Текст книги "Лунь юй"

Один из них – требование уместности, соответствия, соотнесенности с обстоятельствами, т. е. принцип декорума, или этикета. Этому принципу он подчиняет процесс познания. Его понятия и определения, соответствуя какому-либо предмету, обязательно отражают и ситуацию, в которой они даются. Именно поэтому он может обозначить и определить по-разному один и тот же предмет в зависимости от того, с кем и при каких обстоятельствах общается. Так, беседуя с князем чужого удела, вызывавшим недовольство своих подданных, Конфуций сводит понятие правления к случаю, «когда радуются те, что близко, и приходят те, что далеко» (13.16). То же самое понятие, но в разговоре с вельможей из одного с ним княжества он уже с более менторской интонацией определяет как способность к исправлению себя (12.17).

Этикетность определяет всю деятельность и поведение человека. В результате этот принцип оказывается лишь иным обозначением такой важнейшей для Конфуция категории, как «долг», «справедливость» (и), которая тождественна тому, что делается в положенное время, и несовместима с абстрактной преднамеренностью. Первоучитель говорит о себе:

…Я не предрешаю, как мне можно поступать и как нельзя (18.8).

Но этикетностью понятие ритуала далеко не исчерпывается. Первоначально оно обозначало в Древнем Китае жертвоприношение божеству и жертвенную утварь, т. е. религиозный обряд, а лишь позднее стало охватывать нормы этикета вообще. Так же широко понимает ритуал и Конфуций, но в то же время он культивирует и его религиозную схему, считая главным в ритуале, помимо этикетности, принцип жертвы и чувство благоговения (3.17; 3.26; 9.3).

Именно религиозный ритуал оказывается у первоучителя в основе всех общественных и нравственных норм.

В связи с этим он считал причиной общественной смуты еще и то, что можно назвать оскудением религиозного чувства. Это для него было, видимо, даже большим злом, чем невежество. Во всяком случае, незнание обрядности, т. е. собственно невежество, не всегда рассматривалось им как препятствие для достижения высшей добродетели (ср. 3.22; 14.16). Да и вообще в школе Конфуция пользовалась популярностью мысль о том, что неученый человек может быть добродетельным (1.7). Иное дело – чувство благоговения. Оно имело для Конфуция абсолютную ценность само по себе. Он ставил его в ритуальные рамки и придавал ему культовый смысл. Благоговение дробилось на множество частных проявлений, выражаясь в почтительности к Небу, к царю – Сыну Неба, к другим правителям, к предкам, родителям и т. д. Их общим знаменателем было благоговение перед Небом как универсальным началом, которое объединяло людей с космосом и между собой в чувстве божественного всеединства. Вот этого-то чувства как раз и не находил Конфуций в людях в свое смутное время. Усиливалась суеверность правителей, злоупотреблявших жертвоприношениями, часто даже с узурпацией чужих прерогатив, но все меньше оставалось былой религиозности в том смысле, как понимал ее первоучитель.

Хотя Конфуций скептически относился к наивному антропоморфизму древней религии и ко многим суевериям, он не был безбожником. Богом для него было Небо, как божественная нравственная стихия, управляющая всем миром. Она воплощалась наверху в видимом небесном своде, и на земле – в ритуале и человеческом сердце. Он видел в ней своеобразную «середину», центр мира, или, если сказать его же словами, «северную Полярную звезду», которая замерла на своем месте средь сонма окружающих ее созвездий (2.1). Для него это небесная граница мира, его сакральный предел. Вернуть людей к нему, добиться того, чтобы они ощутили его присутствие в своей собственной природе, и стало главной жизненной задачей Конфуция.

Отсюда и важность для первоучителя принципа жертвы. Без жертвенности не мыслит он процесс учения, казавшийся ему сходным с трауром. Когда у древнего китайца умирали родители, он должен был на три года оставлять службу, уединяться от общества, от домашних, жить у родительской могилы в шалаше, одеваться в рубище, проявлять равнодушие к пище, отказываться от всех развлечений. Лишь отрешаясь от своей плоти, он мог всецело предаться скорби и спокойно, с радостным умилением «вглядеться» в пройденный родителями путь, чтобы извлечь для себя уроки. Вот как Конфуций характеризует своего лучшего ученика, который особенно сильно «любил учиться»:

Какой достойный человек Хуэй! Живет в убогом переулке, довольствуясь плетушкой риса и ковшом воды. Другие не выдерживают этих трудностей, Хуэй не изменяет этим радостям. Какой достойный человек Хуэй! (6.10)

Но не только учение Конфуций ощущал как жертвенный ритуал. Вся жизнь виделась ему порывом к ее траурному преодолению, к самопожертвованию:

Когда учитель тяжко заболел, Цзылу просил позволить вознести молитву.

Учитель у него спросил:

– А делают ли так?

Цзылу ответил:

– Делают. В Молитвеннике сказано: «Воздам молитву за тебя духам Неба и Земли».

Учитель возразил:

– Я уж давно молюсь (7. 35).

«Давно» – это до болезни, постоянно в жизни. Вопрос: «А делают ли так?» – означает, что Конфуций не очень-то склонен молиться духам, не придает этому особого значения; а в последней строке он выражает мысль о сходстве всей своей жизни с молением, принесением жертвы.

Это, кстати, дает ключ к расшифровке его знаменитых ответов о смерти и служении духам.

Цзи Лу спросил о служении духам умерших и богам.

Учитель ответил:

– Не зная, как служить живым,

Сумеешь ли служить их духам?

– Осмелюсь узнать, что такое смерть?

– Не зная жизни,

Как познаешь смерть? (11.12.)

Знание у Конфуция неразрывно связано с делом, практикой: познать – значит изведать, испытать.

Не испытав жизни, испытаешь ли смерть? – спрашивает он. Жизнь и есть постоянное умирание; ощущение жизни полностью совпадает с ощущением смерти. То же равенство у человека с духами, поскольку здесь имеются в виду духи умерших людей. Как жизнь равняется умиранию, так живой человек – умирающему, умершему; служение живому превращается в служение умершему, т. е. его духу. Но Конфуций в духов в общем-то не очень верит, поэтому в его упоминании о них содержится намек на ту изначальную и более абстрактную божественную стихию, которая соединяет человека с Небом и древностью.

В мировосприятии, психологии и биографии Конфуция можно выявить глубокое сходство с комплексом мотивов и схем, составляющих специфику ритуального сознания.

Нередко отмечают, например, противоречивость Конфуция. В значительной мере так и есть. Он может быть то блаженно спокоен, то пребывать в безысходном отчаянии; увлеченность небесным началом не отрывает его от земли, рационалистичность не мешает ему предаваться мистическим настроениям, а его приверженность обыденному на поверку оборачивается возвышенной святостью. Но суть этой противоречивости заключается как раз в преодолении противоречия. В Конфуции угадывается фигура ритуального посредника. Он ориентируется на небесную стихию, «пронизывающую» все «посредине», и становится в центр мира, воплощая собой его переходное состояние, в котором сопрягаются различные противоположности. Конфуций не случайно так высоко ценит категорию «середины» и озабочен «переменами» – глубинный смысл его приверженности им коренится именно здесь. В то смутное переходное время, когда он жил (да к слову сказать, и во все времена), смягчать социальную напряженность и конфликты между людьми помогал именно ритуал, в котором «выражается фантастическое символическое преодоление предельных для соответствующего сознания противоположностей…» (Философский энциклопедический словарь. М., 1983. Стр. 585).

Естественно ожидать, что и жизненный путь такого убежденного ритуалиста должен был складываться в какой-то мере по законам ритуала. С этой точки зрения в его биографии особенно важны второй и третий периоды, когда он сначала в течение нескольких лет пользовался более высоким, чем прежде, социальным положением, а затем, вновь оказавшись «внизу», стал на долгие годы бродячим «спасителем Поднебесной». Уже приводились красноречивые примеры того, как вел себя этот человек скромного происхождения на месте знатного лица при княжеском дворе. Конфуций явно использовал в данном случае элементы определенного типа ритуалов, в которых социальные низы оказываются временно на положении верхов и «играют в игру структуры», утрируя структурные различия до такой степени, что даже превращают их в карикатуру (см.: Тэрнер В. Символ и ритуал. М., 1963). Не случайно «Алтарь дождя», где устраивался один из подобных ритуалов – моление о дожде, привлекал внимание первоучителя (11.26). Но он, вопреки правилам обрядовой игры низов, подчеркивал свою иерархическую униженность, а не превосходство. Этот мотив относится уже к другой разновидности ритуалов и получил у Конфуция дальнейшее развитие в его хождении по княжествам.

Речь идет об обрядах повышения статуса, к которым принадлежит, например, инициация или возведение в ранг правителя, во время которых их участники, чтобы получить более высокий статус, должны спуститься ниже своего прежнего положения и пройти «пустыню бесстатности», подвергнувшись различным испытаниям и унижениям. Именно к этому типу ритуалов оказывается структурно близок конфуцианский траур, в котором Конфуций особо подчеркивает значение связи между отцом и сыном. Смерть отца означает, что сын становится старшим в семье и должен встать на его место, но прежде ему предстоит выполнить одно непременное условие: пройти через испытание трех траурных лет. Конфуций, сближавший с трауром процесс учения, по сути, всю жизнь следовал психологии такого почтительного сына. Но он был озабочен старшинством не в семье, а в терзаемой смутами Поднебесной. Поэтому его уход с поста сановника и хождение по княжествам имели глубокий ритуальный смысл. Он сознательно выбирал низкую социальную позицию и подвергал себя различным невзгодам, рассматривая их как мистический залог своего будущего царского величия.

С учетом всего сказанного очевидна односторонность распространенных в научной литературе оценок, сводящих сущность учения Конфуция к этико-политической проблематике. Первоучитель был, конечно, и политиком, и моралистом, но в не меньшей степени он ощущал себя сакральной личностью. Его этические и политические понятия принципиально двойственны: за земными заботами в них угадывается неземной интерес. Все учение Конфуция, даже когда в нем идет речь о достаточно прозаических вещах, проникнуто своеобразным скрытым космизмом, который необходимо всегда иметь в виду, чтобы не превратить китайского мудреца в жалкого и скучного резонера. Это относится и к такой важнейшей категории первоучителя, как человечность (жэнь). Проанализировать ее в заключение особенно важно потому, что в ней синтезируются все другие этические и политические понятия его учения.

Правда, для более подробного изложения пришлось бы начинать сначала и снова анализировать жизнь и учение Конфуция, ибо в его представлении жэнь и есть человеческая жизнь, взятая целиком, от начала до конца, во всех ее внутренних и внешних аспектах. Разумеется, жизнь не всякого человека может быть тождественна жэнь. О наличии у первоучителя «человечности» свидетельствует прежде всего его посмертное имя – слава, пережившая тысячелетия. Он потому и избегает называть «человечными» тех, кто еще жив, что жэнь, как человеческая жизнь в целом, реализуется полностью лишь с ее окончанием. Исключение составляют отдельные выдающиеся личности, которые еще при жизни достигают состояния, равнозначного смерти и обретению посмертного имени, т. е. как раз те, чья жизнь строится на принципах жертвы и благоговения, составляющих основу религиозного ритуала. Но в жэнь подчеркивается внутренний аспект ритуальности. Связанная с сердцем, «человечность» представляет собой прежде всего волю, намерение, но лишь такие, которые немедленно и сразу реализуются в действии. Жэнь означает интериоризацию всех нравственных норм и правил этикета, превращение их в безотчетную потребность. «Человечность» есть преданность, доверие, честность, искренность или правдивость, взятые в их глубинном смысле: неподдельность человека, его тождество с самим собой, своим небесным началом, рождающим ощущение непосредственного контакта и единства с другими людьми и с миром в целом. И вот когда нравственная природа заполняет все естество человека, он обретает свободу и сам становится спонтанным источником высшей нравственности, не уступающей древним образцам: «С семидесяти лет я следую желаниям сердца, не нарушая меры». Эта абсолютная свобода в пределах нравственной памяти – итог сурового ученичества у древних и их самое заветное поучение.

Сыма Цянь
Старинный род Конфуция

Конфуций был рожден в селении Цзоу волости Чанпин княжества Лу. Его предка, уроженца Сун, звали Кун Фаншу. От Фаншу был рожден Бося, от Бося – Шулян Хэ. У Хэ от девушки из рода Янь, с которой он сошелся в поле, Конфуций и родился. Она молилась на холме Ницю и обрела Конфуция. Князь Лу Возвышенный был на престоле двадцать второй год, когда Конфуций появился на свет. На темени его с рождения имелась впадина, поэтому ему и дали имя Цю (Холма). Чжунни – его второе имя. Кун – фамилия.

Когда он родился, его отец скончался и погребен был на горе Фаншань, в восточной части Лу. Но Конфуций не знал точного местонахождения могилы своего отца, ибо мать его об этом умолчала. В детстве Конфуций, играя, часто расставлял согласно ритуальному уставу жертвенные чаши и сосуды. И после смерти матери, из осторожности, временно поставил ее гроб на Перепутье у Пяти отцов[143]143
  Так называлось разветвление дорог в столице княжества Лу. Выбор этого места символичен для Конфуция, не знавшего, где – даже «в какой стороне» – искать могилу своего отца, а потому оказавшегося «на перепутье» и «из осторожности», чтобы не нарушить ритуал, решившего выждать с захоронением матери.


[Закрыть]. И лишь когда мать Ваньфу, уроженца Цзоу, поведала ему о том, где расположена отцовская могила, пошел он и там на горе Фаншань захоронил рядом с отцом и мать.

Конфуций еще пребывал в трауре, когда вельможа Младший устроил для ученых угощение.

К нему пошел вместе с другими и Конфуций. Ян Хо[144]144
  Ян Хо состоял на службе у семейства Младших в качестве министра их владения; впоследствии он узурпировал их власть и даже попытался занять доминирующее положение во всем княжестве Лу, но потерпел поражение и бежал.


[Закрыть], гоня его, сказал:

– Младший потчует ученых, и тебе угощение не положено.

Конфуций из-за этого ушел.

Конфуцию исполнилось семнадцать лет, когда сановник Лу Радостный из Старших заболел и перед смертью, наставляя своего наследника Благостного, сказал:

– Конфуций из потомков человека высшей мудрости, их истребляли в Сун. Его предок Фуфу Хэ владел по первородству княжеством Сун, но уступил преемственно князю Строгому. А Чжэн Каофу помогал князьям – Уважительному, Воинственному и Открытому[145]145
  Чжэн Каофу – правнук Фуфу Хэ, предок Конфуция. Князь Строгий (Лигун) правил в княжестве Сун в середине IX в. до н. э., князья Уважительный, Воинственный и Открытый – в 799-729 гг. до н. э.


[Закрыть]. Он трижды ими призывался и становился с каждым разом все почтительней. Поэтому и надпись на треножнике в храме у него[146]146
  Имеется в виду жертвенный треножник в храме, посвященном духу покойного предка.


[Закрыть] гласит:

 
Призвали в первый раз – склонялся,
Призвали во второй – сгибался,
Призвали в третий – падал ниц;
Ходил лишь вдоль по стенке,
И мной никто не мог пренебрегать;
Здесь каша жидкая,
А здесь густая,
Чтоб утолить мой голод[147]147
  Последние строки надписи свидетельствуют о том, что на нем по ритуалу жертвоприношения готовилась очень неприхотливая пища, как символ чрезвычайной скромности Чжэна Каофу.


[Закрыть].
 

Такова была его почтительность. Я слышал, что средь отпрысков человека высшей мудрости, пусть и непризнанных, бывают непременно люди мудрые. И в наши дни Конфуций с детства любил ритуал, уж не мудрец ли он? Коль я умру, то обязательно возьми его себе в наставники.

Когда Радостный скончался, Благостный и уроженец Лу Наньгун Почтительный[148]148
  Наньгун Почтительный (Цзиншу) был родным братом Благостного.


[Закрыть] пошли учиться ритуалу у Конфуция. В тот год скончался Воинственный из Младших и Мирный заступил ему на смену.

Конфуций был незнатен, беден. Когда он стал постарше, то назначался регистратором в дом Младших – считал, вымеривал, ровнял; служил приказчиком и занимался разведением скота. Поэтому и был назначен управителем общественных работ. Потом, отвергнутый, ушел из Лу; его прогнали из Ци; преследовали в Сун и Вэй; дошел до крайности меж Чэнь и Цай и после возвратился в Лу[149]149
  Здесь перечисляются названия княжеств Древнего Китая.


[Закрыть]. Конфуций был девяти чи и шести цуней ростом[150]150
  В современных китайских футе (чи) и дюйме (цунь) соответственно 0,32 м и 3,2 см, но в древности они были меньше.


[Закрыть], этому все дивились и звали его «великаном». В Лу он вернулся потому, что здесь его вновь встретили радушно.

Наньгун Почтительный из Лу обратился к государю Лу:

– Позвольте мне с Конфуцием поехать в Чжоу[151]151
  Чжоу было владением царей династии Чжоу (XI-III вв. до н. э.), которые номинально являлись тогда правителями всей Поднебесной – Сыновьями Неба. Это владение считалось центром чжоуской культуры.


[Закрыть].

И государь им дал повозку, двух коней, подростка, чтобы с ними находился. Приехав в Чжоу справиться о ритуале, они, кажется, встречались с Лаоцзы[152]152
  Лаоцзы (VI-V вв. до н. э.) – знаменитый основатель одного из основных направлений древнекитайской философии – даосизма.


[Закрыть].

Когда прощались, Лаоцзы, их провожая, говорил:

– Я слышал, богачи и знать при проводах богатством наделяют, а тот, кто обладает человечностью, говорит напутственное слово. Я не способен сделать знатным и богатым, но незаслуженно считаюсь человечным, поэтому скажу вам на прощание: кто въедлив и сметлив до умопомрачения, тот любит осуждать других; кто отличается безудержным красноречием, тот подвергает себя опасности, пробуждая зло в других. Но сыну следует не думать о себе, и слугам следует не думать о себе.

Когда из Чжоу Конфуций возвратился в Лу, то постепенно все больше стало приходить к нему учеников.

В те времена распутничал князь Мирный из удела Цзинь и властью овладели шесть вельмож, вели войну с князьями на востоке; у чуского царя Чудотворного были мощные войска, он попирал срединные уделы[153]153
  Князь Мирный правил в Цзинь с 557 по 531 г. до н. э. Срединными уделами называли собственно Китай, все составлявшие его тогда княжества.


[Закрыть]. Ци было велико и близко к Лу, а Лу – небольшим и слабым; коль Лу сближалось с Чу, то в Цзинь сердились; когда же примыкало к Цзинь, то подвергалось нападению из Чу, а не остерегалось Ци – и циские войска вторгались в Лу.

На двадцатом году правления князя Блестящего в Лу[154]154
  Князь Блестящий (Чжаогун) правил в княжестве Лу с 541 по 510 г. до н. э.


[Закрыть] Конфуцию было примерно тридцать лет.

Князь Великий из удела Ци вместе с Янь Ином[155]155
  Янь Ин – сановник княжества Ци, был первым министром у циского князя Великого.


[Закрыть] прибыл в Лу и спросил Конфуция:

– Удел Цинь князя Прекрасного в прошлом был небольшим и находился в захолустье, но как же стал его правитель гегемоном?

Конфуций ответил:

– Хоть Цинь был небольшим, но отличался силой устремлений; хотя и находился в захолустье, но действовал согласно справедливости. И сам князь выдвинул Угу[156]156
  Угу – Боли Си; происходил из бедного рода, нигде не мог найти применения своим способностям и во время одного из бесконечных хождений по княжествам был схвачен. Циньский князь выкупил его за пять бараньих шкур темного цвета – у гу, отсюда и его прозвище Угу.


[Закрыть], возвел его в сановники, освободил от пут, с ним говорил три дня, вручил ему бразды правления. Коль этим брал, то для него быть гегемоном мало, он мог бы даже стать царем.

Князю Великому ответ понравился.

Когда Конфуцию было тридцать пять лет, Мирный из Младших и Блистающий из Хоу провинились перед князем Лу Блестящим при проведении петушиных боев[157]157
  Когда Младшие и Хоу устроили петушиные бои, то с обеих сторон было допущено нарушение правил, и глава семейства Младших – Мирный совершил нападение на земли рода Хоу, который, в свою очередь, обратился с жалобой к лускому князю Блестящему.


[Закрыть]. Блестящий возглавил войско и напал на Мирного, Мирный со Старшим и Средним Сунем, тремя родами вместе, атаковали князя Блестящего, армию его разбили, он бежал в Ци и там поселился в Ганьхоу. Спустя немного времени в Лу наступила смута. Конфуций удалился в Ци и стал подданным дома Гао Блестящего, стремясь через него вступить в общение с князем Великим. Он говорил о музыке со старшим музыкантом из удела Ци, внимал «Весеннему» напеву, ему учился, три месяца не ведал вкуса мяса и был прославлен цисцами.

Когда князь Великий спросил Конфуция о том, в чем заключается правление, Конфуций ему ответил:

– Это когда будет государем государь, слугой слуга, отцом отец и сыном сын.

Князь Великий сказал:

– Отлично! Воистину, если не будет государем государь, слуга слугой, отец отцом и сыном сын, то пусть бы даже у меня был хлеб, смогу ли я его вкушать?!

Когда на следующий день он опять спросил Конфуция о правлении, Конфуций ему ответил:

– Править – значит бережно расходовать богатства.

Ответ понравился князю Великому, и он уже собрался жаловать Конфуция полями Ниси, но тут вперед выступил Янь Ин и возразил:

– Ученые так на язык остры, но не способны следовать канонам; они заносчивы, упрямы, не могут править низшими; чтут траур, предаются скорби, дом разоряют пышным погребением, не могут направлять нравы; с речами странствуют, берут взаймы, не могут править государством.

Когда великих мудрецов не стало и захирел совсем дом Чжоу, в обряд и музыку проникли пропуски, изъяны. Конфуций же заполняет их внешними прикрасами, запутывает ритуалами восшествия и спуска. Коль попытаться вникнуть в эти правила, то и за несколько поколений нельзя будет их выучить, за годы зрелости не уяснить его обрядов. Вы, государь, желаете использовать Конфуция для исправления нравов, но это ведь совсем не то, что может Вас поставить впереди людишек.

Князь Великий позднее принял Конфуция с уважением, но не расспрашивал его о ритуале.

В другой же день князь, остановив его, сказал:

– Я не могу принять Вас как главу семейства Младших.

И принял его по положению между Младшими и Старшими[158]158
  Из трех высших кланов Лу семейство Младших занимало фактически первое место, а Старшие – последнее.


[Закрыть].

Циские сановники стремились погубить Конфуция; и Конфуций это знал.

Князь сказал:

– Я стар, не в силах Вас использовать.

Конфуций тут же удалился и вернулся в Лу.

Конфуцию было сорок два года, когда в Ганьхоу умер луский князь Блестящий и в Лу стал править князь Твердый[159]159
  Князь Твердый правил в Лу с 509 по 495 г. до н. э.


[Закрыть].

Князь Твердый был на престоле пятый год, летом скончался Мирный из Младших, вельможа Столп по наследству занял его место. И вот у него при рытье колодца обнаружили глиняный сосуд, в котором помещалось что-то наподобие овцы.

Столп спросил у Конфуция:

– Это что, собака?

Конфуций ответил:

– Судя по тому, что я слыхал, – овца. Я слышал, что божества скал, деревьев – это одноногий Куй, леший Ванлян, божества вод – дракон и водяной Вансян, божество недр – овца Фэньян[160]160
  Здесь перечисляются различные мифические существа: Куй одноногий (животное с одной ногой, по одной из версий, сходное своим видом с человеком) – один из центральных персонажей древнекитайской мифологии, божество грома; леший Ванлян – дух горных потоков; Вансян – водное божество; овца Фэньян – оборотень, обитающий в земных недрах.


[Закрыть].

Когда У напало на Юэ[161]161
  Княжества Древнего Китая.


[Закрыть], оно разрушило Гуйцзи, и усцы там нашли обломок кости, занявший всю телегу. Из У отправили гонца спросить Конфуция о том, «кому принадлежит самая большая кость».

Конфуций так ответил:

– Когда Юй сзывал всех духов на горе Гуйцзи, Фанфэн[162]162
  Юй – мифический борец с потопом, считавшийся идеальным правителем древности. Фанфэн – имя вождя одного из древних племен, обитавшего в землях Ванван.


[Закрыть] пришел последним, и Юй его казнил, выставил на обозрение останки. Один сустав Фанфэна занял всю телегу. Это самая большая кость.

Гонец из У спросил:

– Кто правит духами?

Конфуций ответил:

– Духи рек и гор достаточно сильны, чтобы с их поддержкой править Поднебесной; ее хранители повелевают духами; духи же земли и злаков правят высшими князьями, но все они подвластны царю.

Гонец спросил:

– А над чем властвовал Фанфэн?

Конфуций ответил:

– Государь Ванвана властвовал над горами Фэн и Юй, носил фамилию Си, при Юй, Ся, Шан[163]163
  Мифические и легендарные династии, предшествовавшие правлению Чжоу.


[Закрыть] там жили ванваны, при Чжоу – долговязые северные дикари, а теперь их называют великанами.

Гонец спросил:

– Какого роста бывают люди?

Конфуций ответил:

– Три чи, рост пигмеев, – самый низкий, а люди рослые – не выше десяти – предел для роста человека.

Гонец из У воскликнул:

– Воистину, о Мудрейший!

У Столпа из Младших был любимый подданный по имени Чжунлян Хуай, и он поссорился с Ян Хо; Ян Хо решил прогнать Хуая, Гуншань Строптивый[164]164
  Гуншань Строптивый служил в семействе Младших управляющим.


[Закрыть] его от этого удерживал. Осенью Хуай стал еще более заносчив, и Ян Хо его схватил. Столп рассердился, тогда Ян Хо арестовал и Столпа. Затем, заключив с ним мир, поил вином. Поэтому Ян Хо стал относиться к Младшему все более пренебрежительно. Младший в свою очередь не считался с князем. Побочный подданный присвоил в государстве власть, и все в Лу, от сановников и ниже, утратив меру, сбились с правильной стези. Поэтому Конфуций не служил, ушел и занимался Песнями, Преданиями, обрядами и музыкой. Все больше становилось у него учеников, к нему шли издалека, и всех он принимал.

На восьмом году правления князя Твердого Гуншань Строптивый вызвал недовольство Младшего. Затем Ян Хо затеял смуту. Желая уничтожить сыновей от главных жен троих потомков князя Столпа[165]165
  Имеются в виду главы трех упоминавшихся выше семейств княжества Лу, которые вели свое происхождение от князя Столпа (Хуаньгуна), правившего в Лу в 711-694 гг. до н. э.


[Закрыть] и взамен их поставить побочных сыновей, к которым он давно благоволил, Ян Хо схватил Столпа, но Столп обманул его и сумел спастись. На девятом же году правления Твердого Ян Хо, ослабев, бежал в Ци. В ту пору Конфуцию было пятьдесят.

Гуншань Строптивый восстал против Младших, укрепившись в Би, и прислал людей позвать Конфуция.

Конфуций следовал пути давно, но из-за мягкости своей нигде не подвергался испытанию службой, ни у кого не мог себя использовать, поэтому сказал:

– Поднявшись во владеньях Фэн и Хао, Просвещенный и Воинственный[166]166
  Просвещенный и Воинственный (Вэньван и Уван) – основатели династии Чжоу, канонизированные в конфуцианской традиции.


[Закрыть] стали царями, основав дом Чжоу, а ныне Би, пускай и мал, но, может быть, к ним близок.

И решил пойти. Но Цзылу выразил недовольство и хотел остановить Конфуция.

Конфуций же сказал:

– Разве напрасно пригласил меня? Если использует меня, то это будет Чжоу на Востоке!

Но так и не пошел.

После этого князь Твердый сделал Конфуция управляющим Чжунду, и через год ему уж подражали все в округе. Из управляющих он был назначен управителем общественных работ, затем – судебным управителем.

Когда правлению князя Твердого шел десятый год, весной достигли мира с Ци. А летом сановник Ци Ли Чу сказал князю Великому:

– Конфуций служит в Лу, для Ци это становится опасным.

И тогда отправили посланца в Лу с предложением встретиться в Цзягу на дружеском свидании. Князь Лу хотел уже отправиться на колеснице, но Конфуций, временно замещавший распорядителя обряда, сказал:

– Я слышал, что тот, кто занят мирными делами, непременно озабочен и подготовкой к войне; тот же, кто ведет войну, непременно озабочен подготовкой к миру. В древности князья, выезжая из своих владений, обязательно включали в свою свиту все чины. Прошу взять старшего и младшего военачальников.

Князь ответил:

– Да будет так.

Старшего и младшего военачальников включили в свиту.

Для встречи с князем Ци в Цзягу соорудили жертвенник и глиняную лестницу с тремя ступенями. Правители сошлись по ритуалу встречи, взошли по лестнице, друг другу кланяясь и уступая.

Когда ритуал угощения закончился, распорядитель Ци поспешно приблизился и попросил:

– Позвольте выступить музыкантам с Запада.

Князь ответил:

– Позволяю.

И тут поднялся крик, загрохотали барабаны, замельтешили копья, алебарды и мечи, штандарты, стяги, бунчуки и перья.

Конфуций торопливо выступил вперед, стал подниматься по ступеням, остановился перед верхней и, воздевая руки, сказал:

– У ваших государей дружеская встреча, зачем же исполнять здесь варварскую музыку?! Прошу дать указание распорядителю!

Распорядитель попытался оттеснить Конфуция, но тот не уходил; тогда вся свита посмотрела на Янь Ина и князя Великого. Князь Ци почувствовал смущение в душе и мановением руки удалил артистов.

Немного времени спустя распорядитель Ци поспешно подошел и попросил:

– Позвольте выступить придворным музыкантам.

Князь Ци ответил:

– Позволяю.

Кривляясь, выбежали к ним шуты и карлики.

Конфуций торопливо выступил вперед, стал подниматься по ступеням, остановился перед верхней и сказал:

– Когда простолюдины потешаются над князем, за это преступление они заслуживают казни! Прошу дать указание распорядителю!

Распорядитель предал шутов казни, их руки, ноги разбросали.

Князь Ци в испуге двинулся в обратный путь, он неважно знал должное; когда вернулся, пребывал в сильном страхе и сказал своим чинам:

– В Лу помогают своему правителю, используя путь благородных, вы же наставляете меня, используя путь варваров; и в результате оказались виноваты перед государем Лу. Как же поступить?

Распорядитель выступил вперед и ответил ему:

– Если ошибку совершает благородный муж, он приносит извинения по существу; если делает ошибку малый человек, то приносит извинения лишь внешне. Раз вы об этом сожалеете, то принесите извинения по существу.

Тогда, чтоб искупить свою ошибку, князь Ци вернул захваченные им у Лу поля Гуйинь, Вэньян и Юнь.

На тринадцатом году правления князя Твердого, летом, Конфуций в разговоре с ним сказал:

– Слугам не следует прятать у себя латников, и сановники не должны сооружать мощную городскую стену.

И послал Чжун Ю на должность управляющего у семейства Младших, чтобы повести войска на разрушение селений трех родов. И вот Сунь Средний сперва разрушил Хоу. Когда же Младший отправился на разрушение селения Би, Гунщань Строптивый и Сунь Средний Чжэ, возглавив жителей Би, ударили по Лу. Князь вместе с Младшим, Средним Сунем, Старшим Сунем скрылись во дворце у Младшего и поднялись на террасу Уцзы. Жители Би атаковали их, но безуспешно, и тогда стали окружать. Конфуций приказал тут Шэнь Цзюйсюю и Юэ Ци спуститься и по ним ударить. Войско Би ушло на север. Люди княжества за ним погнались и нанесли поражение в Туме. Гуншань Строптивый и Сунь Средний Чжэ бежали в Ци, и тут же Би был разорен.

Тогда отправились на разрушение селения Чэн, но его управляющий Гунлянь Чуфу сказал Старшему Суню:

– Если Чэн разрушат, цисцы обязательно подступят к Северным воротам. К тому же Чэн – оплот ваш, и без Чэна не станет рода Старших. Я помогу Вам сохранить его.

В двенадцатой луне князь взял в осаду Чэн, но успеха не добился.

Правлению князя Твердого шел четырнадцатый год, Конфуцию же исполнилось пятьдесят шесть лет. Как судебный управитель, он временно стал замещать первого советника, весь вид его при этом выражал радость.

Привратник у него спросил:

– Я слышал, благородные мужи в несчастье не страшатся, а в счастье не испытывают радости.

Конфуций ответил:

– Так говорят. Но не говорят ли: «Радуюсь, что низшие в почете»?

Затем казнил луского сановника Шаочжэна Мао, ввергавшего правление в смуту. Три месяца вместе с другими вершил дела правления, и продавцы барашков, поросят не набивали цен; мужчины не ходили с женщинами по одной стороне улицы; не брали ничего, что обронили другие на дороге; гостей, пришедших отовсюду в стольный град, без всякого их обращения к распорядителю одаривали как вернувшихся домой.

Узнав об этом, цисцы испугались и сказали:

– Конфуций правит так, что Лу неотвратимо станет гегемоном, а наши земли от него всех ближе, и, став гегемоном, Лу нас первыми захватит. Но почему бы их тогда ему не подарить?!

Ли Чу сказал:

– Сперва попытаемся им помешать. А не сумеем помешать, то неужели опоздаем отдать земли?!

И вот по всему Ци набрали восемьдесят юных чаровниц, одели их в узорчатые платья и обучили танцу «Наслаждение»; на тридцати упряжках по четыре пегие лошади отправили их в подарок государю Лу. Танцовщиц и пегих лошадей построили за Высокими воротами южнее городских стен Лу. Столп из Младших два или три раза ходил туда переодетым посмотреть на них и, пожелав их впустить, уговорил князя Твердого прогуляться по большой дороге; они пошли и целый день смотрели, забросив дела правления.

Цзылу сказал:

– Учитель может удалиться.

Конфуций же ему ответил:

– Но если бы в предместье Лу преподнесли сановникам жертвенного мяса, то я бы еще мог остаться[167]167
  В данном случае имеется в виду жертвенный обряд, который знаменовал бы собой возврат к делам правления.


[Закрыть].

Столп из Младших все-таки принял танцовщиц удела Ци. Три дня не слушались дела правления, и сановникам в предместье не пожаловали жертвенного мяса. Конфуций сразу же ушел.

Когда остановился в Чуне на ночлег, Ши Цзи, который провожал его, сказал:

– Ведь Вы не виноваты.

Конфуций попросил:

– Можно я спою?

И спел:

 
Те женщины своими языками
Способны изгонять из дому;
А посещение тех женщин
Способно извести, убить;
Поэтому так весело на воле
Гуляю до скончания жизни.
 

Когда Ши Цзи вернулся, Столп его спросил:

– Что говорил Конфуций?

Ши Цзи ему все рассказал.

Столп тяжело вздохнул:

– Учитель порицал меня за танцовщиц.

Конфуций вслед за этим прибыл в Вэй и управлял там домом Янь Чжоцзоу, который приходился старшим братом жене Цзылу.

Князь Вэй Чудотворный спросил Конфуция:

– Какое жалованье Вы получали в Лу?

– Получал хлебами шесть десятков тысяч, – был ответ.