Текст книги "Царство Небесное"

– С кем имею честь? – не сумев совладать с собой, дрогнувшим голосом поинтересовался он.

– Баронесса Бишоп. Но мне нравится, когда меня называют Абигель. – Голос у нее был под стать внешности – бархатный, обволакивающий, журчащий, словно ручей в тени могучих деревьев в жаркий день, побуждающий пить не переставая. Андрей вдруг почувствовал, как у него все встало дыбом от этого голоса. Сказать что-либо он был не в состоянии. – Вы всегда такой общительный? – продолжила женщина, чтобы побудить опешившего кавалера к разговору: как видно, к подобной реакции мужчин она уже давно привыкла.

– Ну что вы! Обычно я вообще молчу.

– Я заметила. Вы молчите, даже когда на вас набрасывается всесокрушающая ярость, и столь же многословно заставляете эту ярость скулить у своих ног.

– Вы все видели?

– Да. Я как раз была неподалеку. И должна признаться, мне доставило неописуемое удовольствие наблюдать за вами, в особенности за тем, как вы наказали этого Якова.

– Чем же он вам не угодил? – Наконец совладав с собой, Андрей подпустил в свой голос сарказма.

– Этот идиот не захотел меня, вернее, он-то захотел: я могу понять, когда мужчина меня хочет, но вот только изменить своей дражайшей супруге он не смог, ибо это грех. Хотя эта сучка подобными вопросами не задается и изменяет ему со всеми подряд.

«Так и есть, влез не в свое дело, мужика чуть не покалечил, – а почему, собственно? Черт, тупица, ну кто тебя просил?! Мужик полностью был в своем праве».

– А вы чем же лучше?

– Ну вот, господин Андрэ, еще не узнали меня получше, но уже делаете скоропалительные выводы. Но я не обижаюсь и отвечу. Дело в том, что когда был жив мой супруг, то мне было скучно с ним, но оба мои ребенка – его дети, и я никогда не изменяла ему. Я ласкала себя до одури, представляя самые разные картины, потом замаливала эти грехи в церкви и со слезами, причем искренними, рассказывала об этом на исповеди. Когда мой супруг погиб, я решила больше не выходить замуж и побаловать свою плоть от души. Вы думаете, нет желающих заполучить меня в жены? Уверяю вас, есть, и много, они даже готовы смотреть сквозь пальцы, если я стану изменять им. Но я всем отвечаю отказом, потому что у Бишопов есть законный наследник, а на тот случай, если со старшим что-нибудь случится, есть младший, и тоже законный. Да, я сплю со всеми подряд, но я знаю, что значит долг. Поэтому я, может, и сучка, но только совсем другого полета, – игриво закончила Абигель.

– Но почему же вам так не понравилось то, что Яков, подобно вам, не смог изменить своей супруге?

– Если бы мой покойный супруг хотя бы раз изменил мне, то я украсила бы его голову самыми ветвистыми рогами во всем королевстве. Но он был верен мне, и я платила ему той же монетой, и именно поэтому я храню ему верность и по сей день – не скрою, своеобразно, но не предаю его.

– Логика железная.

– Все, мне надоело. Я целый день ждала этого момента и не собираюсь больше откладывать на потом. Иди ко мне.

От того, как это прозвучало, он весь встал дыбом, хотя куда уж больше-то, – ан нет, нашлось.

«Вот чертовка, но как хороша. А голос… все, голова отказывает, работает только головка. Ну и как быть? Тебя ведь как жеребца используют. А, какая разница, да я потом себя с потрохами сожру, если сейчас не трахну ее. И потом, если женщина чего-то хочет, то лучше ей это дать, иначе она возьмет сама. Красавица, я весь твой!»

Все это он думал, уже лихорадочно покрывая ее поцелуями, под мелодичный переливчатый смех красавицы, рвущейся к нему с неменьшей страстью, и воюя со всевозможными застежками и шнуровками, при этом тихо матерясь, исключительно по-русски – ну не было у него опыта обращения с местными нарядами. К проституткам у него было стойкое предубеждение еще в том мире, ничего не изменилось и здесь. Голова отказала напрочь, несколько месяцев воздержания – это вам не фунт изюма, попробуйте сами, а потом посмотрим, как у вас голова будет работать в присутствии даже страшненькой, но доступной женщины.

Свидания с Абигель как-то сами собой приняли постоянный характер. Андрей наконец нашел отдушину, а потому был ненасытен, стараясь наверстать все прошедшие месяцы воздержания. Впрочем, к его же удивлению, это ему удавалось настолько хорошо, что он сам себе удивлялся. В молодости, когда у всех молодых людей намечается прямо-таки взрыв гормонов, он и то бывал поскромнее, абсолютным его рекордом считалось четыре раза за ночь, здесь он умудрялся вспахать благодатное поле Абигель по шесть раз, оставляя ее засыпать в изнеможении под утро, и это продолжалось уже пять дней. Он не переставал благодарить молнию, одарившую его столь щедро: организм восстанавливался с поразительной быстротой.

Так как ночи были посвящены любовным утехам, то день, во всяком случае первую половину, Андрей отводил отдыху и сну, вторая половина проходила в ожидании вечера, которого он ждал как мальчишка, едва лишившийся девственности.

Так что ярмарка и все развлечения как-то прошли стороной, никак его не коснувшись. А так как все это время он практически ни с кем не общался, то не был и в курсе последних сплетен, бродивших по городу. Сплетни же эти были обращены на баронессу Бишоп и соответственно на него. Жители города были в недоумении относительно необычной для веселой вдовы привязанности к одному мужчине, которым она никак не могла насытиться. С одной стороны, мужчины восхищались Андреем, с другой – завидовали ему, а те, кто вкусил любовных утех Абигель, даже ревновали.

Солнечный луч переместился по стене и замер на лице. Мирно спавший Андрей заворочался и быстро укрылся с головой, прячась от яркого света, однако сон уже был прерван, и теперь ему ни за что не уснуть. Прежде любитель поспать, Андрей заметил за собой, что ему достаточно четырех часов сна, чтобы полностью восстановиться. Солнце заглядывало в его комнату только в полдень, а значит, прошло уже пять часов после того, как он уснул. Все, спать больше он не сможет.

Сладко потянувшись, Новак резко сел, отбросил одеяло и встряхнулся, будто вышедшая из реки собака. Но в следующее мгновение он резко потянул одеяло на себя, прикрывая свое нагое тело, словно застенчивая девица. Однако та, от кого он столь поспешно прикрылся, словно и не заметила этого.

На стуле, стоявшем рядом с его кроватью, примостилась молодая, лет двадцати пяти, девушка с густыми длинными черными волосами, свободно ниспадающими на плечи. Ее красивые глаза внимательно смотрели на Андрея, при этом излучая злость, боль, страх и еще целую гамму чувств. Тонкие губы, красиво очерчивающие небольшой ротик, были плотно сжаты, лицо залил румянец, однако Андрей не обманывал себя тем, что этот румянец вызвало его обнаженное тело. Ему вдруг необъяснимо захотелось провалиться сквозь землю – лишь бы исчезнуть из поля зрения этих глаз.

Ни слова не сказав, девушка замахнулась и влепила ему пощечину, да что там пощечину – затрещину, от которой у него из глаз брызнули искры. Он, конечно, мог бы увернуться, но почему-то не стал этого делать, почему – он и сам себе не сумел бы объяснить. Чтобы сфокусировать зрение, Андрей тряхнул головой и, когда все пришло в норму, решил возмутиться столь бесцеремонному обращению:

– Анна, что…

Вторая затрещина, уже левой рукой, но не менее чувствительная, оборвала его на полуслове. И опять он мог предотвратить расправу, но не стал этого делать. Попроси сейчас кто-нибудь Андрея объяснить, почему он ничего не предпринял, – он не нашел бы что ответить. Как ни странно, он чувствовал себя виноватым, но хоть убей, не мог понять почему.

Закончив экзекуцию, девушка все так же молча поднялась и быстро выскользнула из комнаты.

«Все. Конец сцены. Занавес. А, нет – вот и акт второй».

– Джеф, ты где был?

– Внизу. Обедал.

– А что это сейчас было?

– Вас приходила навещать девушка, – лукаво улыбаясь, сообщил очевидное ветеран.

– Это я понял.

– Ну вероятно, вы ее сильно разозлили.

– Да я и слова сказать не успел! – возмутился Андрей.

– А может, сделали?

– Да ничего я ей не делал!

– Ну, может, не сейчас и не ей или не с ней…

– Да ты что, Джеф?! Это дочь мэтра Вайли, у меня и в мыслях не было…

– Так, может, все дело в том, что у вас и мыслей не было?

– Все, ты меня достал. – Быстро поднявшись, Андрей столь же энергично умылся и оделся, после чего направился вниз – он просто зверски проголодался. Однако мысли о предстоящей еде его почему-то не радовали, хотя у него и был грешок: любил вкусно поесть.

«Что, черт возьми, это значит? Или Эндрю все же был прав и Анна и впрямь в меня влюбилась? Да с какой радости-то, мы и виделись только два раза. А-а-а, иди пойми этих девок! Нет, ну мы же почти и не разговаривали, а в последний раз она, по-моему, даже обиделась. А кого, собственно говоря, ты обманываешь, а, дружок? Ты же всегда распознавал, когда девушки начинали тобой интересоваться. Хотя… С другой-то стороны, никто не выказывал на тебя притязаний, если только не брать в расчет жену, ну да у той хватило ума подстроить так, что я сам на нее запал. А тут ни с того ни с сего – сразу в морду. Ручка-то тяжелая. С другой стороны, спасибо ей, а то от этого взрыва гормонов я вовсе позабыл, что все дела поделал и пора возвращаться. Спасибо Анне, опустила на грешную землю. Так, все – обедать, не то окочурюсь от истощения».

Даниэль не подвел и в этот раз. Завтрак был обильным, и что самое главное, все блюда были приготовлены со знанием дела и буквально таяли на языке.

Андрей уже заканчивал завтрак, когда дверь распахнулась и в помещение таверны вошел необыкновенно высокий мужчина. Правда, несмотря на свои героические пропорции, перемещался он с трудом, неестественно расставив ноги, с неизменным выражением муки на лице. Увидев его, Новак инстинктивно проверил наличие пистолета на боку – что и говорить, Якова он запомнил хорошо и надолго… Уж не за реваншем ли тот явился?

Заметив Андрея, здоровяк медленно направился в его сторону, при этом Новак мысленно подметил, что агрессии мужчина вроде как и не выказывает, – впрочем, в его ли состоянии… Но, вспомнив, как он впечатал свое колено в его грудь и почувствовал, словно бьет каменное изваяние, он пришел к выводу, что не стал бы связываться с этим титаном даже в нынешнем его состоянии.

– Господин Андрэ Новак? – вполне миролюбиво и даже с некоторым уважением поинтересовался Яков.

– Да, это я.

– Вы узнаете меня?

– Я-то да. А вот ты, я вижу, не уверен.

– Есть немного. Вы позволите присесть? Долго стоять не могу.

– Да, садись, конечно.

Гигант, скривившись от боли, как-то бочком и очень бережно опустил свое седалище на скамью и через некоторое время, устроившись с относительным удобством, облегченно вздохнул.

– Крепко вы мне наподдали. Я чего пришел-то… Поблагодарить вас хотел.

– Меня? – искренне удивился Андрей.

– А кого же еще?! Вовремя вы вмешались. Иначе я уже добывал бы руду на руднике или колол камни в каменоломне. А все моя супружница. Я ить женился по любви, и она вроде как любила меня. Прожили мы десять лет, а детей Господь нам не дал. Потом бабка-повитуха поведала, что не может моя жена детей иметь. С того и началось. Как с цепи баба сорвалась. Ко всем в постель прыгает, сколько я уж ее ни учил. Не поверила бабке, сказала, что это я виноват, что детей нет. А тогда, как выпростались ее прелести да мужики вокруг загомонили, – я голову окончательно потерял. Как представил, что кто-то из ее полюбовников сейчас смотрит и цокает от удовольствия, – так все, дальше с трудом помню. Убил бы я ее, как пить дать – убил бы. Спасибо, вмешались, не дали греха на душу взять. Тут мне стражники передали деньги от вас, за увечье, да только какое это увечье, коли голову мою сберегли! Так что вот, возьмите.

С этими словами Яков выложил на стол золотой, что Андрей выплатил пострадавшему по решению капитана стражи.

– Лекарь-то осматривал?

– Бывает. Вы не подумайте, деньжата у меня есть. Лекарь говорит, что все нормально будет. Поболит, конечно, не без этого. Ну я и знахарку зазывал, та тоже сказала, что поправлюсь. Так что не волнуйтесь, греха на вас нет.

– А что жена?

– А нет жены.

– Как так?

– Да вы не подумайте. Все по чести. Епископ наш одобрил развод, коль детей у нас быть не может. А ее за блуд инквизиция забрала, ибо блуд – это от лукавого. В монашки постригут насильно… – Судя по тому, как тяжко вздохнул Яков, он все еще любил свою жену, хотя теперь уже и бывшую.

– Ты вот что, Яков: если туго будет, то я рад буду тебе в нашей деревне. Оно конечно, каменотесу у нас особого занятия нет, но жизнь непростая штука. Чем смогу – помогу. А деньги забери, сколько еще работать не сможешь… и вот, возьми еще один золотой, не отказывайся, мне так лучше, не то буду мучиться совестью.

– Да вам-то за что… Да я вам по гроб жизни… – Мужчину переполняли чувства так сильно, что он не нашелся что сказать.

Деньги Андрей все же уговорил его взять и взял обещание, что если будет трудно, то Яков найдет его, а там уж они что-нибудь придумают. Когда мужчина уходил, то Андрея даже передернуло, как только он попытался представить себя на его месте, а ведь почти неделя прошла.

Когда Яков уже был в дверях, к столу подошел Джеф и, кивнув в его сторону, коротко поинтересовался:

– Он?

– Он.

– Помните, я говорил про честность поединка? – с задумчивым видом проговорил ветеран.

– Помню.

– Забудьте, – коротко, но решительно обрубил он.

Андрей выразительно посмотрел на Джефа, как бы говоря, что он-то именно об этом и говорил: ну невозможно свалить эту гору, кроме как сшельмовав или используя оружие.

– Какие у нас дальнейшие планы? – словно не заметив красноречивого взгляда, поинтересовался Джеф. А и чего, собственно, заострять на этом внимание? Он же все сказал, а значит, признал свою неправоту. Поняв, что до конца насладиться у него не получится, Андрей потянулся и высказался:

– А какие планы? Все просто. С Эндрю все вопросы решены, товары он закупит и сам доставит, ему страсть как охота навестить нас. Лошадей тоже оставим у него, вместе с добром. Сами сегодня же, налегке, двинем в поселок, разве только Тони возьмем с собой.

– А он-то нам зачем? – искренне удивился Джеф. – С караваном дойдет.

– Э-э-э нет. Это же около двух недель. Я ведь от любопытства умру, пока он приедет, а так, глядишь, и результат получим еще до прихода каравана.

Сборы были недолгими. То, что предстояло выступать в долгий путь во второй половине дня, их ничуть не тревожило. Двигаться они будут гораздо быстрее каравана, так что если захотят, то еще до наступления темноты доберутся до ближайшей придорожной таверны, а нет – так и в поле переночуют, не привыкать.

Глава 11
Божий суд

В общем-то заезжать в этот район не планировалось, причиной этого крюка послужил Тони. Лошади Андрея и Джефа находились в конюшнях торговой гильдии, остальных приказчик устроил в конюшне постоялого двора у северных ворот, так что путникам перед началом путешествия предстояло сделать крюк по городу и вернуться к восточным воротам, иначе пришлось бы двигаться по противоположному берегу Быстрой до самого поселка.

Когда они проезжали площадь перед собором, Андрей обратил внимание, что она запружена народом. Объезжать по большому кругу не хотелось, поэтому они двинулись по периметру площади, прижимаясь к домам и с трудом протискиваясь сквозь толпу.

Волей-неволей Андрей присматривался к происходящему вокруг. А происходящее очень сильно смахивало на суд, который он недавно лицезрел, вот только народу было гораздо больше: отчего-то подумалось, что здесь собрался чуть не весь город, да на почетном месте находился не судья, а трое высших представителей церковной иерархии Йорка. Один из них притягивал к себе взор своим черным одеянием с красным крестом на левой стороне груди – как уже знал Андрей, подобное одеяние носили представители инквизиции, а если учесть то обстоятельство, что инквизитор сидел рядом с двумя епископами в красном одеянии, – чин у него был неслабым. Сделав этот вывод, Андрей даже передернул плечами от охватившего его озноба. Он слишком много слышал об инквизиторах, и желания обращать на себя внимание у него не было никакого. Тем более что неизменный атрибут их судилища был также неподалеку: куча хвороста со столбом посредине – единственная кара для злостных еретиков.

С высоты лошади ему было видно, что перед помостом на скамьях расположились представители городских властей во главе с маркграфом. Ну если сам гордый граф довольствовался ролью простого зрителя, к тому же, скорее всего, обязанного присутствовать здесь, то ему, Андрею, надлежало по-тихому испариться.

Не желая привлекать к себе внимания и, чего греха таить, выказывая уважение к происходящему, Новак спешился и повел коня в поводу. Джеф, одобрительно кивнув, последовал его примеру.

– …брат Патрик погряз в грехе. Его речи – это речи еретика и богохульника. Он молчит. Изобличенный, он не знает, что сказать…

– Все, что надлежало сказать в свое оправдание, я уже сказал на судебном заседании. Здесь мне говорить нечего, ибо я жду суда не вашего, а Господа нашего, – перебивая инквизитора, густым басом заговорил монах, находившийся в углу помоста под крепким караулом из четырех гвардейцев-инквизиторов. Говорил он негромко, но слышно его было очень хорошо, так как, едва он заговорил, вся толпа тут же прекратила всякие разговоры и внимательно внимала его словам. Это обстоятельство показалось Новаку странным, так как люди продолжали шушукаться, даже когда говорил председательствовавший инквизитор.

Монах не производил впечатления. Среднего роста старичок плотного телосложения, этакий крепыш, стоял он с гордо поднятой головой и смотрел на инквизитора прямо, без тени сомнения и страха. Андрей невольно обратил внимание на то, что во взгляде священника не было уже ставшего для него привычным фанатизма, нет, эти глаза принадлежали умному и прозорливому человеку. Но кому нужны мозги, когда есть незыблемые церковные догмы.

– А это он, ваша милость, о том, что настаивает на Божьем суде, – поспешил вставить свои пять копеек старик Тони. – Его в еретичестве изобличают, а он твердит одно: только Божий суд приму, и никакого иного.

– Это как? – продолжая двигаться в обход толпы, поинтересовался Андрей.

– А так. От Церкви выставляется боец, а падре Патрик должен найти того, кто вступится за его правду, с оружием в руках выступит на смертный поединок.

– Все так, – перехватив его взгляд, подтвердил Джеф. – Не найдется поединщика – ему костер. Найдется, но проиграет, – то же самое.

– Ну так сам пусть выступит с мечом: убьют – и то дело, все не заживо сгорать.

– А то там дураки сидят? Самому нельзя. Вот воина, хоть самого наипервейшего, – это пожалуйста, а подсудимому никак нельзя.

– Я знаю, что мало кто отважится выйти на поединок против воина Церкви, чтобы доказать мою невиновность, – продолжал старик. – Тем паче что и воин он из первых, доблестный рыцарь сэр Аткинс… – Может, и так, да только имя это Андрею ни о чем не говорило. – Но тем справедливее будет решение Господа нашего. Мне позволено трижды выкликнуть клич тому, кто отважится выступить на Божьем суде в мою защиту. Но мне достаточно и одного раза, ибо Господа нашего не нужно просить трижды о справедливости: он и без того всегда на правой стороне, и если я заблуждаюсь и действительно повинен в том, в чем меня обвиняют, то не поможет и тысяча призывов, потому что тогда мне сможет помочь только очищающая сила пламени. Простолюдин, воин, рыцарь – кто бы ты ни был, какого бы ты ни был сословия, если ты готов встать на этом месте в мою защиту – приди и встань!

Народ сам собой раздавался в стороны, уступая дорогу человеку в воинском облачении, закованному в кольчугу, усиленную стальными пластинами. За спиной у него покоился круглый щит и ножны с полуторником, на сгибе левой руки на ремнях висел странной формы шлем с полумаской. Несмотря на то что двигался он медленно, в движениях чувствовалась сила тренированного бойца. Он не выделялся особой статью, но этого и не требовалось для того, чтобы люди сами подавались в стороны, давая ему проход. Каждый безошибочно чувствовал, что идет человек, решивший встать на сторону подсудимого. И это было самым удивительным, потому что все были уверены в том, что такого человека не найдется.

Андрей молча остановился перед помостом, просунув большие пальцы за пояс и склонив голову набок, посмотрел на священника, в настоящий момент – подсудимого. Старик смотрел на него открыто и прямо, в его взгляде чувствовалась вера и в то же время начисто отсутствовал фанатизм. Его взгляд был взглядом умного человека, знающего себе цену и уверенного в своей правоте.

Был в училище у Андрея командир роты, который любил говаривать, что устав – это не догма, а руководство к действию. Он был майором и раньше командовал батальоном, а значит, имел богатый жизненный и служебный опыт – стало быть, знал, о чем говорил. Он много рассказывал, приводя примеры из своей службы, и впоследствии Новак на своем опыте убедился в правоте своего командира по очень многим вопросам.

Вот и сейчас, глядя в глаза старика-священника, он видел, что тот верует – и верует искренне, но он не воспринимает писание как догму, а именно как руководство к действию. Двигаясь через толпу, Андрей еще сомневался, стоит ли ввязываться в это дело; он решил посмотреть, как будет его убеждать старик, а уже потом принять окончательное решение. Но тот просто смотрел ему в глаза и молчал. И именно это убедило Андрея в правильности того, что он делает.

Не зная, как начать и что говорить, но чувствуя, что, представ перед этими людьми, он должен что-то сказать, Андрей заговорил и сам удивился тому, как спокойно и размеренно звучит его голос – ни волнения, ни страха он почему-то не чувствовал.

– Меня зовут Андрэ Новак. Я не воин, не рыцарь. Вы звали, падре, – я пришел. И да поможет мне Бог.

– Ты знаком с братом Патриком? – Было видно, что инквизитор с усилием над собой называет подсудимого братом, но иначе обращаться к старику он не мог: вина того не доказана, пока не свершится Божий суд.

Андрей посмотрел в глаза инквизитору и увидел именно то, что и ожидал увидеть. В глазах поборника веры горел фанатичный огонь, которого никогда и ни с чем не спутаешь, а еще в его взгляде читались злоба и уверенность в своей непогрешимости и праве судить других, и… Право распоряжаться, нет, даже повелевать. А еще этот взгляд был взглядом очень умного человека. Загляни он в эти глаза в другой раз – и мороз пробежал бы по спине, а под ложечкой засосало бы от подступающего страха. Но в этот раз почему-то все было иначе. Ну не боялся он. Должен был бояться, просто обязан, ведь всегда боялся – ан нет, страха не было.

– Нет. Я его в первый раз вижу. Просто чувствую, что он прав, а вы, возможно, заблуждаетесь.

– Еретик! – буквально выплюнул ему в лицо инквизитор.

– Возможно, – спокойно согласился с ним Андрей. – Но мы ведь здесь для того, чтобы выяснить, так это или нет.

Крыть было нечем, и инквизитор, уперев в него полный злобы взгляд, откинулся на спинку грубого кресла.

Площадка для поединка была тут же, рядом с подготовленным костром. Здесь же находился и воин в рыцарских стальных доспехах, опирающийся на двуручный меч. Одного взгляда было достаточно для того, чтобы понять, что эти доспехи куда как прочнее кольчуги и, по-хорошему, против такой брони нужен двуручный меч, полуторником можно и не пробить, если только нанести мощный колющий удар, но все говорило о том, что стоявший в полном рыцарском облачении воин будет против этого.

Андрей, встав напротив рыцаря, готового выступить против него, не стал прибегать ни к каким рыцарским правилам, о которых он многократно читал в романах. Возможно, и нужно было каким-либо образом показать, что он готов выступить в поединке, но Андрею об этом ничего известно не было. Он просто собирался сразиться с человеком насмерть, имея в своем арсенале только убежденность в своей правоте.

Толпа на площади замерла в предвкушении схватки. В этот момент Андрею почему-то пришло на ум, что народ требует хлеба и зрелищ, и все говорило ему – сегодня они получат то, чего так страстно желали. Впрочем, со зрелищностью людям сегодня явно не повезло.

Было видно, что на площадке для поединков сошлись далеко не мальчики, схватка насмерть не отличалась ни зрелищностью, ни взрывом обоюдных чувств соперников. Все как-то произошло буднично и, как бы это сказать, молниеносно.

Рыцарь, сразу же сделав незначительный шажок в сторону своего противника, нанес сокрушительный удар двуручным мечом по противнику – никакой щит не выдержал бы такого удара, неизменно развалившись на две части. Андрей, в свою очередь, все же отбил удар щитом, но только он не стал принимать удар на него, а сам ударил плоскостью щита по атакующему клинку, уводя тот вправо. Одновременно Новак перехватил свой меч обратным хватом и, провернувшись вокруг своей оси через левое плечо, с силой вогнал стальной клинок в менее защищенный бок рыцаря.

Что и говорить, он сильно рисковал. Но сегодня вообще все происходило до странности просто и обыденно. Вот ни с того ни с сего решил он вступиться за старика – и пожалуйста, без тени страха стоит перед противником, которого ни разу в глаза не видел, но с которым должен сойтись в смертельной схватке. Сколько раз он убеждался в том, что красивые и эффектные удары на экране не имеют ничего общего с реальностью, мало того, он ведь знал о том, что эти удары снимались не за один дубль и, скорее всего, многие из них вообще не выходили целиком и их просто монтировали. Несмотря на это, он, как последний пижон, делает именно такой эффектный, красивый, но весьма сложный в исполнении удар: ведь малейшая неточность – и клинок мог пройти вскользь, а рыцарь с разворота нанести круговой удар и прикончить неудачливого выпендрежника… Но все срослось, как надо.

Не успев начаться, схватка закончилась. Не говоря ни слова, Андрей направился к своим спутникам, и под гробовое молчание толпы они продолжили свой путь.

* * *

Анна не могла не присутствовать на этом суде, и причина здесь вовсе не в зрелище. Для нее, как и для большинства горожан, падре Патрик был не просто священником: он пользовался неподдельным уважением и любовью йоркцев. Вначале следствие, потом трибунал, теперь – вот этот суд.

Она устроилась у окна, выходящего на площадь, в доме знакомых, любезно предоставивших им с братом такую возможность – не бесплатно, разумеется. Подобные суды вызывали всеобщее внимание, и многие знатные или просто состоятельные люди на время судилища арендовали окна, выходящие на площадь, чтобы иметь возможность со всеми удобствами наблюдать за действом. Ну не толкаться же на площади среди черни.

Ни Рем, ни Анна подобными зрелищами не развлекались, но вот сегодня они не могли остаться в стороне, как не могли и очень многие жители Йорка, да и вообще маркграфства. Поэтому, несмотря на знакомство, цену им заломили запредельную, аж по пять золотых, но это их не остановило: можно было и вовсе не найти ничего.

Она видела и слышала все. Толпа хотя и издавала непрерывный гомон, но сегодня вела себя пристойно и практически не шумела, а когда заговорил падре, так и вовсе умолкли даже самые словоохотливые.

Анна смотрела на происходящее, плотно сжав губы, с горькой миной на лице. Всем было известно, что вставать на пути инквизиции – себе дороже. В другое время нашелся бы воин, способный встать и против сэра Аткинса, несмотря на его известность и опыт бойца, а может, и скорее всего, именно по этой причине, для того чтобы завоевать славу и подняться как в своих глазах, так и в глазах окружающих. Несмотря на то что ставкой в этой схватке была жизнь. Но то в другое время. Сегодня, и сомнений в этом не было, никто не пожелает скрестить клинков с этим рыцарем.

Вот падре Патрик выкликнул свой клич, призывая добровольца выступить в его защиту на Божьем суде, и толпа замерла окончательно. Замерла и Анна, прижав руки к груди, истово молясь, но подспудно понимая, что Господь останется глух к ее мольбам.

Вдруг она заметила, что в дальнем от нее конце площади толпа стала раздаваться в стороны – это было непросто, но люди как-то умудрялись потесниться, еще сильнее вдавливаясь в обступивших их горожан. Дорожка получилась совсем узкая, не больше шага в ширину, но этого было вполне достаточно, чтобы идущий воин мог свободно продвигаться к своей цели. А шел он прямиком к помосту, на котором находился трибунал и рядом с которым стоял старый священник. Людское море за ним тут же смыкалось, так что казалось, что воин передвигается по воде в какой-то незримой лодке.

Никто не осмелился выступить на защиту обвиненного в ереси, а ОН смог. Анна вдруг ощутила, что ее переполняет восхищение этим мужчиной. Восхищение и страх. В лице не осталось ни кровиночки, оно было бледным как полотно. Но никто не видел того, что творилось с девушкой, так как взоры всех были прикованы к площади.

Одновременно с гордостью и радостью – оттого что вот он, ее избранник, единственный не побоялся выступить в защиту невиновного, а она не сомневалась, что падре не виновен, – она испытала еще и чувство стыда. Господи, о чем только она думала, когда отправилась к нему в гостиницу. Если забыть даже о том, что просто посещение мужчины в гостинице, одной, без сопровождающих, само по себе было верхом неприличия, то то, что она там учудила, вообще выходило за все рамки. А что она могла с собой поделать? Она и сама не могла объяснить, почему именно так поступила.

Сегодня утром она вместе со слугой, как обычно, направилась на рынок, чтобы прикупить продуктов: она никогда не поручала это экономке, беря с собой только слугу – кто-то ведь должен был нести тяжелую корзину. Вот там-то до ее слуха и донесся разговор двух кумушек, которые беззастенчиво обсуждали известную всем ветреную баронессу Бишоп, которая завела себе нового ухажера из простых, некоего Андрэ Новака, и никак не могла с ним расстаться, что для нее было весьма нетипично. Она уже не раз мельком слышала подобные разговоры, и кого только не обсуждали, однако благочестивая девушка всегда старалась как можно быстрее миновать разговаривающих, мысленно осеняя себя крестом, и никогда не делала покупок у подобных сплетниц. Но в этот раз она застыла как каменное изваяние, вслушиваясь в разговор. Боже, о чем они говорили, в какие подробности вникали, и все это девушка выслушала, оставаясь в стороне, но не упуская ни слова. Отослав слугу, она направилась прямиком в гостиницу, не замечая вокруг ничего. Она не придала значения тому, как на нее уставился Даниэль, – это она вспомнила позже, в ту же минуту она попросту была не в себе.