Текст книги "Война роз. Воронья шпора"

17

Когда снаружи раздался топот вооруженных людей, Элизабет бросило в ужас. Месяц за месяцем она переживала этот кошмар, белой искрой вспыхивавший в ее груди всякий раз, когда к убежищу приходил священник или бакалейщик. Всякий раз, услышав незнакомый голос или тонкий звон колокольчика, она ощущала прилив черного страха, подсказывавшего ей, что это Ланкастер или какой-нибудь из его лордов явился в аббатство, чтобы убить ее вместе с детьми. Ей снилась пролитая на пол черная кровь.

И теперь, в самом деле услышав лязг железной брони и тяжелую поступь рыцарей, она вскочила, ощущая, как колотится в ребра ее сердце. В крошечных кельях убежища постоянно присутствовали один или два монаха. За месяцы заточения королева успела познакомиться со всеми ними.

Она узнала голос брата Павла – он что-то сказал, и сразу после этого раздался вопль и звук падения тела, заставившие ее нащупать в темноте ночной халат и подпоясаться.

Элизабет спала в одиночестве. Она сразу услышала, как кормилица Дженни завозилась в соседней комнате. Мать королевы, Жакетта, уже была на ногах и тут же появилась в комнате, вся взлохмаченная ото сна.

Не говоря ни слова, дочь показала ей прихваченный со стола длинный нож. Жакетта метнулась в свою комнату и вернулась уже с кочергой в руке. Обе женщины вышли на верхнюю площадку деревянной лестницы и зашикали на Дженни, когда та тоже появилась в коридоре. Они собственными руками затолкали ее назад.

Из дальней двери в коридоре донесся плач одной из девочек. Голос ребенка, вне сомнения, разбудит приглядывающую за ними старую леди, которая между тем совсем оглохла и своим голосом может перебудить весь дом. Прикусив в страхе губу, Элизабет подобралась к верхней ступеньке и осторожно посмотрела вниз – в крошечную прихожую.

Брат Павел лежал у стены – лишившись сознания или мертвый, точно сказать было невозможно. Королева затаила дыхание, а потом вдруг поняла, что знает мужчину, стоявшего к ней спиной. Наконец, Эдуард беззвучно повернулся к ней, хотя, конечно, на самом деле его движение не было бесшумным.

Муж Элизабет обратил взгляд наверх, на нее, смотревшую на него между балясин, просиял лицом и радостно воскликнул.

Королева, тоже следуя его примеру, радостно вскрикнула, хотя ей уже казалось, что она вот-вот потеряет сознание и кубарем скатится вниз по лестнице. Она пошатнулась, попыталась устоять и ощутила на талии руки поддержавшей ее матери, не позволившие ей упасть.

Эдуард, широко ступая, затопал вверх по лестнице, с гордостью разглядывая собственную супругу.

– Ну вот, разбудил тебя, – со смехом произнес он, и Элизабет лихорадочно уцепилась за свои опасения.

– Эдуард, я не знаю… так что, все закончилось? – спросила она. Однако, к ее смятению, ее король, этот рослый богатырь, по-прежнему улыбаясь, покачал головой:

– Нет, любимая. Пока это только первая часть. Тем не менее Лондон принадлежит мне, и я могу забрать вас отсюда. На сегодня нам хватит этого, правда? Ну и где же мой сын, Элизабет?

– Я назвала его Эдуардом, – ответила женщина. – Дженни! Принеси мне ребенка. Я окрестила его в аббатстве.

Явилась кормилица, триумфально поднимая запеленатого младенца. К ее чести, молодая женщина сперва посмотрела на Элизабет, взглядом спрашивая ее разрешения. Та кивнула, подавляя в себе печаль оттого, что муж, даже не обняв ее, хочет взять на руки сына.

Не обращая внимания на пробежавший по ее лицу отпечаток разочарования, Эдуард поднял мальчишку в воздух, с восторгом или даже с благоговением разглядывая морщинистую крохотную мордашку. Он никогда еще не видел своего сына.

– Света мне, девушка! – обратился Йорк к кормилице. – Принеси-ка сюда тот светильник, ладно? Больше света, чтобы я мог увидеть своего сына… Здравствуй, мой мальчик. Эдуард, принц Уэльский, будущий король Англии… Ей-богу, Элизабет, я так рад тому, что вижу его целым и здоровым! Генри Ланкастер возвратился в Тауэр, а я вернул себе жену и сына.

– И своих девочек, – напомнила королева. – Твоих трех дочерей.

– Ну конечно, любимая! Приведи их ко мне. Я потискаю этих девчонок и расскажу им о том, как скучал без них.

Эдуард уже заметил, что жена его постепенно раздражается. Он попытался сдержать свое собственное недовольство, однако эта женщина мешала ему это сделать – своим неподвижным лицом и округлившимися глазами. Он по опыту знал, что такое выражение предвещает ссору, и посмотрел на брата. Ричард, оставаясь у подножия лестницы, с мрачной миной созерцал счастливое воссоединение семьи.

Оба брата уже не могли вспомнить, когда спали в последний раз. Близился рассвет, и с точки зрения младшего Йорка, на сегодня с него было довольно насилия и раздоров. Он хотел спать.

– Ты переберешься ко мне на ту сторону, – сказал Эдуард жене. – Я выставил Генри из его покоев.

– Значит, ты в первую очередь направился к нему? Не подумав о том, что я, как узница, томлюсь в этом холодом доме?! – возмутилась Элизабет.

Выдержка вдруг оставила ее мужа – он слишком устал для того, чтобы объясняться с женой и льстить ей. Бросив на нее холодный взор, он передал младенца замершей около него кормилице.

– Я поступил так, как счел нужным, Элизабет! Боже мой, ну с какой стати ты… Нет, сегодня я слишком устал, чтобы спорить с тобой. Пусть ко мне приведут девочек, а потом мои люди переведут вас во дворец. Сегодня ты будешь спать в лучшей постели…

Король не сказал, что присоединится к ней, и его супруга только кивнула, ощущая в душе холодную ярость, рожденную не понятной ей самой причиной. Она целый век тосковала по нему. И вот он явился, снова стройный и молодой, только для того, чтобы повидать своего сына, словно все это время совсем не нуждался в ней. Она даже не подозревала, что он способен так глубоко ранить ее.

Три девчонки, вылетев из своей комнаты, облепили ноги отца, с обожанием глядя на него. Полные восторга слезы на юных личиках несколько приободрили Эдуарда. Тем не менее он зевнул – его уже мутило от усталости, и он готов был рухнуть на пол и уснуть, не сходя с места.

– Да, я тоже рад видеть вас… да-да, всех-всех, конечно! Какими хорошенькими вы стали! А теперь девочки, мне пора, я должен ненадолго оставить вас.

Две самые младшие принцессы тут же захлюпали носами при одном упоминании о том, что папа снова оставит их. Однако Эдуард строго посмотрел на выведшую девиц няню, так и застывшую с беззубой улыбкой, глядя на своих подопечных. Поймав на себе его взгляд, женщина немедленно избавилась от благостной улыбки и прибрала девочек к юбке.

– Пойдемте к себе, мои дорогие, – едва ли не прокудахтала она. Кормилица Дженни присела в реверансе и тоже отправилась собираться с маленьким принцем на руках.

Король неловко посмотрел на жену. Шум и суета, связанные с его появлением, уже улеглись. Возле двери внизу пошевелился брат Павел, мелькнув ярким синяком на месте лишившего его сознания удара.

Эдуард взглянул вниз без сожаления, когда тот поднялся на ноги.

– Благодарю тебя, – молвил Йорк, бросая вниз золотую монету.

Однако брат Павел в упор смотрел на него, и монета, промелькнув воздухе, упала на камень с глухим звоном.

Король утомленно вздохнул – ему было тяжело даже стоять.

– Я оставляю тебе дюжину стражников. Идите во дворец, когда дети будут готовы.

– Да, Эдуард. Я приду, – ответила Элизабет. – Я найду тебя в твоих покоях.

Ее муж спускался вниз куда более тяжелым шагом, чем поднимался вверх по лестнице. Ему пришлось пригнуть голову, чтобы пройти под низкой притолокой крепости, служившей Убежищем. Быть может, поэтому он задержался на пороге и, уже оставшись в одиночестве, снова шагнул обратно для того, чтобы опять подняться по лестнице и крепко обнять жену, уткнувшуюся носом в его плечо.

К собственному удивлению, Элизабет зарыдала, а он, улыбаясь, отодвинулся и поцеловал ее, а потом снял перчатку и открыл темную, в разводах грязи, ладонь – больше пригодную к смертоносному удару, чем к ласке. Однако женщина не отдернулась, когда он смахнул слезинку с ее щеки.

– Вот так, любимая, – проговорил король. – Я вернулся домой, и все опять хорошо, так?

– Если б тебе только не нужно было снова сражаться, Эдуард, – отозвалась Элизабет. Ее муж отвел глаза:

– Нужно. На какое-то время мне нужно превратиться в пылающую ветвь. А потом будет мир, обещаю тебе.

Заглянув в глаза Эдуарда, его супруга увидела в них жестокую решимость. И поежилась, вопреки себе самой… понимая, что вражда в его глазах направлена не против нее.

* * *

Эдуард очнулся от тяжелого сна, обнаружив, что, пока спал, вспотел так сильно, словно сражался или бежал целый час. Йорк знал, что лежит в той же самой кровати, в которой прошлым вечером находился Генрих, когда он разговаривал с ним. Он не помнил, как рухнул в нее, как сбросил половину доспеха, уснув в другой, врезавшейся в тело половине. Солнце либо еще вставало, либо уже закатывалось – спросонья он не мог понять этого. Судя по собственным ощущениям, король не удивился бы, если б оказалось, что он проспал целый день, однако усталость еще не оставила его. Он почесался и скривился от запаха собственного тела… Надо бы приказать наполнить ванну.

Услышав чью-то торопливую поступь, он поднял голову и мельком заметил тут же исчезнувшего из его поля зрения слугу. Застонав, Эдуард откинулся на спину. Может быть, он подхватил какую-нибудь болезнь?

Голова его была ясной, желудок – пустым. Еще в изгнании дав себе в присутствии брата клятву не прикасаться к плоду лозы, хмельному и ячменному зелью, пока не вернет свое королевство, он покамест не намеревался нарушать ее. Клятва эта, подобно волосам Самсона, сделалась его талисманом, и он не был готов преступить ее в то время, когда ему еще предстояла встреча с дышащими гневом Уориком, Монтегю, Оксфордом и Эксетером.

Эдуард сел при мысли о том, что теперь обладает и парламентом. Он может приказать освободить герцогов Норфолка и Саффолка. Каждый день укрепляет его положение и ослабляет позиции его врагов. За исключением одного фактора. Маргарита Анжуйская непременно высадится в Англии вместе со своим сыном. Похоже, что об их грядущем прибытии ведала вся страна, хотя никто из англичан не мог сказать, когда и в каком месте ее благородная ножка ступит на английскую почву. Эдуард понимал, что не может оставить без внимания мать и сына. Маргарет уже случалось выручать своего мужа.

Однако наличие у Уорика такого войска превращало ее высадку в опасный мятеж, способный охватить весь юг страны и даже разрушить стены Лондона…

Услышав шаги дворецкого, Эдуард приподнял голову. Тот опустился на одно колено в дальнем конце опочивальни и склонил голову.

– Ваше Величество, – проговорил он, – лорды Глостер и Кларенс имеют удовольствие ожидать вас в приемном зале.

– Точнее, имели удовольствие оказаться слишком нетерпеливыми, – поправил слугу из-за спины только что вошедший вместе с Джорджем Ричард. – Выбирай, как тебе лучше.

Дворецкий в смущении поднялся на ноги, но Эдуард движением руки отослал его прочь.

– Сейчас утро, вечер или следующее утро? – вялым тоном пробормотал он.

– Утро Страстной пятницы, братец, – сообщил герцог Глостер. – И мы с тобой расстались всего несколько часов назад. Значит, ты все-таки заснул? Надеюсь, ты сумел немного отдохнуть и восстановить собственные силы, потому что у меня есть новости для тебя.

– Я вот-вот умру от голода, и не сомневаюсь в этом, – заявил Эдуард, зевнув. – Рассказывают, что в этом дворце есть кухня. Распорядитесь, чтобы мне прислали оттуда что-нибудь съедобное, пока я еще не превратился в тень.

Он улыбнулся братьям, а потом встал и протянулся, словно мастиф, заодно стащив с себя одно из оплечий, с которым не совладал ночью.

– Вот эта штуковина портила мне весь сон. Мне снилось, что меня ударили в плечо копьем.

Ричард покачал головой:

– Нельзя говорить подобные вещи, брат. Тем более сегодня, в тот день, когда Христос принял свою рану от копья… Значит, мне придется подождать, пока ты оденешься и поешь?

Эдуард вздохнул:

– Нет… Ладно, рассказывай. Неужели король Генрих умер сегодня ночью?

Глостер вопросительно поднял бровь, и король усмехнулся:

– Что еще могло заставить тебя ворваться ко мне в подобной спешке? – Он по очереди посмотрел на братьев. – Ну, так что?

– Армию Уорика видели, Эдуард, на пути на юг. Они придут в Лондон к концу завтрашнего дня, – сказал Ричард.

Старший из братьев на мгновение опустил взгляд и задумался.

– Похоже, он не очень торопится. А не затем ли он задержался, чтобы взять стенобитные орудия? Наверное, так. Мой старый друг, как вы, кажется, помните, любит длинные пушки. Он всегда больше доверял им, чем людям, находящимся у него под началом. Значит, он рассчитывает, что я спрячусь за стенами этого прекрасного города…

Он вновь посмотрел на своих братьев чистыми глазами и с широкой улыбкой.

Ричард усмехнулся, увидев перед собой мужчину, которым за полгода сделался его старший брат из прежнего бледного пудинга.

– И ты не станешь прятаться за ними, – предположил самый младший из Йорков.

– Нет, брат мой. Не стану. Я выйду навстречу им. И ты будешь командовать моим правым крылом, моим авангардом. Я возьму на себя центр, а ты, Джордж… – монарх посмотрел на брата в упор. – Если хочешь, прими на себя командование моим левым крылом. Это честь, Джордж. Ты готов к ней?

– Сколько там у тебя, говоришь, десять тысяч? – слабым голосом проговорил Джордж Кларенс, и Эдуард заметил бисеринки пота, проступившие на его лбу. Он был готов пожалеть этого парня, однако терпение в отношении этого малодушного человека еще не вернулось к нему. Эдуард переживал его измену тяжелее, больнее, острее и глубже, чем измену Уорика.

– Не беспокойся, Джордж, перед уходом я еще успею наскрести в Лондоне горстку бравых парней! – пообещал король младшему брату. – А потом я должен еще раз короноваться в соборе Святого Павла, дабы это увидел весь народ. Так что ты получишь отличных ребят под свою руку.

Герцог Кларенс судорожно сглотнул и поднес ко лбу дрожащую руку, чтобы перекреститься. Он видел, что оба брата находятся в каком-то буйном безумии, и уже не сомневался в том, что оно погубит их всех.

– Эдуард, я же сказал тебе: у Уорика в два или три раза больше людей, чем у тебя. И точное число их известно только самому Уорику и его казначею. Неужели… – В голову Кларенса пришла страшная мысль, и голос его сделался напряженным. – Неужели ты не веришь мне… тем сведениям, которыми я располагаю? Я попросил прощения за то, что нарушил данное мной слово. И, как уже обещал, со временем искуплю свою вину. И я начал это делать, присоединившись к вам у Ковентри. Я привел с собой три тысячи человек, набранных в моих городах и деревнях, снаряженных на мои деньги. Или ты будешь отрицать и это?

Король взирал на герцога Кларенса с каменным выражением на лице, и тот не вынес его оценивающего холодного взгляда.

– Если ты не можешь верить мне лично, поверь хотя бы моим словам! Я не преувеличиваю! Крестом Господним клянусь тебе в том, что у Уорика именно столько людей, сколько я тебе сказал. Целая тьма, Эдуард, тьма, говорю тебе, хорошо вооруженных и закаленных людей! У него…

– Брат, я верю тебе, – прервал его монарх. – Я и мысли не допускал, что ты можешь солгать в таком деле… Тем более что ложь вскроется в тот самый момент, когда наши враги выйдут против нас на поле. Нет, я признаю, что числом армия Уорика и его союзников превышает нашу.

Король коротко глянул на Ричарда, и тот согласно кивнул. Глаза Кларенса заметались от одного брата к другому – он явно недоумевал и не сомневался в том, что отсутствовал при каком-то важном разговоре.

– Как это? – вырвалось у него.

Эдуард пожал плечами:

– Я не отрицаю этих цифр, Джордж. Однако я решил атаковать Уорика. Я попытаюсь вцепиться ему в глотку… и выиграю или же проиграю.

– Ты хочешь выйти против такого множества?! – выпалил Кларенс. – Ты не можешь победить!

– Посмотрим, брат, – помрачнев, сказал начинавший раздражаться король. – Так или иначе, я выведу наших людей против него. Я встану на пути Уорика.

Поведя плечами, он кликнул слуг, приказав им, чтобы его вымыли и накормили, и хлопнул в ладоши, чтобы те поспешали. После этого снова повернулся к по-прежнему стоявшим братьям, к все еще пребывавшему в шоке Джорджу и к Ричарду, испытывавшему некое мрачное удовлетворение, размышлениями над причиной которого Эдуард не стал себя утруждать.

– Левое крыло я отдам лорду Гастингсу, Джордж. Будет лучше, если ты окажешься рядом со мной в центре. Тебя это устраивает? – спросил монарх, и герцог Кларенс послушно, как мальчишка, кивнул.

Все трое прекрасно понимали, что существовал и другой вариант: Кларенс мог остаться в Лондоне. Однако Эдуард не предложил этого, а Джордж не смел попросить. Наконец, король улыбнулся. Хорошее настроение возвращалось к нему.

– Наверное, я еще посплю – может быть, даже до конца дня, – решил он. – Завтра в полдень встретимся на ступенях собора Святого Павла, будете присутствовать при моей коронации. Приведите с собой… епископа Кемпа – не этого Невилла, который короновал меня в тот раз. Ничего хорошего из его коронации не вышло. Нет, на сей раз я прибегну к другим предзнаменованиям. Так что приведите доброго епископа Кемпа и возьмите в Тауэре простую корону, золотой обруч без всяких украшений. Приготовьте к выступлению мое войско, созовите добрых мужей, предпочитающих лично подраться за свою свободу, не дожидаясь, когда это сделают за них другие.

Договорив, Эдуард подошел к окну и попытался рассмотреть город сквозь мелкие стеклышки в свинцовом переплете. Пока он разговаривал с братьями, стало светлее. Суставы его все еще ныли с недосыпа, однако он улыбнулся, увидев, что слуги принесли большую медную ванну, поставили ее перед огнем на каменной решетке и начали наполнять. Быть может, стоит подремать часок-другой в горячей воде, прежде чем вновь вступить в борьбу за свое королевство, рискуя в ней и собственной жизнью, и жизнями своих любимых.

* * *

Когда-то, век назад до того, как по нему волной прокатилась Черная Смерть, Уэймут был крупным портом. Тогда половина его населения перекочевала в ямы с негашеной известью, и город с тех пор не вернул себе прежнего благосостояния. И это послужило одной из причин, побудивших Эдмунда Бофорта, герцога Сомерсета, выбрать его местом высадки Маргарет. В такой дали от Лондона не было шпионов, а на тот случай, если б таковые нашлись, Эдмунд выслал на единственную ведущую на восток дорогу своих людей с арбалетами в руках и черными платками на лицах. Инструктируя их насчет нужных мер, он не испытывал никаких угрызений совести. Сомерсет прекрасно понимал важность порученного ему дела. Стоя на городском причале, он вглядывался в мрачное море, пытаясь заметить на нем корабль, как делал уже целую неделю. Однако каждый день заканчивался разочарованием, и герцог понемногу начинал отчаиваться.

Новости редко посещали этот уголок, далекий от всех северных городов. Сомерсет располагал всего двенадцатью сотнями людей для охраны Маргариты Анжуйской и ее сына. Однако несколько дней назад из Лондона прискакал гонец, сообщивший ему о высадке Йорка. В потребовавшемся забавном обмене паролями и отзывами Бофорт угадал руку Дерри Брюера, однако новости заставили его забыть о собственном недовольстве. Эдуард Йорк и Ричард Глостер вернулись в Англию так, словно сам Бог сперва убрал их куда-то подальше, а потом передумал и возвратил домой.

Отец Сомерсета пал на поле брани возле Сент-Олбанса, у трактира под названием «Замок», до последнего вздоха защищая короля Генриха и дело Ланкастеров. Титул перешел тогда к его старшему брату – доброму человеку, не изменившему династии. Однако Йорки казнили его, и сделал это человек, которого Эдмунду рекомендовали избегать, если он не может назвать его своим союзником: Джон Невилл, лорд Монтегю, брат Уорика. Сама мысль о том, что он, Эдмунд Бофорт, может оказаться на одной стороне с этими карманниками и сукиными сынами, была отвратительной и невозможной. И тем не менее так и случилось – а он оказался герцогом, потому что его отец и брат были убиты, оказавшись на стороне проигравших.

Сомерсет ощутил шелковое прикосновение печали, подумав, что напрасно вернулся домой из Франции. Он мог бы оставаться там в мире и покое, если б не соблазнившая его новость о том, что Йорк, наконец, изгнан, что он бежал вместе со своим братом герцогом Глостером. Вернувшись в Англию, Эдмунд не удержался от слез, полагая, что жуткий и мрачный период его жизни, наконец, завершился. И что же? Вот он теперь стоит на берегу, ожидая корабль, а с ним – остатки своей надежды.

Бофорт смотрел на темнеющее море. Золотое солнце опускалось за его левым плечом, и он поворачивал голову из стороны в сторону, пытаясь что-нибудь углядеть в морской дали. И когда там что-то мелькнуло, герцог немедленно заметил эту искорку, поймавшую один из последних солнечных лучей. Была ли то медяшка на поручне или лампа из дутого стекла, сказать было трудно. Эдмунд Бофорт перекрестился и поднес к губам висевшую на его груди на цепочке монету. Она принадлежала его отцу, а потом – его брату, и прикосновение это соединяло его с безвозвратно ушедшими родными.

– Зажигайте, – приказал он своим людям. Они подняли от земли на дубовом рычаге железную корзину, плотно набитую политой маслом соломой. К корзине поднесли горящую тряпку, и над нею взвился факел, немедленно сдутый ветром футов на шесть вбок. Все, кто имел глупость смотреть на огонь, на какое-то мгновение ослепли, но Сомерсет не отводил глаз от воды и с улыбкой, наконец, разглядел военный корабль, галсами приближавшийся к берегу. На борту заметили его сигнал и были готовы увидеть его. Великое облегчение для тех, кто находится возле столь коварного, погубившего многих берега.

Бофорт призвал к себе своих капитанов и приказал им выстроить людей ровными рядами на причале. Он держал при себе сорок лучников. С луками в руках они уже стояли навытяжку, да и все остальные были вышколенными солдатами, а не сельскими мальчишками и пахарями, получившими в руки кусок острого металла. Это был почетный караул, которому предстояло доставить королеву Маргарет и принца Эдуарда Уэльского назад в Лондон. Люди Эдмунда должны были защитить эти две жизни ценой собственных, если потребуется.

Кулак Сомерсета сам собой сжался при этой мысли. Семья его уже дорого заплатила, если такие вещи вообще можно измерить. У него не было сына, что постоянно смущало герцога. И если он падет, линия его отца навсегда прервется. Он ненавидел этих Йорков, собственным честолюбием погубивших и замаравших стольких людей, заплативших великую цену, в то время как им самим не хватало духовного роста для того, чтобы просто оглянуться по сторонам и понять, что они натворили. Ощущение это сжигало Эдмунда Бофорта, едва находившего в себе силы жить.

На его глазах французский корабль поднял цвета Ланкастеров, сбросил паруса и перешел в дрейф примерно в полумиле от берега. Солнце уже закатилось, сгущалась ночная тьма, и Бофорт, напрягая зрение, со вздохом увидел, как спустили шлюпку и зашевелились белые полоски весел.

Поднималась волна, и крепнущий ветер сдувал с нее брызги. Нетрудно было представить, что видят люди с воды: черный, как уголь, берег за зажженным Эдмундом маяком – одинокой искоркой в этой тьме. Сомерсет понял, что французский капитан предпочел поставить корабль на якорь, чем рисковать, подходя к берегу. Возможно, такое решение действительно было оправданно, если учесть, кого он везет. Сомерсет дождался мгновения, позволившего ему убедиться в том, что шлюпка везет якорь, а не тех, кого ему поручено доставить и сопроводить. Он прислушался, рассчитывая услышать шумный всплеск, однако звук потерялся за воем ветра.

– Можно отдыхать, джентльмены, – обратился герцог к капитанам. – Оставьте здесь пару парней, а я возвращусь в гостиницу. Не думаю, что они станут высаживаться при такой волне. Возвращайтесь на берег к рассвету. Они высадятся завтра.

Поежившись, Бофорт перекрестился и повернулся спиной к морю. Оно могло взбеситься в любое мгновение: легкий ветерок обретал силу, и небольшая волна быстро превращалась во внушающие ужас стальные валы, своей мощью и яростью способные выбить дух из человека.

* * *

Эдуард был коронован во второй раз в Великую субботу на службе, отмеченной особой краткостью, хотя скамьи в соборе Святого Павла были набиты битком. Он принял золотой обруч, возложенный на его чело епископом Кемпом, достойным клириком, явно взволнованным и державшимся почтительно.

Церковь и прежде поддерживала Йорка и едва ли могла отказать ему в поддержке на этот раз, через считаные месяцы после того, как мирно правивший Эдуард был изгнан изменниками.

Король вышел из храма, дабы предстать перед лондонским людом, и с удовлетворением увидел, что улицы полны народа. Некоторую часть толпы составляли, конечно же, его люди, однако Ричард был доволен, и среди остальных горожан угадывались новые лица, желающие встать в строй и получить оружие.

Однако день шел, и Эдуард начал торопить всех, поминутно раздражаясь и проверяя собственные доспехи, оружие и сквайров. Он двигался и разговаривал так, словно обязан был сию секунду оказаться в пути. Его жену, сына и дочерей благополучно, живыми и здоровыми, доставили из Убежища. Генрих отправился назад в Тауэр, в прежнюю камеру, и голову Эдуарда снова увенчала корона. День удался целиком и полностью.

Теперь оставалось только обнаружить тех, кто восстал против него и изгнал их из страны, до сих пор топтавших дороги его королевства с железом в руках, не имея даже права вступить на эти дороги. С суровым видом король наконец призвал своих людей к порядку. Раздалась команда «Готовьсь!» – она пробежала по шеренгам, взволнованные происходящим лондонские мальчишки подхватили ее, и наконец стало казаться, что приказ этот потряс весь город.

Когда Эдуард водрузился на своего боевого коня, солнце на западе уже клонилось к закату. Проверив плащи и ножны, оба брата короля по обе стороны от него перебросили ноги через спины коней. Он был рад видеть их обоих возле себя.

– Мы прошли долгий путь, – обратился Эдуард к Ричарду.

– Не думаю, чтобы это был конец нашей дороги, но если и так, я знаю, что отец сейчас гордился бы тобой. Как горжусь я. – Ричард Глостер протянул королю руку, и тот, не снимая боевой перчатки, крепко пожал ее. – Бог любит широкие жесты, Эдуард.

– Надеюсь на это, – ответил король, посморев вдоль рядов своего войска, отбрасывавших длинные тени и терпеливо ожидавших, когда Мургейтские ворота вновь распахнутся перед ними. – Откройте ворота, – приказал Эдуард. – Поднимите мои знамена. На Йорк!