Текст книги "Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России"

По всей видимости, к XVI в. в Пскове появляется еще одна реликвия, приписываемая Средневековью, – меч Довмонта (псковский князь литовского происхождения в 1266–1299 гг.). И. Ф. Игина справедливо указывает, что первое достоверное упоминание о мече Довмонта относится к концу XVI – началу XVII в., когда он упоминается в описи реликвий Троицкого собора. Во всяком случае, до конца XVI в. ни в одном источнике меч не фигурирует. В Псковской Третьей летописи (составлена около 1567 г.) под 1480 г. помещен рассказ об обороне Пскова от ливонских рыцарей. Священники брали «от гроба» одеяние Довмонта, ходили с ним вокруг Псковского кремля (Крома) крестным ходом, и враг отступил от города. Как мы видим, речь идет об одеждах святого князя. Но поскольку меч в 1480 г. на крестный ход не выносили, значит, он тогда не существовал.

И. Ф. Игина выдвинула интересную версию о позднем происхождении меча, который сегодня считается мечом Довмонта. Хранящийся сегодня в Псковском музее меч весит 2,5 кг. Для средневекового оружия это невозможно: оно не может быть боевым, вес боевого одноручного меча такого типа составлял 0,9–1,3 кг. Изучение особенностей экспоната показывает, что он был укорочен со стороны рукояти, то есть в музее хранится обрезанный клинок более крупного меча. По предположению И. Ф. Игиной, это говорит о том, что данный артефакт – специально сделанный и приписанный Довмонту церемониальный меч, который использовался в крестных ходах и других церковных церемониях. Наиболее вероятная дата его изготовления – 1581 г., год обороны Пскова от осады польского короля Стефана Батория. Известно, что оборона города сопровождалась крестными ходами, в которых впереди процессии несли меч Довмонта[258]258
  Игина Ю. Ф. Меч псковского князя Довмонта-Тимофея: легенда, реликвия, реплика // Вестник Санкт-Петербургского университета. История. 2013. № 3. С. 158.


[Закрыть].

Подобные примеры подтверждают наш тезис, что именно в XVI в. получает развитие русское «изобретение традиции» (термин Э. Хобсбаума)[259]259
  Hobsbawm E. Terence Ranger: Te Invention of Tradition. Cambridge, 1992.


[Закрыть] – конструирование древнего прошлого в соответствии с актуальным историческим воображением. Оформление целого ряда сюжетов русской истории складывается именно в это время и потом проходит через века, фиксируется в историографии Нового и Новейшего времен и приобретает характер исторического факта. В данном процессе, как уже говорилось, можно видеть ростки стихийного, интуитивного медиевализма, «медиевализма до медиевалима», которому пока еще недостает определения самого понятия Средневековья применительно к русской истории. Оно скрыто за довольно общим и широким понятием «старина».

Нельзя не упомянуть теорию «Москва – Третий Рим», которую лишь по недоразумению можно отнести к медиевализму. История ее возникновения и хождения хорошо изучена[260]260
  См. обобщающую монографию: Синицына Н. В. Третий Рим: Истоки и эволюция русской средневековой концепции. М., 1998.


[Закрыть]. Впервые сформулированная в 1523–1524 гг., она попала в официальные документы – Уложенную грамоту Московского Освященного собора об учреждении патриаршества – довольно поздно: только в 1589 г. Данные идеи лежали в русле православной религиозной мысли, доктрины «длящегося Рима», нераздельности судеб «священства» и «царства». Рим здесь не античный, а символический город первых христиан. В XVII в. эти концепты обретают новое звучание. Они развивались в двух аспектах. Н. В. Синицына характеризует их следующим образом: «Во-первых, началось… активное освоение [легенды] и [ее] использование защитниками “старой веры”, притом по преимуществу в эсхатологическом контексте, в связи с центральной для них темой Антихриста, его приближения или воцарения в “Третьем Риме”. Во-вторых… появляется новый комплекс идей, внешне похожий на идею “Третьего Рима”, имеющий с ней точки соприкосновения, но отличающийся от нее по существу… Этот новый комплекс идей обосновывал возросшую роль России и ее столицы, русского православного царя в православном мире, утверждал значение не только “константинопольской вотчины” (в политическом аспекте), но и духовного наследия христианского Востока, значение христианских святынь, переносимых в Москву, сохранение чистоты греческого православия»[261]261
  Там же. С. 306–307.


[Закрыть].

Как мы видим, медиевального в этих идеях не много, речь идет о православной картине мироустройства. Доктрина «Москва – Третий Рим» обретет средневековую символику позже, в XIX столетии, когда среди интеллектуалов начнется «тоска по Византии», и средневековый «Третий Рим» станет образом былого величия. Медиевистическая составляющая в этой идее возникнет не в XVI, а в XIX столетии.

Трактовки древнерусской истории в русинских землях Великого княжества литовского и Речи Посполитой в XVI веке: появление стихийных медиевальных идей

Возникновение медиевализма обусловлено двумя факторами. Первое – это всеобщее ощущение разрыва с древностью, перехода на новый этап развития, для которого то время, которое мы сегодня называем Средневековьем, – прошлое, оторванное во времени, навсегда прошедшее. Пока есть чувство непрерывности истории, медиевализму негде возникнуть. Второе – это осознание важности далекого прошлого для актуального дискурса. При этом далекое прошлое может выступать как культурный идеал, рассматриваться в рамках концепции «origo gentis», или служить для легитимации тех или иных политических процессов, от войн. Сама по себе апелляция к предкам, в принципе характерная для традиционных культур, еще не является медиевализмом. Медиевализмом она становится тогда, когда в качестве инструмента задействовано историческое воображение, сочиняющее «свое Средневековье» под злободневные нужды.

Если мы посмотрим на историческое пространство Восточной Европы вплоть до XVI в., то не обнаружим здесь медиевализма как такового, кроме отдельных, эпизодических примеров его стихийных проявлений (вроде легенд о якобы древних реликвиях и т. д.). Однако в XVI в. здесь запускаются процессы, которые вскоре создадут условия для появления стихийного медиевализма. Эти процессы оказываются связаны прежде всего с началом формирования домодерных этнокультурных общностей в Восточной Европе: «народа руского (руси)» в славянских землях Великого княжества Литовского и затем Речи Посполитой и «народу россейского (русского)» в «государстве всея Руси» с центром в Москве. То есть здесь мы видим уже неоднократно отмеченную нами неизменную связь медиевализма с национальным (в данном случае – протонациональным) строительством[262]262
  Мы не касаемся здесь дискуссии о времени формирования наций в Восточной Европе, поскольку она увела бы нас далеко в сторону от рассматриваемой темы, поэтому просто обозначим свою позицию. Мы придерживаемся той точки зрения, согласно которой примордиалистские концепции наций с тысячелетней историей, восходящей к Киевской Руси, являются результатом презентистских подходов Нового и особенно Новейшего времени. Нации – это феномен Нового и Новейшего времени, поэтому мы можем говорить о них только начиная с XVIII–XIX вв. Если этот термин распространяется на всю историю существования той или иной этнокультурной общности, он теряет научный смысл. В средневековый период на основе общности религии, подданства, культуры складываются этнокультурные общности, носители определенной этничности, которые в эпоху Возрождения и Реформации, в раннее Новое время (XV–XVII вв.) эволюционируют в нации домодерные («протомодерные», «раннемодерные» – все термины неудачны и только отчасти передают суть проблемы. Их отличие в том, что политическим субъектом выступает только часть этнической общности – дворянство, «народ политический», а для простых слоев религиозная идентичность важнее этнической). Полноценными гражданскими нациями эти этнокультурные общности станут уже в Новое время, в эпоху империй и национальных государств. В Восточной Европе в силу ее особенностей (слабость или вообще отсутствие влияния Возрождения и Реформации, неучастие в Великих географических открытиях, специфика религиозных процессов и аналогов «религиозных войн», неразвитость сословий, особенно сословия горожан, практическое отсутствие университетов и влияния европейских политических теорий и т. д.) этот процесс шел с запаздыванием и имел свою специфику. Вся эта проблематика очень мало изучена и должна быть темой отдельного большого исследования, мы здесь касаемся только одного ее аспекта, причем далеко не определяющего. Один из последних обзоров историографии проблемы см.: Дмитриев М. В., Шпирт А. М. Идентичность Руси и «руси» в письменных памятниках украинско-белорусской православной культуры XV–XVII вв.: историографческие заметки // Нарративы руси конца XV – середины XVII в.: в поисках своей истории. М., 2018. С. 332–383.


[Закрыть].

На землях Великого княжества Литовского в XVI в. происходит ряд событий, которые заострили проблему идентичности населения, называвшего себя «русь», «русины», в латинизированном варианте – «рутены» и т. д. В конце XV – первой трети XVI в. между Россией и Великим княжеством Литовским и Русским прошла серия войн, получивших название порубежных (1487–1494, 1500–1503, 1507–1508, 1512–1522, 1535–1537 гг.). В их ходе значительная часть земель Великого княжества Литовского (Верховские, Северские, Смоленские) была присоединена к Российскому государству, и его рубежи вплотную приблизились к Киеву. В 1563–1579 гг. в ходе Ливонской войны к России на 14 лет отошла Полоцкая земля, возвращенная затем Речи Посполитой.

Эта перекройка границ поставила крайне неприятный вопрос: если по одну сторону границы живут православные русские Великого княжества Литовского, а по другую – такие же русские Российского государства, то почему представители этого народа стреляют друг в друга, жгут города, угоняют в рабство (на невольничьем рынке в Могилеве русины охотно торговали пленными «москаликами» и «девками москальскими»)?[263]263
  Марзалюк I. А. Гандль нявольнікамі ў Магілёве XVI стагоддзя // Шляхі магілёўскай гісторыі. Магілёў, 2005. С. 65–69.


[Закрыть] Один ли это народ? А если не один, то в каком соотношении находятся народы? Какими путями они шли после выхода из колыбели – Киевской Руси? Считают ли они ее своей колыбелью? В каком они родстве?

Второй фактор, который актуализировал проблему этнокультурной идентичности, обусловили Люблинская уния 1569 г., образование Речи Посполитой и последующие события уже в рамках объединенного государства, в частности Брестская уния 1596 г. Взамен Великого княжества Литовского, которое было страной со смешанным балтско-русско-еврейско-татарским населением со времен Миндовга (XIII в.) и Гедимина (XIV в.), русь/русины теперь оказывались в новом государстве – Речи Посполитой «обоих народов», поляков и литовцев, с приоритетом католической и униатской веры. А каково было место в этой системе православных русинов? Они же не попали в число «обоих народов». Украинский историк Н. Н. Яковенко очень точно определила их статус как «третий лишний» в Речи Посполитой «двух народов»[264]264
  Яковенко Н. Н. Очерк истории Украины в средние века и раннее новое время. М., 2012. С. 249.


[Закрыть].

Здесь очень важен вывод Н. А. Синкевич, которая обратила внимание на уникальность ситуации, в которой со второй половины XVI в. происходило развитие этнокультурных идентичностей на будущих землях Украины и Белоруссии: «Пользуясь терминологией Б. Андерсона, украинское раннемодерное общество Нового времени более не нуждалось в династической легитимации как основе своей этнокультурной идентичности»[265]265
  Синкевич Н. А. «Изобретение традиции»: агиографические и исторические нарративы Киевской митрополии XVII в. // Нарративы руси конца XV – середины XVIII в. С. 282–283.


[Закрыть]. Практиковалась лояльность монархии Речи Посполитой и христианской церкви, но не правящей династии (из-за ее нестабильности). Отсюда был уже шаг до формулирования современной идеи нации как основы государства. Этот шаг не был сделан ни в XVII, ни в XVIIIXIX вв., потому что сценарий создания суверенной русинской (в терминологии Нового времени – украинской) государственности из Гетманата (Гетманьщины) Богдана Хмельницкого не смог реализоваться вплоть до 1918 г. Здесь важно, что историческая ситуация в XVII в. на украинских землях Речи Посполитой располагала к культурному рывку именно в области нациестроительства (конечно, если этот термин применим к раннемодерной эпохе). В данном контексте мы видим появление и явный рост стихийного медиевализма.

Ситуация обостряла проблему идентичности, и ее решение проявилось в двух направлениях. Одно – интеллектуальное, книжное. Авторы исторических сочинений пытались реконструировать судьбы народов Восточной Европы. Здесь первую скрипку играла польская хронография, которая в XVI в. предложила несколько вариантов объяснения происхождения и соотношения народов, в том числе актуализировала вопрос о древнерусском наследии. А. Гейштор справедливо назвал эти концепции польской хронографии раннего Нового времени кульминацией историографической актуализации Руси[266]266
  Гейштор А. Образ Руси в средневековой Польше // Культурные связи России и Польши. XI–XX вв. М., 1998. С. 17–26.


[Закрыть].

Польских историков, равно как и интеллектуалов Великого княжества Литовского и Русского, очень интересовал вопрос о соотношении «руси», «русьских» и «московитов». Ответ они искали в древности. Как справедливо отметил Д. В. Карнаухов, первым польским автором, представившим развернутую концепцию о роли Древней Руси в истории взаимоотношений стран и народов Восточной Европы, был хронист XV в. Ян Длугош (1415–1480)[267]267
  Карнаухов Д. В. История русских земель в польской хронографии конца XV – начала XVII в. Новосибирск, 2009. С. 15.


[Закрыть]. Его сочинение имело сложную издательскую судьбу. Текст долгое время существовал только в списках, однако идеи Длугоша получили хождение в XVI в. благодаря их пересказу в трактате Матвея Меховского «О двух Сарматиях» (1517 г.), который в XVI–XVII вв. переиздавался несколько раз. Первые оригинальные разделы хроники Длугоша были опубликованы только в 1615 г., но вызвали такое возмущение польских читателей, что печать оказалась прервана и возобновилась только в 1711–1712 гг., причем не в Польше, а в немецких городах Лейпциге и Франкфурте-на-Майне.

Генеалогию славянских народов Длугош выводит, объединяя версию о библейских предках (Иафет – Алан – Негнон) с легендой о Чехе и Лехе. Лех захватил обширные территории Восточной Европы, вплоть до пределов Греции. Рус – потомок Леха. В древности и поляки, и русские назывались сарматами. Русским был покоритель Рима Одоакр. Русское княжение в Восточной Европе возникает, когда ослабевает власть Польши над окрестными землями (началась гражданская война, связанная с языческим бунтом)[268]268
  Щавелева Н. И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша (книги I–VI). М., 2004. С. 225.


[Закрыть]. Соответственно, дальнейшая история Древней Руси – это история подчинения этих земель Польше (по сути – восстановление ее законной власти над регионом). Покорение было неизбежным, потому что деятельность русских князей была хаотичной. Они плохо защищали свою землю, погрязли в интригах и взаимном истреблении. Приход Польши (а окончательно ее власть утверждается над русскими землями в XIV в.) был благодетельным, потому что положил конец опасностям, которым подвергалось местное население.

Длугош разделяет историю Руси как преимущественно историю Галиции, Волыни, Киевщины и других земель, вошедших в состав Великого княжества Литовского, а по результатам польско-литовского сближения – в сферу влияния польской Короны, и историю «Terra Mosquitarum» как отдельной, особой территории, не тождественной Руси Галиции и Киевщины. Московия у Длугоша фигурирует с 1406 г. Она изображается как чуждое Руси и Польше враждебное образование, которое позорно и униженно подчинено татарам. В отличие от Руси, она не имеет древней истории, равноценной Польше. Длугош видит опасность для Польши в начавшемся возвышении Московии после ее освобождения от татарского ига. Историк также высказывает опасения, что русские в составе унийного Королевства Польского и Великого княжества Литовского могут перейти на сторону Москвы из-за единства православной веры[269]269
  Карнаухов Д. В. История русских земель в польской хронографии… С. 15–41.


[Закрыть].

Б. Н. Флоря охарактеризовал эти взгляды Длугоша как «своеобразную имперскую идеологию»[270]270
  Флоря Б. Н. Русь и «русские» в историко-политической концепции Яна Длугоша // Славяне и их соседи: Этнопсихологические стереотипы в средние века. М., 1990. С. 16–17.


[Закрыть]. В нее было заложено несколько стереотипов, которые надолго определят представления о прошлом Восточной Европы. Первый: русские и московиты – это разные народы. Разные прежде всего из-за происхождения (настоящие русские восходят к Древней Руси, а московиты – к поздним и диким северным княжествам). Второй: история Древней Руси связана прежде всего с историей земель в составе Великого княжества Литовского и Польши, именно с ними есть историческая преемственность. А история Московского государства существует отдельно. Третий: Москва – это богатое, сильное и стремительно возвышающееся государство, прямой конкурент Польши в борьбе за господство в регионе.

В 1555 г. вышла книга Мартина Кромера «О происхождении и деяниях поляков» («De origine et rebus gestis Polonorum»). Первая часть, как заметил Д. В. Карнаухов, является образцом полемического трактата с чертами научной монографии[271]271
  Карнаухов Д. В. История русских земель в польской хронографии… С. 74.


[Закрыть]. Она посвящена проблеме происхождения славян. Кромер вслед за Длугошем и Меховским отделяет народ «Moschi» от «Руссов» («Russorum»), хотя они оба объявляются родственными и славянскими. Кромер повторяет тезис о появлении княжества Московии во времена Витовта, то есть в начале XV в. Сам народ (московиты) возник раньше. Кромер сближает его с мосхами, упоминаемыми в трудах античных географов. Получает развитие идея о тождестве сарматов и славян («славяне из сармат вышли»), среди первых особенно выделяются роксоланы. История средневековой Руси излагается в духе идей Длугоша, как история подчинения Польше и Литве[272]272
  Там же. С. 73–93.


[Закрыть]. При этом история Московии показывается как история экспансии, захвата княжеств и городов московскими князьями. Присоединение земель к Польше и Литве под пером Кромера благодетельно, присоединение к Москве является проявлением агрессии и тирании.

Во второй половине XVI столетия в Восточной Европе нарастают центростремительные тенденции. В 1569 г. Великое княжество Литовское и Королевство Польское объединились в единую Речь Посполитую обоих народов. Это предполагало интеграцию, а не размежевание народов. В этом контексте концепция противопоставления русинов и московитов могла мешать. Польские авторы начинают предлагать варианты «объединенного прошлого» и сочинять этногенетические легенды, предполагающие более тесную этническую связь. В «Хронике всего света» Мартина Бельского (первое издание – 1554 г.) и особенно в переработанной его сыном Иоахимом «Польской хронике» (издана в 1597 г.) были предложены новые идеи. Теперь «москва» и «русь» противопоставляются в меньшей степени, акцент делается на родстве этих народов. Мало того, Бельский говорит о существовании «Великой Руси», в которую входит «вся Москва», и «Малой Руси», к которой он относит земли Речи Посполитой, населенные православными русинами, потомками жителей Киевской Руси. Владельцем «Малой Руси» названо Королевство Польское «в Сарматии», в этом продолжилась восходящая к Длугошу тенденция обосновывать исторически легитимные права Польши на русские земли. При этом сильно ослабло противопоставление «Москвы» и «Руси», причем именно за Московским государством признается право именоваться «Великой Русью».

Смещение акцентов видно и в новой трактовке роли русских в мировой истории и истории славянства. Русские воюют в сарматской армии, сражающейся против царя античного Понта Митридата Евпатора. Именно русские являются прародителями других славянских народов (а прародителем русских-московитов выступает библейский сын Иафета Мезех/Мосох). Истоки русских/ руси, с точки зрения Мартина и Иоакима Бельских, – в Древнерусском государстве, в деяниях первых князей и Крещении русских князем Владимиром. В сочинении Бельских содержится новая идея – о преемственности Древней Руси и Московского государства. И там и там жил и живет один народ.

Почему концепция польских интеллектуалов поменялась к концу XVI в.? Ведь, казалось бы, во второй половине столетия отношения между Москвой и Речью Посполитой обострились до предела, шла кровопролитная Ливонская война (1558–1583 гг.). В этом контексте должны были бы возрастать ксенофобные, антагонистические концепции в восприятии идентичностей, а мы видим обратный процесс. Д. В. Карнаухов объясняет взгляды Бельского его протестантскими, антикатолическими симпатиями, которые и привели к неприятию католической концепции Длугоша – Меховского[273]273
  Там же. С. 122.


[Закрыть].

На наш взгляд, данную толерантность к московитам можно объяснить по-другому: Речь Посполитая выиграла Ливонскую войну, в стране наступила определенная эйфория от успехов, своего рода «комплекс полноценности». В перспективе было возможно объединение всей Восточной Европы под эгидой Польши. Конфронтационные концепции, разделяющие и противопоставляющие население региона, могли этому помешать; а вот объяснения, что здесь живет, несмотря на все разногласия, один народ, работали на легитимность будущих захватов и объединений.

Таким образом, именно польские интеллектуалы в конце XVI в. предложили историческую концепцию единого происхождения восточнославянских народов, которая опиралась на медиевальную трактовку роли средневекового государства – Киевской Руси как колыбели всех русских, проживающих и в Речи Посполитой, и в Российском государстве. Она предназначалась для легитимизации будущих польских завоеваний (которые почти что достигли своей цели в годы Смуты). Ирония истории в том, что Польша эту идею реализовать не сможет, но похожую концепцию позже возьмет на вооружение Российская империя (это воплотится во взглядах, что великорусы и малороссы произошли от единого корня – Древней Руси). И с ее помощью империя присоединит всю Восточную Европу, включая Польшу.

В остальном повествование Бельских придерживается схемы, заданной Длугошем и Меховским: история земель, населенных русскими, интересна с точки зрения того, как они присоединялись к польскому государству (в книге есть даже выносная глосса «Русские земли присоединены к Польше», где рассказывается о переходе Львова под власть Ягеллонов). Государство Москва (Московия), как и у предшественников Бельских, начинает фигурировать на страницах хроники с 1403 г.[274]274
  Там же. С. 100–122.


[Закрыть]

Новый этап в развитии темы связан с творчеством Мацея Стрыйковского[275]275
  Рогов А. И. Русско-польские культурные связи в эпоху Возрождения (Стрыйковский и его Хроника). М., 1966; Wojtkowiak Z. Maciej Stryjkowski – dziejopis Wielkiego Księstwa Litewskiego. Kalendarium życia i działalności. Poznań, 1990; Семянчук А. А. Беларуска-літоўскія летапісы і польскія хронікі. Гродна, 2000; Карнаухов Д. В. История русских земель в польской хронографии… С. 126–166; Кавалёў С. Шматмоўная паэзія Вялікага Княства Літоўскага эпохі Рэнесансу. Мінск, 2010.


[Закрыть], с двумя его произведениями: «Хроника Польская, Литовская, Жмудская и всей Руси» (1582 г.)[276]276
  Stryjkowski M. Kronika Polska, Litewska, Żmudzka i wszystkiej Rusi. Królewec, 1582.


[Закрыть] и «О началах, происхождении, доблестях рыцарских и гражданских деяниях славного народа литовского, жемоитского и русского» (1577 г.)[277]277
  Stryjkowski M. O początkach, wywodach, dzielnościach, sprawach rycerskich i domowych sławnego narodu litewskiego, żemojdzkiego i ruskiego. Warszawa, 1978.


[Закрыть]. Он выводил всех славян от Мосоха (Мешех, Mosoch albo Mesta): «Мосох или Мешех, что с еврейского на латинский переводится extendens, по-польски wyciagajcy i rosciagajcy (Вытягивающий и Растягивающий), названный, как излагает Тилеманн Стелла, либо от натягивания лука, либо от расширения и удлинения границ, был шестым сыном Иафета, внуком Ноя… Он и есть отец и патриарх всех народов Московских, Русских, Польских, Волынских, Чешских, Мазовецких, Болгарских, Сербских, Хорватских и всех, сколько их есть, народов славянского языка и происхождения». Вслед за предшественниками Стрыйковский отождествляет сарматов и славян: «От Рифата, второго сына Гомера, внука Иафета, происходят восточные Сарматы, Венеты и Славянские народы». При этом он переставляет приоритеты, «Руссаки, Москва и Булгары» у него выступают основоположниками славянства, а поляки оказываются производными от них. «Москву» XVI в. он называет «народом Белой Руси», а название столицы у него происходит от реки Москвы, но в нем «воскрешено» имя патриарха Мосоха. Стрыйковский пишет: «Так в потомстве Иафета и Мосоха исполнилось значение их собственных имен, ибо Иафет на халдейском и еврейском языках означает расширение или расширяющий, а Мосох означает растягивающий, вытягивающий и далекий; так же и их потомки по счастливому поздравлению и благословлению патриарха Ноя и предназначению имен своих предков далеко расширили и протянули свои поселения и наполнили народами славянского языка все северные страны и части света Среднего Востока»[278]278
  Kronika polska, litewska, zmodzka i wszystkiej Rusi Macieja Stryjkowskiego. Wydanie nowe, sedace dokladnem powtorzeniem wydania pierwotnego krolewskiego z roku 1582, poprzedzone wiadomoscia o zyciu i pismach Stryjkowskiego przez Mikolaja Malinowskiego, oraz rozprawa o latopiscach ruskich przez Danilowicza. Warszawa. 1846. – Перевод А. Игнатьева приводится по: URL: https://www.vostlit.info/Texts/rus7/Stryikovski_2/text4.htm (дата обращения: 30.03.2022).


[Закрыть].

Новизна идей Стрыйковского, достаточно противоречивых и не всегда однозначных, – в том, что он обосновал историческую преемственность Древней Руси и Московского государства, указывал на династию Рюриковичей как на законных правителей от древнерусского прошлого до московского настоящего. Этим его концепция сближалась с видением средневекового прошлого в Российском государстве.

Особым явлением в нарративе были летописи Великого княжества Литовского, которые в историографии обозначаются как белорусско-литовские, а также местные летописи городов и местечек. В них также звучала древнерусская тематика, способствовавшая выработке локальной идентичности потомков жителей Древней Руси[279]279
  Ср.: Ульяновский В. И. Украинские летописи начала XVI – первой половины XVII в.: надрегиональное в региональных нарративах // Нарративы руси конца XV – середины XVIII в. С. 229–260.


[Закрыть], но идеологическая схема была несколько иной – в XVI в. в литовских летописях развивается легенда о римлянине Палемоне, родственнике императора Нерона, который приехал в Восточную Европу и основал династию литовских князей (поскольку легенда была явно ориентирована на европейские античные модели, а не на Русь, мы ее рассмотрели в первом томе[280]280
  См.: Мобилизованное Средневековье: в 2 т. Т. I: Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах / под ред. Д. Е. Алимова, А. И. Филюшкина. СПб., 2021. С. 100–102. – К историографии нужно добавить: Воронин В. А. На пути к модерной литвинской нации (по материалам Второго и Третьего сводов белорусско-литовского летописания) // Нарративы руси конца XV – середины XVIII в. С. 126–141; Дзярнович О. И. Русь в лето– и историописании ВКЛ XVI–XVII вв. // Там же. С. 174–189.


[Закрыть]).

Вторым направлением было интенсивное обращение православного духовенства, горожан и русинской православной шляхты к теме Древней Руси, которая рассматривалась как исторический предшественник. Земли будущей Украины входили в состав Королевства Польского (Галиция – с 1340 г., и после кратковременного вхождения в состав Венгрии в 1372–1387 гг. – с 1387 г. окончательно в составе Польши; Киевская, Подольская, Волынская земли – с 1569 г.), Великого княжества Литовского, а с 1569 г. – объединенной Речи Посполитой. Идеологией местной шляхты здесь точно так же выступал сарматизм, транслируемый из Польши. Свою специфику вносила разница религиозных воззрений (поляки – католики, на Украине – православные, а после 1596 г. – униаты) и нараставший после Брестской унии 1596 г. антагонизм с «ляхами», в результате приведший к освободительному восстанию и отделению Украины от Речи Посполитой.

С конца XVI в. мы все чаще встречаем свидетельства активного интереса к древнерусской истории, что выливается в создание легенд и фантастических интеллектуальных конструкций. Например, в 1574 г. оршанский староста Филон Кмита, сетуя на военное лихолетье, писал: «Бо прийдет час, коли будет надобно Илии Муравленина и Соловья Будимировича, прийдет час, коли будет служб наших потреба!»[281]281
  Цит. по: Королев А. Илья Муромец. М., 2016. С. 186.


[Закрыть] Таким образом он призывал на помощь героев легенд древнерусского времени, причем в первом из них можно увидеть образ знаменитого киевского богатыря Ильи Муромца (в данном случае – Муравленина). В конце XVI в. католический епископ Киева Иосиф Верещинский записал легенду, будто бы в центре Киева до сих пор находятся в развалинах «…два стольных кремля… принадлежавших двум родным братьям, Кию и Щеку. Они и теперь стоят еще пустыми, окруженные огромными земляными валами. Один из этих двух пустых кремлей захватывает такое пространство, какое – краковские стены со своим замком»[282]282
  Цит. по: Толочко О. Замiтки з iсторичноï топографiï домонгольського Києва // Київська старовина. 1997. № 5. С. 159.


[Закрыть]. Причем «кремль Щека» оказывается базой и местом жительства для… киевских евреев. В 1594 г. посол императора Священной Римской империи Эрих Лассота был в Киеве, где иностранцу показывали местные достопримечательности: место в Софийском соборе, где в старину находилось зеркало, позволявшее видеть на несколько сот миль; комнату, где князь Владимир приказал заживо замуровать одну из своих жен; светлицу Владимира, где он заседал с боярами; могилу богатыря Eliae Morowlina, видимо, все того же Ильи Муромца и т. д.[283]283
  Королев А. Илья Муромец. С. 169.


[Закрыть]

Причуды исторического воображения в этих примерах очевидны, но для нас важно, что в XVI в. начинают интересоваться древнерусским прошлым, пусть даже оно представлено в форме подобных легенд. Отсюда был шаг до его использования в медиевальном стиле, но сделан он будет в последующие столетия.