Текст книги "Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России"

Русские дворянские генеалогии как форма стихийного медиевализма

По наблюдению М. Е. Бычковой, переломный момент в развитии русской дворянской генеалогии наступает во второй половине XVI в.[358]358
  Бычкова М. Е. Родословные книги XVI–XVII вв. как исторический источник. М., 1975. С. 125.


[Закрыть] Вызвано это было двумя факторами. Во-первых, меняется ситуация внутри социального слоя знати: после 1550-х гг. ограничивается местничество, которое раньше определяло служилые назначения и статус дворянина. Суть местничества заключалась в том, что назначение на должность зависело от постов, которые занимали предки. Если предок служил воеводой полка правой руки, то потомка не могли поставить на должность ниже. Теперь же во многие походы воевод назначают «без мест», как государь укажет. Следовательно, аристократия начинает нуждаться в каком-то дополнительном обосновании своего статуса и своей значимости.

К тому же в результате ликвидации к середине XVI в. удельной системы, различных потрясений и пертурбаций этого столетия (вспомним печально знаменитую опричнину с ее «перебором людишек») в составе русского дворянства происходили большие изменения. Одни фамилии возвышались, другие умалялись и вовсе исчезали. Это также порождало потребность в генеалогическом обосновании своего нового статуса.

Вторым фактором, способствовавшим развитию родословных легенд со второй половины XVI в., стало оформление в 1540-х гг. главной генеалогической легенды, легенды правящей династии. В «Сказании о князьях Владимирских» было обосновано происхождение Рюриковичей от Пруса, родственника императора Великого Рима Октавиана Августа. Тем самым, по М. Е. Бычковой, был задан образец, идеал «правильной» генеалогии[359]359
  Там же С. 135.


[Закрыть]. Род должен происходить от знаменитых людей древности, при этом «выезжих», то есть добровольно пришедших на Русь, избравших ее своей новой родиной. Поскольку сохранилось мало подлинных сведений о подобных предках, по выражению С. Б. Веселовского, «утраченное для потомков прошлое заменялось излюбленными легендами о выездах»[360]360
  Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 19.


[Закрыть]. Заметим, что «выезд», приезд из другой страны и поступление на русскую службу был распространенным способом пополнения и формирования русского дворянства[361]361
  Ср. обзор таких выездов из Великого княжества Литовского: Кузьмин А. В. На пути в Москву: очерки генеалогии военно-служилой знати Северо-Восточной Руси в XIII – середине XV в.: в 2 т. М., 2015.


[Закрыть]. В Посольском приказе в XVI в. была специальная «Выезжая книга», где записывались выезды на русскую службу[362]362
  Лихачев Н. П. Разрядные дьяки XVI в. СПб., 1888. С. 419–420.


[Закрыть]. Другое дело, что достоверные сведения об этом явлении поздние, относятся к XV–XVII вв., но это не значит, что выездов не было раньше.

Точное время появления многих родословных росписей русского дворянства нам не известно, но несомненна резкая интенсификация этого процесса во второй половине XVI в. Как отметил С. Б. Веселовский, сведения, относящиеся к эпохе до XIV столетия, в своем большинстве фантастичны (кроме родословия Ратши, которое обоснованно выводится с XIII в.); а вот с XV в. многие боярские генеалогии вполне достоверны. Ученый объясняет это тем, что при их составлении дворянство основывалось прежде всего на вкладных записях в монастырях и монастырских синодиках, то есть восстанавливало историю своего рода на документальной основе[363]363
  Веселовский С. Б. Исследования по истории класса… С. 20.


[Закрыть].

Следующий этап в развитии генеалогических легенд наступает в XVII в., когда в 1682 г. было окончательно отменено местничество. Местнические дела заменялись родословными росписями. Общую российскую родословную книгу было поручено составлять боярину В. Д. Долгорукому, думному дворянину А. И. Ржевскому и дьякам В. Г. Семенову и Ф. Шакловитому. 28 октября 1683 г. выходит указ – дворянам подавать свои родословные росписи в Палату родословных дел. В «первой волне» было подано около 750 таких записей[364]364
  Бычкова М. Е. Русско-литовская знать XV–XVII вв. Источниковедение. Генеалогия. Геральдика. М., 2012. С. 77–79.


[Закрыть]. При Петре I родословные дела оказываются в ведении Сената, при котором в 1722 г. учреждается Герольдмейстерская контора (Герольдия), с 1800 г. получившая статус коллегии. Именно в этих учреждениях были собраны различные варианты генеалогических легенд о происхождении русского дворянства. В дальнейшем они получили отражение в многочисленных сборниках по российской генеалогии[365]365
  Долгоруков П. В. Российская родословная книга: в 4 ч. СПб., 1854–1857; Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник русских дворянских фамилий: в 2 т. СПб., 1886–1887; Бобринский А. Дворянские роды, включенные в общий гербовник Всероссийской империи: в 2 ч. СПб., 1890; Лобанов-Ростовский А. Б. Русская родословная книга: в 2 т. СПб., 1873–1875; Савёлов Л. М. Лекции по русской генеалогии. М., 1909.


[Закрыть].

Медиевализм стал важнейшим инструментом создания этих легенд. В основу их сочинения было положено несколько принципов. Первый – надо было попробовать найти древнего предка, зафиксированного источниками, заслуживающими доверия: летописями, актами и т. д. Предок должен быть известен, знаменит, что называется, должен быть «на слуху». Потомками касожского князя Редеди, побежденного на поединке в 1021 г. князем Мстиславом Тмутараканским, объявили себя: Глебовы, Кокошкины, Колтовские, Чевкины, Лаптевы, Лопухины, Лупандины и Викентьевы. От знаменитого соратника Александра Невского Ратши выводили свои роды Полуехтовы, Рожновы, Мусины-Пушкины, Кологривовы, Бобрищины-Пушкины, Бутурлины, Неклюдовы, Мятлевы, Замыцкие и Каменские. Такие сложные и многочисленные генеалогические связи устанавливались за счет боковых ветвей, трудно поддающихся учету и проверке.

Некоторые не стеснялись и пытались обрести еще более знаменитых древних предков. Блудовы считали себя потомками варяга воеводы Блуда, убийцы киевского князя Ярополка Святославича. Еще в XVI в. Глинские сочинили легенду о своем происхождении… от Чингисхана. М. Е. Бычкова считает, что легенда была составлена во время сватовства Василия III к Елене Глинской[366]366
  Бычкова М. Е. Русско-литовская знать XV–XVII вв. С. 151.


[Закрыть], и тем самым литовский род пытался встать выше великих князей Московских. Правда, другой вариант родословия был поскромнее: Глинские по нему происходили от Алексы, внука знаменитого «царя» Мамая. Баскаковы вели свое происхождение от упоминавшегося в летописи татарского баскака Амрагана, известного по своей миссии в Новгороде.

Челищевы вывели себя от героя Михаила Бренка, который в 1380 г. на Куликовом поле облачился в доспехи великого князя Дмитрия Ивановича Донского, а сам Дмитрий ушел сражаться в первые ряды в доспехах простого воина. Бренок бился под видом великого князя под великокняжеским стягом и умер от ранения «в чело», отсюда и пошла фамилия «Челищевы». Но их подвело знание истории: в первоначальной легенде говорилось, что Михаил Бренок был убит выстрелом из пушки. Артиллерия в Куликовской битве не применялась, и легенде не поверили. В поздних вариантах ее исправили на просто «рану в чело», но это не помогло.

Иногда основателя рода «привязывали» к известному историческому событию. Придумывался герой, который в летописях не упоминается, но сам сюжет, в котором он фигурирует, известен и понятен. Его роль как основателя рода при этом основывалась на фамилии. Красивая легенда была сочинена Голубцовыми: древнерусский витязь со своими товарищами гонял татарские отряды. В ужасе и скорби они увидели плывшие по реке православные кресты. Татары надругались над кладбищем, разорили его и сбросили кресты в воду. Тогда воин взял намогильный крест «голубец», поднял его над головой и возглавил атаку на супостатов. Захватчики были разгромлены, а витязь стал «Голубцовым». Фамилия Кожиных происходила от Василия Кожина, слуги Василия II Темного, который гнался за врагом великого князя Дмитрием Шемякой, убил под ним коня, и как свидетельство своего подвига вырвал у него кусок кожи. Отсюда и Кожины. Нащокины считали себя происходящими от Дмитрия Нащоки, раненого в щеку в Твери в 1327 г. при сожжении в княжеском дворе татарского баскака Щелкана во время антитатарского восстания.

Известных исторических персонажей на всех не хватало, тем более требовалось определенное умение, чтобы вписать свою родословную легенду в достоверный исторический материал; поэтому в большинстве случаев изобретаются неизвестные средневековые предки, проверить достоверность существования которых было невозможно. Предки, как правило, были выезжими, чтобы полностью исключить верификацию. Их можно сгруппировать по нескольким группам. Важную и уважаемую категорию составляли потомки скандинавов-варягов. Здесь главным персонажем оказывался варяг Симон Африканович, племянник норвежского короля Гакона (Якуна) Слепого, приехавший в Киев в 1027 г. Его могила была обретена в Киево-Печерской лавре. От Симона Африкановича, или «варяжского князя Африкана», как гласят другие варианты легенды, происходили Аксаковы, Воронцовы, Вельяминовы, Ислентьевы. При этом справедливости ради надо заметить, что имя Африкан вряд ли может свидетельствовать в пользу варяжской версии происхождения. Новосильцевы происходили от шведа Шеля, Ладыженские – от Облагини, «мужа честна», выехавшего из Швеции к Дмитрию Донскому в 1375 г., Суворовы – от выехавших из Швеции в XVI в. предков.

Большое количество легенд возводило основателей родов к выезжим «из Прус», что, по верному замечанию М. Е. Бычковой, намекало на связь с Рюриком, потомком мифического Пруса[367]367
  Там же. С. 314.


[Закрыть]. С ним сближало общее происхождение из «Пруссии». Выходцы «из Прусов» носили разные имена, зачастую совсем не немецкие: Лев Иванович (основатель рода Змеевых), Миша Прусский (родоначальник Морозовых, Кузьминых и Фефилатьевых), Воейко Войтегович, основатель рода Воейковых. Сюда же можно отнести «выезжих из немец» (Христофор Карл Дол – родоначальник Левашовых, Вильгельм Люнебургский «из поколения» короля Оттона IV, еще один предок рода Челищевых Александр Константинович – основатель рода Шиловских, и т. д.) и «выезжих из цесарской земли» (Филипп, «муж честен» – родоначальник Зазаревых-Станищевых; Индрос – родоначальник Толстых; Аманд Басанол, «муж дивен, честью маркграф», приехал «из Цесарии» в Москву в 1267 г., от него произошли Хвостовы; Камбила Девонович, основатель рода Колычевых, и пр.).

Нетрудно заметить, что иностранные имена чаще всего представляли собой какие-то исковерканные языковые конструкции, в большинстве случаев за их национальной достоверностью не следили, зато подгоняли под будущие дворянские фамилии. Например, С. А. Колычев, первый герольдмейстер Петра I, так объяснял происхождение своего предка Андрея Ивановича Кобылы: «из Прусс» выехал некий Камбила Дивонович (он же – Гладос Камбила, «потомок прусских королей», которых никогда не существовало). На Руси из имени случайно выпала буква «М», и получился «Кобыла»[368]368
  Веселовский С. Б. Исследования по истории класса… С. 41.


[Закрыть]. Бестужевы вели свое происхождение от Габелиуса Беста, который в легендах называется и «немцем», и англичанином[369]369
  Бычкова М. Е. Русско-литовская знать XV–XVII вв. С. 143.


[Закрыть]. Бедовы заявляли, что в 1372 г. «приехал служить из немец, из Цесарского государства, немчин, чесна рода Беде Ульф»[370]370
  Зимин А. А. К изучению фальсификации актовых материалов в Русском гос ударстве XVI–XVII вв. // Труды МГИАИ. 1963. Т. 17. С. 400–401.


[Закрыть].

Иногда первоначально «корявую» легенду со временем пытались подправить. В сказаниях о происхождении Хвостовых-Отяевых в XVII в. фигурирует выходец из «Цесарской земли» Петр Бесоволков (совсем не немецкое имя), но в XVIII в. он превращается во вполне иностранного «маркграфа Бассовола»[371]371
  Веселовский С. Б. Исследования по истории класса… С. 244.


[Закрыть]. Некоторые легенды их создатели пытались подкрепить доказательствами. А. А. Зимин приводит в пример родословие Еремеевых: «Еремеевы писали: “к вел. кн. Александру Ярославичу Невскому на Невское побоище приехал служить из немец из Тальянские земли, из града из Талии, муж честен от Королевские палаты, имя ему Шелбь. И принят бысть Вел. кн. зело честно и в Великом Новегороде крестился и во крещении имя ему Иеремия… Свидетельствуют на выезд немецкие печатные летописные книги: книга Светония, книга Длугушь летописец, Боккалин летописец, Бельский летописец о Чешском государстве, история о Фрязех и о Мелюзины и о десяти сынех ее”». Ученый справедливо замечает, что «с такого рода “источниками” в руках можно вывести какую угодно генеалогию»[372]372
  Зимин А. А. К изучению фальсификации… С. 402–403.


[Закрыть].

Стоит отметить, что совсем уж фантастические легенды Палата родословных дел и Герольдия не принимали. Здесь показательна генеалогия Супоневых. Они сочинили историю, что их предки по имени Супы в Средневековье странствовали по Европе и породнились с несколькими королевскими домами, в частности Испании и Италии[373]373
  Там же. С. 412–415; Бычкова М. Е. Русско-литовская знать XV–XVII вв. С. 87, 146.


[Закрыть]. Однако государевыми дьяками претензии на королевское происхождение Супоневых были сочтены неубедительными. Им пришлось подать скромную родословную, начинающуюся с детей боярских XVII в. При этом они создали собственный родословный сборник, где сфальсифицированные документы были искусно вставлены между подлинными делами о дворянской службе, доказывающими древность рода и их родство с королевскими домами Европы.

Другие европейские страны также использовались в качестве родины родоначальников фамилий русского дворянства, но в куда меньшем масштабе, чем Германия. Довольно популярна была Италия, откуда выводили Паниных (якобы из рода Panini, сбежавших в XIV в. от гражданской войны гвельфов и гибеллинов), Чичериных (от Чичери, будто бы приехавшего в Москву в 1472 г. в свите Софьи Палеолог). Из Богемии (Чехии) выводили Хрущовых и Шиповых. Назимовых возводили к греческому роду, Дохтуровых – к мужу «греческой веры» Кириллу Ивановичу Дохтурову, выехавшему «из Царьграда» (!) при Иване IV.

Экзотично смотрелись Боратынские, по одной из версий, происходившие от Зоара, «одного из вождей дружин, наводнивших Европу в V столетии»[374]374
  Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник русских дворянских фамилий. Т. 1. С. 156.


[Закрыть]. Бакунины, по легенде, происходили из Трансильвании. Некий Зенислав Бакунин «из рода Батори» в 1492 г. выехал в Россию со старшими братьями Батугердом (от него и произошли Бакунины) и Анципитром[375]375
  Там же. С. 100.


[Закрыть]. В XVII в. появляются легенды о родах, происходящих из Рима. Наиболее известны здесь Корсаковы, ведущие свой род ни много ни мало от Юпитера и Геркулеса. Причем в 1677 г. из-за такого происхождения им разрешили именоваться «Римские-Корсаковы». Но они на всякий случай дополнительно включили в легенду свое родство с мифическим основателем династии великих князей литовских Палемоном[376]376
  Лихачев Н. П. «Генеалогия» дворян Корсаковых // Сборник статей в честь Д. Ф. Кобеко. СПб., 1913. С. 91–114.


[Закрыть].

Сложнее складывались генеалогические отношения с непосредственными соседями Русского государства – Королевством Польским, Великим княжеством Литовским и татарскими ханствами. Выезды в XV–XVII вв. носили довольно масштабный характер. Здесь легенды и мифы причудливо переплетались с историей реальных переходов, и отделить правду от фальсификации не всегда представляется возможным. Оставляя в стороне этот вопрос, обратимся к идеологической составляющей легенд.

Рассказы о происхождении родов от выезжих татар – это прежде всего повествование о чудесном обращении неверных к христианству. Это выбор истинной веры, практически аналогичный новозаветным примерам обращения. Тем самым род сразу же возвышался, его происхождение связывалось с событиями высокого значения и смысла. Наиболее известна созданная в конце XVI в. легенда о знатном татарине Чете, которому во сне явилась Богородица со свв. Ипатием и Филиппом. Пробудившийся новообращенный крестился и основал Ипатьев монастырь. Чет считался основателем рода Бориса Годунова[377]377
  Веселовский С. Б. Исследования по истории класса… С. 177.


[Закрыть]. В контексте борьбы за власть в 1590-х гг. иметь такого почетного предка было полезно.

В качестве другого яркого примера приведем родословие Мещерских. Они происходили от Уссейна Ширинского, который пришел из Большой Орды в Мещёру и завоевал ее. Его сын Беклемиш в 1298 г. в Андрееве городке поставил храм Преображения Господня и крестил многих людей, и за эти духовные подвиги был удостоен фамилии Мещерский[378]378
  Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник русских дворянских фамилий. Т. 2. С. 29.


[Закрыть].

К этим генеалогиям изготавливались семейные реликвии. Например, Аничковы вели свой род от татарина Берка, выехавшего в 1301 г. к Ивану Калите и крещенного самим митрополитом Петром. Они хранили в роду серебряную панагию и ковш с благословляющей надписью: «Аз смиренный митрополит Петр Киевский и всея России благословил естьми сына своего Берку царевича в святом крещении Анания» (характер надписи выдает ее позднее происхождение; видимо, ковш был изготовлен тогда же, когда и сочинена родословная). Ковш был помещен на гербе Аничковых. Похожую историю представляет родословная Барановых. Они происходили от Мурзы-Ждана по прозвищу Баран, выехавшего из Крыма к Василию Темному в 1430 г. и служившего ему «на коне, при сабле, луке со стрелами», за что был пожалован ключом. Все эти предметы попали на герб Барановых[379]379
  Там же. Т. 1. С. 35, 107.


[Закрыть].

Генеалогические отношения с Польшей и Великим княжеством Литовским строились еще сложнее. Здесь тоже было большое количество выездов в Россию, много легенд о происхождении русских дворян от выезжих шляхтичей из Польши и Литвы. При этом вымысел причудливо переплетался с реалиями (Кикины, Бунины, Майковы, Головкины, Коробкины, Баклановские, Крекшины, Волоцкие, Вороновы и др.). Здесь также речь шла о крещении католиков в православие и их чудесном обращении. Главное же заключалось в том, что в XV–XVI вв. Польша имела более развитую генеалогическую культуру, чем Россия. И русские дворяне начинают ее активно заимствовать, приписывать происхождение своих родов к польским гербам, тем самым активно удревняя их, делая более знатными. М. Е. Бычкова очень точно указала на роль польских генеалогий в формировании родословной культуры русского дворянства: «Родословия, восходящие к европейским традициям, написанные по материалам Цицерона или Плутарха или, на худой конец, Стрыйковского или Кромера… позволяли вставить историю своей семьи в контекст мировой истории, пробуждая новые идеи в сознании общества»[380]380
  Бычкова М. Е. Русско-литовская знать XV–XVII вв. С. 143, 330.


[Закрыть]. В России в XVII в. ходят переводы польских генеалогий, в том числе переведенная Николаем Спафарием в Посольском приказе «Родословная книга» Лаврентия Хурелича, в которой доказывалось родство русского царя Алексея Михайловича с правящими домами Европы. Родственные связи выводились через дочерей Ярослава Мудрого[381]381
  Мыльников А. С. «Родословие» Лаврентия Хурелича // Памятники культуры: Новые открытия. Ежегодник 1976. М., 1977. С. 21–31.


[Закрыть].

А как же собственно русское боярство? В какой мере дворяне в Новое время выводили свои корни из национальной истории? Здесь была определенная эволюция, характер которой показан М. Е. Бычковой. В XVI в. все знатные роды, вписанные в родословцы, имели в своей основе легенды о выезде из другого государства. С одной стороны, в XVII столетии такие легенды распространяются не только на боярство, но и на менее родовитое дворянство, которое подражает более именитым представителям сословия. С другой же – появляется множество генеалогий, которые либо вообще не приводят легенд о выездах (Бехтеревы, Боучаровы, Борисовы, Веревские, Волоховы, Голенкины, Горины, Казначеевы и др.), либо выводят свое происхождение из родов, поступивших на службу к великим князьям Московским из древнерусских регионов (Твери, Рязани, Новгорода Великого и т. д.). Кузьмины, Караваевы и Савеловы стали вести свое происхождение от новгородских посадников. Получает хождение легенда о пяти сыновьях Михаила Черниговского, мученика за веру, убитого в Орде в 1246 г. (на самом деле у него был один сын Ростислав), от которых выводилось несколько десятков ветвей дворянских фамилий[382]382
  Беспалов Р. «Новое потомство» князя Михаила Черниговского по источникам XVI–XVII веков (к постановке проблемы) // Проблемы славяноведения. Вып. 13. Брянск, 2011. С. 63–97; Домбровский Д. Поиски древнерусских предков со стороны семей ВКЛ и Московии XVI – первой половины XVII в. (избранные примеры) // Древняя Русь после Древней Руси: дискурс восточнославянского (не)единства. М., 2017. С. 170–178.


[Закрыть]. Большую популярность получают истории о выездах на службу к Александру Невскому, Дмитрию Донскому, Василию II Темному, Ивану III, Ивану Грозному[383]383
  Бычкова М. Е. Русско-литовская знать XV–XVII вв. С. 84–86, 330.


[Закрыть]. Иными словами, сам факт службы великим князьям владимирским, а также русским государям в XVII в. становится не менее престижным для генеалогии, чем происхождение от иностранной знати. Это говорит о начинающемся национальном влиянии на генеалогическую культуру.

Обобщая наш обзор российских генеалогических легенд, надо отметить следующее. Использование медиевальных символов и образов для любой дворянской генеалогии носит атрибутивный характер. Специфика российской генеалогической культуры состоит в том, что она формировалась под большим иностранным влиянием. Наиболее значительным в XVII столетии следует назвать польское воздействие. Преобладание легенд об иноземном происхождении русской знати свидетельствует об изначальном доминировании в ее культуре имперских тенденций. Русская аристократия формировалась не столько как национальная, сколько как элита империи. Империя, которая вбирает в себя элиты немцев, шведов, татар, поляков, литовцев и многих других, которые принимают православную религию и становятся российским дворянством на службе великим российским государям. Использование медиевальных образов здесь необходимо для показа разнообразия стран и народов средневекового периода, которые потом объединит и сплотит Русь в пределах своей державы.

Визуализация русского Средневековья в начале Нового времени

В средневековой православной традиции изображения правителей практиковались нечасто. Сакрализация императорской власти в Византии выражалась, в частности, и в практике изображения императоров с атрибутами святости. На Руси отмеченная тенденция проявилась в стенописи Софийского собора в Киеве, в фасадной скульптуре Дмитриевского собора во Владимире и в росписи новгородской церкви Спаса в Нередице. На фресках Софийского собора середины XI в. изображена семья Ярослава Мудрого, а на одном из рельефов Дмитриевского собора конца XII в. – многофигурная композиция, представляющая портрет строителя храма – владимирского князя Всеволода III с сыновьями. В стенописи конца XII в. церкви Спаса в Нередице изображен заказчик храма князь Ярослав Владимирович.

В последующей традиции практика изображения ктиторов храма на Руси продолжения и развития не получила. Однако в XVI–XVII вв. появились изображения генеалогического древа Рюриковичей. Их ближайший аналог – роспись церкви монастыря Дечаны в Косово, датирующаяся примерно 1320 г. На ней изображено генеалогическое древо правителей Сербии Неманичей от родоначальника Стефана Немани до его потомков середины XIV в.[384]384
  См.: Качалова И. Я., Маясова Н. А., Щенникова Л. А. Благовещенский собор Московского Кремля. М., 1990. С. 39–40; Преображенский А. С. Ктиторские портреты средневековой Руси. XI – начала XVI века. М., 2012.


[Закрыть] Вполне возможно, что подобные древа существовали и в других храмах поствизантийского пространства. Во всяком случае, иконографическая близость дечанского древа Неманичей с древом Рюриковичей из московского Новоспасского монастыря очевидна.

Однако первым родословным древом, где появились Рюриковичи, следует считать не композицию Новоспасского монастыря, а роспись свода галереи кремлевского Благовещенского собора – придворного храма великих князей Московских, а позднее – царей. Основой композиции явилась иконография Иессеева древа, изображающая генеалогию Богоматери, род которой восходил к праотцу Иессею. Иессеево древо – распространенный сюжет в росписи храмовых притворов или галерей в странах поствизантийского мира. В XVXVI столетиях композиция Иессеева древа была распространена за счет изображения античных философов, сивилл, которые, согласно отдельным апокрифическим сочинениям, предсказали рождение Христа[385]385
  Квливидзе Н. В. Древо Иесеево // Православная энциклопедия. Т. 16. М., 2007. С. 269–271.


[Закрыть]. Этих персонажей помещали не в общей композиции древа Иессеева, которое, как правило, располагали на своде, а в непосредственной близости от него, на стенах. Этот прием был использован и в росписи галереи кремлевского Благовещенского собора[386]386
  Есть основания считать, что в начале XV в. композицию «Древо Иессеево» поместил в галереи Благовещенского собора Феофан Грек, а в середине XVI в. эту композицию повторили (Качалова И. Я, Маясова Н. А., Щенникова Л. А. Благовещенский собор Московского Кремля. М., 1990. С. 40).


[Закрыть].

В 1547 г. в московском пожаре значительно пострадали кремлевские соборы. В частности, была утрачена стенопись Благовещенского собора, к возобновлению которой приступили вскоре под руководством благовещенского священника Сильвестра. В 1551 г. написанные псковскими иконописцами иконы Благовещенского собора вызвали нарекания со стороны посольского дьяка Ивана Висковатого. Таким образом, возобновление стенописи Благовещенского собора можно датировать концом 1540-х – началом 1550-х гг. Остается неизвестным, существовала ли композиция «Древо Иессеево» в прежней, утраченной в пожаре 1547 г. росписи. Во всяком случае, выполненная иконописцами середины XVI в. композиция отражает иконографию древа Иессеева в ее пространном варианте, с сопровождающими основной сюжет персонажами. Такой вариант композиции получил некоторое распространение в русском искусстве того времени. Известна еще одна относящаяся к середине XVI в. композиция древа Иессеева с античными философами и сивиллами – в Иосифо-Волоколамском монастыре[387]387
  Сарабьянов В. Д.: 1) Иконографическая программа росписей середины XVI века в трапезной церкви Пафнутиева Боровского монастыря // Иконографические новации и традиция в русском искусстве XVI века. М., 2004. С. 22–23; 2) Росписи середины XVI века в трапезной церкви Пафнутиева Боровского монастыря // Царский храм. Благовещенский собор Московского Кремля в истории русской культуры. М., 2008. С. 123–135.


[Закрыть].

Древо Иессеево Благовещенского собора представляет собой композицию генеалогического древа Богоматери на своде галереи и ряд фигур русских князей, которые расположены на стенах. Они заменяют собой фигуры античных философов и сивилл и, кроме того, сообщают всей композиции древнерусский контекст. По причине плохой сохранности стенописи Благовещенского собора только отдельные княжеские фигуры поддаются идентификации. Так, можно утверждать наличие изображений Александра Невского и Ивана Калиты. Можно думать, что изначально присутствовали все предки Ивана IV вплоть до Владимира Святославовича. Наверняка не было изображений князей-язычников Рюрика, Игоря и Святослава, поскольку княжеские фигуры изображались с нимбами, а для язычников это невозможно. Система изображения князей Рюриковичей получила развитие в выполненной в середине XVI в. стенописи кремлевского Архангельского собора – усыпальницы московских князей и царей[388]388
  См.: Самойлова Т. Е. Княжеские портреты в росписи Архангельского собора Московского Кремля. М., 2004.


[Закрыть].

Своеобразной репликой Иессеева древа Благовещенского собора явилось древо Рюриковичей в соборном храме московского Новоспасского монастыря. Создание этой росписи относится к 1689 г. Новоспасский монастырь занимает особое место в сакральной топографии Москвы XVII в. Еще во второй половине XVI столетия в этом монастыре обретали вечный покой представители боярского рода Романовых-Юрьевых. После утверждения династии Романовых на российском престоле Новоспасский монастырь олицетворял собой родовые традиции царствующего дома, хотя эту обитель официально никогда не выделяли среди других крупных монастырей столицы. Инициатором соборных росписей генеалогической тематики стал известный церковный деятель Игнатий Римский-Корсаков, бывший в 1687–1692 гг. архимандритом Новоспасского монастыря.

На сводах западной соборной галереи иконописцы поместили композицию родословного древа Рюриковичей от Владимира Святославовича до последнего представителя этой династии Федора Ивановича. Древо включило не только непосредственных предков московской ветви Рюриковичей, но и многочисленных удельных князей, причем все династы изображены с нимбами. Следует отметить и странности. Так, среди представителей династии Рюриковичей встречаем Довмонта-Тимофея Псковского, никакого отношения к Рюриковичам не имевшего[389]389
  Родословные древа XVII–XVIII вв. / сост. А. В. Сиренов. М., 2018. С. 19, 74 (ил. 47).


[Закрыть]. Однако он княжил в Пскове и был официально канонизирован, а значит, соответствовал тем признакам, которые казались иконописцам важными.

На столпах в основном объеме храма изображены цари из династии Романовых. Таким образом, стенопись Новоспасского монастыря представляет собой реплику росписи кремлевского Благовещенского собора. Если в Благовещенском соборе на сводах помещена родословная схема Богоматери, а на стенах и столпах – представители рода Рюриковичей, то в соборе Новоспасского монастыря на сводах – родословие Рюриковичей, а на столпах – представители рода Романовых. Таким образом, выстроены параллели: родословная Христа – династия Рюриковичей (Благовещенский собор), династия Рюриковичей – династия Романовых (Новоспасский монастырь). Без сомнения, эта параллель прочитывалась и современниками росписей. Это была специально разработанная концепция, авторство которой, скорее всего, принадлежит Игнатию Римскому-Корсакову.

Еще одна традиция царских родословных древ XVII в. связана с влиянием культуры барокко. Аллегорические древа были весьма распространены при оформлении титульных листов в книгоиздательской практике стран Западной Европы XVI–XVII вв. Эта традиция в первой половине XVII в. пришла и на украинские земли. Так, киевские типографии того времени довольно часто использовали подобный прием. В середине XVII в. появились несколько изданий, в которых аллегорическое древо на титульном листе было наполнено содержанием и истолковано в соответствии с тематикой книги. Например, в сборнике акафистов Киево-Печерским святым, изданном в 1661 г., на древе представлены святые старцы Киево-Печерского монастыря (автор – известный киевский гравер того времени Илья). Основателями древа показаны Антоний и Феодосий Печерские, причем один из них лопатой окапывает основание древа, а другой из кувшина поливает древо. Присутствует и надпись «Фундаторе», то есть основатели. Близкое по содержанию древо представлено на титульном листе Киево-Печерского патерика 1661 г. Этот подход к изображению персонажей древнерусской истории оказался востребованным и в российских землях. Так, известно несколько икон Киево-Печерских святых, где композиция построена в виде аллегорического древа[390]390
  Горстка А. Н. Об иконе «Древо Киево-Печерских святых» из Углича // Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1999. М., 2000. С. 300–314.


[Закрыть]. Наконец, именно к титульному листу акафистника восходит знаменитая икона «Богоматерь Владимирская. Насаждение древа Российского государства»[391]391
  Чубинская В. Г. Икона Симона Ушакова «Богоматерь Владимирская», «Древо Московского государства», «Похвала Богоматери Владимирской» (Опыт историко-культурной интерпретации) // ТОДРЛ. Т. 38. Л., 1985. С. 294–298.


[Закрыть]. Она написана кормовым (штатным) иконописцем Оружейной палаты Симоном Ушаковым в 1663 г. для церкви Троицы в Никитниках, прихожанином которой был иконописец[392]392
  Саенкова Е. М., Свердлова С. В. Симон Ушаков. Древо государства Московского (Похвала иконе «Богоматерь Владимирская»). М., 2015. С. 6–8.


[Закрыть]. Таким образом, относительно этой иконы если и имел место какой-либо заказ, то он исходил от частных лиц – клира или прихожан храма, ктиторами которого были известные в тогдашней Москве ярославские купцы Никитниковы. У нас нет никаких оснований рассматривать написание иконы «Насаждение древа Российского государства» как акцию, исходящую от властей, светских или церковных. Однако, скорее всего, данная икона представляет собой повторение более раннего образа.

Несколько иная трактовка рассматриваемого сюжета обнаруживается в прориси иконы «Насаждение древа Российского государства», происходящей из архива иконописцев Оружейной палаты конца XVII в. Репьевых, а ныне хранящейся в частном собрании М. С. Бывшева в Москве[393]393
  См.: Родословные древа русских царей XVII–XVIII вв. С. 46–47.


[Закрыть]. На прориси запечатлена та же композиция, что и на иконе Симона Ушакова. Присутствует, однако, и одно существенное отличие. Судя по характерным деталям архитектуры, на прориси изображен не Успенский, а Архангельский собор Московского Кремля, что свидетельствует о несколько иной трактовке истории Российского государства, чем у Симона Ушакова. В рассматриваемой композиции акцент сделан на династической составляющей. Древо произрастает из Архангельского собора, который является некрополем и Рюриковичей, и Романовых.

Можно предположительно датировать произведение, послужившее источником прориси. Рядом с царицей изображен только один царевич, тогда как на иконе Симона Ушакова – два царевича Алексей (1654–1670) и Федор (1661–1682). По всей видимости, к моменту создания иконы (или настенного листа), послужившей источником прориси, Федор еще не родился. Поскольку он появился на свет 30 мая 1661 г., то икону можно датировать первой половиной 1661 г., точнее, временем между выходом из печати акафистника и рождением царевича Федора. Наиболее вероятным ее автором нам представляется тот же Симон Ушаков. Полагаем, что через два года он выполнил своеобразное авторское повторение иконы 1661 г. для той церкви, прихожанином которой являлся. Получается, что икона Симона Ушакова из церкви Троицы в Никитниках представляет собой уже вторую редакцию рассматриваемой композиции. В первой же редакции, имевшей, вполне возможно, официальный характер, отчетливее звучал династический мотив. Древо государства Российского произрастало не из кафедрального Успенского собора, а из храма-некрополя светских правителей Архангельского собора. Поливающими это древо из особых сосудов изображены Иван Калита и митрополит Петр. Эта композиция восходит к титульному листу киевского акафистника. Только там древо произрастает из Успенского собора Киево-Печерского монастыря, а поливают и окучивают его Антоний и Феодосий Печерские.