Текст книги "Мобилизованное Средневековье. Том II. Средневековая история на службе национальной и государственной идеологии в России"

Глава II
Русский стихийный медиевализм XVII–XVIII веков

Каждому бо вем потребная есть речь о своей Отчизне знати и иншим пытаючим сказати. Бо своего рода незнаючих людей за глупых почитают.

Феодосий Сафонович

Замещение династического мифа этатистским в XVII веке

В 1598 г. династия Рюриковичей на российском престоле прервалась. После недолгого царствования Бориса Годунова и Василия Шуйского на престоле воцарился Михаил Романов, опиравшийся на авторитет своего отца Федора Никитича Романова, в монашестве Филарета, вскоре ставшего патриархом. В первое годы правления Михаила Федоровича, как ни странно, наблюдается развитие династической идеи. Отдаленное родство с последним представителем старой династии царем Федором Ивановичем, мать которого Анастасия Романовна была двоюродной бабкой Михаилу Федоровичу, дало царю Михаилу возможность заявить о себе как о законном наследнике московских Рюриковичей. В жалованной грамоте Спасо-Преображенской Иннокентиевой Комельской пустыни 1623 г. он называл Ивана IV дедом, а царя Федора Ивановича – дядей[284]284
  РГАДА. Ф. 281. Ед. хр. 120/2691. Л. 1 (см.: Каштанов С. М., Назаров В. Д., Флоря Б. Н. Хронологический перечень иммунитетных грамот XVI в. // Археографический ежегодник за 1966 г. М., 1968. С. 215). – За сообщение об этом документе выражаем благодарность С. М. Шамину.


[Закрыть]. Так же Михаил Федорович называл царя Федора Ивановича и в жалованной обельно-несудимой грамоте властям тихвинского Успенского монастыря 1621 г.[285]285
  Материалы по истории Успенского Тихвинского монастыря. Вып. 1: Акты и материалы писцового дела. Ч. 1: 1560–1644 гг. / сост. О. А. Абеленцева. М.; СПб., 2015. С. 179.


[Закрыть]

Однако со временем стало очевидно, что использовать модель династической монархии, как бы обстоятельно она ни была разработана, Романовым невыгодно. Слишком явным было несоответствие декларируемого единства династии тому, что происходило в реальности. Для всякого мало-мальски осведомленного человека было очевидно, что династии Рюриковичей и Романовых – это не одно и то же.

В 1640-х гг. российские власти, светские и церковные, вошли в сношения с православными иерархами украинских земель. За поддержкой к российскому царю и московскому патриарху обратился киевский митрополит Петр Могила, пытавшийся возродить в Киеве память о некогда сильном православном государстве – Киевской Руси. Соответственно, в обращении Петра Могилы к царю Алексею Михайловичу адресат фигурирует как потомок киевского князя Владимира, и это не было констатацией генеалогического факта[286]286
  Затилюк Я. В. Київські посольства XVII ст. з «мощами» князя Володимира до Москви // Україна в Центрально-Східній Європі. Вип. 15. Київ, 2015. С. 175–184; Флоря Б. Н. Киевский митрополит Петр (Могила) и русская власть: эволюция взаимоотношений // Вестник церковной истории. 2013. № 1/2 (29/30). С. 183–184.


[Закрыть]. И для Петра Могилы, и для читателей его послания в Москве само собой разумелось, что родство московского царя с киевским князем – не более чем символ преемственности государственных отношений.

Эту игру в условную генеалогию восприняли и другие украинские книжники, писавшие свои сочинения зачастую с расчетом на российскую аудиторию. Так, черниговский епископ Лазарь Баранович в своей книге «Меч духовный», напечатанной в 1666 г. на средства царя Алексея Михайловича и распространявшейся в основном на российских землях, в предисловии называет Алексея Михайловича потомком святого князя Владимира Киевского, а на фронтисписе помещает гравюру с изображением родословного древа, корень которого – князь Владимир, а ствол и ветви – Алексей Михайлович, его жена и сыновья[287]287
  См.: Родословные древа русских царей XVII–XVIII вв. / сост. А. В. Сиренов. М., 2018. С. 56.


[Закрыть]. Третье издание киевского «Синопсиса» предварено виршами, посвященными правившему тогда в Москве царю Федору Алексеевичу, в которых он назван потомком «в духе» (духовным) князя Владимира.

Совершенно очевидно, что представленная киевскими книжниками концепция российской государственности не может быть определена как династическая монархия. Здесь генеалогическая преемственность с родоначальником древнерусских князей является символом. Акцент же ставится на преемственности традиций православия и государственности, причем второе составляющее представляет ценность едва ли не бóльшую, чем первое.

В российской традиции идея символического родословия также получила некоторое распространение, но по большей части в памятниках изобразительного искусства. Этатистская концепция с акцентом на преемственность государственного начала в наиболее законченном виде получила выражение в так называемой Латухинской Степенной книге. Это сочинение принадлежит перу выдающегося церковного деятеля, музыкального теоретика, поэта и историка Тихона Макарьевского (ум. 1707 г.). Уроженец Нижнего Новгорода, он свою деятельность начал в Макарьевском Желтоводском монастыре, с которым были связаны и патриарх Никон, и протопоп Аввакум, и другие деятели церковного движения России середины – второй половины XVII в.[288]288
  Понырко Н. В. Обновление Макариева Желтоводского монастыря и новые люди XVII в. – ревнители благочестия // Труды Отдела древнерусской литературы (далее – ТОДРЛ). Т. 43. СПб., 1990. С. 58–69.


[Закрыть] В царствование Федора Алексеевича Тихон выполнял ответственные поручения по составлению крупных сочинений. Так, его имя как составителя фигурирует в руководстве по переводу старинного знаменного пения в пятилинейную нотацию.

Так называемая Латухинская Степенная книга, принадлежащая перу Тихона Макарьевского, считается единственной переработкой Степенной книги, предпринятой в XVII в.[289]289
  Буланин Д. М., Ромодановская Е. К. Тихон Макарьевский // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 3, ч. 4. СПб., 2004. С. 40–42.


[Закрыть] Помимо доведения повествования до конца 1670-х гг. и привлечения целого ряда источников для описания событий древнерусской истории, в Латухинской Степенной существенно изменена первоначальная композиция Степенной книги. Если изначально в ней счет исторического времени российской истории начинается с князя Владимира Киевского как крестителя Руси и завершается правлением его потомка в семнадцатом колене Ивана IV, то в Латухинской Степенной периодизация существенно усложнена.

Первый этап российской истории (языческий) включает правления трех князей-язычников: Рюрика, Игоря и Святослава. Следующий этап (христианский великокняжеский) начинается с княжения крестителя Руси князя Владимира и продолжается до Василия III. Третий, царский, начинается с Ивана IV. Если в первых двух этапах определяющим является наследование по династическому принципу, то для третьего династические связи уходят на второй план. Здесь наиболее важным является факт венчания на царство. Каждый из трех этапов имеет свою нумерацию правлений. Языческий период состоит из трех правлений, христианский великокняжеский – из 16 степеней, то есть поколений, а царский – из 7 царств (Иван IV, Федор Иванович, Борис Годунов, Василий Шуйский, Михаил Федорович, Алексей Михайлович и Федор Алексеевич). Царствование Лжедмитрия I не учитывается, связанные с ним события распределены по царствованиям Бориса Годунова и Василия Шуйского. В Краткой редакции Латухинской Степенной книги, составленной в 1720-х гг., этот ряд продолжен царствованиями Ивана и Петра Алексеевичей, затем отдельно Петра I, Екатерины I, Петра II.

Отметим, что генеалогическая составляющая в схеме Тихона Макарьевского все же присутствует: все три периода российской истории оказываются связанными генеалогически, поскольку первый христианский государь киевский князь Владимир Святославович является сыном последнего языческого государя киевского князя Святослава Игоревича, а первый царь Иван IV приходится сыном последнему великому князю Василию III. Таким образом, генеалогический принцип как будто остается тем цементирующим началом, которое скрепляет разные периоды российской истории. Однако для Тихона Макарьевского важнее доказать читателю, что на последнем, третьем, этапе истории принцип родства утрачивает свою силу. Легитимирующим началом становится факт венчания на царство. Таким образом, государственное, этатистское начало заменяет династическое.

К сожалению, нам неизвестна роль Латухинской Степенной книги в общественной жизни России последней четверти XVII в. Тихон Макарьевский стал патриаршим казначеем, и круг его интересов отстоял далеко от истории. Но после кончины патриарха Адриана, произошедшей в 1701 г., Тихон получил поручение, исходившее, полагаем, от Петра I, написать сочинение об истории России. Тихон взял за основу текст Латухинской Степенной, но предварил его хронографической частью, включающей обзор библейской и всеобщей истории, а также обильно уснастил свой текст виршами, причем не столько своими, сколько чужими. Здесь сказалось его увлечение поэзией. В результате новый исторический труд Тихона Макарьевского хотя и не утратил концептуальность предыдущего, но стал гораздо более компилятивным и вообще читается с трудом. Не приходится удивляться, что Петр I стараний Тихона не оценил и передал заказ на написание истории начальнику Московского печатного двора Федору Поликарпову[290]290
  Сиренов А. В. Степенная книга и русская историческая мысль XVI–XVIII вв. М.; СПб., 2010. С. 347–360.


[Закрыть].

Мало оцененный современниками как историк, Тихон Макарьевский, пожалуй, в наиболее полном и законченном виде выразил этатистскую концепцию истории российской государственности, которая сформировалась в XVII в. и хотя апеллировала к династической схеме предыдущего столетия, но уже коренным образом от нее отличалась. Главным принципом легитимации власти при этом являлось не родовое, а государственное начало.

«Повесть о Словене и Русе» – русский вариант легенды об «origo gentis»

Новый этап развития концепций российской истории начался в конце XVI в., и связывать его следует с переводами западно– и восточноевропейских исторических сочинений, предпринятыми во второй половине XVI в. (хроники Мартина Бельского, Конрада Ликостена и др.)[291]291
  Творогов О. В. Хроника Мартина Бельского // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2, ч. 2. С. 497; Казакова Н. А. Полные списки русского перевода «Хроники всего света» Марцина Бельского // Археографический ежегодник за 1980 год. М., 1981. С. 92–96; Соболевский А. И. Переводная литерат ура Московской Руси XIV–XVII веков: Библиографические материалы. СПб., 1903. С. 53–56, 102–103; Попов А. Н. Обзор хронографов русской редакции. Вып. 2. М., 1869. С. 111–116.


[Закрыть]. Наиболее ярким примером в этом ряду следует считать «Повесть о Словене и Русе» – сочинение второй четверти XVII в., навеянное идеями и образами хроники Бельского. Здесь мы встречаем следование западнославянским энтогенетическим легендам, правда, в весьма переработанном виде. В «Повести…» действуют легендарные славянские князья Словен и Рус, Великосан, Асан и Авесхасан, Лах и Лахерн, приводится известная в чешской и польской историографии XVI в. грамота Александра Македонского, которую он якобы дал славянским народам[292]292
  Мыльников А. С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. Этногенетические легенды, догадки, протогипотезы XVI – начала XVIII века. СПб., 1996. С. 45–94; Бойцов М. А. Как Александр Македонский по пути из Чехии поддержал московитов // Polystoria: Цари, святые, мифотворцы в средневековой Европе. М., 2016. С. 292–300.


[Закрыть]. Но все же главным в «Повести…» является изложение древнейшей истории Руси. Автор не задается вопросом, в какую эпоху действуют его герои. Это не Античность и не Средневековье, это древность, которая не может быть сопоставима с историческим временем. Древность легендарная, почти былинная. Эпические мотивы в «Повести о Словене и Русе» звучат довольно отчетливо, явно различима и фольклорная составляющая.

Начинается произведение с традиционной для нарратива Средневековья и раннего Нового времени истории о происхождении разных народов от сыновей Ноя. Далее, в соответствии с раннемодерной западноевропейской концепцией «origo nationis»[293]293
  См.: Доронин А. В.: 1) Post diluvium. К истории одной (не)удавшейся фальсификации // Историческая память в культуре эпохи Возрождения М., 2012. С. 128–140; 2) Братья Туискон и Гомер, друиды и пес аббата Тритемия: как немецкие гуманисты роднились с древними греками // Искусство и культура Европы эпохи Возрождения и раннего Нового времени. М.; СПб., 2016. С. 278–289; 3) Европа рубежа XV–XVI вв.: на пороге новой истории (взгляд с запада) // Нарративы руси конца XV – середины XVIII в.: в поисках своей истории. М., 2018. С. 20–29.


[Закрыть], от сына Ноя Афета выводится генеалогия азиатских народов, которые якобы ведут свое происхождение от сыновей Афета Скифа и Зардана. Среди сыновей Скифа названы Словен и Рус, которые со своим родом отправились искать новые земли для обитания. Автор подводит читателя к выводу о происхождении русского народа, причем делает это по правилам, установленным в западно– и центральноевропейском историописании XVIXVII вв. Подчеркнем, что этот раздел «Повести о Словене и Русе» не заимствован из какого-либо исторического сочинения. Он, судя по всему, придуман автором, но сделано это со знанием западноевропейской историографической традиции.

Дальнейшее изложение отклоняется от лекал западной традиции и обращается к фольклорным сюжетам. В повествовании появляются новгородские местные предания, толкуется происхождение топонимов и гидронимов, причем делается это в весьма необычной и даже причудливой форме. Так, объясняется происхождение названий озера Ильмень (от имени сестры Словена и Руса Илмеры), реки Волхов (от имени старшего сына Словена), рукавов реки Волхов – Волховца и Жилотуга (от имени младшего сына Словена Волховца и внука Жилотуга), урочища Перынь (от имени языческого бога Перуна), города Старой Руссы (от имени князя Руса), рек Порусии и Полисты (от имен жены и дочери Руса).

Обращает на себя внимание хорошее знакомство автора с новгородскими реалиями и внимание к городу Старая Русса. А. В. Лаврентьев указал на обозначение восточной границы державы Словена и Руса в «Повести…»: там фигурирует река Обь и сибирский диалектный термин «дынка», обозначающий соболя. Сопоставление этих деталей с вниманием к новгородской топонимике и особенно к Старой Руссе, позволило выдвинуть предположение, что автором «Повести о Словене и Русе» был первый сибирский архиепископ Киприан Старорусенков[294]294
  Лаврентьев А. В., Турилов А. А. «Повесть о Словене и Русе» («Сказание о Великом Словенске») о происхождении и ранней истории славян и руси // Славяне и их соседи: Миф и история. Происхождение и ранняя история сла вян в общественном сознании позднего Средневековья и раннего Нового времени. М., 1996. С. 19–25.


[Закрыть]. В самом деле, уроженец Старой Руссы (о чем свидетельствует его фамильное прозвище), долгое время бывший архимандритом новгородского Хутынского монастыря, а в 1620–1624 гг. архиепископ Тобольский, Киприан к тому же на протяжении всех лет сохранял близость к патриарху Филарету, часто бывал в Москве, участвовал в церковных соборах[295]295
  См.: Ромодановская Е. К. Киприан Старорусенков // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 3, ч. 2. СПб., 1993. С. 156–163.


[Закрыть].

Следующий сюжет «Повести о Словене и Русе» вновь возвращает читателя к традициям европейского историописания. Здесь рассказывается о трех русских князьях Асане, Великосане и Авесхасане и о грамоте Александра Македонского, которую он якобы послал русским князьям, не имея возможности пойти на них военным походом. Имена князей, судя по всему, придуманы автором, а грамота Александра Македонского славянам, известная в чешской и польской исторической традиции XV–XVI вв., передана весьма вольно, с украинизмами. Так, Александр Македонский назван «пресвитяжным рыцарем», а русский народ – «зацнейшим коленом русским».

Далее следует третий сюжет, не связанный с двумя предыдущими. Здесь повествуется еще о двух русских князьях по имени Лалох и Лахерн. Это заимствование из Хронографа редакции 1512 г., в тексте которого происхождение константинопольского топонима Влахерна объясняется от имени скифского князя по имени Влахерн[296]296
  Полное собрание русских летописей. СПб., 1911. Т. 22, ч. 1. С. 348.


[Закрыть]. На этом примере видно, каким образом в «Повести о Словене и Русе» происходило изменение фактов, извлеченных из письменных источников: скифский князь Влахерн превратился в двух русских князей Лалоха и Лахерна.

Переход от выдуманных персонажей к реальной истории осуществлен через описание запустения русских земель на долгое время и затем вторичного возобновления цивилизации. После этого оказалось возможно перейти к теме призвания варягов новгородским старейшиной Гостомыслом. Здесь источником служит Августианская легенда. Однако, что характерно, в «Повести…» и история Гостомысла украшается выдуманными подробностями. Там фигурируют его сын Словен и внук Избор, основатель Изборска. После кончины того и другого Гостомысл предлагает искать потомков Августа в Пруссии.

Традиционно «Повесть о Словене и Русе» считается памятником новгородской литературы, тем более что Киприан Старорусенков с 1626 г. до своей кончины в 1635 г. был новгородским митрополитом. Однако новгородский «след» этого сочинения весьма незначителен. Впервые «Повесть…» появилась в цитате В. Н. Татищева из новгородской рукописи, некоей «Киприановой Степенной», якобы полученной историком от П. Н. Крекшина. В действительности эта рукопись имеет московское происхождение[297]297
  Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (далее – ОР РНБ). Собр. М. П. Погодина. № 1424; См.: Сиренов А. В. Степенная книга из собрания В. Н. Татищева // Мавродинские чтения. СПб., 2002. С. 112–118.


[Закрыть].

Самый ранний список «Повести о Словене и Русе» читается в рукописи Андрон. 2[298]298
  Здесь и далее Андрон. 2 – обозначение рукописи, хранящейся в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки: ОР РГБ. Ф. 926 (Собр. И. К. Андронова). Ед. хр. 2.


[Закрыть], которая была написана в 1630–1640-е гг. и происходит из Соловецкого монастыря. Но по своему составу этот рукописный сборник отражает интересы книжников московского Печатного двора[299]299
  Савельева Н. В. Стихотворная антология «Предисловия многоразлич на…» (вопросы атрибуции и истории текстов в связи с деятельностью мо сковского Печатного двора 30-х – начала 50-х годов XVII века) // Книжная старина. Вып. 1. СПб., 2008. С. 124–125; Сиренов А. В. Русское историописание XV–XVII вв.: в поисках своей истории // Нарративы руси конца XV – середины XVIII в. С. 68–69.


[Закрыть]. Учитывая обширные культурные связи братии Соловецкого монастыря во второй четверти XVII столетия, в частности работу в качестве справщиков Печатного двора (самый яркий пример – соловецкий старец Сергий Шелонин), наиболее вероятным представляется восхождение данного списка к более ранней московской рукописи.

А. С. Мыльников зафиксировал упоминание «Повести о Словене и Русе» в написанном в 1640 г. панегирике польского автора Конрада Тамнитиуса, посвященном матери короля Яна Казимира[300]300
  Мыльников А. С. Картина славянского мира. С. 71.


[Закрыть]. С этого времени рассматриваемое произведение входило в состав всех крупных исторических компиляций, которые имели церковное происхождение. Это и Хронограф астраханского архиепископа Пахомия 1650 г., и Патриарший летописный свод 1652 г., и Мазуринский летописец конца XVII в. «Повесть…» вошла и в состав некоторых списков Хронографа и Степенной книги. Достаточно многочисленны отдельные списки данного сочинения[301]301
  Гольдберг А. Л. Легендарная повесть XVII в. о древнейшей истории Руси // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. 13. Л., 1982. С. 52–62.


[Закрыть]. Все это, полагаем, позволяет рассматривать «Повесть о Словене и Русе» как литературно-исторический памятник общерусского значения. В нашем распоряжении не имеется свидетельств о новгородском происхождении сочинения, зато есть целый ряд известий о его бытовании в Москве.

Авторство Киприана Старорусенкова также не представляется нам несомненным. Следует согласиться с предположением об участии Киприана Старорусенкова в составлении «Повести…», но это не обязательно должно было происходить в Новгороде. Киприан был участником всех важнейших церковных соборов в Москве. Исследователи аргументированно предполагают его участие в составлении «Нового летописца» – памятника официального летописания, составленного в начале 1630-х гг. в окружении патриарха Филарета. При этом в настоящее время в исследовательской литературе не рассматривается возможность того, что Киприан мог быть единственным автором «Нового летописца»[302]302
  О вероятности того, что авторство «Нового летописца» принадлежит Киприану, см.: Вовина-Лебедева В. Г. Новый летописец: история текста. СПб., 2004. С. 312–314.


[Закрыть].

В тексте «Повести о Словене и Русе» встречаются черты, которые наверняка принадлежат не Киприану. Прежде всего, это хорошая осведомленность в европейской историографии. Концепция «origo nationis» автору произведения знакома. Он не заимствовует ее из какого-либо одного источника, а довольно уверенно выстраивает свое повествование в ключе этой концепции. Отдельные чтения «Повести…» позволяют очертить круг литературных интересов ее автора. Рассказывая о скитаниях племени Словена и Руса, автор пишет: «14 лет пустыя страны обхождаху, дондеже дошедше езера некоего велика, Моиска зовомаго, последи же от Словена Илмер проименовася…» Речь идет об озере Ильмень. Откуда же взялось его якобы прежнее именование «Мойско»? Еще в начале XIX в. митрополит Евгений Болховитинов обнаружил источник этого чтения: сочинение Иордана «О происхождении и деяниях гетов и готов», первое издание которого вышло в Базеле в 1531 г.: «Sclavini a civitate nova et Sclavino Rumunenense et lacu, qui appellatur Musianus, usque ad Danastrum et in Boream Vistula tenus commorantur. То есть: Славяне, начиная от города Нового и Славя-на Румунского и от озера, именуемого Мусийского, даже до Днестра и к северу от Вислы обитают (Jornandes Histor. Goth. Cap. V)»[303]303
  [Евгений (Болховитинов), митр. ] Исторические разговоры о древностях Новагорода. М., 1808. C. 35.


[Закрыть].

Рассказывая о сыне Словена Волхове, автор пишет, что тот превращался в крокодила и нападал на путников, выскакивая из реки Волхов. Подобное описание повадок крокодила содержится в хронике Бельского: «И в тое реки Нилюсе родятца змии ядоветыя из яйца. А яйцо выйдет как гусиное. И возростет та змия на 16 аршин в длину, а держит на себи кожу што ящовую, что ей не имет ни копье, ни всякое оружие железное, а языка у собя не держат. А кого увидят на берегу, человека или зверя или скотину, ина хватает»[304]304
  ГИМ. Синодальное собр. 113. Л. 646 об. – 647. – Польский текст: «W tey rzece Nilus, rodzą sie Kokodrilli iadowici smocy z iaia, ktore będzie tak wielkie iako gęsie. Uroście da dłuż szesnaście łokci, na grzbiecie ma twarde łuski iż iey żadnym żelazem ani strzelbą nic nieuczyni, ięzyka nie ma, ludzi y zwierzęta chwata ktore uyrzy na brzegu rzeki» (Вiеlski M. Kronika, to jest historia świata. Krakow, 1564. F. 270r).


[Закрыть]. Наконец, обратившись к грамоте Александра Македонского русским князьям, отметим, что текст грамоты, согласно «Повести…», был написан золотыми буквами: «злато-пернатыми писмены». В настоящее время исследованы разные варианты грамоты Александра Македонского славянам, и только в одном присутствуют золотые буквы – в изложении грамоты в сочинении Александра Гваньини. Прибавим к этому, что текст грамоты в «Повести…» содержит украинизмы. Кроме того, представляет интерес содержание статей, следующих непосредственно за «Повестью…» в списке Андрон. 2. Здесь помещены выписки из различных исторических сочинений: из Хронографа, из Степенной книги, а также из «латинского летописца». Последний может быть определен как хроника Шеделя – опубликованный в 1593 г. в Нюрнберге на немецком и латинском языках обзор всемирной истории с большим количеством иллюстраций. Характерно, что из хроники Шеделя в Андрон. 2 выписана история о происхождении народов от потомков Ноя. Причем составитель подборки выписок не просто перевел соответствующий пассаж из хроники Шеделя, но пересказал его близко к тексту и, кроме того, сделал вставку о происхождении руси от Серуха. Не исключено, что выписку из хроники Шеделя сделал тот же автор, который принимал участие в создании «Повести о Словене и Русе».

Итак, кем же он был – один из авторов «Повести о Словене и Русе», бывавший в Константинополе, читавший по-латински и по-польски, по всей видимости, выходец из украинских земель? В 1632 г. в Москву из Киева прибыл иеромонах Иосиф. Ему было поручено организовать школу для обучения греческому языку, но в конце 1632 г. или начале 1633 г. Иосиф умер[305]305
  Фонкич Б. Л. Греко-славянские школы в Москве в XVII веке. М., 2009. С. 11–16.


[Закрыть]. Иосиф перед приездом в Москву некоторое время жил в Константинополе, но гораздо дольше жил в Киеве, в Киево-Печерском монастыре, и принимал участие в издательской деятельности этой обители. Обратим внимание, что в ряде списков «Повести о Словене и Русе» в заглавии читаются слова «выписано из истории киевской печатной». А. Л. Гольдберг полагал, что это указание появилось в конце XVII в. и что имеется в виду изданный в 1674 г. киевский «Синопсис»[306]306
  Гольдберг А. Л. Легендарная повесть XVII в. о древнейшей истории Руси. С. 56.


[Закрыть]. Д. М. Буланин и А. А. Турилов допускают, что изначально вместо слова «печатной» было написано «печерской» в сокращении до первых трех букв, то есть имелся в виду какой-то летописный сборник наподобие рукописей, включающих текст Ипа-тьевской летописи и действительно имеющих хождение в Киево-Печерском монастыре[307]307
  Буланин Д. М., Турилов А. А. Сказание о Словене и Русе // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 3, ч. 3. СПб., 1998. С. 445.


[Закрыть]. Однако киевской рукописи, содержащей тексты, близкие к «Повести о Словене и Русе», не обнаружено. Предложим другое объяснение. Если в составлении «Повести о Словене и Русе» принимал участие иеромонах Иосиф, то, учитывая его многолетний опыт работы в подготовке изданий Киево-Печерского монастыря, такая ссылка с его стороны вполне объяснима. В типографии монастыря в то время готовилось довольно много изданий, но не все они были реализованы. Иосиф мог иметь отношение к какому-либо историческому сочинению, которое либо готовилось к изданию, либо только планировалось. Не исключено, что в окружении патриарха Филарета могли иметь место планы публикации «Повести о Словене и Русе». В целом же это сочинение представляет собой первую в российском историописании попытку изложить древнейшую русскую историю в духе западноевропейских историографических концепций.

В конце XVII в. «Повесть о Словене и Русе» стала источником историографического творчества самобытного русского книжника Тимофея Каменевича-Рвовского. Он называет себя еще Тимофеем Петровым или Тимофеем Кифичем[308]308
  Кифой, то есть камнем, как сказано в Евангелии, изначально нарек своего апостола Христос: «Наречешися Кифой, еже сказается Петр» (Ин. 1: 42). Древнерусские книжники иногда меняли имя Петр на Кифу (см.: Сиренов А. В. Московский книжник конца XV в. Петр и его произведения // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб., 2001. Т. 52. С. 582–595).


[Закрыть]. То же значение имеет и фамилия Каменевич: арамейское «Кифа» и греческое «Петр» означают «камень». Вторая часть фамилии «Рвовский», по мнению исследователей, указывает на храм Покрова на Рву, то есть на собор Василия Блаженного в Москве на Красной площади, где, вероятно, какое-то время служил Каменевич. Однако свой статус он определяет по-другому: иеродьякон Холопьего монастыря на Мологе. Написание истории, а вернее, сочинение предыстории Моложского монастыря стало основной целью исторических трудов Каменевича-Рвовского, которого можно рассматривать как одного из первых историков-краеведов.

Надо сказать, что краеведение Каменевича-Рвовского было довольно своеобразным. Вдохновившись «Повестью о Словене и Русе» (в сборнике исторических сочинений Каменевича-Рвовского (ГИМ, Синодальное собр. 961) она переписана трижды), книжник попытался в таком же ключе изложить древнюю историю Моложского монастыря. В качестве источника Каменевич использовал «Хронографическую Александрию» (или, что вероятнее, выдержку из ее текста в «Сказании о князьях Владимирских»), где приведена средневековая легенда об основании Константинополя, имевшего изначально название Византий. Согласно тексту Александрии, царь Виз назвал основанный им город, соединив свое имя с именем дочери Антии[309]309
  Полное собрание русских летописей. Т. 22, ч. 2. Пг., 1914. С. 33.


[Закрыть]. Отсюда, полагаем, у Каменевича-Рвовского этимология названия реки Шексны, которое якобы образовано от имени некоего великана Щека и его жены Сны. По такому же принципу, как пишет Каменевич, образованы названия города Москвы (от библейского Мосоха и его жены Квы) и реки Яузы (от сына Мосоха по имени Я и дочери Вузы)[310]310
  Гиляров Ф. А. Предания русской Начальной летописи. М., 1878. Приложения. С. 26–27.


[Закрыть].

Еще один источник Каменевича не столь очевиден. По нашему мнению, им были «Записки» Сигизмунда Герберштейна о России, к концу XVII в. выдержавшие несколько изданий на латинском и немецком языках. При описании различных местностей России Герберштейн упоминает и Моложский Холопий монастырь. Его заинтересовало, почему монастырь назван Холопьим. Для объяснения этого топонима он приводит известную еще Геродоту легенду о рабах, изгнанных их хозяевами из города после того, как они взбунтовались и силой овладели имуществом и женами своих господ. Холопий городок, по преданию, существовавший некогда поблизости от Моложского монастыря, как считает Герберштейн, был основан рабами (холопами), которых некогда прогнали из Новгорода их хозяева.

Здесь оказались соединены предания о новгородской колонизации местных земель с бродячим сюжетом, зафиксированным Геродотом[311]311
  Герберштейн С. Записки о Московии: в 2 т. Т. 1. М., 2008. С. 342–345.


[Закрыть]. Характерно, что Герберштейна в России XVII в. знали, на его сочинение имеется ссылка в одном из списков Хронографа. Каменевич-Рвовский, который, как показывают исследования последних лет, производил самостоятельные разыскания в области исторических источников для своих сочинений[312]312
  Новикова О. Л. Пометы петровского времени в трех известных рукописях XV–XVI веков и труды Тимофея Каменевича-Рвовского // Вестник Альянс-Архео. Вып. 24. М.; СПб., 2018. С. 116–142.


[Закрыть]. Он воспользовался легендой, приведенной Герберштейном, но, по своему обыкновению, развил ее и дополнил. В результате в сочинении Каменевича-Рвовского появилось описание чуть ли не гражданской войны знатных новгородцев и их холопов.

Историки XX в., некритически воспринимая историческое повествование Каменевича-Рвовского, доверяли его рассказу о «холопьей войне», видя в ней отражение реальных фактов древнейшей истории Руси[313]313
  См. например: Смирнов П. П. Сказание о холопей войне в Древней Руси // Ученые записки Московского горпединститу та. Т. 2, вып. 2. М., 1947. С. 3–50; Зимин А. А. Холопы на Руси. М., 1973. С. 68–72; Фроянов И. Я. Мятежный Новгород. СПб., 1992. С. 47–55.


[Закрыть]. Однако перед нами – характерный для периода «предмедиевализма» в России XVII в. опыт конструирования древнейшей истории по образцу европейских исторических сочинений раннего Нового времени.