Текст книги "Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России"

Глава III
В поисках своего прошлого: формирование медиевального канона романтизмом и национализмом первой половины XIX столетия

Но кто над светлою рекою

Разбросил груды кирпичей,

Остатки древних укреплений,

Развалины минувших дней?

Иль для грядущих поколений

Как памятник стоят оне

Воинских, громких приключений?

Так, – брань пылала в сей стране;

Но бранных нет уже: могила

Могучих с слабыми сравнила.

На поле битв – глубокий сон.

Прошло победы ликованье,

Умолкнул побежденных стон;

Одно лишь темное преданье

Вещает о делах веков

И веет вкруг немых гробов.

Д. В. Веневитинов

Россия в начале XIX века

Процессы, происходившие в начале XIX столетия в Российской империи, в плане развития национального сознания оказались созвучны происходящему в Центрально-Восточной Европе (возможно, из этой синхронизации впоследствии и разовьется то ощущение культурной «славянской взаимности», о котором писал Ян Коллар). Славяне, порабощенные империями, искали свои нации, но и русские в Российской империи также нуждались в формулировке, что собой представляет русская нация[475]475
  Оговоримся, что мы здесь не рассматриваем вопрос о времени формирования русской нации, имеющий большую историографию, различные концепции с разной степенью аргументированности и набор точек отсчета, охватывающих практически всю историю российской государственности с X по XX в. Это отдельная тема исследования. В фокусе же нашего внимания – использование медиевализма в репрезентации русского национального сознания и русском национализме.


[Закрыть]. Им не надо было добиваться суверенитета, но в остальном запросы были очень схожи. Авторы «Новой имперской истории Северной Евразии» определили суть этого процесса для России: «Современная империя в поисках нации»[476]476
  Новая имперская история Северной Евразии. Ч. 2: Балансирование имперской ситуации: XVIII–XX вв. / под ред. И. Герасимова. Казань, 2017. С. 135.


[Закрыть]. А. Б. Каменский очень точно заметил, что русское национальное сознание, национальная идентичность «парадоксальным образом обрела зримые черты как раз к тому времени, когда в Западной Европе созревает идея нации и нации-государства, а сама Российская империя переживает свой “Золотой век”»[477]477
  Каменский А. Подданство, лояльность, патриотизм в имперском дискурсе России XVIII в.: к постановке проблемы // Ab Imperio. 2006. № 4. С. 63.


[Закрыть].

В правление Екатерины II империя выходит на уровень, когда, по образному выражению, «ни одна пушка в Европе не могла выстрелить без дозволения России». Победы над Турцией, Швецией, Речью Посполитой, огромный территориальный рост, формирование русским офицерством самосознания «екатерининских орлов» способствовали формированию русской национальной идеи, которая концептуализируется и формулируется в конце XVIII – начале XIX в.[478]478
  Ср.: Миллер А. И. Украинский вопрос в Российской империи. Киев, 2013. С. 17.


[Закрыть] Хронологически это совпало с ростом национальных и националистических настроений в славянских странах Балкан и Центрально-Восточной Европы. Где развивается национальная идея, там прошлое оказывается все более востребованным в области национализма и государственной идеологии. Отсюда – рост русского медиевализма, в это время он превращается, по сути, из стихийного, интуитивного в официальный канон.

Но развивавшееся национальное самосознание вступало в противоречие с европеизированной культурой дворянской элиты, с имперской монархией, ориентированной в подавляющем масштабе на западные образцы. За XVIII в., из-за крутого культурного поворота, начатого при Петре I и получившего развитие в последующие годы, на уровне дворянской и интеллектуальной элиты произошел разрыв между исторической традицией Московской Руси XVIXVII вв. и новоусвоенной европейской культурой. Еще переписывались летописи и исторические рукописные сборники, но в усадьбах и дворцах их уже читали мало, предпочитая печатные книги на французском и немецком языках, их переводы и подражания им. Новые костюмы, картины, ритуалы, архитектура представляли Россию как часть Европы. Ее допетровское прошлое визуализировалось только в старинных иконах, неперестроенных церквях и традиционных гражданских постройках. Эти две тенденции – национальное vs европейское – продолжали в своем идеологическом соперничестве линии противопоставления старины и новизны, традиционализма и реформаторства, намеченные еще старообрядцами и эпохой Петровских реформ и ее осмыслением. При Екатерине II приходит пока еще неотчетливое понимание этой проблемы, власть интуитивно начинает поиск образов для подражания в российском, а не европейском прошлом. В XIX в. благодаря Н. М. Карамзину и другим такие образцы были найдены.

Важной чертой российского варианта развития национальной идеи была ее тесная связь с государством. Если национализм славянских «будителей», о котором мы говорили в первом томе, вырастал из общественных настроений в контексте чужой, имперской государственной власти, то российская национальная идея изначально пользовалась поддержкой официальных политических структур и даже часто исходила от них с большей интенсивностью, чем от общества. В формировании русской нации очень велика была роль государства, и в отношении медиевализма это тоже проявилось в полной мере: именно власть при Николае I формирует медиевальный канон, которому полагалось следовать в образовании, искусстве, культуре, литературе, архитектуре (знаменитый «русский стиль») и т. д. Именно государство стимулирует научные поиски русского прошлого. Общество создавало альтернативные «модели Средневековья», но они были куда менее влиятельными. В своих исканиях в начале XIX в. и общество, и государство во многом ориентировались, как и в Центрально-Восточной Европе, на идеологию романтического национализма. Романтизм пришел из Европы, вместе с переводами романов и баллад, музыкой и идеалами искусства, историческими концепциями. В России он был усвоен и творчески переработан.

Этический медиевализм Николая Карамзина

Русская мысль в последней трети XVIII – первой четверти XIX в. активно пытается сформулировать патриотическую повестку. Получают развитие истории о культурных героях, о славянских средневековых полководцах, об их выдающихся победах. Идет мемориализация средневекового прошлого, воплощенная в коммеморациях, памятниках, картинах, литературных произведениях, символах и наградах[479]479
  Зорин А. Л. «Кормя двуглавого орла…». Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М., 2001; Вишленкова Е. А. Визуальное народоведение империи, или «увидеть русского дано не каждому». М., 2011; Vishlenkova E. Picturing the Russian National Past in the Early 19th Century // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 2012. Bd. 60. H. 4. P. 489–509.


[Закрыть]. Особую роль в этом процессе сыграла «История государства Российского» Николая Михайловича Карамзина.

Карамзин четко увязывал историю и национальную идею: «Я не смею думать, чтобы у нас в России было немного патриотов; но мне кажется, что мы излишне смиренны в мыслях о народном своем достоинстве, а смирение в политике вредно». При этом историограф подчеркнул, что «патриотизм требует рассуждения», то есть знания об успехах и заслугах своей Родины[480]480
  Карамзин Н. М. О любви к Отечеству и народной гордости // Карамзин Н. М. О любви к Оте честву и народной гордости. М., 2013. С. 197.


[Закрыть]. Этого знания, особенно о древних временах, очень не хватало; ведь в России к этому времени была утрачена память даже о местах знаменитых сражений, составлявших славу Отечества: даже не знали, где именно произошло Ледовое побоище 1242 г., а тульские помещики спорили, на территории чьего именно поместья произошла Куликовская битва! По словам Карамзина: «Я не верю той любви к Отечеству, которая презирает его летописи или не занимается ими; надобно знать, что любишь; а чтобы знать настоящее, должно иметь сведения о прошедшем»[481]481
  Цит. по: Минаков А. Ю. Предисловие // Карамзин Н. М. О любви к Отечеству и народной гордости. М., 2013. С. 19.


[Закрыть].

«Настоящее бывает следствием прошедшего. Чтобы судить о первом, надлежит вспомнить последнее; одно другим, так сказать, дополняется и в связи представляется мыслям яснее», – писал Карамзин в 1811 г. в «Записке о древней и новой России»[482]482
  Карамзин Н. М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М., 1991. С. 16.


[Закрыть]. Роль историографа в становлении российского медиевализма сложно переоценить[483]483
  Последние подробные исследования о Карамзине как историке см.: Kiseleva M. S. Histor y of the Russian state as personal project: Vasily Tatishehev and Nikolai Karamzin // Russian Studies in Philosophy. 2017. Vol. 55. P. 396–409; Zhukova O. A. Nikolai Karamzin’s philosophy of history in Russia’s intellectual culture // Russian Studies in Philosophy. 2017. Vol. 55. P. 381–395; Кобрин К. Разговор в комнатах. Карамзин, Чаадаев, Герцен и начало современной России. М., 2018; Свердлов М. Б. История России в трудах Н. М. Карамзина. СПб., 2018.


[Закрыть]. Карамзин утверждал, что у России есть прошлое, и это прошлое определяет ее настоящее и будущее. Извлекая на свет знания о прошлом, в том числе средневековом, мы можем лучше понять и усовершенствовать настоящее. По словам Г. П. Макогоненко, «Карамзин, пожалуй, впервые формулирует мысль о преемственности исторического развития России»[484]484
  Макогоненко Г. П. Николай Карамзин – писатель, критик, историк // Карамзин Н. М. Сочинения: в 2 т. Т. 1. Л., 1984. С. 11.


[Закрыть]. Это не совсем так – преемственность пытались обосновать и Татищев, и Ломоносов, да и в более ранних текстах (той же «Степенной книге») обосновывается континуитет Древней и Московской Руси. Заслуга Карамзина в том, что он, благодаря литературному таланту и популярности своей «Истории государства Российского», смог внедрить эту идею в массы и сделать ее частью общественно-политического дискурса.

История для Карамзина есть учительница жизни, существующая для того, чтобы из нее извлекали моральные уроки: «История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего. Правители, законодатели действуют по указаниям Истории и смотрят на ее листы, как мореплаватели на чертежи морей. Мудрость человеческая имеет нужду в опытах, а жизнь кратковременна… История, отверзая гробы, поднимая мертвых, влагая им жизнь в сердце и слово в уста, из тления вновь созидая Царства и представляя воображению ряд веков с их отличными страстями, нравами, деяниями, расширяет пределы нашего собственного бытия; ее творческою силою мы живем с людьми всех времен, видим и слышим их, любим и ненавидим; еще не думая о пользе, уже наслаждаемся созерцанием многообразных случаев и характеров, которые занимают ум или питают чувствительность»[485]485
  Карамзин Н. М. История государства Российского: в 12 т. Т. 1. СПб., 1818. С. IX–X.


[Закрыть].

В прошлом кроются идеалы и образцы правильного поведения, верного выбора, прошедшего проверку историей. Отсюда и вытекал медиевализм Карамзина: его рассуждениях о настоящем России центральное, основополагающее место занимает апелляция к Средневековью. «Древнюю Россию» он противопоставляет «Новой России». Через актуализацию медиевальных образов историк обнажал фундаментальную проблему России: противоречие между традицией и реформой, «почвой» и Европой, самобытностью и вестернизацией как синонимом модернизации (Карамзин рисует эту проблематику в других терминах и образах, но суть такова).

Главный вред, который принесла с собой «Россия Новая», под которой он понимает страну после реформ Петра Великого[486]486
  О соотношении понятий Древней и Новой России у Карамзина см.: Погосян Е. Россия Древняя и Россия Новая в исторической концепции Н. М. Карамзина (1811 г.) // Studia Rusica Helsingiensia et Tartuensia. Проблемы границ в культуре. Тарту, 1998. С. 69–85. – Исследователь считает, что понятия «древний» и «новый» были связаны у Карамзина не столько с хронологией, сколько с противопоставлением республиканского народоправства (которое, по его мнению, было в Древней Руси) и самодержавной власти с ее перегибами.


[Закрыть], – игнорирование опыта истории России, неуважение к нравам и обычаям русского народа. Карамзин обличал Петра: «Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам?» Историограф делает обидный вывод: «Не говорю и не думаю, чтобы древние россияне под великокняжеским, или царским правлением были вообще лучше нас… однако ж должно согласиться, что мы, с приобретением добродетелей человеческих, утратили гражданские. Имя русского имеет ли теперь для нас ту силу неисповедимую, какую оно имело прежде? И весьма естественно: деды наши, уже в царствование Михаила и сына его, присваивая себе многие выгоды иноземных обычаев, все еще оставались в тех мыслях, что правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а Святая Русь – первое государство. Пусть назовут то заблуждением; но как оно благоприятствовало любви к Отечеству и нравственной силе оного! Теперь же, более ста лет находясь в школе иноземцев, без дерзости можем ли похвалиться своим гражданским достоинством? Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр»[487]487
  Карамзин Н. М. Записка о древней и новой России… С. 32–35.


[Закрыть].

Поэтому Иван III как первый самодержец – это уже новая Россия, а стрелецкое самовластье при Софье два века спустя – это еще проявление «России древней». Иными словами, понятия варьировались. При этом эпоха Петра – несомненно, «Россия новая».

Медиевализм оказывался важнейшей частью концепции Карамзина, потому что для обоснования отличия пути России от европейской модели нужно было указать период, когда эти отличия не просто проявлялись, но обусловливали мощь и величие России. А это была древность, Средневековье, в недрах которых, с одной стороны, был обретен опыт республиканского правления (самый яркий пример – Новгород), с другой – на этом опыте Россия убедилась в преимуществах самодержавной формы правления, и самодержавие стало «палладиумом России». Древняя Россия, по выражению Ю. В. Стенника, была объявлена Карамзиным «хранителем духовного опыта» россиян[488]488
  Стенник Ю. В. Идея «древней» и «новой» России в литературе и общественно-исторической мысли XVIII – начала XIX века. СПб., 2004. С. 9.


[Закрыть].

По мнению Карамзина, большинство значимых событий, которые роднят историю России с историей Европы, происходили именно в Средневековье: «Однако ж смело можем сказать, что некоторые случаи, картины, характеры нашей Истории любопытны не менее древних (имеется в виду история Античности. – Авт.). Таковы суть подвиги Святослава, гроза Батыева, восстание Россиян при Донском, падение Новагорода, взятие Казани, торжество народных добродетелей во время Междоцарствия. Великаны сумрака, Олег и сын Игорев; простосердечный витязь, слепец Василько; друг отечества, благолюбивый Мономах; Мстиславы Храбрые, ужасные в битвах и пример незлобия в мире; Михаил Тверский, столь знаменитый великодушною смертию, злополучный, истинно мужественный, Александр Невский; Герой юноша, победитель Мамаев, в самом легком начертании сильно действуют на воображение и сердце»[489]489
  Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. 1. С. XII–XIII.


[Закрыть].

А. И. Тургенев дал очень точную характеристику значения творчества Карамзина для национальной культуры: «Его историю ни с какою сравнить нельзя, потому что он приноровил ее к России, т. е. она излилась из материалов и источников, совершенно особенный, национальный колорит имеющих. Не только это будет истинное начало нашей литературы; но история его послужит нам краеугольным камнем для православия, народного воспитания, монархического чувствования и, Бог даст, русской возможной конституции. Она объединит нам понятия о России или, лучше, даст нам оные. Мы узнаем, что мы были, как переходили из настоящего status quo и чем можем быть…»[490]490
  Цит. по: Лотман Ю. М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С. 354.


[Закрыть] По словам Г. П. Макогоненко, «писатель прорубил окно в прошлое, он действительно, как Колумб, нашел древнюю Россию, связав прошлое с настоящим. Прошлое, удаленное от современности на много веков, представало не как раскрашенная вымыслом старина, но как действительный мир, многие тайны которого раскрыты как истины, помогавшие не только пониманию отечества, но и служившие современности. Понятие русского национального самосознания наполнилось конкретным содержанием»[491]491
  Макогоненко Г. П. Николай Карамзин – писатель, критик, историк. С. 12.


[Закрыть].

Концепция Карамзина балансирует на тонкой грани между отражением официальной позиции властных кругов Российской империи и рефлексией общественного сознания. Никогда в России историк не награждался государством за свои труды столь щедро, как Карамзин. Из рук царя Александра I он получил 60 тыс. рублей (плюс за ним оставались все доходы от издания «Истории государства Российского»), орден Св. Анны первой степени, повышение в чине до статского советника и даже домик в Царском Селе, где он мог жить в летние месяцы подле императорской фамилии. По личному указу государя «История…» печаталась без цензуры – уникальный случай[492]492
  Козлов В. П. «История государства Российского» Н. М. Карамзина в оценках современников. М., 1989. С. 15, 17.


[Закрыть]. В то же время феномен Карамзина состоял в том, что впервые в России книга по истории была настолько воспринята социумом, получила столь громкий общественный резонанс и оказала столь большое влияние на национальную идеологию, причем этот эффект, судя по продолжающимся спорам о наследии Карамзина[493]493
  Ср.: Минаков А. Ю. Родоначальник русского консерватизма // Тетради по консерватизму. 2016. № 4. С. 2939; Лупарева Н. Н. История России как консервативный проект: Н. М. Карамзин и С. Н. Глинка // Там же. С. 63–70; Тесля А. А. «Русский народ» и «Российское государство»: Н. А. Полевой vs Н. М. Карамзин // Там же. С. 81–95; Холмогоров Е. С. Конституция старого народа историко-политическая концепция Карамзина // Там же. С. 96–108.


[Закрыть], длится до сих пор.

Императорский медиевализм

Русские императоры XVIII в. проявляли интерес к средневековой истории. Так, Петр I инициировал собирание древних рукописей, а Екатерина II собирала источники для написания русской истории сама. Ее обращение к национальной истории носило во многом личный характер. Императрица очень хотела стать своей для аристократии, именно в ее признании видя залог укрепления своей власти. Отсюда и интерес к истории нации, которой она собиралась править. Екатерина II пыталась писать на исторические темы, а в силу императорского статуса ее интеллектуальные упражнения воспринимались элитами как сигнал к подражанию. Проявления медиевализма были при императоре Павле I, но, что показательно, он ориентировался не на русское, а на европейское Средневековье. Для оптимизации дворянской службы он пытался обратиться к институту рыцарских орденов. В день коронации Павел издал «Установление о Российских императорских орденах», в котором получение высшей награды теперь увязывалось с принадлежностью к обществу кавалеров ордена. По словам Р. Уортмана, «ордена должны были превратить государственную службу дворян в христианское служение, в котором император выступает и первосвященником, и государем»[494]494
  Уортман Р. Сценарии власти: мифы и церемонии русской монархии: в 2 т. Т. 1. М., 2004. С. 240.


[Закрыть]. В подражание Средневековью вводились ритуалы с мечами, одеждой и т. д.

В дальнейшем это получило развитие в мечтах Павла о создании особого русского рыцарского ордена, который должен внушить дворянству принципы самопожертвования, долга и дисциплины. Для этого потребовался Мальтийский орден, гроссмейстером которого Павел стал в 1798 г. Новые ритуалы, по словам Р. Уортмана, «сделали императора и рыцарей русским аналогом средневековых орденов крестоносцев». Михайловский замок (резиденция Павла) строился как средневековый[495]495
  Там же. С. 250, 254.


[Закрыть].

Привнесенный в политическую культуру медиевализм, обращение к традициям Средневековья оказалось полезным для русской монархии (как ее понимал Павел), но подчеркнем, что это были европейский медиевализм и европейское Средневековье. В 1798 г. во время правления Павла I состоялось перенесение десной руки пророка Иоанна Предтечи, Филермской иконы Богородицы и части Креста Господня из Мальты в Гатчину. Данное событие было канонизировано Святейшим Синодом, и установлено церковное почитание. В 1800 г. составлена церковная служба.

И все же это был еще интерес не к Средневековью как таковому, а скорее к его культурным рецепциям. Из русских монархов XIX в. наиболее явные склонности к медиевализму проявляли Александр I и Николай I. В 1803 г. Н. М. Карамзина назначают историографом с заданием написать историю Российского государства. В 1806 г. открыт первый национальный музей – Оружейная палата, в котором представлены памятники древнерусского декоративно-прикладного искусства. Здесь следует обратить внимание на фигуру его первого директора П. С. Валуева, который был, если можно так выразиться, профессиональным придворным и, после кратковременной отставки в конце царствования Павла I, при новом императоре оказался поставленным во главе Кремлевской экспедиции (ее главная задача – строительство Кремлевского дворца как императорской резиденции). Конфликт с Францией привел к усилению патриотических настроений при дворе. Валуев же, руководивший строительными работами в Московском Кремле, вследствие чего был уничтожен ряд средневековых памятников, откликнулся на эти настроения, придав Оружейной палате новый статус, а заодно разрушив ее прежнее здание и возведя новое. При нем были предприняты первые попытки средневековой стилизации при перестройке Никольской башни Московского Кремля (архитектор Л. Руска). Средневековый стиль в архитектуре воспринимался тогда как вариант западноевропейской готики.

В искусстве александровского царствования были еще сильны классицистические традиции. Так, в объявленном в 1814 г. конкурсе на проект обетного храма в честь победы в Отечественной войне предпочтение жюри было отдано не известному уже зодчему А. Н. Воронихину, в проекте которого были явно различимы древнерусские реминисценции, а молодому архитектору К. Витбергу, представившему проект в стиле классицизма.

Невзгоды 1812 г. сразу вызвали в обществе потребность обращения к исторической памяти. Правда, на первом плане были образы Смуты (предводители народного ополчения Минин и Пожарский) и борьба против монголо-татарского ига. Всеобщей гордостью стало то, что в воинах «издревле течет громкая победами кровь славян»[496]496
  Приказ Александра I по русской армии. Вильно, 13 (25) июня 1812 г. // Внешняя политика России XIX и начала XX в. М., 1962. Серия 1. Т. VI. С. 442–443.


[Закрыть]. Особую символическую роль приобрела Москва как древняя русская столица. Псковское купечество поднесло генералу Витгенштейну икону псковского князя Всеволода-Гавриила. По инициативе Витгенштейна Александр I издал манифест: икону с честью принять и вспомнить о мече псковского князя Всеволода-Гавриила, на котором было написано: «Чести своей никому не отдам». Таким образом, медиевальные образы начали привлекаться, но на государственном уровне это происходило скорее в общем плане. Конкретика проявлялась на местах, где лучше знали культы местных героев и святых[497]497
  Шишков А. С. Рассуждение о любви к Отечеству // Чтение в беседе любителей Русского слова. Книжка пятая. СПб., 1812. С. 3–54; Собрание Высочайших манифестов, грамот, указов и прочего 1812–1816 годов / изд. А. С. Шишков. СПб., 1816. С. 7, 12, 35; Зорин А. Л. «Кормя двуглавого орла…». С. 241–254.


[Закрыть].

Власть понимала, что нужны наиболее узнаваемые, конвенциональные идеологические символы. В июле 1812 г. Александр I приезжал в Москву и встречался с народом. Р. Уортман отмечает, что царя встречали без особого восторга, боялись наборов в армию. Дворянство роптало. Но позже на страницах воспоминаний и публицистики был создан патриотический миф о национальном самопожертвовании и единстве, и вот в нем появляются медиевальные образы. Сергей Глинка, опубликовав в 1814 г. воспоминания о визите Александра I в Москву в 1812 г. в журнале «Русский вестник», разместил на обложке портреты Дмитрия Донского и Алексея Михайловича (первый случай такого использования образа Дмитрия Донского), а само царское посещение столицы сравнил ни много ни мало… с избранием на царство Михаила Романова в 1613 г.[498]498
  Уортман Р. Сценарии власти. Т. 1. С. 290–292.


[Закрыть]

После войны 1812 г. медиевальная символика проникает в высшие церемониалы. С 1822 г. в Петербурге каждый год происходил крестный ход из Казанского собора в Александро-Невскую лавру кавалеров ордена Александра Невского[499]499
  О празднике Св. Александра Невского // РГИА. Ф. 473. Оп. 1. Д. 276. Л. 1–5.


[Закрыть]. По прибытии в Лавру они проходили в собор к мощам. Митрополит служил литургию. Затем происходил торжественный обед в Таврическом дворце. К вечеру весь город был иллюминирован[500]500
  Там же. Д. 298. Л. 11–11 об.


[Закрыть].

Образ Александра Невского как покровителя императорской фамилии все больше выходит на первый план при обращении к традициям русской истории. В 1828 г. будущему императору Александру II, которому тогда исполнилось 9 лет, была подарена картина, изображающая мальчика, будущего князя Александра Невского, стоящего на краю утеса и обозревающего земли своего княжества. Подаривший картину поэт и воспитатель цесаревича В. А. Жуковский сказал, что герой древнерусской истории должен стать будущему монарху «невидимым товарищем», «тайным свидетелем и судьей Ваших поступков». Примечательно, что юный Александр, отнесшийся к этой идее очень серьезно, извлек из картины уроки и обсуждал их со своим воспитателем. При этом речь не шла о победах Александра – Жуковский делал упор на смирение князя перед татарами: добродетель правителя проявлялась в подчинении воле Господа[501]501
  Уортман Р. Сценарии власти. Т. 1. С. 454–455.


[Закрыть].

В послевоенное время медиевальный проект в России осуществлял вышедший в 1812 г. в отставку канцлер Николай Петрович Румянцев (1754–1826). Последовательно, путем личной переписки, а также крупных ассигнований он привлекал десятки талантливых исследователей к изучению русских древностей. Характерно, что сам Румянцев научной работой не занимался и, по-видимому, не имел к ней склонности. Характерна его переписка с выдающимися историками своего времени, прежде всего с митрополитом Евгением (Болховитиновым) и академиком Ф. И. Кругом. Судя по письмам, их общение с Румянцевым в первое время проходило в обсуждении исторических проблем. Однако со временем историки начали понимать, что их корреспондент мало интересуется существом беседы, ему важнее было привлечь специалистов к изучению русских древностей и координировать их деятельность.

К 1821 г. относится создание Румянцевского музея. Он был создан на основе коллекции графа. В среде людей, увлеченных историей, концентрировавшихся вокруг Румянцева, позднее названной «Румянцевский кружок», возникла идея основания «Русского национального музея древностей», среди экспонатов которого важное место должны были занять древнерусские рукописи. Активная собирательская деятельность Румянцева началась с 1822 г., и от него остался знаменитый фонд рукописей, ныне хранящийся в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки.

Другим центром медиевальных идей в александровское царствование был кружок президента Академии художеств и директора Публичной библиотеки Алексея Николаевича Оленина. Его салон отличался от кружка Румянцева и восходил к державинской «Беседе любителей русского слова». Оленина посещали видные писатели и художники того времени, которым он, как руководитель крупнейших столичных учреждений культуры, оказывал покровительство. Оленинские протеже неизменно оказывались вовлеченными в медиевальные акции первой половины XIX в. Первым из них был Александр Иванович Ермолаев. Оленин обратил внимание на Ермолаева, когда тот учился на архитектурном отделении Академии художеств. Не имевший средств и протекции студент Ермолаев был обласкан президентом Академии художеств Олениным и взят им в личные секретари. Следующий этап в карьере Ермолаева – поездка в Оружейную палату для знакомства с русскими древностями. Оленин готовил Ермолаева к деятельности по фиксации памятников древности – если можно так выразиться, к художественно-технической деятельности. Ермолаев готовил акварельные виды с памятниками древнерусской архитектуры, копировал произведения декоративно-прикладного искусства. В салоне Оленина акварели рассматривались и обсуждались.

Окончательно российский медиевальный канон формируется при Николае I. Этому способствовало появление интеллектуальной базы – в 1817 г. начала выходить многотомная «История государства Российского» Н. М. Карамзина. Но главное, что «мобилизация Средневековья» исходила от самого Николая. Уже при коронации он своим поведением подражал Дмитрию Донскому (целовал крест перед портиком Успенского собора). В церемониале использовался алмазный трон Алексея Михайловича, что также символически отсылало к временам допетровской Руси. В честь коронации для высших чинов был дан прием в Грановитой палате, где всех присутствующих «ослепил декор залов, напоминающих о Московской Руси». На народном пире все умилялись «древнерусскому обычаю» унести с собой «частицу царского постановления» – народ набрал сувениров в виде осколков посуды, обрывков скатертей и т. д.[502]502
  Там же. С. 373, 378, 386–387.


[Закрыть] Николай ввел в церемониал поклон царя народу с Красного крыльца – действие, которое современники возводили к традициям прошлого, к поклонам московских государей. По словам Р. Уормана, «новая церемония стала традицией, демонстрируя обожание русским народом, персонифицированным в московском населении, своих государей… сцена напоминала о русском прошлом… о легендарном призвании заморских князей, чтобы правили они и внесли порядок в воюющие славянские племена девятого века»[503]503
  Там же. С. 527.


[Закрыть].

Как отметил Р. Уортман, «богатырь – статный, былинный воин Древней Руси становится штампом в сравнениях Николая и некоторых из его здоровых и красивых адъютантов. Эпитетом “богатырь” немецкому облику императора придавали национальные черты… В лубках Николай представал в характерной позе богатыря»[504]504
  Там же. С. 411.


[Закрыть]. Богатырями нередко называли и николаевских генералов. Преемственность политики Николая I от несколько абстрактного субъекта – «Святой нашей Руси» – провозглашалась в манифесте 1848 г., изданном как реакция на европейские революционные события. Манифест заканчивался угрожающе: «Разумейте, языцы, и покоряйтеся: яко с нами Бог!»[505]505
  Там же. С. 517.


[Закрыть]

Современники писали, что приезд императора в Кремль в 1849 г. символизировал единство сословий «безопасной и святой Руси» совершенно в медиеваль-ном стиле: «Царь в Кремле перед святыней / И народ вокруг него». 9 и 11 апреля для императора московским дворянством был дан «Русский праздник», в котором участники были облачены в костюмы богатыря Добрыни, Ермака, Ивана Сусанина, а наряды в стиле Московской Руси. Столь широкая презентация средневекового прошлого при императорском дворе в XIX в. была впервые[506]506
  Там же. С. 426, 518, 522.


[Закрыть]. С. П. Шевырёв определял средневековую символику праздника как призыв, обращенный к европеизированному дворянству, «вернуться в Отечество»[507]507
  Шевырёв С. П. Русский праздник, данный в прису тствии их императорских величеств 9-го и 11-го апреля 1849 г. // Москвитянин. 1849. Апрель. С. 30–31.


[Закрыть].

В николаевскую эпоху возрождается интерес и к декоративной живописи Средневековья, в частности к оформлению рукописных религиозных книг. Церковные книги на Руси стали печататься еще со времен Ивана Грозного. Ф. Г. Солнцев обращается к средневековым традициям создания рукотворной книги. При его участии для княгини Марии Петровны Волконской создается «Молитвенник с Месяцесловом» (1850-е гг.). Страницы книги украшены миниатюрами и орнаментами, текст молитв написан русским полууставом.

Главным проектом Оленина и Солнцева стало издание «Древности Российского государства». Можно думать, что идея иллюстрированного атласа с изображением русских древностей вынашивалась Олениным еще в первое десятилетие XIX в. Опыты Ермолаева по копированию московских икон и утвари, его акварели в альбомах путешествия Бороздина, первые акварельные виды Солнцева с изображениями древних памятников – все это было как бы подготовительными материалами к изданию атласа. В 1836 г. начинается обсуждение проекта по изданию иллюстраций русских древностей, фактически – визуализации средневековой Руси, трансляции ее художественного образа для общества XIX в.[508]508
  Данному проекту предшествовала попытка реконструкции по древнерусским миниатюрам средневековой одежды. См.: Оленин А. Н. Опыт об одежде, оружии, нравах, обычаях и степени просвещения славян от времени Траяна и русских до нашествия татар, период первый. СПб., 1832.


[Закрыть] 24 марта Оленин обращается в Министерство Императорского двора: «С богатым ныне запасом прекраснейших и вернейших рисунков можно уже начать издание полезного и любопытного сочинения, не токмо для России, но даже и для всей просвещенной Европы… Титул сочинения может быть следующим: Древности Российского государства. Текст предполагается издавать на русском и французском языках, дабы ученую Европу скорее познакомить с сим совершенно новым археологическим опытом. Книга сия должна главнейшие в себе содержать, общий этнографический или народоописательный взгляд на славяно-русские нравы, обычаи и обряды, какое существовали в духовном, гражданском и военном быту; от отдаленных времен до введения в Россию европейских обычаев Петром Великим! Сей взгляд будет разделен на четыре главные эпохи, а именно: I от начальных веков по Р. Х. до пришествия Рурика с варягороссами в Северную Россию; II от обладания новгородскою землею сим норманнским князем до нашествия татар; III от покорения мунгальских орд до вторжения в Россию ляхов и поляков, во время Междуцарствия и внутренних смут и наконец IV от возшествия на всероссийский престол знаменитого рода Романовых до введения в Россию Петром европейских обычаев. Каждая из сих четырех эпох будет в себе содержать следующие предметы, срисованные с самою строгою верностию, с подлинных памятников искусства тех самых времен. Сии предметы суть:

1. Утварь и одежда великокняжеская и царская;

2. Утварь и облачение сигклита и служителей Греко-российской церкви;

3. Ратная збруя и снаряды военные;

4. Здания всякого рода;

5. Скарб домашний, збруя конская и прочий обиход;

6. Одеяние и убранство разных в государстве сословий;

7. Нравы, обычаи, обряды и занятия;

8. Степень познаний в науках, художествах и ремеслах, доказываемая памятниками искусства;

9. Иноплеменные древности, находящиеся в России: скифские, греческие, римские, готские, мунгальские и татарские»[509]509
  О назначении худ. Солнцеву жалования по 3 т. рублей в год и о поручении ему срисовывать русские древности // РГИА. Ф. 472. Оп. 17. Внутр. опись 97/934. Д. 4. Л. 62–63, 160.


[Закрыть].

28 марта 1836 г. выходит высочайшее постановление № 1002 о подготовке к изданию «Древностей Российского государства»[510]510
  Об издании «Древностей Российского государства» // Там же. Внутр. оп. 99/936. Д. 209. 1844 г. Ч. 1. Л. 1–386; Ч. 2. Л. 1–245; Ч. 3. Л. 1–361. – О замысле издания см.: Wortman R. Alexei Olenin, Fedor Solntsev and the Development of a Russian national Esthetic // Visual Texts, Ceremonial Texts, Texts of Explorations. Collected articles of the Representation of Russian Monarchy. Boston, 2014. P. 114–120.


[Закрыть]. К 1842 г. подготовили более 1000 рисунков. С одной стороны, замысел вырос из идеи создать учебное пособие для студентов Академии художеств. С другой – в концептуальном плане это было явное подражание изданиям по античной и западноевропейской истории, доказывающее, что у России также была великая и славная история, оставившая прекрасные древние артефакты, ничуть не хуже античных. Проект утверждал канон национальных древностей. По словам Оленина: «Цель сего сочинения состоит в том, чтобы старинные наши русские нравы, обычаи, обряды, одежды духовные, военные, светские и простонародные, а также жилища и здания, степень познаний и просвещения, промышленности, искусства, ремесла и разные предметы в общежитии сделались известными»[511]511
  Цит. по: Евтушенко М. М. Академик Ф. Г. Солнцев и его вклад в освоение древнерусского культурного наследия: дис. … канд. ист. наук. СПб., 2007. С. 68.


[Закрыть].