Текст книги "Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий"

Развязка романтически печальна. Иван Петрович просит Нелли рассказать Ихменеву повесть своей жизни, чтобы побудить его простить Наташу. Она понимает, что он приносит ее в жертву, и покорно соглашается. Последние дни проводит она в доме Ихменевых, окруженная всеобщей любовью; тихо умирает среди цветов, весной. Перед самой смертью говорит Ивану Петровичу: «Ваня, когда я умру, женись на Наташе». Раскрывается загадка ее происхождения: Нелли законная дочь князя Валковского. Она знала это, но к князю не пошла и умерла непримиренная.

История Нелли может быть определена как психологическая повесть, вставленная в рамку романтической мелодрамы.

Фабулы построены параллельно: Наташа любит Алешу, который любит другую (Катю), Нелли любит Ивана Петровича, который любит другую (Наташу). Наташа бросает отца и жениха и уходит с Алешей: тот обещает на ней жениться и бросает ее; дочь Смита тоже бросает отца и жениха и уходит с князем Валковским, который ее покидает. Это удвоение сюжета – сознательный прием. Мотив Нелли и ее матери не дублирует мотива Наташи, а аккомпанирует ему в более низкой тональности.

Истории Наташи и Нелли совершенно самостоятельны. Они могли бы составить две отдельные повести. Автор объединяет их личностью рассказчика. История начинающего писателя Ивана Петровича повторяет уже известную нам схему повестей «Бедные люди» и «Белые ночи». Добродетельный герой бескорыстно любит молодую девушку и жертвует собой ради ее счастья. На его чувство она отвечает дружеской преданностью, но любит другого. Автор обновляет старый сюжет, вливая в него автобиографическое содержание. Герой – не пожилой чиновник, как Макар Девушкин, не петербургский мечтатель, как поклонник Настеньки, а сам Достоевский эпохи 40-х гг. Рассказ об Иване Петровиче – личная исповедь писателя, воспоминания о драме, пережитой им в начале литературного пути. В роман-фельетон врывается лирика и создается своеобразный перебой стилей. Иван Петрович пишет повесть о бедном чиновнике, которая имеет большой успех.

«Б. [Белинский] обрадовался, как ребенок», – сообщает он. Через год от блестящих надежд ничего не остается. Литератор впадает в нищету и неизвестность: у него нервное расстройство, непонятная тревога, припадки мистического ужаса. Он принужден работать, как поденщик у «антрепренера». Его признания Наташе кажутся выхваченными из писем Достоевского к брату. «Все роман пишу, – говорит он, – да тяжело, не дается. Вдохновение выдохлось. Сплеча-то и можно бы написать, пожалуй, и занимательно бы вышло, да хорошую идею жаль портить. Эта из любимых. А к сроку непременно надо в журнал. Я даже думаю бросить роман и придумать повесть поскорее, так, что-нибудь легонькое и грациозное, и отнюдь без мрачного направления».

Свои невзгоды Иван Петрович описывает без горечи и озлобления. Узнав о смерти критика Б. (Белинского), Ихменев замечает рассказчику: «Ты ведь говорил, Ваня, что он был человек хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем. Ну, так вот, они все таковы, люди с сердцем, симпатичные-то твои. Только и умеют, что сирот размножать». Даже отзыв о ненавистном «антрепренере» Краевском дышит самым добродушным юмором. Иван Петрович не весь Достоевский, а только Достоевский 40-х гг., идеалист и романтик, друг Белинского, автор филантропических повестей. Когда автор писал «Униженные и оскорбленные», этот этап его духовного развития был давно пройден, он воссоздавал себя таким, каким он был в молодости, но воссоздавал для того, чтобы судить и казнить. Иван Петрович жалкий неудачник; он терпит полное крушение и в литературе, и в жизни. Романа он никогда не кончит, Наташу не вернет. Записки свои пишет в больнице в ожидании смерти. «Да, я хорошо выдумал, – замечает он. – К тому же и наследство фельдшеру; хоть окна облепит моими записками, когда будет зимние рамы вставлять».

Обилие автобиографического материала в истории Ивана Петровича и «личный тон», в котором она рассказана, как будто говорят о намерении автора вывести его героем романа. На самом деле замысел Достоевского хитрее и злее. Романтик 40-х гг. не герой, а лишь пародия на героя. Он стоит на первом плане, но он только орудие интриги. Не он распоряжается судьбою действующих лиц, а они пользуются им, как пассивным посредником. Он постоянно снует между ними, связывая Наташу с родителями, Катю с Наташей, Ихменевых с Нелли.

Через Маслобоева он прослеживает связь Нелли с князем Валковским, с помощью Нелли добивается соединения Наташи с отцом. Он только и делает, что всех посещает, при всем присутствует, переносит письма, исполняет поручения. Он – «на посылках», «на побегушках», общий помощник, свидетель и советник. Но при такой внешней суетливости пародийный герой внутренне пассивен: никакого влияния на развитие действия он не оказывает. Единственный его акт, пощечина Валковскому, – бессильный взрыв слабого человека.

По записным книжкам Достоевского можно проследить, как сильно занимала его проблема тона повествования. Задумав новый роман, он прежде всего спрашивает себя: как рассказывать? От имени автора, вездесущего и всевидящего, или от имени рассказчика, свидетеля событий? Будет ли повествование сухой протокольной записью фактов или эмоциональным рассказом лично заинтересованного участника? Наибольшие колебания заметны в работе над «Преступлением и наказанием». Первоначальная редакция была составлена в виде исповеди преступника. «Игрок», «Подросток» и «Бесы» написаны от имени рассказчика. В «Идиоте» повествует сам автор, а в «Братьях Карамазовых» функция рассказчика-хроникера почти незаметна. Достоевский постоянно тяготел к личному, лирическому тону рассказа, но не всегда мог преодолеть связанные с ним трудности: свидетель-информатор не годился в герои; должность осведомителя неизбежно отводила его на второй план. Так разрешен был вопрос в «Бесах», где рассказчик – безличное существо, простой обыватель, один из членов кружка Степана Трофимовича. В «Подростке» была сделана попытка совмещения в одном лице рассказчика и героя. Аркадий Долгорукий рассказывает о себе, своей жизни и своей «идее», но и он не долго удерживается на пьедестале героя и, уступая место Версилову и Ахмаковой, незаметно спускается до роли простого рассказчика. Неразрешенное противоречие между тоном «протокола» и тоном «исповеди» – важнейшая особенность стилистики Достоевского.

В романе «Униженные и оскорбленные» любовные отношения связывают не двоих, как обыкновенно, а всегда троих. Наташа стоит между Алешей и Иваном Петровичем. Одного она любит, другой любит ее. Иван Петрович помещен между любящей его Нелли и любимой им Наташей. Алешу любит Наташа, а он любит Катю. Эта троичность в человеческих взаимоотношениях устанавливается Достоевским как психологический закон и выражает что-то очень глубокое и таинственное в его искусстве. Во всех его произведениях герой стоит между двумя героинями или героиня между двумя героями.

В повестях докаторжного периода мы видели: Вареньку между Девушкиным и студентом Покровским («Бедные люди»), Катерину между Ордыновым и Муриным («Хозяйка»), Настеньку между мечтателем и женихом («Белые ночи»), Александру Михайловну между мужем и возлюбленным («Не-точка Незванова»). То же соотношение неизменно повторяется и в больших романах. В «Преступлении и наказании» перед нами троица: Свидригайлов – Дуня – Разумихин. В «Идиоте» две троицы: Мышкин – Настасья Филипповна – Рогожин и Настасья Филипповна – Мышкин – Аглая. В «Подростке» Версилов помещен между женой и Ахмаковой; в «Бесах» Ставрогин между Дашей и Лизой и Лиза между Ставрогиным и Маврикием Николаевичем. Наконец, в «Братьях Карамазовых» мы находим три троицы: Митя между Грушенькой и Катериной Ивановной, Катерина Ивановна между Митей и Иваном, Грушенька между Митей и Федором Павловичем. Достоевский только упоминает о счастливой любви, но изображает всегда любовь несчастную. Любящий не любим, а любимый не любит. В его романах любовь никогда не довлеет себе, не завершается между двумя; кольцо ее размыкается третьим. Троичность свидетельствует о естественной трагичности любви в этом мире, о ее неисцелимой ране.

Если Иван Петрович только мнимый герой, то кто же настоящий? Композиция «Униженных и оскорбленных» напоминает шкатулку с двойным дном. Потайной ящик медленно приоткрывается, и загадка построения выясняется лишь в финале. А до тех пор читателю кажется, что роман написан не о герое, а о двух героинях. Передний план ярко освещен; на авансцене стоят две девушки – Наташа и Нелли, и разыгрываются две любовные драмы. Можно подумать, что автор возвращается к ситуации, намеченной в «Неточке Незвано-вой»: к противоставлению «гордой» и «кроткой». Но Наташа и Нелли тоже мнимые героини. Они лишь до времени заслоняют собой главного героя; за освещенной авансценой, на которой они действуют, существует задний план, погруженный в таинственный полумрак. От него постепенно отделяется фигура князя Валковского, медленно растет и перерастает, наконец, всех действующих лиц. Напряженность интереса поддерживается постепенным передвижением планов.

Настоящий герой романа – князь Валковский; все скрытые пружины действия в его руках, его злая воля определяет судьбу всех персонажей. В первой части он отсутствует: о нем только говорят неясно и загадочно. Вторая часть начинается с его возвращения; он носит благородную маску, но действует обманом и коварством. В третьей части, в сцене в ресторане, он срывает маску и выступает во всем своем безобразии. В четвертой – исчезает, но мы узнаем о полном его торжестве. Эта последовательность раскрытия личности загадочного героя характерна для романической техники Достоевского. Так и Ставрогин в «Бесах» показан сначала в сплетнях и слухах, потом в действии и, наконец, в «идее».

Из рассказов о князе в первой части мы узнаем, что он «голяк, потомок отрасли старинной»; был женат на дочери богатого купца-откупщика, которую замучил, бросил сына и служил за границей, «при одном из важнейших посольств». Вернувшись в Петербург, он узнает, что сын его собирается жениться на дочери Ихменева, и расстраивает этот брак. Во второй части князь решает женить Алешу на миллионерше Кате.

В третьей части из разоблачений сыщика Маслобоева выясняется, что князь обманул и ограбил дочь Смита и что Нелли его законная дочь.

Князь – типичный злодей мелодрамы, необходимая принадлежность авантюрного романа-фельетона. На совести его гибель двух жен, дочери, старика Смита, разорение и позор семьи Ихменевых, разбитая жизнь Наташи. И в конце романа он торжествует, благоденствует и собирается жениться на богатой четырнадцатилетней девушке.

Князь – центр действия. В нем разгадка всех тайн. Как отец Нелли и Алеши, он объединяет собой обе фабулы. Композиция «Униженных и оскорбленных» параллельна построению «Села Степанчикова…». Злодей под маской добродетели очаровывает доброго и слабого человека, коварно овладевает его волей. Там Опискин и Ростанев; здесь князь Валковский и Алеша. «Добрые» вступают в борьбу со злым. Там невеста Ростанева, Настенька, и друг его, рассказчик, – здесь невеста Алеши, Наташа и другой рассказчик, Иван Петрович. И там и здесь атака злого и контратака добрых кончаются мнимым посрамлением злодея. Опискина выгоняют, Валковский получает пощечину. Но в обоих романах дело завершается полным его торжеством.

«Униженные и оскорбленные» стоят в преддверии романов-трагедий. Изучая их композицию, мы проникаем в самый процесс созидания новой формы. На наших глазах формируется новый жанр, вырабатывается новый повествовательный стиль. «Роман-трагедия» не высокого происхождения; в основе его лежит «бульварная литература»: роман приключений и роман уголовный. Достоевский начинает свое восхождение с низин, но он возводит вульгарные и второсортные литературные формы на вершину высокого искусства. Шаблоны Э. Сю и Ф. Сулье наполняются гениальным психологическим и идеологическим содержанием. «Духовный реализм» писателя – в изображении жизни идей. Авантюрный роман помог ему воплотить идеи в конкретную форму. Он научил его драматизму действия и динамике построения. Так, «уголовщина» превратилась в «Преступление и наказание» и в «Братьев Карамазовых».

Возведение романа-фельетона на уровень психологического романа начинается уже в «Униженных и оскорбленных». В рамки двух мелодрам – сентиментальной и романтической – вложен глубокий идейный замысел. Духовный опыт каторги переводится на язык художественных образов. Его можно назвать крушение идеализма. До каторги Достоевский был идеалистом, утопистом, социалистом, гуманистом. Все эти «измы» держались на аксиоме Руссо: «Человек от природы добр». После каторги вера в «естественное добро» была потеряна. Все герои «Униженных и оскорбленных», кроме одного, добры и добродетельны, и этот один с легкостью их побеждает. Если «естественное добро» бессильно, то добро ли оно? Может быть, то, что в мечтательной юности казалось добром, совсем и не добро? Тогда нужно изобличить его ложь, сорвать с него маску. Не «добрые» судят «злого», а «злой» судит и осуждает «добрых».

Из них первый – сын князя Валковского, Алеша. «Премилейший мальчик, красавчик собой, слабый и нервный, как женщина, но вместе с тем веселый и простодушный, с душою отверстою и способною к благороднейшим ощущениям, с сердцем любящим, правдивым и признательным». Но «у него нет характера» и «совершенное отсутствие воли». «Он и дурной поступок, пожалуй, сделает, да обвинить его за этот дурной поступок, пожалуй, нельзя будет, а разве что пожалеть». «Он был не по летам наивен и почти ничего не понимал в действительной жизни. Впрочем, и в сорок лет ничего бы, кажется, в ней не узнал. Такие люди как бы осуждены на вечное несовершеннолетие». Алеша увозит Наташу от родных, хочет жениться, но не представляет себе, как и на что будет с ней жить. Собирается писать повести, роман на сюжет комедии Скриба и тут же смеется: «Какой же я буду писатель!» Потом обещает давать уроки музыки, продавать свои безделушки… Он снимает для Наташи «изящную» квартиру, но скоро деньги его приходят к концу. Наташа переселяется в квартиру похуже и начинает работать. Алеша кричит, что сам себя презирает, но продолжает ничего не делать; изменяет невесте с Жозефинами и Миннами, возвращается к ней с виноватым видом и, успокоившись, ей же рассказывает все подробности своих похождений. Он влюбляется в Катю, но любит и Наташу. «Мы будем все трое любить друг друга», – мечтает он. Разбивая сердце Наташи, «премилейший мальчик» остается невинным. «Да и когда, – замечает рассказчик, – как этот невинный мог бы сделаться виноватым?» Алеша – homme de la nature[35]35
  Человек природы (фр.).


[Закрыть] Руссо, невинный до грехопадения, доброе от природы сердце, вне нравственной воли и морального закона.

«Идею» Алеши автор конкретизирует; он вводит своего простодушного героя в кружок идеалистов-утопистов, напоминающий кружок Петрашевского. В наивной болтовне Алеши – злая пародия на людей 40-х гг. Он знакомится с двумя родственниками «восторженной девушки» Кати – Левинькой и Боренькой. Один – студент, другой – просто молодой человек. У них кружок: студенты, офицеры, художники, один писатель; собираются по средам. «Это все молодежь свежая, – рассказывает Алеша. – Все они с пламенной любовью ко всему человечеству. Все мы говорим о нашем настоящем, будущем, о науках, о литературе, и говорим так хорошо, так прямо и просто… А еще называют нас утопистами… Мы говорим вообще обо всем, что ведет к прогрессу, к гуманности, к любви, все это говорится по поводу современных вопросов. Говорим о гласности, о начинающихся реформах, о любви к человечеству, о современных деятелях… И потому мы все, под руководством Безмыгина, дали себе слово действовать честно и прямо всю жизнь… Я восторгаюсь высокими идеями. Пусть они ошибочны, но основание их свято».

А. Бем указал на то, что Левинька и Боренька попали в роман Достоевского из «Горя от ума» (Левон и Боренька). Они перенесены из английского клуба в кружок Петрашевского. Алеша играет роль Репетилова.

«Добрый» мальчик беспомощно мечется между двумя любовями. Кончает он тем, что уезжает с Катей в деревню, уверяя Наташу, что он без нее умрет. Он мучает и мучается, грешит и кается, плачет и начинает снова.

Образ Алеши сложен. В социальном плане это беспочвенный аристократ, жертва дурной наследственности и развращенной среды. Отсюда его вечное несовершеннолетие, ребячество, оторванность от действительности. В психологическом плане это идеалист-утопист в духе Петрашевского, поклонник всего «высокого и прекрасного». В нравственном – воплощенное бессилие естественного добра, человек без характера, без воли и без личности. «Доброе сердце» не удерживает Алешу от растраты, измен, обмана, даже предательства; несмотря на всю свою чувствительность, он самый неистовый эгоист.

В лице Алеши Достоевский казнит свое «невинное» прекраснодушие 40-х гг. После опыта каторги оно представляется ему сплошным легкомыслием – хлестаковщиной и репетиловщиной.

Еще более пародийно изображение романтической героини, матери Нелли. Рассказ о несчастьях оскорбленной и покинутой князем девушки вложен в уста добровольного сыщика Маслобоева. Князь увез дочь Смита в Париж, ограбил ее и бросил. У нее был жених-немец, который остался верен ей в несчастии. Маслобоев говорит о нем: «У этой красавицы был влюбленный в нее идеальный человек, братец Шиллеру, поэт, в то же время купец, молодой мечтатель, одним словом, вполне немец, Феферкухен какой-то». Для немца-идеалиста выбираются самые комические фамилии: из Феферкухена он превращается в Фрауенмильха, потом в Фейербаха и, наконец, в Брудершафта. «За нею в Париж потащился и Фрауенмильх… Та все плакала, а Феферкухен хныкал, и много лет таким образом прошло…» У нее в руках было письменное обязательство князя, но она была столь «возвышенным» существом, что вместо «практического применения к делу закона» ограничилась «возвышенным и благородным презрением» к соблазнителю. «Брудершафт тоже ободрял ее и не рассуждал: Шиллера читали. Наконец, Брудершафт отчего-то скиснул и умер». Маслобоев насмешливо характеризует романтическую героиню: «Смитиха была сама по себе безумнейшая и сумасброднейшая женщина в мире… Ведь это романтизм, все это – надзвездные глупости в самом диком и сумасшедшем размере. Возьми одно: с самого начала она мечтала только о чем-то вроде неба на земле и об ангелах, влюбилась беззаветно, поверила безгранично, и я уверен, с ума сошла потом не оттого, что в нем обманулась, что он способен был ее обмануть и бросить; а оттого, что ее ангел превратился в грязь, оплевал и унизил ее. Ее романтическая и безумная душа не вынесла такого превращения».

С каким восторгом разрушения издевается автор над прежней святыней! С каким злобным отчаянием говорит о своей заветной мечте – свести небо на землю, устроить земной рай!

«Возвышенные» чувства «Смитихи» привели к тому, что она не только погибла сама, но и погубила свою дочь Нелли.

«Наивный романтизм» «добрейшего» Николая Сергеевича Ихменева – причина его разорения и позора. Он принадлежит к тем людям, которые, «если уж полюбят кого (иногда Бог знает за что), то отдаются ему всей душой, простирая иногда свою привязанность до комического». Он полюбил князя и не мог простить ему обиды; затеял тяжбу и проиграл ее, проклял Наташу и простил. Он ничего не понимает в действительности, «переходит от сомнения к полной восторженной вере», это взрослый ребенок, беспомощный и безвольный. Вместо мужественного действия – одно смешное фантазирование.

«Чувствительные героини», Наташа и Катя, – не менее бессильны. Они марионетки в руках князя; не умеют бороться, а умеют только бесплодно жертвовать собой. Наташа страдает, декламирует стихи, ходит по комнате, скрестив руки, и пассивно наблюдает, как Алеша постепенно к ней охладевает. Но она ничего не может сделать, чтобы удержать его, чтобы отстоять свою любовь. «Восторженная» Катя говорит о высоких идеях, собирается пожертвовать миллион на общественную пользу, рыдает на груди Наташи, но преспокойно отбивает у нее жениха. И у нее, как у Алеши, «добро» прикрывает самый неприглядный эгоизм.

Остается литератор Иван Петрович, автор филантропической повести, представитель сознательного добра. Алеша еще не дорос до нравственного закона; Иван Петрович – убежденный его носитель. Он – гуманист и моралист. В нем живет кантовский императив, он делает добро ради добра, жертвуя своими интересами, отдавая себя на служение людям. Иван Петрович спасает и опекает сиротку Нелли, увещевает и направляет на путь истинный Алешу, борется с злодеем-князем, стремится устроить счастье Наташи. Но какие жалкие результаты! Гуманистический морализм столь же бессилен, как и естественное добро. Минутами Наташа начинает ненавидеть своего самоотверженного друга. «Утешения мои, – замечает Иван Петрович, – ее только мучили; мои расспросы все больше и больше досаждали ей, даже сердили ее». После прощания с Алешей Наташа обращается к «утешителю»: «А, это ты! – кричит она. – Теперь ты опять при мне! Что ж? Опять утешать пришел меня… Поди прочь, я не могу тебя видеть! Прочь! Прочь!» Так же порой реагирует и Нелли на его бескорыстную заботливость: «смотрит на него с ненавистью, как будто он в чем-то виноват перед ней».

Трагическое зрелище бессилия «естественного добра»: любовь, сострадание, самоотвержение помочь ближнему не могут. Зло добром не побеждается. К концу романа у Ихменевых разбитая жизнь, у Наташи неисцелимая рана в сердце; Иван Петрович доживает свои последние дни в больнице, Нелли лежит в гробу. А изменник Алеша блаженствует с Катей, злодей-князь благоденствует и собирается жениться. Полное торжество зла. Почему это? Может быть, гуманистическое добро мнимое? Так ставит Достоевский свою основную этическую проблему. Решение ее – в романах-трагедиях.

Автор смиренно признавался, что в «Униженных и оскорбленных» «выставлено много кукол, а не людей», но прибавлял, что в этом «диком произведении» есть «полсотни страниц, которыми он гордится». К этим страницам, несомненно, принадлежит поразительная ночная сцена в ресторане между князем и Иваном Петровичем. Это первая «философская беседа» в творчестве Достоевского, напоминающая беседу в трактире Версилова с сыном и profession de foi Ивана Карамазова Алеше, тоже в трактире. Впервые в действие внешнее, столкновение событий и борьбу страстей, огненным потоком врывается действие внутреннее, борьба идей. Суд над мнимым добром поручается злодею.

«Идея» личности князя Валковского восходит к пожилому и почтенному чиновнику Юлиану Мастаковичу, сладострастнику, женящемуся на юной девушке («Петербургская летопись» и «Елка и свадьба»). О князе Маслобоев рассказывает: «Он женится в будущем году. Невесту он себе еще в прошлом году приглядел. Ей было тогда всего четырнадцать лет, теперь ей уж пятнадцать, кажется, еще в фартучке ходит, бедняжка». Князь сам признается Ивану Петровичу в любви к разврату: «От скуки я стал знакомиться с хорошенькими девочками… Я люблю значение, чин, отель; огромную ставку в карты (ужасно люблю карты). Но, главное – женщины и женщины во всех видах. Я даже люблю потаенный, темный разврат, постраннее и оригинальнее, даже немножко с грязнотцой для разнообразия». Но сладострастник Юлиан Мастакович – невинное дитя по сравнению с князем. В Валковском оживает страшный человек-паук Газин, сладострастно резавший маленьких детей («Записки из Мертвого дома»). Иван Петрович замечает, что князь «находил какое-то удовольствие, какое-то, может быть, даже сладострастие в своей наглости, в этом нахальстве, в этом цинизме, с которым он срывал, наконец, перед ним свою маску». Повторяется сравнение с пауком: «Он производил на меня, – говорит рассказчик, – впечатление какого-то гада, какого-то огромного паука, которого мне ужасно хотелось раздавить». В князе то же обаяние мощи, что и в бесстрашном разбойнике Орлове. Он – сильная личность, стоящая вне морального закона. «Угрызений совести у меня никогда не было ни в чем», – гордо заявляет он.

В мире Достоевского у князя Валковского большое потомство: по одной линии от него происходят «сладострастники» (Свидригайлов, Федор Павлович Карамазов и бесчисленные «старички» – Тоцкие, Епанчины, Сокольские и др.). По другой – «сверхчеловеки» (Раскольников, Кириллов, Иван Карамазов). Обе линии соединяются в Ставрогине. Портрет Валковского очень напоминает портрет Ставрогина. Лица обоих красивые, но отталкивающие маски. «Правильный овал лица, несколько смуглого, превосходные зубы, маленькие и довольно тонкие губы, красиво обрисованные, прямой, несколько продолговатый нос, высокий лоб, на котором еще не видно было ни малейшей морщинки, серые, довольно большие глаза, – все это составляло почти красавца, а между тем лицо его не производило приятного впечатления. Это лицо именно отвращало от себя тем, что выражение его было как будто не свое, а всегда напускное, обдуманное, заимствованное… Вглядываясь пристально, вы начинали подозревать под внешней маской что-то злое, хитрое и в высочайшей степени эгоистическое»…

Князь приглашает Ивана Петровича ужинать в ресторан, и полупьяная его болтовня превращается в беспощадную расправу с идеализмом. Он издевается над самоотверженностью покинутого жениха. «Ведь Алеша отбил у вас невесту, – говорит он, – я ведь это знаю, а вы, как какой-нибудь Шиллер, за них же распинаетесь, им же прислуживаете и чуть ли у них не на побегушках… Ведь это какая-то гаденькая игра в великодушные чувства… А главное: стыдно! стыдно!» Он презирает своего сына: «Мне до того, наконец, надоели все эти невинности, все эти Алешины пасторали, вся эта шиллеровщина, все эти возвышенности в этой проклятой связи с этой Наташей»… Ни в какое добро он не верит, он такой же, как и все, только другие молчат, а он говорит. «Если бы могло быть, чтобы каждый из нас описал всю свою подноготную, но так, чтобы не побоялся изложить не только то, что он боится сказать своим лучшим друзьям, ко даже и то, в чем боится подчас признаться самому себе, то ведь на свете поднялся бы тогда такой смрад, что нам бы всем надо было задохнуться… Вы меня обвиняете в пороке, разврате, безнравственности, – а я, может быть, только тем и виноват теперь, что откровеннее других, и больше ничего».

Гуманистической лжи о естественной безгрешности человека противоставляется религиозная истина о первородном грехе. Утопическая идиллия кончилась в «Мертвом доме». Началась религиозная трагедия.

«В основании всех человеческих добродетелей, – утверждает князь, – лежит глубочайший эгоизм. И чем добродетельнее дело, тем больше тут эгоизма»… Что же остается делать человеку, которого тошнит от всех этих «пошлых возвышенностей»? Единственно: гримасничать и показывать язык. Князь продолжает: «Одно из самых пикантных для меня наслаждений всегда было прикинуться сначала самому на этот лад, войти в этот тон, ободрить какого-нибудь вечно юного Шиллера, и потом вдруг, сразу огорошить его! Вдруг поднять перед ним маску и из восторженного лица сделать ему гримасу, показать ему язык и именно в ту минуту, когда он менее всего ожидает этого сюрприза». Он для того и пригласил Ивана Петровича в ресторан, чтобы доставить себе удовольствие «поплевать немножко на все это дело, и поплевать именно в его глазах». «Идея» князя иллюстрируется анекдотом о сумасшедшем парижском чиновнике, который накидывал на голое тело широкий плащ и «с важной, величественной миной» выходил на улицу. Встретив прохожего, он «развертывал свой плащ и показывал себя во всем «чистосердечии». Этот образ – символ гуманистического добра: нагота под пышным плащом.

Князь Валковский бунтует, но еще невинно, по-мальчишески: делает гримасы и высовывает язык. «Джентльмен» из «Записок из подполья» действует смелее: он не только выставляет язык «хрустальному зданию», этому гуманистическому раю на земле, но предлагает «отправить его к черту». Достоевский один из величайших духовных бунтовщиков в мировой истории.

После ночного разговора с князем рассказчик уходит в негодовании. Он «поражен», он не может «описать своего озлобления». Но если бы он задумался над словами «гада», которого ему хочется раздавить, быть может, он сознался бы, что в них много правды. Роман, который он сам рассказывает, как будто нарочно подтверждает теорию князя об эгоизме. Разве не эгоисты Алеша и Катя, разве не эгоистка Наташа, покупающая свое счастье несчастьем родителей и страданием жениха? Разве не эгоист «добрейший» старик Ихменев, собирающийся вызвать на дуэль князя и тем погубить Наташу, ради удовлетворения своей мести? Да и все «униженные и оскорбленные» – эгоисты именно в своем унижении и страдании. Автор объясняет свой парадокс на примере Нелли и ее матери. Иван Петрович окружает бедную сиротку довольством и заботливостью, но она убегает от него и просит милостыню.

Рассказчик замечает: «Она оскорблена, рана ее не могла зажить, и она как бы нарочно старалась растравить свою рану. Точно она наслаждалась сама своей болью, этим эгоизмом страдания, если так можно выразиться». В развязке романа выясняется, что мать Нелли была законно обвенчана с князем Валковским, хранила официальный документ и могла спасти себя и дочь от нищеты и гибели. Но она пожертвовала и собой и дочерью только для того, чтобы насладиться до конца своим гордым страданием. Князь признается, что он не отдал ей украденных отцовских денег, так как рассудил, что, «отдав ей деньги, сделает ее, может быть, даже несчастною». «Я бы отнял у нее наслаждение быть несчастной вполне из-за меня, – говорит он, – и проклинать меня за это всю свою жизнь. Поверьте, мой друг, в несчастии такого рода есть даже какое-то высшее упоение сознавать себя вполне правым и великодушным и иметь полное право назвать своего обидчика подлецом. Это упоение злобы встречается у шиллеровских натур, разумеется, – быть может, потом ей было нечего есть, но я уверен, что она была счастлива». В страдании есть эгоизм, упоение злобой, презрение к гонителям, наслаждение позором, месть несправедливой судьбе, любование собственным благородством, вызов миру. «Униженные и оскорбленные» не так уж несчастны: им ведомы утонченные наслаждения, которых они не променяли бы ни на какое благополучие.

Так взрывает Достоевский «естественную» мораль безбожного гуманизма.