следом православной церкви, где молились православные князья, когда ездили в Орду[562]562
  Там же. Л. 20.


[Закрыть]. Благодаря таким находкам и присвоению им особых смыслов письменная история обретала материальное воплощение в виде исторических памятников.