Текст книги "Война роз. Воронья шпора"

14

Дерри Брюер впервые в своей жизни, насколько он мог это помнить, ощутил желание дать архиепископу в зубы. Он уже чувствовал, как шевелятся и напрягаются мышцы его рук и груди. Сначала короткий прямой удар левой, а потом трость в сторону – и крюк правой. Однако Джордж Невилл был не из белого духовенства. Крепкий и раздражительный, он был возмущен не меньше самого Дерри, и начальник тайной службы прекрасно понимал, что если он позволит себе рукоприкладство, то через считаные мгновения они будут кататься по полу, как два школяра, и разбивать в кровь друг другу носы и уши. Однако самое обидное заключалось в том, что он был уже слишком стар для подобных занятий.

– Ваша милость, – попробовал он снова с преувеличенным терпением в голосе. – Мое положение позволяет мне вынести более авторитетное суждение по этому поводу. Король Генрих слишком слаб, чтобы сделать то, на чем вы настаиваете. Если б это было не так, я самолично надел бы на него лучший плащ и приказал бы выстелить улицы тростником, как вы того просите. Но он не способен на это. Он не поймет, чего вы от него хотите. Он может упасть. Он может разрыдаться… Вы меня понимаете? Негоже, чтобы его увидели слабым!

– Где Бофорт, где герцог Сомерсет? Я устал от вашей несговорчивости, – отозвался архиепископ. – Пошлите человека за Сомерсетом… Он походатайствует за меня.

– Милорда Сомерсета нет в Лондоне, ваша милость, – уже второй раз проговорил Дерри с преднамеренно ледяной ноткой в голосе. Он не стал упоминать о том, что со дня на день ожидает прибытия Маргарет и ее сына Эдуарда Ланкастера и что Сомерсет отправился на побережье для того, чтобы сопровождать их. Это известие, наверное, являлось самой тщательно хранимой тайной во всей стране.

Отсутствие объяснения придало лицу архиепископа Невилла оттенок еще более густого кларета.

– Мой брат Уорик доверяет вам, мастер Брюер. Только по этой причине я еще не призвал стражу, чтобы она убрала вас с моего пути. Я являюсь князем Церкви, сэр! И я пришел к вам с предупреждением о суровой опасности, грозящей всем нам в наше военное время, – и что же я нахожу… лакея, не пускающего меня к королю, будто я нищий и явился за подаянием? Так что позвольте мне, сэр, сказать вам это! Согласно моему взвешенному мнению, сам Лондон находится в опасности, а с ним и король Генрих. Люди должны увидеть его, мастер Брюер! Это вы понимаете? Народ в Лондоне ничего не знает о великих событиях, происходящих сейчас… совсем ничего. До лондонцев доносятся только тревожные слухи о вторжениях, о флотах, замеченных у берегов… Жив ли король? Возвратился ли Йорк? Идет ли сейчас Маргарита Анжуйская с войском на не признавший ее город, чтобы сжечь его дотла? Только сегодня утром, мастер Брюер, я слышал дюжину вариантов, в которых не было ни капли истины. Мне нужно показать Генриха его народу, чтобы успокоить людей – и да, чтобы показать им, за кого они воюют. Король – это символ, Брюер, это не простой человек.

– Ваша милость, король Генрих… ушел в себя. И пока вы не увидите его…

Дерри умолк, взвешивая свои слова. Глава тайной службы не занимал официального поста хранителя королевской двери, однако он настолько давно являлся доверенным лицом короля, что в итоге стал определять, кому давать аудиенцию, а кому – нет. Архиепископ Йорк, вполне возможно, обладал полным правом обратиться к личной охране правителя, однако Дерри вполне обоснованно полагал, что знает заранее, выполнят они его приказ или нет. Он нимало не сомневался в том, что может выставить архиепископа за дверь. Впрочем, это решение, безусловно, ударит по нему самому либо по Маргарет и ее сыну, когда они сойдут с корабля и возвратятся домой. Нельзя не считаться с Церковью. Проще всего предоставить этому священнику Невиллу то, чего он добивался, и пусть увидит сам, что напрасно потратил время на поездку в город.

С обезоруживающей собеседника сменой настроения Брюер поклонился ему:

– Ваша милость, возможно, я действительно вышел за рамки собственных полномочий. Если вы последуете за мной, я проведу вас к королю.

Архиепископ Невилл не стал тратить время на дальнейшее разговоры и последовал за Дерри, постукивая палкой, по коридору в личные королевские апартаменты. Сам Брюер назвал сегодняшний пароль своим людям, которые не пропустили бы даже его самого, если б он перепутал нужное слово. Начальник тайной службы короля вступил в приемную палату, у стен которой стояли навытяжку четыре молодца.

– Вольно, вольно, джентльмены, – непринужденно проговорил Дерри, проходя мимо них. Те, как всегда, не обратили на его слова никакого внимания.

Миновав парадные залы, они подошли к последней, небольшой дверке, которую охранял старик, способный остановить вооруженное вторжение не более, чем какое-нибудь дитя.

– Старина Сесил охраняет эту дверь уже сорок лет, – проговорил Дерри.

– Сорок два года, Брюер, – поправил его старик, неприязненно посмотрев на начальника тайной службы. Он явно не испытывал никакой симпатии к главному королевскому шпиону.

Дерри вздохнул:

– Важный пост, между прочим. Во всем королевстве не найдется более надежно хранимой двери.

– Подождите здесь, – хмыкнул Сесил. Постучав, он вошел внутрь, и Дерри немедленно последовал за ним, вызвав нескрываемое возмущение хранителя двери.

Глава шпионов воздел к небу обе руки:

– Мы уже обсуждали эту тему, мастер Фосден. Король нездоров. И если я буду дожидаться его приглашения, то проведу здесь всю ночь – и где тогда окажется королевство?

– В лучшем положении, – отрезал старик, после чего, склонив голову перед архиепископом Невиллем, тихо пробормотал: – Ваша милость… – и вышел, плотно закрыв за собой дверь.

– Вздорный старый мерзавец, – не отходя от дубовой створки, проговорил Дерри – так, чтобы было слышно и снаружи. – Надо бы урезать ему жалованье.

Архиепископ Невилл уже пересекал комнату, направляясь к лежавшему в постели Генриху, длинные волосы которого темным облачком рассыпались по подушке. Кожа короля оставалась бледной, лишенной трупной желтизны, но хотя глаза его были открыты, в них не было заметно живой искорки.

Подойдя к королю, архиепископ опустился на одно колено и прикоснулся рукой к лежавшему на постели покрывалу, хотя Генрих даже не попытался ответить ему рукопожатием.

– Я – Джордж Невилл, Ваше Величество, архиепископ Йорка. Каждый день я возношу Богу молитву о вашем здоровье, – негромко произнес священнослужитель, склонив голову. – Я молю Бога, чтобы вы поправились, вышли на улицу и позволили жителям Лондона увидеть вас. Боюсь, что в противном случае в своем детском невежестве они переметнутся к Йорку. Они – простые люди, Ваше Величество.

Генри сел в постели, прислушиваясь, собрал волосы на затылке в длинный хвост, а потом позволил им снова рассыпаться по плечам. Последние несколько месяцев он питался много лучше, чем во время заточения в Тауэре, однако все равно оставался на удивление тощим, похожим на смерть, какой ее изображают на надгробиях и в склепах. Кости его проступали под рубашкой, и Дерри заметил, как надежда неспешно оставляет архиепископа.

– Если вы так говорите, ваша милость, я должен встать, – вдруг пробормотал король Генрих. – Я служу Богу и своему народу. Я встану, если должен это сделать.

Брюер кашлянул.

– Его Величество обычно соглашается, когда к нему приходят честные люди и говорят ему, что просят его подписать документ, поставить свою печать или наделить их чем-то чрезвычайно важным и безотлагательно необходимым. Однако будет жестоко пользоваться его добротой, ваша милость.

Архиепископ Невилл посмотрел на короля, потом на Дерри, потом снова на короля, и наконец, взгляд его окончательно остановился на хрупкой фигурке, сидевшей в постели и наблюдавшей за ним. Он тоже ощущал отсутствие в Генри желания и воли, поскольку слова его были обращены к Дерри в той же мере, что и к монарху:

– Тем не менее я не могу не просить. Мы стоим на перепутье дорог, Ваше Величество. Йорк возвратился в Англию… и он сломает все стены и опрокинет все башни, если его не остановить. Народ, лондонцы в страхе – и у них есть все основания бояться! Но если они увидят на своих улицах короля Генриха и знамена Ланкастеров над его головой, то поймут, что сердце города еще бьется.

Заметив, что Генрих закивал, Брюер скривился. Король же в этот момент посмотрел через всю комнату прямо на него и промолвил:

– Дерри, мне хотелось бы сделать это.

Начальник тайной службы обнаружил, что тяжело дышит. Удивленный собственным горем, он кивнул, слишком поздно овладев собой:

– Тогда, значит, так и будет, Ваше Величество. Я сам пойду рядом с вами.

Взгляд, который он вонзил в архиепископа, был полон такой холодной ярости, что тот дрогнул.

* * *

С высоты северной башни Уорик с растущим неверием увидел, как человек в королевской ливрее отъехал от армии Йорка с большой, длиной с руку, трубой. Потом он посмотрел на стены, отходившие от башни по обеим сторонам. Внизу его ожидал собственный герольд, готовый передать тот ответ, который граф захочет дать.

Скрежет металла по камню оповестил Ричарда о появлении на кровле башни герцога Эксетера. Уорик кивнул соратнику, хотя, по правде сказать, предпочел бы остаться в одиночестве в подобный момент. К несчастью, Генри Холланда нельзя было назвать великим мыслителем, и в тот самый момент, когда графу был необходим отменный тактик, рядом с ним у бойниц появился Эксетер, близорукий бульдог. Нижняя челюсть герцога и впрямь выступала дальше верхней, придавая своему хозяину свирепый вид, дополнявшийся сеткой лопнувших вен на щеках, приобретенной в результате многолетнего пьянства.

Футах в шестидесяти под ними, у подножия стены, герольд Йорка протрубил со всей громкостью и знанием дела, доступным лишь истинным мастерам своей профессии.

Уорик вздохнул и поскреб пальцами голову.

– …личный вызов от имени Его Величества, короля Эдуарда Йорка, в ответ на несправедливости и оскорбления, нанесенные его королевской персоне и его роду.

Перечень обвинений оказался достаточно кратким, и Ричард отметил, что герольд несколько раз упомянул королевские титулы, забыв о том, что Эдуард утратил свою корону. Очевидно, дом Йорков хотел сделать вид, что этого не случилось.

– Наглый ублюдок, – пробормотал уставившийся вниз Эксетер.

Уорик едва не отослал его прочь. Не то чтобы он не нуждался в совете, но ему предстояло сделать выбор, сотрясавший его душу до самого основания. И все же он не намеревался выслушивать подобный совет из уст герцога.

– У нас с де Вером на двоих шесть тысяч солдат, находящихся на востоке в нескольких милях от города, – продолжил Эксетер. – Насколько я слышал, ваш брат Монтегю скоро подойдет к нам. На западе стоял Кларенс, хотя теперь о нем можно забыть.

– Я прекрасно знаю, где расположены наши люди и сколько их, милорд, – пожалуй, излишне резким тоном проговорил граф. Его соратник заметил эту колкость и, еще сильнее, если это было для него возможно, побагровев, склонился вперед и, тыкая в воздух пальцем, стал задавать вопросы:

– Вы выставите своего бойца? Или хотите выйти лично, Невилл?

Уорик подавил приступ неприязни. Основную часть прошедшего двадцатилетия он сражался на обеих сторонах жестокой гражданской войны, и ему неизбежным образом приходилось общаться с теми, кого он встречал в качестве врагов на поле боя. Некоторых, например Сомерсета, он уважал. В отличие от Генри Холланда, герцога Эксетерского, этот человек вел себя как тиран с теми, кто попадал в его власть, – и как лизоблюд по отношению к тем, кого ставил выше себя. Людей, подобных Уорику, он относил к какому-то непонятному среднему рангу. Ричард располагал большей властью, имел больше земли, денег и опыта, чем Эксетер, однако титул позволял герцогу приказывать графу. Холланд слишком внимательно относился к подобным тонкостям, в то время как Уорик успел повидать столько всяких разностей, что нечасто вспоминал о всяких рангах, кроме тех случаев, когда ему досаждал этот краснолицый дурак.

– Только после вас, милорд, если угодно, – проговорил граф, указывая на герольда. – Я на пару лет старше вас, а вы, вижу, не рветесь сойтись с ним. Эдуард сейчас находится в самом расцвете сил; не думаю, что во всем моем войске может найтись человек, способный выйти под моим гербом на это поле и победить его. А я не готов расстаться с жизнью только для того, чтобы Йорк мог включить новую красочную подробность в свое жизнеописание. Однако, милорд, я уверен в том, что вас внизу ждут совершенно неотложные дела. Вы должны приготовить своих капитанов у главных северных ворот.

– Кое-кто сочтет вас трусом, Невилл, если вы не ответите на вызов.

– Болтовня дураков меня не волнует, Холланд! – резко бросил Уорик. Он отвернулся, однако копившийся в его душе гнев искал выход, обращаясь скорее на Эксетера, чем на вызывающего его на поединок врага. Впрочем, какая глупость – спорить с собственным подчиненным в такой напряженный момент!

– У вас в городе находятся десять тысяч человек, – упрямо продолжал свою линию герцог, – и почти столько же стоят в нескольких милях к югу отсюда у замка Уорик. Вы послали за ними гонцов? На востоке от нас расположился де Вер, граф Оксфорд, и наши шесть тысяч, готовые ударить во фланг ублюдкам. Так созывайте их, Невилл! Спускайте свою свору!

– Я пришлю вам свои приказы, когда буду готов к этому, милорд, – невозмутимым тоном проговорил Ричард. – Но только после того, как вы вернетесь на вверенное вам место у северных ворот. Полагаю, что командование этим войском принадлежит мне, а не вам. Войском, которое я собрал, которому платил и которое кормил всю зиму, в то время как вы собрали несколько тысяч своих солдат – и что сделали с ними? Вернули себе поместья, которые утратили, когда Эдуард воцарился на троне. Вы обобрали собственную жену, у которой еще оставалось кое-какие интересные для вас владения, и уладили дюжину старинных ссор и обид убийствами и пытками, где это было возможно. Не сомневаюсь в том, что итоги удовлетворили вас, Холланд. И мне чрезвычайно хотелось бы последовать вашему примеру, вместо того чтобы брать займы в каждом монастыре и у каждого банкира для того, чтобы поддержать короля!

Голос графа постепенно становился все громче и жестче, и он подступал к Эксетеру, едва ли не угрожая:

– Вы понимаете меня, Холланд? Вы увидели возможность мстить, ненавидеть и убивать. Я же увидел свой шанс в примирении.

– O да, вы восхитительный человек, Невилл, – насмешливым тоном проговорил Генри. – Только много ли толку от этой вашей доброты? Эта руина, которая сейчас занимает Вестминстер, не способна отблагодарить вас.

– Вернитесь лучше к своим людям, милорд, – промолвил Уорик, пытаясь справиться с уже душившим его гневом. – Я сам решу, делать ли мне вылазку или отсиживаться за стеной.

– Вас назовут трусом, если вы не ответите на вызов Йорка, – выпалил Генри Холланд.

– Трусом? – вспыхнул яростью Ричард, дав волю своему норову. – Я сражался при Таутоне, щенок! Я был рядом с Эдуардом, пешим… я убивал людей, стоя по колено в снегу – забрызганный кровью, видя, как по обе стороны от меня падают друзья. И я сражался, хотя действительно уже валился с ног от усталости, пока не опустилась тьма. Но мы и тогда сражались! И когда Норфолк ударил во фланг, какие начались крики, сколько было смертей!.. – Он постучал по своему лбу закованными в железо пальцами, оставив на коже отметины. – Все это до сих пор буквально стоит перед моими глазами! Ах да, что вы вообще знаете…

Пока Уорик, брызгая мелкими капельками слюны на собеседника, изливал свое раздражение, Эксетер несколько побледнел.

– Я знаю это, потому что стоял на другой стороне, – проговорил он негромко. – Знаю, потому что в тот день вы с Йорком убили множество моих друзей и последователей. И мои утраты были ничуть не легче ваших. Знаю это еще и потому, что тот человек, за которым вы следовали в тот день, лишил меня моих поместий, домов, крестьян и слуг. И я знаю, что сейчас Йорк стоит у наших стен с войском, в два раза меньшим нашего… И тем не менее он бросает вызов, в то время как вы отсиживаетесь за стенами. Скажу честно: мне это не нравится.

– Ступайте к своим людям и ждите моего приказа, – еще раз проговорил Уорик.

Генри Холланд пристально посмотрел на него и прикусил губу, не зная, что делать. Ричард ожидал, понимая, что последним аргументом для него в этом споре может стать собственный меч. И пожалуй, он даже обрадовался этой перспективе. Однако в итоге Эксетер насмешливо фыркнул и, не говоря лишнего слова, повернулся к лестнице.

Уорик медленно вздохнул. Услышав топот ног спускавшегося герцога, он вновь повернулся к войску Плантагенетов – Эдуарда, Ричарда и Джорджа Йорков. И вновь ощутил боль. Чтобы победить, он должен был погубить троих мальчишек, из которых сделал мужчин. Граф понимал, что теперь они будут держаться друг за друга – так, как держался он сам за своих братьев. Уорик покачал головой. Ему было уже сорок два года, и шестнадцать из них он отдал войне. Он грешил и терял друзей. Он утратил собственного отца. Он видел отвагу перед лицом смерти, знал горечь изгнания и убийства и радость великой победы. И все это оставило на нем такой отпечаток, которого нельзя было смыть или стереть. Собственных сыновей у него не было, и под дуновением весеннего ветерка он зашелся лающим смехом, впрочем, более похожим на сдерживаемые рыдания.

* * *

Дерри прикусил губу, когда король сделал первый шаг по широкой дороге. Для своей прогулки по городу Генрих выбрал простую золотую корону, хотя стоимость пошедшего на ее изготовление отливавшего масляным блеском желтого металла превышала цену любого предмета, доступного вниманию городских толп. Монарх был одет в коричневую шерстяную рубаху, хузы и плащ. Генрих очевидным образом понимал, чего от него хотят, хотя взгляд его оставался тусклым. И когда Дерри спросил его, готов ли он начинать, король согласно кивнул.

Ему приготовили широкую и прямую дорогу, и выставленная по ее сторонам стража присматривала за тем, чтобы тростник не растащили по дюжине таверн. Лондонский люд искренне любил делать приобретения подобным образом, так что следить за всей дорогой приходилось уже после рассвета. Проложенная для короля тропа тянулась вдоль Кэннон-стрит к собору Святого Павла мимо Лондонского камня[34]34
  Лондонский камень представляет собой блок известняка размером 53×43×30 см, являясь обломком более крупного объекта, возможно, с римских времен находившегося на южной стороне Кэннон-стрит. В настоящее время считается, что он представлял собой объект поклонения или имел оккультное назначение.


[Закрыть], по которому мятежник Джек Кэд старательно лупил сталью много лет назад. Генриху надлежало пройти по центру города чуть меньше мили, напомнил себе Брюер. Прогулка не займет много времени даже на посильной королю черепашьей скорости.

Где-то далеко впереди барабанщики рассыпали свою дробь, задавая маршевый ритм, куда более неторопливый, чем положено на поле боя. Запели трубы, и Дерри напомнил себе, что голос их предназначен не только для того, чтобы разжигать пыл в душе готовящихся броситься в атаку, но и для того, чтобы заглушать вопли раненых и панические вопли собирающихся удариться в бегство.

В конце проложенного маршрута архиепископ Невилл поставил карету, готовую забрать короля в том случае, если тот упадет от усталости. Князь Церкви проигнорировал настоящий поток возражений, лившийся из уст Дерри, полностью полагаясь на высказанное королем Генрихом желание. Брюер же не испытывал уверенности в том, что монарх действительно понял, чего от него хотят. Впрочем, как знать… Король получил задание, ему сказали, что он может кое-что сделать, чтобы спасти собственный трон. Генрих ухватился за эту простую идею, и его не удалось переубедить.

Шагавший позади короля Дерри Брюер поглядывал на два ряда лондонцев, собравшихся на рассвете, чтобы посмотреть на проходящего мимо короля, и подумал о том, многие ли из них помнят, как Генрих проходил здесь, будучи пленником Йорков. Это были неприятные воспоминания, но монарх теперь только улыбался махавшим и кричавшим ему людям.

К Дерри подошел архиепископ Невилл, раскрасневшийся и взволнованный. Как ему и следовало бы, рассудил глава тайной службы. Если король упадет, вся вина падет на этого человека; уж он-то постарается, чтобы так получилось.

Перед ними и позади них шествовала сотня латников и рыцарей. Они были облачены в полированные доспехи и несли большие королевские знамена, колыхавшиеся под ветром, словно корабельные паруса. Посмотрев вперед, Дерри решил, что у него нет никаких оснований для надежды. Трудно было представить, что Генрих не споткнется, не упадет в обморок или не испугается.

Он заморгал, сдаваясь собственным тревогам, опасаясь предстоящей им половины часа.

– Дерри, возьми меня за руку, хорошо? – внезапно произнес король, посмотрев на шпиона чистыми детскими глазами. – Ноги не слушаются меня. Архиепископ Невилл! Ступайте вперед. Я буду следовать за вами.

Опираясь на палку, Брюер прибавил шагу и свободной рукой взял монарха под руку, помогая ему устоять. Ощутив на лбу легкую испарину, он подумал, не дать ли сигнал барабанщикам, чтобы те еще больше замедлили шествие. Впрочем, если не считать приветственных возгласов, оно и так больше всего наводило на мысли о похоронах. Однако Генрих почувствовал себя увереннее, и Дерри отбросил эту мысль.

Шум толпы возвысился до такой степени, что он уже не мог рассчитывать на то, что его приказы услышат. Лондонцы, занимавшие обе стороны улицы, не теряли энтузиазма. Они вытягивали шеи и подпрыгивали, чтобы увидеть Генри Ланкастера, Генриха Простого. Утверждавшие, что правитель скончался несколько лет назад, надувались от злобы; прочие восторженно вопили и улюлюкали, воздавая должное мгновению, позволившему им увидеть короля, к тому же еще и святого.

Джаспер Тюдор стоял в первом ряду на нанятой им за фартинг[35]35
  Фартинг – название английской монеты в 1/4 пенни.


[Закрыть] скамье. Рядом с ним стоял племянник Генри, и оба они смотрели в дальний конец дороги, где собирались серебряные рыцари и реяли знамена. Мальчик без особого энтузиазма жевал пирожок, находя его хлебную часть более вкусной, чем сомнительной свежести начинку. Джаспер все старался убедить себя в том, что сын его брата получает удовольствие от происходящего, хотя по лицу его об этом, как всегда, было сложно судить.

Наконец, король Генрих приблизился к ним, и Генри Тюдор вместе с дядей влил свой голос в общий хор приветствий. Джасперу показалось, что взгляд Дерри Брюера коснулся его и задержался на нем. Человек этот замечал абсолютно все, и поэтому старший Тюдор склонил голову в знак приветствия, провожая взглядом набольшую группу, представлявшую собой самое сердце процессии.

Джаспер был уже готов вернуться к своим делам, однако племянник потянул его за рукав, и они остались на месте – созерцать шествие рыцарей, проходивших мимо без шлемов, улыбаясь толпе и собственным собратьям, располагавшимся вдоль дороги. Обстановка, при всей ее суете и шуме, наводила на мысли о сельской ярмарке или базарном дне, однако пожилой Тюдор успел заметить, насколько хрупким и слабым выглядел король Генрих, и как раз, хмурясь, обдумывал эту тему, когда племянник, удовлетворив свое любопытство, повернулся к нему.

– И мне тоже надо ехать? – жалобным голосом вопросил он. Джаспер уже дюжину раз говорил мальчику о том, что им придется уехать из Лондона, и необходимость нового возвращения не доставила ему удовольствия.

– Да, Гарри. Я уже говорил тебе, – ответил он. – Однако до этого нам нужно повидать еще одного человека, который хотел увидеть тебя.

Они направились на восток вдоль дороги, обходя местных жителей, уже собиравших тростник, верхний слой которого оставался достаточно чистым для того, чтобы его можно было использовать или продать. Джаспер жестом отмахнулся от женщины с полными бадейками в обеих руках, и та перешла к следующему благородному джентльмену, который вполне мог приобрести за пенни чистый тростник для своей кухни. Дорога впереди быстро очистилась, и Тюдоры направились к Тауэру и к реке.

– Мне не следовало так затягивать это решение, – негромко проговорил Джаспер. – Нам надо было уезжать во Францию сразу, как только мы услышали о высадке Йорка.

– Бежать, дядя, – пробормотал Генри.

Его родственник поджал губы.

– Зови это как хочешь, мой мальчик. Свое время на поле боя я уже отстоял, а ты еще слишком молод для этого. И потом, ты сын моего брата, мой подопечный, и я за тебя отвечаю. Я не сумел защитить твоего отца, Гарри, и потому буду охранять тебя – до тех пор, пока опасность не будет больше угрожать нам.

Джаспер заметил, что племянник прихватил верхнюю губу нижней, и на лице мальчика появилось то решительное выражение, с которым он успел в достаточной мере познакомить своего дядю за проведенные в Лондоне месяцы.

– Видишь ли, сынок, если Уорика ждет успех, мы будем на том берегу Канала, когда новости прилетят во Францию, – стал объяснять старший Тюдор. – Король Луи будет в восторге, и мы сразу же вернемся в Англию. Я получу назад мой Пембрук, а ты унаследуешь отцовские поместья и станешь графом Ричмондом.

– A что будет, если победит король Эдуард? – Генри, как всегда, вникал во все подробности.

Джаспер вздохнул:

– Тогда мы не вернемся сюда, а Генри Ланкастер погибнет. Сомневаюсь я в том, что, вернувшись на трон, Эдуард Йорк сохранит жизнь только что прошедшему мимо нас несчастному старому королю. И потом, Гарри, не надо звать Эдуарда королем. Он принадлежит к младшей ветви династии и никогда не имел прав на корону, кроме как права собственной силы и вызываемого ею страха.

– Который неплохо послужил ему, – пробормотал Генри.

– А это означает, что при его правлении не было ни одного мирного года, что он все время с кем-то воевал! – взволновался вдруг Джаспер. – Я такого не помню, мой мальчик! Помню другое: мятежников на этой самой улице, пушечную стрельбу и «греческий огонь»… сражения за каждый дом. Видел я, и как люди умирали здесь на шипах…

Не желая продолжать, он покачал головой, хотя племянник посмотрел на него с большим интересом. Однако, убедившись в том, что продолжения не последует, погас и вновь углубился в себя, следуя за Джаспером к реке.

– Гарри, ты мой племянник, и тебе придется слушаться меня. Я лучше знаю, когда нам безопаснее будет вернуться. Быть может, это случится уже через месяц, летом… Подумай об этом, парень! Ты хотел увидеть короля Генриха, и я задержал свой корабль, чтобы ты мог увидеть шествие. А теперь нас ждет еще одна особа, которую я рассчитывал увидеть… А, вот и она, милая женщина!

Джаспер помахал рукой невысокой даме, ожидавшей их на берегу Темзы. Когда они поравнялись с ней и старший Тюдор поприветствовал эту женщину и поцеловал ее руку, Генри с искренним недоумением посмотрел на своего дядю.

– Леди Маргарет, перед вами Генри Тюдор, ваш сын, – проговорил Джаспер.

Глаза подростка округлились, и он уставился на эту леди, тоже взиравшую на него завороженным взглядом, впитывая в себя каждое его движение.

– Привет, мой мальчик, – застенчиво улыбнулась она. – Надеюсь, что твой дядя Джаспер хорошо смотрит за тобой.

Генри словно прирос к земле, не имея возможности ни шевельнуться, ни сказать хоть слово. Рот его непроизвольно открылся, и Маргарет Бофорт ласковым движением прикрыла его рукой. Она впервые притронулась к своему сыну с тех пор, как оставила его в замке Пембрук четырнадцать лет тому назад. Он ощутил это прикосновение как ожог, как раскаленное железо, навсегда оставившее на нем свою отметину.

– Теперь я знаю, где искать поместье твоего дяди в Бретани. И буду писать тебе так часто, как только смогу, – если, конечно, ты хочешь этого, – сказала женщина.

– Хочу, – слабым, как эхо, голосом откликнулся ее сын и снова посмотрел на своего дядю, пытаясь поверить, не пал ли он жертвой какой-то шутки. – С вами все… хорошо? – спросил он затем. – У вас есть все необходимое?

По какой-то причине этот вопрос рассмешил его мать, и глаза ее превратились в обращенные к Генри веселые щелочки. Она тяжело вздохнула, тем не менее сохраняя прежнюю радость.

– Со мной всё в порядке, мой дорогой. Сейчас я служу камеристкой при дворе, приглядываю за дочерью милорда Уорика, леди Анной. Так лучше, чем ничего не делать, а кроме того… мне интересно находиться рядом с пульсирующим центром событий. А ты хорошо сложен, Генри, совсем как твой отец. Твой дядя сказал мне, что ты умный и спокойный молодой человек и что не любишь бахвалиться, подобно многим другим мальчишкам.

– Я… я должен остаться с вами? – спросил юноша.

Его мать отрицательно качнула головой:

– Нет. Мы с твоим дядей обсуждали эту тему и решили, что Лондон слишком опасен для тебя – во всяком случае, сейчас. Посмотрим, как сложатся события. Если верх одержит милорд Уорик, быть может, вы вернетесь еще до конца года. Не возражаешь?

– Да, матушка, не возражаю, – ответил младший Тюдор.

Глаза его наполнились слезами, и он смахнул их кулаком, несколько смущаясь присутствием своего дяди. Маргарет Бофорт дружески похлопала сына по руке:

– Будь мужественным, Генри. Придут к нам и лучшие времена, я обещаю это тебе. А теперь ступайте. Я смогла выделить на нашу встречу немного времени, и теперь оно кончилось. Ступай со своим дядей. Молись каждый день и борись с искушениями. Ступайте с Богом.

Спускаясь к лодке, Генри не раз споткнулся, потому что все время оглядывался на эту незнакомую ему даму. Он едва заметил, как Джаспер занял место возле него на скамейке.

Увидев, что они уселись, маленькая женская фигурка повернулась и, не оглядываясь, отправилась прочь.

– Замечательная женщина… твоя мать, – проговорил старший Тюдор с легкой печалью. – Если б ее встретил я, а не твой отец, наша жизнь пошла бы по совершенно другому руслу… А теперь гребите, ребята.

Шестеро гребцов навалились на весла и вывели лодку на самую середину реки, направляясь к ее устью, где их ожидал Пембрук.

Генри Тюдор оглянулся назад и посмотрел на город, который успел полюбить, великолепный и ошеломляющий при всей своей суете, шуме, красочности, запахах и сюрпризах. Он встретил в Лондоне всего лишь одно Рождество, прожил в нем одну-единственную весну, однако время это даровало ему больше событий и опыта, чем полдюжины лет, проведенных в Пембруке.

И зная теперь, какой захватывающе интересной бывает жизнь в огромном городе, мальчик безмолвно сказал себе, что вернется сюда. Вернется после того, как познакомился с женщиной, чьи руки грезились ему во всех хворях и лихорадках, когда он мог положиться только на себя самого. Однако он даже не подумал открыть свои мысли дяде, предпочитая, чтобы они оставались скрытыми там, где никто не мог уязвить его. И когда взгляд Джаспера снова обратился к нему, Генри вежливо кивнул, не прерывая течения собственных мыслей.