Текст книги "Право. Порядок. Ценности"

Правовые традиции в конкуренции с правовыми инновациями модифицируются, что отнюдь не означает, что в обозримой перспективе во всех государствах возможна одна и та же форма правопорядка, ибо он (порядок) всегда имеет свой ценностный контекстуальный фон. По мысли Хайека, осознанное восприятие роли традиции обусловливает необходимость отказаться от улучшения существующего порядка в конкретных социально-политических средах посредством мер, влекущих разрушение ценностей, на которых весь этот порядок и покоится¹⁹⁴.

В завершении отметим, что в вопросах осуществления мер по правовой модернизации важно осознавать объективность полифонии форм юридического бытия человека и общества и, как следствие, существующих форм правопорядка. Следует понимать и принимать, что различные формы правовых порядков могут и должны находиться в гармонии, базируясь на посылке о единстве во множественности. Определяя перспективы проведения правовых преобразований в государстве, необходимо исходить как из достижений зарубежной юридической мысли и практик, так и из четкого понимания особенностей отечественной правовой традиции и лежащих в ее основе архетипов, ценностей и норм. Правовая традиция, обусловливая разнообразие правовых порядков в современном мире, является фактором, который во многом обеспечивает их стабильность.

Преемственность регулирования прямого народовластия в отечественном дореволюционном и советском законодательстве

Лукьянчикова Людмила Владимировна

доктор юридических наук, кандидат исторических наук

Одним из важнейших условий сохранения и укрепления любого общества является эволюционное развитие его политической системы, способной адекватно реагировать на внутренние и внешние изменения. Следствием опыта совместного функционирования «общества» и «власти» на институциональном уровне является выработка ценностных ориентиров и традиций политического поведения социума, позволяющих сохранить его самоидентификацию и надолго обеспечить стабильность общественной жизнедеятельности, включая «эпоху перемен»¹⁹⁵.

Основными элементами, обусловливающими положительную динамику социальных процессов в переходный для общества период и выход из него с наименьшим ущербом, являются естественная саморегуляция общества и технология социального управления. Особую значимость, в этой связи, приобретает осмысление роли права как фактора, стабилизирующего общественное развитие¹⁹⁶.

Для отечественной государственности революционные события Февраля – Октября 1917 года традиционно являются показательным примером серьезного переломного этапа, связанного с резкой трансформацией властеотношений. В течение одного года происходит свержение монархии в результате Февральской буржуазно-демократической революции, установление периода двоевластия, завершившегося Октябрьской социалистической революцией и становлением советской политической системы.

Если для Временного правительства основанием легитимации и укрепления его власти являлось «сохранение, в пределах возможности, всего существующего административного механизма»; уважение и охранение всех частных прав, основанных на действующих законах¹⁹⁷, то власть советская, ввиду того, что «рождается новый мир, мир трудящихся и освобождающихся» руководствовалась «законами свергнутых правительств лишь постольку, поскольку таковые не отменены революцией и не противоречат революционной совести и революционному правосознанию»¹⁹⁸. Последнее рефреном проходило во всех отраслях права, в первую очередь, в области права народа на управление государством, что обусловило появление в кратчайшие сроки большого массива советского законодательства по всем вопросам государственной жизнедеятельности, в том числе правового обеспечения прямого народовластия.

При этом, декларирование законодателями норм советской демократии как продукта достижений исключительно государства диктатуры пролетариата, свидетельствует, что полного отмежевания от дореволюционных политических традиций в данной сфере не произошло. Еще в начале 1920–х гг. Я. М. Магазинер, анализируя механизм советского государства по Конституции РСФСР 1918 г., констатировал, что, несмотря на решительное отрицание большевиками идеи разделения властей, не избавило их от этого на практике¹⁹⁹.

Ввиду того, что представительные органы – Советы являлись основными звеньями новой государственной конструкции, основное внимание было сосредоточено на определении новых принципов и норм избирательного права. Отметим, что советские избирательные принципы были известны еще до революции Октября 1917 г., прошли апробацию во время первых выборов в Советы, и имели большое сходство с уже имеющимися положениями института выборов, введенных в период двоевластия. Так, во время первых выборов в Советы действовали нормы, в числе которых значилось всеобщее, равное и прямое избирательное право в высшие представительные и все местные органы самоуправления для всех граждан и гражданок, достигших 20 лет; тайное голосование при выборах; право каждого избирателя быть избранным во все представительные учреждения²⁰⁰.

При этом, подчеркивая подлинный демократизм советских выборных институтов, актами советской власти был снижен возрастной ценз до 18 лет (причем указывалось, что в отдельных случаях, возрастная норма могла быть снижена еще). Существенно возросло число выборных должностей и избирателей за счет уничтожения сословий, избрания командного состава и должностных лиц в армии и на флоте; предоставления политических прав иностранцам, проживающим на территории РСФСР и др.²⁰¹

Избирательные кампании курировали, по аналогии с дореволюционной практикой, отделы местного управления НКВД, откуда на места посылались инструкторы, наделенные широкими полномочиями. Также при советском строительстве была продолжена дореволюционная практика подчинения губернской администрации, а затем и губернских комиссаров Временного правительства министерству внутренних дел – НКВД РСФСР наделялся правом издания правовых актов, определяющих конкретные основы построения и функционирования Советов, а также организацией их практической работы на местах. (Относительно полномочий НКВД РСФСР в первые годы советской власти заметим, что по аналогии с дореволюционным законодательством, в комиссариате подлежали обязательной регистрации различные общества, союзы и объединения. Специально оговаривалось, что данные организации, входящие в советское строительство как полноправные юридические лица, в качестве таковых, могут выносить только постановления хозяйственного характера. Тоже касалось и съездов различных организаций – в этом вопросе большевики также не избежали дореволюционного правопреемства: съезды различных организаций, входящих в советское строительство, как полноправные юридические лица, могли выносить только постановления хозяйственного характера; порядок из созыва регулировался специальными актами, а основная ответственность за это направление общественной деятельности возлагалась на органы внутренних дел) ²⁰².

Традиция выборных процедур периода двоевластия была продолжена и в отношении «лишенцев» избирательного права. При этом, учитывая глубину общественного противостояния и шаткость советского строя, данная категория большевистскими законодателями была существенно расширена. Кроме того, выборные процедуры отличались неравенством представительства от городского и сельского населения, многоступенчатостью (прямым голосованием избирались сельские советы), осуществлением их по производственно-территориальному принципу; в отдельных инструкциях о выборах закреплялся порядок открытого голосования.

Цензы пассивного избирательного права значительно усиливали политизированность советских выборов. Например, кандидат в судьи должен был иметь стаж общественной политической работы в рабоче-крестьянских общественных, профессиональных или партийных рабочих организациях или стаж практической работы в органах советской юстиции, или в соответствующих административных госучреждениях²⁰³.

Данные новеллы явились предметом широкой критики не только у политических оппонентов большевиков, но и представителями ученой общественности. Так, на страницах еженедельного журнала «Народоправство» (выходившего с июня 1917 по февраль 1918 г.), правоведы выражали серьезную обеспокоенность современным состоянием и перспективам развития демократии в России. Так, П.Рысс с сожалением констатировал, что провозглашенное Февральской революцией формальное равенство с перспективой упразднения сословного деления, при усилении роли Советов в стране может стать эфемерным, так как пролетариат будет лоббировать своих сторонников. Если в советской практике считается нормальным «разбивать граждан на рубрики по степени близости их к рабочему классу, отмечал он, то сословность, как действенный политический фактор продолжит свое существование в России, и демократическая динамика Февральской революции окажется бесполезной²⁰⁴.

Законодательные ограничения выборных начал для значительного числа российских граждан по мнению советского руководства, были неизбежны в условиях переходного периода. Как отмечалось большевистскими партийными деятелями, лишение политических прав и какие бы то ни было ограничения свободы необходимы исключительно в качестве временных мер борьбы с попытками эксплуататоров отстоять или восстановить свои привилегии. По мере того, как будет исчезать объективная возможность эксплуатации человека человеком, заявляли они, будет исчезать и необходимость в этих временных мерах, и партия будет стремиться к их сужению и полной их отмене²⁰⁵. В. И. Ленин, отмечая положительные стороны многостепенных выборов, пояснял, что непрямые выборы в нелокальные, неместные Советы облегчают съезды Советов, делают весь аппарат дешевле, подвижнее, доступнее для рабочих и крестьян в такой период, когда жизнь кипит и требуется особенно быстро иметь возможность отозвать своего местного депутата или послать его на общий съезд Советов²⁰⁶. Все это, в целом, по мнению, советского руководства, было вызвано необходимостью быстрого и планомерного проведения в жизнь преобразований на новых коммунистических началах²⁰⁷.

В отличие от выборов в Учредительное собрание, производство выборов в советские органы осуществлялась по мажоритарной системе, хотя пропорциональная система, по мнению большевистского руководства, признавалась более демократичной²⁰⁸. Однако, оно констатировало, что «в данной исторической эпохе пролетарской революции демократия, если о ней говорить без лицемерия, без демагогического обмана масс, может развиваться только в пределах пролетарской диктатуры»²⁰⁹, что априори сводило на нет политический плюрализм и возможность баллотировки по партийным спискам. Наконец, порядок открытого голосования объяснялся унаследованной от дореволюционной России неграмотностью большинства избирателей²¹⁰.

Не отрицая идеологический характер советских выборных начал, следует все же отметить, что большевистским руководством дореволюционный опыт тщательным образом был учтен и дополнен не только в целях удержания власти, но и сокращения разрыва между правовой и социальной реальностью. Так, недавняя практика выборов в городские и земские учреждения 1917 г. показала, что население оказалось не готовым к введению всеобщего избирательного права, население в избирательной кампании в местные земства и думы участвовало неохотно, в ряде губерний европейской части России участие на выборах составляло 30–40 % избирателей²¹¹.

Показательным примером негативного отношения к предстоящему голосованию населения является отчет по выборам в Учредительное Собрание в Дмитровском уезде Московской области, в котором, кроме отзыва жителей («Надоели с выборами. 30 раз выбирать заставили, а толку нет»), говорилось, что «попалась деревня (10 дворов) где вообще не слышали ни об Учредительном собрании, ни о других выборах». Также летом-осенью 1917 г. сказывалась апатия населения к выборным процедурам вообще по целому ряду причин, включая продолжающуюся войну, обычную российскую безалаберность, а также непониманием населения сути нового выборного механизма по партийным спискам. Так, по сведениям Псковской окружной комиссии, все председатели участковых комиссий Горицкой волости отказались от выполнения своих обязанностей, так как, по мнению членов комиссии, крестьяне, не понимая сущности пропорциональных прямых выборов [выделено мной. – Л. Л.], «намеревались предпринять против комиссий насилия, если сами крестьяне не получат возможность составить свой кандидатский список»²¹².

Согласно выводам Е. М. Петровичевой, большинство граждан новой России, не прошедших ранее школу работы в земствах, не обладали необходимыми навыками и уровнем образования для работы в органах самоуправления. Следствием этого было равнодушие народных масс как к выборам в земские учреждения на основе избирательного закона осенью 1917 г., так и к роспуску их после прихода к власти большевиков²¹³.

Также следует согласиться с советскими законодателями в отношении открытой процедуры голосования. Еще в период подготовки к выборам в Учредительное собрание (сентябрь 1917 г.), в том числе, председателем Омской судебной палаты, задействованного в обеспечении избирательного процесса в регионе, поднимался вопрос о разрешении неграмотным избирателям в бюллетене ставить «кресты». Кроме того, выборы на сельских сходах традиционно были открытыми²¹⁴.

Борьба за упрочение советской власти требовала от большевистского руководства поиск верных решений на своевременное смягчение норм в данной сфере. Так, в годы гражданской войны выборные процедуры и избирательные права могли изменяться ввиду учета сложившейся ситуации в регионе и степени обострения классовой борьбы. Например, в Нижнем Новгороде бывшие чиновники, имеющие чины и занимающие должности выше 5 класса лишались избирательного права, за исключением тех, кто доказал лояльность к советскому строю. На выборах в Архангельский горсовет служащие из числа местной интеллигенции, поступившие на службу после 1 января 1920 г., могли участвовать в выборах по рекомендации всего коллектива учреждения, в котором они работали. Такое ограничение было вызвано тем, что в период пребывания в Архангельске белогвардейцев и интервентов, представители интеллигенции были у них на службе²¹⁵.

В годы НЭПа и политики «оживления Советов» до конца 1920-х гг. вопрос об уточнении избирательных норм, особенно, что касалось пересмотра категорий «лишенцев», стал наиболее насущным из-за низкой явку населения на избирательные участки (до 5–10 %)²¹⁶. В целях оптимизации данного процесса к середине 1920-х гг. для части слоев крестьянства и представителей некоторых других групп населения были сняты ограничения в избирательных правах²¹⁷.

Формирование советского избирательного права оказало влияние на развитие института наказов, известного в отечественной практике еще с XVI в. в связи с деятельностью Земских Соборов и активно применявшегося в деятельности Госдумы четырех созывов, а также первых Советов и стихийно созданных выборных учреждений периода двоевластия. При этом, преемство советским руководством предшествующего опыта вовсе не означало механический «перенос» норм, были внесены прогрессивные, востребованные обществом, новеллы. Так, в первые годы советской власти наказ избирателей становится частью императивного мандата избранного лица – невыполнение депутатом или представительным органом наказа избирателей, влекло за собой отзыв депутата или роспуск организации. После окончания гражданской войны наказы рассматривались как одна из серьезных форм повышения авторитета советских организаций – при проведении выборов опубликовывались наказы избирателей своим депутатам. Советы отчитывались в работе, в газетах были представлены подробные материалы их деятельности и т. д.²¹⁸ Американский общественный деятель Брелфорд из своего непосредственного наблюдения в 1927 г. действия института наказов советских избирателей отмечал, что в СССР он увидел демократию, отличающуюся от известных образцов в Европе. Он был очень удивлен, прежде всего, тем, что советские избиратели дают своим депутатам и Советам наказы, обязательные для проведения в жизнь²¹⁹.

Также укажем, что принципиально новым положением советских выборных начал явилось право отзыва избирателями своих выдвиженцев на всех уровнях представительства. В дореволюционной России институт отзыва парламентария избирателями не был закреплен, широкое признание права отзыва проявилось в правотворчестве и практике первых российских Советов. Уставы и инструкции, принятые Советами в дооктябрьский период содержали многие принципиальные положения, ставшие определяющими для дальнейшей деятельности данных представительных учреждений, где главным критерием выступал вопрос доверия электората к избранному лицу²²⁰.

Отзыву подлежали не только депутаты представительных учреждений, но и члены народных судов²²¹. Отечественный профессор права Я. М. Магазинер считал, что конституционно утвержденный институт отзыва в России имеет исключительное значение, так все избранные должностные лица, могли быть отозваны избравшими их местными советами. Ученый подчеркивал, что в зарубежной практике досрочный отзыв выборного лица хотя и редко используется, является эффективным средством борьбы с коррупцией, и что на российской почве повышение, таким образом, ответственности избранного лица, также будет иметь положительный результат²²². В конце 1920-х гг., в целях оптимизации сотрудничества Советов и депутатов с избирателями уточнению подлежало законодательство союзных республик относительно прав избирателей. В случае невыполнения из наказов депутат подлежал отзыву²²³.

В первые годы советской власти была продолжена традиция дореволюционного крестьянского самоуправления. К началу ХХ столетия сельскому сходу, состоявшему из принадлежащих обществу крестьян-домохозяев, с «мирским» общественным управлением, предоставлялась широкая компетенция. Так, отдельные государственные поселяне, целые сельские общества заключали договоры аренды казенно-общественных земель с предпринимателями и нефтепромышленными фирмами, как для добычи нефти, так и для поверхностного использования. Так, по приговору мирского схода Биби-Эйбатского общества было сдано 10 десятин в аренду под добычу нефти некоему Запорожченко, примеру которого последовали и другие сельские общества²²⁴.

Православным членам сельских обществ, состоящих из православных и иноверцев, предоставлялось право на частных сходах обсуждать вопросы церковно-приходских нужд. Приговоры об установлении сборов на церкви и школы, постановленные на частных сходах большинством двух третей всех крестьян, гласил закон, становились обязательными для всех православных членов общества. Также ведению схода подлежали вопросы сельских разделов, о переименовании селения в город и т. д.²²⁵

Посредством решений сходов, императив которых подтверждался законом, крестьянство могло противостоять правительственной политике. Например, когда аграрная реформа П. А. Столыпина не нашла поддержки у курского крестьянства, то ее проведение имело замедленные темпы в регионе, так как в приговорах сельских сходов фигурировал отказ в передаче земли в личную собственность. В докладной начальника Харьковского охранного отделения, например, значилось, что случаи выхода из общины очень редки, и там, где степень сознательности достаточно высока, крестьяне не составляют приговора о недопущении выдела, заявляя, что не дадут выделившим пасти скот на общественных лугах и т. п. ²²⁶

В период двоевластия, а также после Октября 1917 г. сельские сходы нередко являлись единственной властью на местах, особенно это касалось отдаленных районов. Учитывая недостаточный в регионах охват организации низового советского представительства, государственное руководство было вынуждено искать опору в уже имеющимся укладе сельской жизни. С другой стороны, закрепление политического превосходства большевиков требовало учет и правительственных интересов по выдерживанию «классовой линии».

В силу этого, примечание статьи 57 Конституции РСФСР 1918 г. являло своего рода компромисс по данному вопросу, так как в нем оговаривалось, что при отсутствии Советов на местах, в тех сельских местностях, где это было возможно, вопросы управления решались непосредственно общим собранием избирателей данного селения, то есть общее собрание избирателей являлось высшей в пределах соответствующей территории властью²²⁷. Таким образом, присутствие на данных сходах, и соответственно, принятие решений, закреплялось только за обладателями избирательных прав, куда не попадала зажиточная часть деревни.

Типичными приговорами таких собраний удовлетворялись хозяйственно-административные запросы, которые касались: выборов, посевной кампании; передела земли; обсуждения правительственных мероприятий; борьбы с общественными пороками (например, пьянством); нарушений общественного порядка; переименования населенных пунктов и многое другое²²⁸. При этом, соглашаясь с исследователем русского крестьянского быта В. Б. Безгиным отметим, что крестьянский «мир», ввиду обширного российского пространства, всегда имел характер высшего закона и с трудом поддавался правительственной регламентации. Скромная попытка закона наложить свою печать на свободное творчество народной жизни не всегда могла быть выдержана на практике²²⁹. Такая данность соответствовала и первой трети ХХ столетия, где местные обычаи и традиции играли в практике сходов преобладающую роль. Проявление самовластвования сельским сообществом, таким образом, являлось обычной практикой, менять которую крестьяне и не собирались. Так, вопреки законодательным установлениям, участниками местных сходов, как следует из протоколов данных собраний, были полноправные члены общины, независимо от того, обладают они избирательным правом или нет²³⁰.

Более того, «незаконное» присутствие части сельского населения на сходах дополнялось большой самостоятельностью деревни в исполнении законодательных установлений советской власти. Так, на одном из заседаний ВЦИК (май 1918 г.) с обеспокоенностью констатировали, что зачастую крестьянские съезды «совершенно отменяют закон о местной монополии; где такие решения принимаются, наша работа совершенно останавливается»²³¹.

Учитывая тот факт, что деревенская повседневность 1920-х гг. была тесно связана с общинным землепользованием, то на уровне отношений «власть – сельский мир» повсеместно были созданы условия для функционирования общины как свободного союза по регулированию крестьянского землепользования и землеустройства²³².

Согласно отдельным нормам Земельного кодекса РСФСР 1922 г. (главы II–III) на сходах земельных обществ (коими признавались совокупность дворов, имеющих общее пользование полевыми землями; сельскохозяйственные коммуны и артели, а также добровольные объединения отдельных дворов или совокупность дворов, выделившихся из прежних обществ), разрешались проблемы, касающиеся земельного общества в целом: от распоряжения общими угодьями и приобретения имущества – до заключения договоров, производства земельных переделов и разверстки, выступлений в суде и многое другое. Интересным представляется то, что данный Кодекс для членов общего собрания (схода) наличия избирательного права не требовал. В ст. 52 значилось, что в общем собрании или на сходе участвуют все землепользователи мужского и женского пола без различия, не моложе восемнадцатилетнего возраста, входящие в состав земельного общества, а также самостоятельно ведущие хозяйства домохозяева, хотя бы они и были моложе этого возраста. В примечании ст. 50 указывалось, что в земельных обществах, совпадающих в своих границах с территорией сельского совета, обязанности, возлагаемые на выборные органы земельного общества, исполняются сельским советом, в иных же обществах – особыми уполномоченными по земельным делам, набираемым общим собранием членов общества.

Важным являлось также то, что согласно статьям 92–116, решению схода данных обществ подлежали вопросы передела, скидки и накидки земельных наделов отдельным дворам, а также определения объемов совместного труда всех членов земельного общества в виде общественной обработки земли и общего использования средств и орудий производства при запашке, засеве земель, уборке урожая и т. п. ²³³

Таким образом, обустройство «земельных дел» в деревне, в большей степени, было предоставлено самому населению. Учитывая зависимость аграрной политики большевистского руководства в 1920-е гг. от целого ряда объективных обстоятельств, в совокупности с нехваткой органов советской власти в регионах, решение насущного «земельного вопроса» происходило, во многом, стихийно и, практически, на полное усмотрение земельных обществ. Об этом красноречиво свидетельствуют письма и отклики рядовых граждан о событиях 1918–1932 гг.²³⁴ Так, бывший красноармеец из деревни Тяжино Бронницкого уезда Московской губернии, написавший в редакцию газеты «Беднота» (7 марта 1922 г.) свидетельствовал, что вопрос о переделе земли на собрании деревни решался так, что сначала все заслушали спокойно инструкцию Наркомзема, тут же успели ее забыть и принялись решать вопрос по-своему. Дальше, продолжал автор, «начинают перебирать каждое семейство в отдельности, и здесь, от только что установленной законности, под давлением крикливых кулачков – делают некоторые отступления». Нескольким «оборотистым мужичкам» заявившим о женитьбе своих сыновей, говорится в письме, землю дали, а «тем крестьянам, которые живут в доме жены и работают на земле – решили надела не давать. Только сыновья до сих пор не женаты, а владение лишней землей сохраняется». Где законность, или хотя бы здравый смысл, рассуждает автор, понять трудно.

Такая ситуация сохранялась в деревне и к середине 1920-х гг. Например, в июне 1924 г. селькор И.Филонов (с. Елецкое, Воронежская губ.) отмечал, что «для нашего села не существует никаких декретов и земельных кодексов. Начался надел земли в 1921 г., дельцы земли присвоили себе по лучшей лишней десятинке, а некоторые … брали сколько хотели. Многие такие земли обнаружены, а много еще и сейчас в цепких лапах дельцов» ²³⁵. Также в корреспонденции отмечалось, что по желанию любого общинника на сходе могло быть выдвинуто требование нового передела по разным причинам. Таковыми были либо изменение состава семьи, либо вернувшиеся с плена или с фронта солдаты или крестьяне, ушедшие в город, и т. д. Переделы совершались ежегодно, но число недовольных при этом не уменьшалось, так как принцип справедливого и уравнительного наделения землей, априори неосуществим, и, как мы видим, всегда имел отступления, и, судя по датам отправленных писем, продолжались до конца 1920-х гг.

Правомочие крестьянской общины относительно землепользования оказывало непосредственное влияние на упрочение большевистской власти в деревне. В соответствии с политикой оживления Советов, с 1924 г. на сельских сходах, члены Советов должны были отчитываться в своей деятельности. В случае не должного исполнения своих обязанностей, на сходе инициировалась процедура отзыва членов Советов. При этом, по свидетельству Ю. В. Винниченко, в 1920-х гг. существовало своего рода двоевластие в деревне, так как гораздо большую роль в жизни сельчан, по сравнению с сельскими Советами, играли земельные общества. Именно на созываемых по инициативе земельных обществ сходах, подчеркивал автор, решались насущные вопросы деревни²³⁶. Это подтверждают и советские официальные издания²³⁷.

Несмотря на значительное ограничение деятельности земельных обществ в конце 20-х – нач. 30-х гг. они сохранили за собой как часть хозяйственных функций, так и функций земельно-административных, что подтверждалось действующим Земельным кодексом РСФСР 1922 г., но продолжавшейся практикой общинного самоуправления.

Подтверждением этому является также кампания по всенародному обсуждению проекта «Общих начал землепользования и землеустройства» в 1928 г., в которой принимали участие и жители деревни. Обсуждение данного проекта показало и многие те проблемы, которые община сама разрешить априори не могла – наведение справедливого порядка в землепользовании. Сохранявшаяся неудовлетворенность землеустройством превращалась порой в своеобразный ажиотаж вокруг земли: никто не хотел меньше и хуже другого. Частые переделы нарушали стабильность ведения хозяйства. Они не только сохраняли, но и усугубляли чересполосицу, дальноземелье, мелкополосицу, неправильность конфигураций участков. Стремление к идеальному равенству порождало обилие мелких кусков земли в разных полях. Число таких кусков у отдельного крестьянина доходило порой до 203040 и даже более. Чересполосица была явлением больше свойственным Северу и Северо-Западу России. Для Поволжья и Юго-Востока было характерно дальноземелье: 88 % крестьянских участков находились на расстоянии свыше 3 км, и 33 % – свыше 10 км. А отдаленность отдельных участков надела от усадьбы доходила порой до 50 и даже 100 км.

Кроме того, бывшие помещики иногда использовали свое положение, устроившись в советских учреждениях. Так, сотрудник Внешторга СССР некий Ковалевский Владислав Викентьевич сохранил за собой «свое любимое имение (с. Измалково Бежаницкого района Псковского округа), с которого несколько раз принимались его выселять, но благодаря возможности нахождения его во Внешторге, оставили в покое». Так и дожило помещичье имение до сплошной коллективизации рядом с новорожденной коммуной «Согласие».

Если проанализировать предложения и замечания советских граждан в указанный проект, то целый ряд поправок указывал на то, что большая часть крестьян оказалась неудовлетворенной тем, как община проводит землеустроительную политику и в, целом, решает насущные проблемы. Так, в качестве предложений превалировали: приоритет землеустройства широких полос; землеустройство отдельных поселков; создание отдельных земельных обществ; борьба с дальноземьем, чересполосицей; устройство коллективных хозяйств [выделено мной. – Л. Л.]; запрет на выход членов коллектива хотя бы на определенный период времени; усиление обязательных постановлений и решений земельных обществ не только двумя третями, но и простым большинством и др.²³⁸

В этой связи следует согласиться с И. Е. Козновой в том, что массовый переход поземельной общины в 1920–1930-х гг. в коллективный способ ведения хозяйства совершался без предварительного разрушения общины. Это, подчеркивал автор, свидетельствует об отсутствии непримиримых антагонистических противоречий между общинной формой крестьянского землепользования и процессом сплошной коллективизации крестьянских хозяйств, принявших на рубеже 20–30 гг. характер глубокого социально-экономического преобразования. Упразднение общинных институтов в начале 30-х гг. на основе советского законодательства, по мнению ученого, не являлось предварительным условием сплошной коллективизации, а было ее следствием, когда колхозный строй заменял строй единоличного хозяйствования и землепользования²³⁹.