Текст книги "Лемносский дневник офицера Терского казачьего войска 1920–1921 гг."

Заключение

Так заканчивается история казаков на Лемносе. Или, точнее, та история, какую можно восстановить на основе французских военных архивов. Этот эпизод, оставшийся до сих пор без должного внимания историков послевоенных лет (не считая русской эмиграции, которая использовала преимущественно архивный материал русского Генерального штаба), освещается по-новому при помощи французских источников. Они показывают резкость противоречий между партнерами. Французское командование, главным образом, старается рассеять Белые войска путем репатриаций в Россию, а также на рынки труда лимитрофных стран, т. е. рассеять их без особого шума. Русское же командование добивается диаметрально противоположного, а именно сохранения армии, полного переселения ее как единой военной силы в одну из стран региона, готовую принять ее в таком виде.

С одной стороны, есть политическая воля Белого штаба, уверенного в возможности отвоевания России, а с другой – прагматизм французского командования, намеренного как можно быстрее избавить Францию от оказания помощи беженцам.

При наличии таких противоположных целей история казачества на Лемносе выражается, в первую очередь, в почти непрерывной конфронтации между русскими и французскими офицерами. Эти разногласия, без всякого сомнения, вытекают также из давнишнего недоверия, проявляемого русским штабом к Франции. В то же время большое количество русских гражданских беженцев, в том числе и элита старой России, с целью найти приют обращается именно к Франции!

А Лемнос? Казачий эпизод – не единственный в истории острова. 28 июня 1921 г. на нем оставалось лишь 7000 казаков, ожидающих отъезда. Неожиданно у Лемноса бросает якорь большой греческий пароход «Патрис». На борту – 3000 греческих беженцев из Малой Азии, спасшихся от войск Мустафы Кемаля. Местное греческое начальство ничего не сделало для их принятия[198]198
  SHMT, 57 C 27, вахтенный журнал 92 лейтенанта Лелюка, капитана авизо «Ажиль», от 28.06.1921.


[Закрыть]. Одна человеческая драма сменяется другой…

К. М. Остапенко
Лемносский дневник

Лагерь Мудрос[199]199
  Близ г. Мудрос, второго по величине (в то время около 4 тыс. жителей) населенного пункта о. Лемнос (одного из крупнейших в Эгейском море, площадь 477 кв. км). Во время Первой мировой войны на этом греческом острове, для действий против турецких позиций в Галлиполи, была создана крупная военная база-порт английской и французской армий. Оставшиеся от нее бараки и вспомогательные сооружения (опреснитель морской воды и т. п.) было решено использовать для размещения и обеспечения беженцев из России, первая волна которых прибыла сюда еще после Одесской и Новороссийской эвакуаций начала 1920 г.


[Закрыть], 9-я палатка, 19 22/IV 21 г[200]200
  В расшифровке Н. Остапенко стоит «22.VI», а у В. Остапенко – «22.IV». Из дальнейшего понятно, что верен второй вариант.


[Закрыть]

Раньше всего дневник мой, аккуратно ведшийся изо дня в день с конца [19]19 года, принужден был прекратить свое существование 16 октября прошлого 1920 года. Дневник остался в Геническе[201]201
  Портовый город (с 1903 г.) Мелитопольского уезда Таврической губ., на берегу Азовского моря. Ныне административный центр Генического р-на Херсонской обл.


[Закрыть] у Коллазонио[202]202
  Биографические справки см. в разделе «Персоналии».


[Закрыть] по Соборной улице[203]203
  Ныне – ул. Воровского. В расшифровке Н. Остапенко слова «у Коллазонио по Соборной улице» пропущены.


[Закрыть]. Обещали сохранить[204]204
  Вероятно, этот дневник был безвозвратно утрачен. По крайней мере, геническим краеведам он неизвестен.


[Закрыть].

Итак, как сейчас помню, придя 16[-го] вечером домой и кое-что узнав о начавшемся наступлении красных[205]205
  Наступление РККА на Русскую армию в Сев. Таврии началось 15/28 октября 1920 г.


[Закрыть], я писал: «Пришел решительный момент: мы или они». И молил я Бога, чтобы это были мы, а душой не верилось. И жутко, жутко было ложиться мне в эту ночь, ибо сердце тосковало и разум подсказывал, что против сил, брошенных на нас красными, трудно, невозможно противостоять.

События стали разыгрываться с колоссальной быстротой, скорее, чем это могла вообразить самая богатая фантазия. Часа в 3–4 ночи я проснулся от страшного стука в окно. Вскочив и открыв ставню и форточку, я увидел нашего делопроизводителя Анд. Мат. Зайченко, который сильно изменившимся голосом, бледный, сообщил мне, что красные под Геническом[206]206
  Геническ играл важную роль в подготовке РККА штурма Крыма, поскольку планировалось наступать по Арабатской стрелке. Позже этот план пришлось отменить, так как Азовская флотилия красных, назначенная на прикрытие стрелки со стороны моря, не смогла выйти из замерзшей Таганрогской бухты. М. В. Фрунзе писал в воспоминаниях, что «предварительная разведка к югу от Геническа показала, что здесь противник имел лишь слабое охранение из конных частей». Тем не менее, в р-не Геническа наступали крупные силы: 4-я кав. дивизия С. К. Тимошенко (будущего маршала), совместно с частями 9-й стр. (ком. В. В. Куйбышев) и 14-й кав. (ком. А. Я. Пархоменко) дивизий 1-й Конной армии. Сам Геническ атаковала 1-я бригада (74-й и 75-й полки) 9-й стр. дивизии.


[Закрыть]. Все в сборе. Сейчас выступаем. Приказано собраться у полк. Федюшкина. Итак, началось[207]207
  Это короткое предложение присутствует только в расшифровке В. Остапенко.


[Закрыть].

Я тотчас же сменил все белье, надел фуфайку и вообще все, что налезло, и отправился поздней ночью в город. Мороз был дьявольский[208]208
  В расшифровке В. Остапенко – «превеликий».


[Закрыть]. Градусов 18–20 ниже нуля. Федюшкина я не застал, отправился к полк. Соколову, где и был назначен и немедленно же отправлен в числе 10 офицеров на охрану моста, ведущего из Геническа на Арабатскую стрелку[209]209
  На косе Арабатская стрелка было два моста: железнодорожный и гужевой (так называемый земский). Очевидно, что речь идет о последнем.


[Закрыть].

Часов с 10 утра 17 октября через Геническ начали проходить обозы. Первый прошел конвой ген. Кутепова, потерявший командующего армией и спешивший в Крым. Отправили и мы свой обоз. К 12 часам через Геническ обозы стали проходить вразброд, а к 3 часам они мчались в абсолютной панике.

Точно и ясно обстановку себе никто не представлял, но упорно[210]210
  В расшифровке В. Остапенко – «утром».


[Закрыть] говорили, что к 12 часам ночи должна подоспеть Донская дивизия из Новогригорьевки[211]211
  Новогриго́рьевка (Новогригоровка) – село на юго-востоке Генического р-на Херсонской обл., в 31 км от районного центра.


[Закрыть], [что] в 30 верстах от Геническа. До этого времени удерживать Геническ приказано было учебно-запасной батарее[212]212
  Запасная Кубанская казачья батарея (Учебно-запасная Кубанская батарея). В ней же тогда, на должности младшего офицера, служил Эраст Гиацинтов, уделивший в своих «Записках белого офицера» место описанию боя у Геническа, отступлению в Крым и эвакуации из Феодосии. Судя по его словам, батарея эта находилась еще в стадии формирования; в частности, не имела ни одного орудия: «Мы расположились в Геническе и, кажется, оказались единственной воинской частью, находящейся в этом городке. Не помню точно, сколько нас было человек, но в общем довольно-таки мало. Красные в один далеко не прекрасный день подошли к Геническу, и нас послали в пехотную цепь. Мне дали какой-то участок (не помню уже какой), и было в моем подчинении человек, наверное, двадцать – двадцать пять – по большей части офицеры. Красные подошли поздно вечером к самому Геническу и открыли огонь. Мы отвечали им слабым ружейным огнем, так как орудий у нас никаких не было».


[Закрыть], насчитывавшей до 500 человек, но винтовок всего только 60–80. Во всем Геническе не оказалось винтовок, и начальник пограничной стражи выдал нам 30 шт. бердан[213]213
  Винтовка Бердана – общее название двух однозарядных винтовок, состоявших на вооружении Русской армии и флота с конца 1860-х гг. до начала XX в., а эпизодически ввиду нехватки оружия в военное время применявшихся и позже. Наибольшее распространение получила так называемая модель «Бердана № 2», о которой, вероятно, здесь и идет речь.


[Закрыть], которые, вследствие обильной смазки, не разбивали патрона и требовали чистки. В Геническе не оказалось или, вернее, не смогли найти отвертки.

Наступила темнота, [в] 4–5 часов. Берданы наши не работали. Нас, вместо того, чтобы отправить бойцами в окопы, отправили городовыми на мост. Охрану Геническа приняли на себя 80 бойцов (половина офицеров) и два пулемета. На мосту делалось Бог знает что. Паника невероятная, а когда красные открыли артиллерийский огонь по городу, где было битком набито обозов, поднялось нечто невероятное.

По собственной инициативе мост в свое ведение взял Терский артиллерийский взвод[214]214
  Можно предположить, что этот терский взвод, в котором служил К. Остапенко, добавили к Кубанской запасной батарее потому, что для терцев Кубанское казачье войско исторически было самым близким. Кубанцы часто служили в терских частях, и наоборот.


[Закрыть]. Пришлось ругаться, а главное, крыть матом. И не только простых возниц, но и седых генералов и даже дам и барышень, своим писком и визгом делавших какую бы то ни было работу невозможной. И только мат, один грубый сплошной мат действовал и умиротворял публику. Мату, только ему обязаны мы тому, что на Геническом мосту[215]215
  До этого места оригинал дневника не сохранился, хотя в свое время был расшифрован и Н. Остапенко, и В. Остапенко, из чего следует, что утеря произошла уже после 1963 г.


[Закрыть] не произошла катастрофа, не было затора, и всем[216]216
  Слово «всем» в оригинале подчеркнуто.


[Закрыть] желающим была дана возможность уйти. Не остался никто. В час ночи наши, потеряв 2-х убитых, отошли за мост[217]217
  «К утру нам было приказано по Арабатской стрелке идти обратно в Крым», – вспоминал Э. Гиацинтов в старости, вероятно, уже путая некоторые детали тех событий и перенося приказ об отступлении на несколько часов вперед.


[Закрыть].

Геническ был сдан. Мы, терцы-артиллеристы, прикрывали отход. В 4 часа утра 18-го мы были в Генической Горке[218]218
  Геническая Горка – село в Геническом р-не Херсонской обл., находится на косе Арабатская стрелка.


[Закрыть] в 7-ми верстах от города, на чудных позициях. Здесь остановились и залегли в окопы. Всего 50 человек при 2[-х] пулеметах. 18-го утром Геническ был отбит подоспевшими донцами и находился в их руках суток 2–3. Мы в Геническ не возвращались, и 22[-го] на рассвете выступили из Генической Горки дальше по Арабатской стрелке.

25-X-20 мы были вечером в Каясанах[219]219
  Вероятно, село Кой-Асан (ныне Фронтовое), примерно на полпути между Владиславовкой и Ак-Монаем.


[Закрыть], уже в Крыму. Адская была дорога. Холод, пронзительный ветер, голод, отсутствие крыши, где бы можно было отдохнуть. Я спал одну ночь в конюшне на навозе и был счастлив, ибо было тепло от навоза. Нет пресной воды. Пришлось есть лед из морской пены. И голодно, страшно голодно. Купить ничего негде[220]220
  Судя по дальнейшим словам Э. Гиацинтова: «Это был ужасный переход: много повозок, беженцы, погода, можно сказать, морозная. Долгое путешествие по этой Арабатской стрелке пешком, около телег, на которых находился наш скудный скарб. Нас сменила какая-то пехотная часть Белой армии, и мы двинулись в путь. Этот путь был ужасен: ветер дул со всех сторон, изредка попадались дома, которые были наполнены беженцами и отступающими войсками, так что редко удавалось протиснуться внутрь, чтобы хоть как-нибудь согреться», – его группа отступила по Арабатской стрелке раньше, вместе с обозом батареи. Путь их занял примерно столько же – 4 дня, как и в рассказе К. Остапенко.


[Закрыть]. Итак, поздно вечером 25[-го] мы в Каясанах.

Писать о том, как стояли мы на позициях у Генической Горки, как чуть не перестреляли донцов, уходивших из Геническа и принятых нами за красных, о том, как полк. Соколов разносил своих офицеров, в значительной своей части драпанувших дальше, чем надо, о том, что в такой трагический момент дочь хозяйки нашей, где стоял взвод, вышла замуж (полк. Федюшкин был посаженный отец, а два наших офицера шаферами. Венчали в Геническе в период тех 2-х дней, когда донцы выбили красных из города и занимали его мы), – обо всем этом писать не стоит не потому, что оно внимания не заслуживает, а потому, что время и силы человеческие не позволяют.

В Каясанах нам отвели одну большую комнату у простого татарина. Обстановки абсолютно никакой. Спали все вповалку.

Надо сказать, что буквально все свои вещи мы отправили со своим обозом, который должен был поджидать нас на стрелке. Прошли мы всю стрелку, но обоза не нашли. Сидим без всяких, даже самых необходимых вещей, как мыло, полотенце, вилка, нож, ложка. С продовольствием дело обстоит несколько лучше, чем на стрелке. Хлеба, правда, нет, но выдают муку, из которой печем пышки. Обед получаем из котла. Утром, вечером варим чай. О политической и военной обстановке не знаем абсолютно ничего.

26-го полк. Федюшкин отправил меня на подводе на ст. Владиславовку[221]221
  Село в 10 км севернее Феодосии, центр Владиславской волости Феодосийского уезда. Ныне – центр Владиславовского сельсовета Кировского района Крыма. В селе находится одноименная узловая железнодорожная станция, на развилке линий Джанкой – Феодосия и Джанкой – Керчь.


[Закрыть], в 12 верст[ах] от Каясан, с приказанием разузнать, что возможно, об обозе со шт[абс]-кап[итаном] Павловским во главе, предпринять те или иные меры и привезти более или менее достоверные сведения о том, что делается на фронте. Была еще у нас тайная надежда, что большевистский прорыв или ликвидирован или ликвидируется.

Во Владиславовке о нашем обозе мне абсолютно ничего узнать не удалось; разослал телеграммы по станциям железных дорог «всем, всем, всем», с просьбой задержать [обоз] и вернуть во Владиславовку. Узнал, что стоянкой нам назначены те же Байбуги[222]222
  Ближняя Байбуга (ныне Ближняя) и Дальняя Байбуга (ныне Боевое) – пригородные селения Феодосии, в 7 верстах от города.


[Закрыть], где стояли мы всего 3 недели назад до ухода в Северную Таврию. На станции прочел и официальное сообщение штаба Главнокомандующего о том, что, несмотря на героизм и прочее русских войск, мы принуждены были отойти за Перекоп. Все призывались к мужеству в перенесении этого испытания. Тут же на станции шли слухи о том, что зерна в Крыму нет, что зиму прожить будет невозможно.

С грустными новостями вернулся я в Каясаны, а 27-го на рассвете пешим порядком двинулись мы в Байбуги, куда и прибыли часа в 2–3 дня. Разместили нас в Дальних Байбугах только часов в 7–8 вечера. 27-го и 28-го мы отдыхали после почти двухнедельного странствования в холод и стужу, без еды почти и без отдыха. Прошли за это время более 150 верст.

28-го вечером я получил предписание немедленно отправляться в г. Симферополь, где, по сведениям, находится наш обоз[223]223
  Что подтверждается словами Э. Гиацинтова: «Шли мы по этой ненавистной Арабатской стрелке четверо суток и, наконец, добрались до Крыма и вступили в город Симферополь».


[Закрыть], разыскать его и доставить в Феодосию. На следующий день утром я отправился в Феодосию на вокзал. На вокзале объявление: «Ввиду недостатка в паровозах поезд отойдет только в 2 часа дня».

Я – на главную улицу гулять. Прохожу мимо Освага[224]224
  Осваг (Осведомительное агентство) было образовано в Добровольческой армии летом 1918 г. С января 1919 г. вошло в новый Отдел пропаганды. В свою очередь, Крымское отделение последнего было расформировано в марте 1920 г., но, видимо, в разговорной речи еще долго употреблялось старое название.


[Закрыть], на окне объявление: «Ввиду гололедки провода порваны. Связь потеряна. От Главнокомандующего сводки нет. К вечеру связь будет восстановлена».

В 2 часа дня на вокзале объявление: «Ввиду недостатка в угле поезд на Джанкой ни 29-го, ни 30-го не отойдет». Странно все это, думаю, и направляюсь к себе в Байбуги.

По дороге неожиданно встречаю полк. Яблочкова. Он, оказывается, с семьею на службе в Земск[ом] Союзе[225]225
  Всероссийский земский союз помощи больным и раненым воинам.


[Закрыть]. Сердечно встретил, потащил к себе обедать. Ольга Алекс. оказала не менее любезную и сердечную встречу. Яблоков говорил, что дела наши на фронте, по имеющимся сведениям, очень и очень неважны.

Вечером был дома. Опять без конца играли в шмоньку[226]226
  Вероятно, карточная игра. Буквально, вульг.: «непотребная, распутная женщина».


[Закрыть]. У меня уже нет ни копейки. Цены в Феодосии колоссальны. Французская булка, стоившая 3 недели назад 500 руб., стоит 1200, и так буквально все. Что-то будет? И хочется надеяться и верить, и трудно. Артиллерийская канонада слышна здесь явственно. И вот сегодня часов в 6 вечера она внезапно смолкла[227]227
  Недолгие, но кровопролитные бои на Ишуньских позициях – последней линии обороны Русской армии на Перекопе – в основном закончились к 18 часам 29 октября/11 ноября прорывом частей РККА. В 17 часов был получен приказ Главнокомандующего ген. П. Н. Врангеля: «…оторвавшись от противника, идти к портам для погрузки, 1-му и 2-му армейским корпусам – на Евпаторию, Севастополь; конному корпусу генерала Барбовича – на Ялту, кубанцам генерала Фостикова – на Феодосию; донцам и Терско-Астраханской бригаде во главе с генералом Абрамовым – на Керчь».


[Закрыть]. Что это? На пользу нам или все кончено? Не дай этого, Господи!

30-го октября. День кошмара и неразберихи. С утра и одеваться как следует не захотелось, надел фуфайку вместо рубахи да кожаную куртку, так разгильдяем и хожу. Часов в двенадцать, надев шубу, отправился в Ближние Байбуги обедать и жалованье получить. Прихожу к штабу: волнение, ординарцы приходят из города. Кавтарадзе говорит: «Перекоп сдан, наших гонят» и так далее. Ничего не разберу. Скачут из города ординарец за ординарцем, посылают [ординарцев] туда.

Пообедал я, получил деньги и тут же попал в наряд: немедленно с 20 казаками под командой подъесаула Попандопуло оправиться в Феодосию и поступить в распоряжение ген. Чумаченко.

Не возвращаясь в Дал. Байбуги, отправился в Феодосию. Четыре версты до города были чрезвычайно интересны. Это была сплошная цепь обозов, тянувшаяся в город. Шли все. Картина не из веселых. Пришли в город по темноте. Генерал Чумаченко приказал занять два поста, а остальным находиться при нем в соседней комнате.

Расположились мы в столовой «Кооператив» у Генуэзской башни. Вечер и ночь кое-как провели, конечно, без сна. Беспокоили каждые 10 минут. Разговор вертелся буквально только на том, сдан Перекоп или нет. Больше никого ничто не интересовало. Погрузка на транспорты: «Дон», «Петр Регул» и «Владимир»[228]228
  Эвакуация из Феодосии происходила на следующих судах и военных кораблях: пароходы «Генерал Корнилов», «Аскольд», «Петр Регир», транспорты «Дон» и «Владимир», ведшие на буксире катер «Доброволец» и канонерскую лодку «Кавказ» (затоплена на пути в Константинополь). См.: Гутан Н. Р. Краткий очерк действий флота при эвакуации Крыма в ноябре 1920 года // Морские записки. 1955. Т. 13.


[Закрыть] была ночью по приказанию ген. Фостикова приостановлена. Возлагали большие надежды на то, что Перекоп взят обратно[229]229
  Из статьи В. А. Авдеева «Тяжелый путь в изгнание» (Независимое военное обозрение. 1997. № 39 (66). С. 5): «…в 16 час. 30 мин в Феодосию прибыл… генерал-лейтенант М. Фостиков, к которому по приказу Врангеля переходила вся власть в городе. Фостиков отменил ранее принятые решения и приказал всем военным и беженцам, уже разместившимся на судах, сойти на берег. Высаженные пассажиры расположились прямо у пристани табором». Сам ген. Фостиков в мемуарах говорит, что приказал разгрузить пароходы и начать погрузку заново потому, что первоначально она была произведена неорганизованно, в ущерб боевым частям (Дневники казачьих офицеров. М.: Центрполиграф, 2004, с. 173–174).


[Закрыть].

Часа в 4 ночи вышел я проверить посты и караул. На улице – целый табор: пришли первые войсковые обозы. Площадь у вокзала, вся улица, все запружено повозками, линейками, масса верховых и упряжных лошадей, костры, люди греются около них. Красивая, яркая, колоритная картина, но мысль невольно выплывает в сознание, отчего это, к чему; и становится в этом мраке ночи, озаренном пылающими кострами, еще страшнее, кошмарнее, нервнее. Видно, что все кончено.

Часам к 7–8 утра, с рассветом, картина становится кошмарной. Все это, по всем улицам, обгоняя друг друга, толкаясь, суетясь и нервничая, отправляется к пристани грузиться. У входа на пристань – большие караулы юнкеров и категорический приказ: грузиться можно, но только с ручным багажом. Кто что с собою захватит, с тем и погрузится.

Моментально начинается дикая, никогда не виданная мною картина. Стаскивают чемоданы, открывают их и в мешок набрасывают необходимые вещи, остальное бросают. Приказание это передается из уст в уста, и через полчаса на всех улицах небольшой Феодосии вы видите ту же картину: открытые чемоданы, сундуки и лихорадочно роющиеся в них руки.

На улицах валяются пишущие машинки, вороха бумаг и «дел», всевозможные канцелярские принадлежности, подушки, одеяла, опорожненные чемоданы всякого рода, вида и фасона, фураж, седла. Стоит масса пустых и загруженных фургонов, а по улицам без всадника, без хозяина, оседланные и заамуниченные, бродят кони. Конечно, вокруг и около снуют хищники до чужого добра. Вот уж где «бери – не хочу».

Часам к 12 дня картина резко меняется: что можно было растащить – растащили. Стоят осиротелые телеги, по ветру пущены хлам и обрывки казенных бумаг. Отдельные хищники образовали уже целую толпу, пытающуюся грабить подходящие войсковые обозы. По городу пущены конные разъезды, сколь-нибудь сдерживающие [эту] толпу.

Цены на все адски высокие, и продуктов к 12 дня в магазинах абсолютно нет. В том самом ресторанчике «Кооператив», где расположен наш караул, нам по знакомству, «за охрану», как говорит жид, продают махонькие пончики по 3000 руб[лей] и обед из 2[-х] блюд без хлеба [за] 12 000. Думал ли кто-нибудь из нас, воображал ли, что за обед из 2-х блюд без хлеба будет платить 12 000 рублей?

В ресторанчике появляются простые казаки и солдаты, которые за эти пончики платят 5000, а за обед 20 000. Откуда деньги? Тот коня продал, тот – фургон, а иной так и коня, и фургон, и все имущество, что было на фургоне. «А что вез? – А кто его знает. Всякие вещи. И я не смотрел, и покупатель [не смотрел]. Некогда было. Еле сам убег».

Часа в 4 дня прибыла в город из Байбуги и наша батарея. Но из караула нас не отпускали. Стало темнеть. На вокзале – пожар. Кто-то поджег состав с патронами и снарядами. К счастью, благодаря геройству машиниста состав удалось разорвать, и сгорело всего две платформы с сеном и вагон с патронами. Какой бы был кошмар, если бы стали рваться снаряды! Погрузка произведена не была бы, ибо вокзал – на самой пристани.

В 6 часов вечера ген. Чумаченко, взяв нас, направился на пристань к транспорту «Владимир»[230]230
  Товаро-пассажирский пароход постройки 1895 г., водоизмещением 11 тыс. т. Зимой 1915–1916 гг. переоборудован в военный транспорт, после чего мог принять на борт 998 человек десанта, 152 лошади и 50 повозок. 31.10.1920 н. ст. привлечен по принудительному тайм-чартеру для нужд эвакуации. 15.11.1920 н. ст. вывез из Феодосии в Константинополь 12 600 беженцев.


[Закрыть], где была и наша батарея. Там я присоединился к батарее. Огромная пристань и набережная запружены народом, а на транспортах [тоже] уже полно народа. Стали в импровизированную очередь.

Часов в 9 вечера стали рваться снаряды в Сарыголи[231]231
  Сарыго́ль – исчезнувшее село Владиславской волости Феодосийского уезда, примерно в 1 км к востоку от современного поселка Узловое. Железнодорожная станция с 1894 г., ныне ж/д станция Айвазовская, в городской черте Феодосии. По воспоминаниям (Софьи Михайловны Юдкевич, Алексея Цвилева), хранящимся в Феодосийском краеведческом музее, этот взрыв произошел в 8 вечера 12 ноября н. ст. и (как и упомянутая выше попытка диверсии на вокзале) был организован местным большевистским комитетом «для создания паники в частях белогвардейского гарнизона» и особенно для отвлечения внимания контрразведки. Целью было облегчить освобождение из местной тюрьмы политзаключенных. Взрывом на Сарыголи руководил некий партизан Коваленко, и в операции как-то участвовали бывшие пленные красноармейцы, жившие там в казармах. Генерал Фостиков в своих воспоминаниях пишет, что артиллерийские склады были взорваны «около часа ночи на 1 ноября».


[Закрыть]. Величественная, грандиозная картина сама по себе, а тут еще в такой обстановке. Американский миноносец, стоявший тут же у пристани, стал для лучшей детонации пускать снаряд за снарядом по Сарыголю[232]232
  Из статьи В. Авдеева «Тяжелый путь в изгнание»: «…свою лепту в нагнетании и без того крайне нервозной обстановки внес пожар, случившийся в ночь с 12 на 13 ноября на артиллерийских складах в нескольких километрах от города. Американский миноносец, находящийся на рейде Феодосии, открыл огонь по тому месту, где рвались на горящих складах снаряды, приняв пожар за наступление красных». В дни эвакуации в крымских портах действительно были американские миноносцы (Whipple, John Edwards, Humphreys) и какие-то из них заходили в Феодосию. С другой стороны, есть свидетельства, что это были выстрелы с французского корабля. Так, 21.11.1921 аризонская газета Bisbee daily review сообщала, со ссылкой на агенство Associated Press, что «Феодосия <…> была обстреляна артиллерией французского корабля после обстрела большевиками французского миноносца, везшего беженцев. Двое моряков с французских миноносцев были ранены» («Theodosia, East Crimea, has been shelled by a French warship, following the firing by the Bolsheviki on French destroyer carrying refugees. Two sailors of the French destroyers were wounded»). С еще одной стороны, по воспоминаниями, хранящимся в Феодосийском краеведческом музее, стрелял английский миноносец, вошедший в порт накануне эвакуации.


[Закрыть]. Это произвело ошеломляющее впечатление: «Красные подходят, нажми, грузись скорее!». И заволновалась толпа. И стала страшной стихийной силой[233]233
  Из статьи В. Авдеева: «…утром 13 ноября генерал Фостиков объявил, что будет осуществляться сначала погрузка имущества, а потом – войска. В это время на пристани росла толпа беженцев. Стало очевидно, что два выделенных для беженцев парохода вряд ли смогут забрать всех. В порту началась паника. Пароходы «Генерал Корнилов» и «Аскольд», битком набитые беженцами, были поставлены на рейд. Всех желающих уехать взять на борт они не смогли. Усиленные караулы из офицеров и юнкеров уже были не в силах сдержать разъяренную толпу».


[Закрыть].

В этой кошмарной обстановке, в холоде, голодные, прождали мы до 12 часов, когда удалось погрузиться на борт «Владимира». Сколько переживаний за эти 6 часов стояния на пристани! Сколько жутких мыслей! Сомнений: «погрузимся или нет», «успеем или нет», «хватит места или нет»? Итак, в 12 часов ночи с 31 октября на 1 ноября мы были на борту «Владимира». Слава Богу! Теперь я спасен. Мрачные мысли должны покинуть меня. Но то, что пришлось видеть дальше, превзошло все.

Я видел, как переполненный «Владимир» стал отваливать. Я видел, дело было уже на рассвете, с какою мольбою, с каким отчаянием, безнадежной тоской смотрели на нас, умоляли нас оставшиеся. А их было много, очень много. Я видел, как более смелые бросились к веревкам и стали взбираться. Я видел, как некоторые, ослабев, срывались и падали уже в море и обратно не выплывали. Я помню, твердо помню их молящие глаза. Ах! Сколько отчаяния, сколько жажды жизни! И помню я еще, как одному смельчаку один негодяй обрубил веревку и утопил его в море. Помню и это. Не видел только лица того изверга, который сделал это, и не знаю, счастлив ли я этим или надо было видеть и это?

1-го ноября 1920 года «Владимир» вышел на рейд. Было видно, как один за другим отходят поезда. Куда? Выяснилось, что это уезжали и уходили составы на Керчь с теми, кто не успел погрузиться в Феодосии[234]234
  Из статьи В. Авдеева: «Фостиков и Федяевский пытались по радио связаться с генералом Врангелем и командующим Черноморским флотом адмиралом Кедровым, прося прислать суда для погрузки беженцев. Но свободных судов не было…
  В Феодосии непогруженными оказались Кубанские части общей численностью 4,5 тыс. человек и более 5 тыс. беженцев. Всем им генерал Фостиков приказал пробираться в Керчь. 15 ноября Врангель, находившийся на крейсере «Генерал Корнилов», был проинформирован о брошенных в Феодосии людях, помощь которым он оказать был не в силах».


[Закрыть], ибо Акмонайские позиции[235]235
  Ак-Монайские позиции – самое узкое (18 км) место в зап. части Керченского полуострова между Азовским и Черным морями, протянувшиеся от деревни Ак-Монай (ныне Каменское) до Дальних Камышей (ныне Приморский). В апреле 1919 г. здесь проходили тяжелые бои между наступавшими частями Красной армии (ком. П. Е. Дыбенко, И. Ф. Федько) и оборонявшимся 3-м Крымско-Азовским корпусом ВСЮР (ген. – л-т А. А. Боровский).


[Закрыть], сыгравшие выдающуюся роль в [19]19 году, должны были спасти еще многие тысячи несчастных[236]236
  Керчь была взята красными только 3/16 ноября 1920 г.


[Закрыть].

Часов в 6 вечера «Владимир» снялся с якоря и отошел в неизвестном направлении[237]237
  Из статьи В. Авдеева: «Транспорты “Дон” и “Владимир”, предназначенные для посадки фронтовых частей, в целях безопасности были отведены от пристаней и поставлены на рейд. Подошедшие части доставлялись на суда уже на катерах и шлюпках. 13 ноября вечером в Константинополь отправились переполненные пароходы “Петр Регир”, “Аскольд” и “Генерал Корнилов”. 14 ноября в 6 час. утра, приняв людей сверх всякой нормы, из феодосийского порта <…> вышли транспорты “Дон” и “Владимир”, имевшие на буксире катер “Доброволец” и канонерскую лодку “Кавказ”».


[Закрыть]. Ну, теперь уже окончательно мы спасены от опасности попасться в лапы «товарищей». Страшная опасность миновала. Пора оглянуться и на себя. Ехать до ужаса тесно. На «Владимире», оказывается, около двенадцати тысяч человек. Давка, духота невообразимые. Помещаемся в 3[-м] трюме.

Вылезти на палубу – один ужас. Сколько это стоит затруднений и ловкости! Битком набито. Не только лечь, [но и] сесть негде. Ночью кладешь ноги на голову vis-à-vis[238]238
  Фр. «друг против друга» – тот, кто находится напротив.


[Закрыть] и ощущаешь чьи-нибудь сапоги на собственной физиономии[239]239
  «Когда было объявлено, что мы должны садиться на суда, чтоб ехать неизвестно куда, мы грузились в Феодосии – это наша Кубанская запасная батарея. Нужно отдать должное, что при генерале Врангеле эвакуация, много более сложная, чем была из Новороссийска, прошла в безупречном порядке. Правда, все суда были ужасно переполнены, и наш, например, “Владимир” (это торговое судно, на которое я погрузился) был настолько неустойчив (груза никакого не было – одни только люди), так что его, несмотря на тихую погоду, перекашивало справа налево. И чтобы не перевернуться совершенно, капитан этого парохода кричал: “Все на левый борт” или “Все на правый борт”. Какой-то старый полковник при мне закричал ему: “Да что он у вас, картонный, что ли?!” Так или иначе, 1 ноября 1920 года мы тронулись в полной неизвестности в открытое море, не зная, куда идти и кто и где нас примет…» (из воспоминаний Э. Гиацинтова).


[Закрыть].

Что имеешь с собою, отправляясь в неизвестном направлении и на неизвестное положение? Ибо перед эвакуацией был приказ Врангеля, где он писал, что уехать мы уедем, но кто нас примет и на каких основаниях и правах, одному Богу известно[240]240
  Из приказа Правителя Юга России и Главнокомандующего Русской армией ген. П. Н. Врангеля, 29 октября 1920 г. ст. ст: «…дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает. Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье».


[Закрыть]. С собою абсолютно ничего [нет]. Весь мой багаж – это то, что надето на себя в Геническе еще две с лишним недели [назад].

Нет даже полотенца, мыла, второго носового платка, шинели (ибо я в шубе), второй смены белья. Из продуктов – 5 английских банок консервов и 2 фунта черного хлеба. В кармане ни гроша, не говоря уже об иностранной валюте, ибо даже ничего не стоящих крымских денег нет. Из вещей больше всего жаль мне мое Евангелие и Нюсины письма. За это время я часто перечитывал их, и становилось как-то легче, когда читал их.

Итак, и гол, и бос, и наг, яко благ и еду за границу.

Полагаю, что очень, очень редко в прежние времена с таким багажом и таким средствами кто-нибудь пускался без руля и без ветрил в долгое плавание. Нет, вру. Без руля я даже и в настоящем положении не рискнул бы ехать, но руль есть. Это Врангель – лучший воплотитель нашей идеи – идеи спасения родины и лучшей жизни. Если не персонально для каждого из нас – ибо много, много жертв еще впереди, то во всяком случае для (не говорю [даже про] отцов, матерей) для братьев, сестер и детей.

И опять грустные мысли. Я выбрался из Крыма. Я спасен. А Коля, а Володя[241]241
  Николай и Владимир Остапенко, младшие братья автора дневника.


[Закрыть]? Где они, что с ними? Живы ли они? Успели ли, как я, выбраться до порта и погрузиться?

Кормят ли нас на пароходе? И да, и нет. Не всегда один раз в день, в самое неопределенное время удается получить кипяток. Раз в день и тоже в неопределенное время – пять, шесть ложек горячей воды и в ней 1–2 галушки. Вот и все. Двадцать четыре часа в сутки есть хочется, как зверю. От духоты и жары хочется пить, а воды не хватает, дают ее очень мало. Подышать свежим воздухом на палубе? – Очередь на выход из трюма. Выйдут 50 человек – стоп; пока не войдут обратно 50 человек, не пускают следующих. Очередь и очередь, и какая очередь! Я как-то стоял в очереди в уборную пять с лишним часов. Понятно, заболел и пролежал двое суток в трюме, в грязи, во вшах, гадости и пакости, с температурой 38,5°.

5-го ноября, на рассвете, вошли мы в Босфор, а часов в 9 утра стали на Константинопольском рейде. «Владимир», не опуская русского флага, поднял и французский[242]242
  В знак того, что Франция примет эмигрантов под свое покровительство, как объявил ген. Врангель в приказе № 004718 от 3/16 ноября 1920 г.: «Отдаю армию, флот и выехавшее население под покровительство Франции, единственной из Великих Держав, оценившей мировое значение нашей борьбы». Официального решения французского правительства на этот счет еще не было. Командующий британским Средиземноморским флотом адмирал Джон Де Робек 10/23 ноября так телеграфировал в Адмиралтейство: «Генерал Врангель поднял французский флаг на русских кораблях и судах в знак того, что передал свою армию и флот под французское покровительство. Французское военно-морское командование дало на это предварительное согласие, ожидая решения своего правительства» («General Wrangel has hoisted French flag at mastheads of Russian men-of-war and transports to show that he has placed his army and fleet under French protection. French naval authorities agreed provisionally while waiting decision of French government»), см.: The Mediterranean Fleet, 1919–1929 / ed. by Paul G. Halpern, p. 288.


[Закрыть]. Так вот он – второй Рим! Вот тот самый Царьград, на вратах которого Олег прибил свой щит. Тот Царьград, обладание которым было нашей мечтой на протяжении последних веков. Парадокс. Русская армия прибыла в Константинополь. Но так ли мы мечтали прибыть в него? Кому смешно, пусть смеется, а мне тяжело, тяжело до боли, и даже красоты действительно красивого Константинополя и берегов Босфора не радуют глаза, не манят взора. Что-то будет дальше? И одна эта мысль сидит гвоздем, и не выбить ее ничем.

6-го ноября. Рассвет. Действительно, феерическая картина. Восход солнца, бесконечные минареты и Айя София[243]243
  Тур. Ayasofya – в то время мечеть, бывший собор Св. Софии. Высокие минареты были пристроены во 2-й половине XVI в.


[Закрыть]. Даже отсюда сразу вы узнаете, инстинктивно угадываете, что это, именно это – Айя София.

Полон Босфор, Золотой Рог[244]244
  Бухта в проливе Босфор, разделяет европейскую часть Константинополя на северную и южную стороны.


[Закрыть] кораблями военными и коммерческими. Жизнь кипит. Турки на своих изящных лодочках подвозят продукты. Красные фески, чужой говор. Но картина довольно неприятная: кушать хочется зверски, а тут чего, чего только нет. Что угодно для души[245]245
  «На лодках самым соблазнительным образом были разложены великолепный константинопольский хлеб, копченая рыба, фрукты и сладости. Были и спиртные напитки. Ко всему этому потянулись руки изголодавшихся казаков, но торговцы сразу же объявили, что они согласны продавать на какие угодно деньги, только не на русские. <…> И вот в жадные руки торговцев посыпались долго хранимые серебряные рубли и золотые монеты, часы, перстни, обручальные кольца, портсигары и, даже, нательные кресты» (Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг., с. 241–242).


[Закрыть].

Но что за волнение? Врангель! Врангель приедет! И все зашевелилось, забегало и стали даже подтягиваться. Приедет сам Врангель! Приедет тот, на ком сосредоточены сейчас все надежды, все упования. «Вот приедет барин, барин нас рассудит». Приедет Врангель, он все разберет, все скажет и обязательно только хорошее. Ибо Врангель ничего плохого не скажет, не может сказать. Вера во Врангеля у всех и вся бесконечная и беспредельная. Врангель с нами; значит, все образуется, все будет хорошо.

Часов с 7-ми утра публика стала занимать позиции. Удалось и мне протиснуться к борту у носовой части. Часов в 10 утра подошел катер с Врангелем. Громовое и бесконечное «ура» встретило его. Поднялся он на корабль. Что-то с кем-то говорил и минут через десять спустился обратно на катер. «Ура, ура, ура», без конца «ура», и с нашего корабля, и со всех русских судов, переполненных войсками.

6-го ноября 139[246]246
  В расшифровке Н. Остапенко «130», хотя в оригинале читается «139». С. Попова приводит следующие данные Финансовой комиссии Палаты депутатов Франции: «Число беженцев, прибывавших в Константинополь с 14 по 21 ноября 1920 г. и взятых на учет, составило около 134 тыс., из них 90 тыс. боеспособных военных, 3504 раненых военных, 4585 моряков, 36 тыс. гражданских, в том числе 15 тыс. детей».


[Закрыть] тысяч человек, сидевших на судах в Босфоре, кричали «ура», восторженное «ура» своему Главнокомандующему. Врангель сидел на корме катера и отдавал честь. Недалеко от него с биноклем в руках стоял ген. Кутепов.

Тотчас же после отъезда Врангеля пошли разговоры [о том], что он говорил и, вообще, [о] его деятельности во время эвакуации. Говорили про него массу[247]247
  В расшифровке Н. Остапенко: «Сейчас же после отъезда Врангеля пошли разговоры, что он говорил. Вообще, во время эвакуации, говорили про него массу, много…», но в оригинале читается так, как выше в тексте.


[Закрыть], много противоречивого, но ничего, абсолютно ничего плохого. Говорили, что он до последнего оставался в Крыму. После эвакуации Севастополя, прошедшей отлично, лично отправился в Керчь и там руководил эвакуацией. Затем проехал в Феодосию; лично сходил на берег, чтобы убедиться, нет ли брошенных на произвол судьбы, и только после этого на крейсере «Генерал Корнилов»[248]248
  Бывший «Очаков» (в 1907–1917 гг. – «Кагул»), с 1919 г. именовался «Генерал Корнилов». Вступил в строй в 1902 г. После эвакуации из Севастополя интернирован французскими властями в Бизерте, в 1933 г. разобран на металл.


[Закрыть] отправился в Константинополь. Говорили, что [он] остался крайне недоволен порядком эвакуации Феодосии, говорили, что обругал Фостикова, кого-то стыдил, ругал. Одним словом, справедливость торжествовала. Много говорили и долго о Врангеле, но абсолютно никто не помянул его недобрым словом.

Это единственный, кажется, в истории случай, когда войска, разбитые, принужденные сдать свои последние позиции и уйти неведомо куда, голодные и раздетые, ни в чем, абсолютно ни в чем не винят своего Главнокомандующего, а с восторгом, с беспредельной доверчивостью и любовью приветствуют его и, в сознании величия возложенного на них подвига, спокойно смотрят в глаза будущему. Невольно эта картина напоминает ту картину, о которой приходилось читать в римской истории: «Caesar! Morituri te salutant»[249]249
  Лат. «Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя».


[Закрыть].

Так или иначе, но известно, что Кубанцы и Терцы едут на Лемнос, Донцы – в Чаталджу[250]250
  Чаталджа, р-н провинции Стамбул, в европейской части Турции, в 50–60 км от Константинополя.


[Закрыть], а 1-я армия – в Галлиполи[251]251
  Район г. Галлиполи на одноименном полуострове в европейской части Турции, на побережье пролива Дарданеллы.


[Закрыть].

Мы уходим из Конст[антинопо]ля сегодня. Действительно, часов около 6–7 вечера[252]252
  В расшифровке Н. Остапенко: «часов в 7 вечера».


[Закрыть] 6-го ноября «Владимир» снялся с якоря и направился на Лемнос[253]253
  Из мемуаров Э. Гиацинтова: «В Константинополе наш пароход (я думаю, и другие тоже) сгрузил гражданских беженцев и желающих военнослужащих, которые уходили из армии для того, чтобы соединиться со своими семьями, уже находившимися за границей. Таких было довольно много, и на пароходе “Владимир”, на котором я был, стало просторно. И немножко стало сытнее. Нам доставляли продукты французы. Простояв в Константинополе около восьми дней, мы двинулись дальше и вышли в Средиземное море. Кутеповский корпус был высажен на полуострове Галлиполи, а нас, так как я в это время был в Кубанской казачьей батарее, повезли на остров Лемнос». Здесь Э. Гиацинтов тоже, очевидно за давностью лет, ошибается в продолжительности стоянки «Владимира» в Константинополе (8 вместо 1,5 дней).


[Закрыть]. 8-го вечером бросили якорь в Лемносской бухте. С утра 9-го начали выгружать.

Мы слезли к вечеру. Скалы, скалы и скалы, ни деревца, ни травки, ничего абсолютно. Дали нам турецкие палатки «Марабу»[254]254
  Быстроразборные конусообразные палатки типа «иглу». От адапт. фр. «marabout» – мусульманский отшельник.


[Закрыть], и мы разместились. Поместились мы так: я, Кавтарадзе, Портянко, Середенко, Роменский, Буланов, Лобов, Борисов и Попандопуло.

Жрать нечего, голод отчаянный, кушать ничего не дают. 10–11-е [ноября] – это сплошное голодание, холод, отчаянный ветер норд-ост[255]255
  Северо-восточный.


[Закрыть]. Палатки разносит. Настроение духа самое отчаянное. Наш паек: 1/2 маленькой банки консервов (150 гр.) и две галеты в 75 гр. весом обе. После почти месяца голодания и при таком холоде – это ужас. Вши заедают, а раздеться, перемениться нечем, укрыться – тоже, подстелить нечего[256]256
  Э. Гиацинтов вспоминал о первых днях на Лемносе: «Высадили нас вечером, дали свернутые палатки, и мы кое-как на камнях расставили эти палатки и провели первую ночь. Дальше мы жили там и питались необычайно скудным пайком, который нам выдавали французы. Выдавали на палатку (восемь человек офицеров или солдат) одну банку сгущенного сладкого молока (так что приходилось приблизительно по одной ложке на брата), очень незначительное количество мясных консервов, фасоль, чечевицу или что-нибудь в этом роде и немного хлеба. Приходилось заниматься распределением этих скудных продуктов так, чтобы никого не обидеть. Обычно один из нас раскладывал по кучкам мясо, фасоль или чечевицу, кусок хлеба и так далее и потом, накладывая руки по очереди, спрашивал: “Кому?” (значит – кому эта порция будет принадлежать). Сидящий спиной к этому говорил: “Такому-то, такому-то…” и прочее, и таким образом распределялись эти скудные продукты. Ужасный ветер на скалистых берегах Лемноса – это было сущее наказание».


[Закрыть].

Такое наше существование продолжалось до 15 ноября, когда вечером удалось украсть 1/2 пуда муки. Сейчас же наварили галушек и наелись до отвала.

У нас что-то появились больные. Портянко, Роменский, Кавтарадзе лежат с высокой температурой! Нет абсолютно соли, что действует еще отчаяннее. Буланов загнал шинель, и мы имеем возможность покупать соль[257]257
  Из воспоминаний Э. Гиацинтова: «Для того чтобы попасть в жилую часть Лемноса, надо было переходить вброд по мелкому заливу моря на другой берег. <…> Но ходить в жилые места не имело смысла, потому что у нас не было никаких денег и нечего было обменивать – вещей никаких не было. Но все-таки обменяли (у кого сохранились!) часы, некоторые обменяли золотые ордена и все, что осталось».


[Закрыть].

15-го[258]258
  В расшифровке Н. Остапенко: «15-го вечером», но в оригинале «вечером» нет.


[Закрыть] распространился слух, что завтра мы уезжаем с Лемноса в Чаталджу на присоединение к Терцам. Вот было бы хорошо! Действительно, 16-го утром была объявлена Терцам погрузка, и в 3 часа дня мы отправились на барже к транспорту «Моряк»[259]259
  Пароход «Моряк», военный транспорт, ранее привлекался к эвакуации из Севастополя.


[Закрыть].

О, ужас, что за транспорт! Сплошное отчаяние. Трюм один, без света, лестница отвесная, грязь, гадость, подмести и убрать нечем. Нечего делать, слез. Стоят два автомобиля. При них мальчишка. Говорит, что Терец. «Откуда? – Пришибской станицы[260]260
  Станица Пришибская Сунженского отдела Терской обл. Основана в 1819 г. на левом берегу Терека как военный пост Пришиб (место было «на при-шибе», обрыве на изгибе реки). Ныне г. Майский, адм. центр одноименного района Кабардино-Балкарии.


[Закрыть], фамилия – Крылов». И, помолчав, добавляет: «Известен более под фамилией деда, Цилинского». «Ксении Романовны родственник? – Племянник. А Вы не Остапенко будете? – Я сам».

Пригласил он меня к себе в автомобиль. Ехал я сравнительно с удобствами, иногда он меня и подкармливал. Вообще, с продуктами на «Моряке» стало несколько лучше, хотя довольно похабно. Определенно, наши интенданты воруют.

Темнота ужасная. Ночью пройти нельзя, чтобы на одного, другого не наступить и не быть обруганным. Вшей – что-то колоссальное. Масса появилась больных.

20-го только добрались до Константинополя, где из 600 терцев 97 челов[ек] было снято больных. Узнаем, что в Константинополе нас впредь до дезинфекции не ссадят, и приказывают отправиться в Босфор в Каваку[261]261
  Санитарная станция, находившаяся на берегу пролива Босфор.


[Закрыть] на дезинфекцию. Едем туда. Ждем очереди, и 23[-го] нас ссаживают на берег в баню. За эти 3 дня заболело еще 28 человек, и их снимают и размещают по лазаретам. Не дезинфекция, а анекдот или злая шутка. Душ – 2 минуты без мыла и еле-еле теплый. Только чтобы грязь размазать.

Продезинфицированное белье свалили в общую кучу на угольный пол. Пока его разобрали, оно, и так грязное, стало похоже на черта.

Этот день, ночь и следующий день до вечера провели в бараках в Каваке, а вечером погрузились опять на «Моряка». В трюмах прибрано, хотя воздух сперт и несет мочой и человеческим калом, ибо больные за эти 10 дней путешествия, в бреду, не в силах были подниматься по отвесу вверх и испражнялись тут же.

Немного отдохнули в Каваке, но вши жить не дают. Чудное место эта Кавака. Масса деревьев, море, и так приятно было отдохнуть здесь после всего кошмара и ужаса.

25-го мы ночью выехали из Каваки и 26[-го] были опять в Кон[стантинопо]ле.

Вот ужас! Нас опять отправляют на Лемнос! Публика в страхе и смятении. Многие уезжают[262]262
  То есть покидали Русскую армию, записываясь в беженцы.


[Закрыть].

27-го устанавливается связь с атаманом[263]263
  В подлиннике читается «между атаманом», но это, очевидно, описка.


[Закрыть], и 28[-го] к нам приезжает для информации Букановский. Говорил много, интересного мало. Одним словом, мы действительно едем на Лемнос, и завтра для этой цели перебираемся на «Дон»[264]264
  Пароход «Дон», военный транспорт, ранее привлекался к эвакуации из Феодосии. В рейсе 29 ноября – 1 декабря ст. ст. перевозил около 3,5 тыс. человек: Терско-Астраханский полк и часть донских казаков.


[Закрыть]. Были сегодня у нас с «Дона» в гостях Цыганков и Грабовский. Они грузились в Севастополе[265]265
  Можно предположить, что в Севастополе Цыганков и Грабовский погрузились на пароход «Лазарев», эвакуировавший Атаманское военное училище. 11-го ноября, при выгрузке в р-не Чаталджи, на этом пароходе была обнаружена чума, и он две недели простоял в карантине, после чего вернулся на Константинопольский рейд, где пассажиры были перегружены на «Дон» для отправки на Лемнос (Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг., с. 243).


[Закрыть]. От Забабурина и Бовина узнал, что Володя эвакуировался из Севастополя со всеми вещами, едет на «Херсоне»[266]266
  Пароход «Херсон», военный транспорт, привлекался к эвакуации чинов Русской армии и беженцев из Севастополя. Известно, что В. Грабовский 13.10.1920, незадолго до эвакуации, окончил Офицерскую артиллерийскую школу в Севастополе. Возможно, что и Цыганков, Забабурин и Бовин тоже учились в этой школе и поэтому знали В. Остапенко, который служил в ее учебной батарее.


[Закрыть]. Ну, слава Богу, об одном сведения имею. Где-то Коля? Успел ли он погрузиться и уйти с Юшуня[267]267
  Возле села Ишу́нь (Юшунь) на Перекопском перешейке была вторая линия обороны Русской армии, в 20–25 км позади первой линии, проходившей по Турецкому валу. Бои на Ишуньских позициях были 9–12 ноября 1920 г. н. ст.


[Закрыть]?

29[-го] мы перебрались на «Дон», едем в кают-компании. Ехать лучше, чем на «Владимире» и «Моряке».

1-го декабря поздно вечером[268]268
  В воспоминаниях С. Рытченкова «259 дней Лемносского сидения» (Париж, 1933) сказано, что «Дон» поднял якорь в полночь 29 ноября ст. ст. и бросил якорь в заливе о. Лемнос в 10 утра 1 декабря.


[Закрыть] «Дон» вошел в бухту Лемноса и бросил якорь.

2-го декабря часам к 2-м дня мы снова, с тоской на сердце и со страхом и ужасом, вступили на землю Лемноса. Часам к 6-ти вечера мы имели уже свою раскинутую палатку. Поселились мы там 10 человек: Грабовский, Цыганков, Кавтарадзе, Виноградов, Воротников, Бовин, Никольский, Мейзе, [и] я.

На этом месте[269]269
  В так называемом Кубанском лагере на полуострове Калоераки.


[Закрыть] прожили мы ровно 1 месяц и 4 дня. 6-го января 1921 года, на рассвете, нас перевели в новый лагерь[270]270
  Так называемый Донской лагерь. В книге «Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг.» (с. 294) читаем: «В конце декабря началась переброска донских строевых частей на восточную сторону залива. <…> Под лагерь было отведено место в двух верстах от г. Мудроса, на скалистой горе, с крутыми склонами, прорезанными несколькими оврагами. Один из этих оврагов, наиболее широкий, по дну которого протекал ручей, отделял то место горы, где предполагалось расположить лагерь 1-й и 2-й дивизий. За другим, более широким оврагом, расположился лагерь Терско-Астраханского полка. Атаманское военное училище и госпиталь были расположены около самого г. Мудроса, у моря».


[Закрыть] верстах в 25 от этого, близ города Мудроса.

Как прожили мы этот месяц. Погода стояла отличная, каждый день солнце и тепло. Ходить было можно в одной кожаной куртке. Это не то, что первый раз в середине ноября, когда ветер холодный с ног валил.

Питание налажено вполне. Получаем свой паек, и довольно крупный, вполне исправно. Не хватает только хлеба. Все попытки посадить нас на котел и кормить бурдой встречают самый ярый отпор с нашей стороны. По нашим общим настояниям нас выделили в отдельную артиллерийскую сотню. Теперь мы входим в состав Терско-Астраханского полка[271]271
  Бывшая Терско-Астраханская бригада. Детали ее размещения в первые месяцы эвакуации не очень ясны. В книге «Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг.» (с. 261, 268–269) говорится, что какая-то часть бригады (штаб, Сводно-Астраханский полк со сводной артиллерийской сотней, Сводно-Терский полк) была эвакуирована из Феодосии в лагерь Санджак-Тепе (р-н Чаталджи, 13/26 ноября 1920 г.), где была сведена в полк и вскоре, в середине января 1921 г., перевезена на Лемнос (погрузка Терско-Астраханского полка прошла 12 января н. ст.). Эту же дату (20 декабря ст. ст.) отъезда эшелона из Санджак-Тепе в Константинополь сообщает в своем «Дневнике поручика» Д. Туржанский, добавляя, что на Лемнос они прибыли 2/15 января на пароходе «Дон». С другой стороны, в той же книге говорится (с. 291–292), что напрямую из Константинополя, минуя Чаталджу, 8–21 декабря н. ст. на Лемнос «было высажено 2945 воинских чинов различных частей Донского корпуса и 655 терцев и астраханцев». Между тем, выше К. Остапенко пишет о том, что примерно это же количество терцев выехало с Лемноса на дезинфекцию уже 16/29 ноября, т. е., очевидно, были на острове с самого начала, с 9/22 ноября. Скорее всего, в тексте книги была опечатка, и выше следует читать «8–21 ноября». Интересно и то, что ниже К. Остапенко никак не отмечает прибытие на Лемнос какой-то крупной группы терцев из Санджак-Тепе. Возможно, это событие пришлось на дни переезда лагеря (18–19 января ст. ст.), когда «старожилы» были слишком заняты обустройством на новом месте. Косвенно в пользу того, что какая-то большая группа тогда все-таки приехала, говорит то, что примерно в эти же дни К. Остапенко напишет о «переформировании полка» и смене его командира на ген. Агоева (возможно, тоже прибывшего тогда из Санджак-Тепе).


[Закрыть], командует нами полк. Цугулиев, [а] нашей сотней – Лепилкин. Федюшкин еще с «Дона» уехал в беженцы, вместе с Выговским.

Хотя, повторяю, паек довольно большой, но нам с голодухи его не хватает. Никак не можем наесться. От вшей избавиться тоже очень трудно, хотя ходим и в дезинфекционные камеры, и три раза в день занимаемся избиением их. К Рождеству удалось даже кое-как постираться, а самому остаться на это время в костюме Адама. Ведь смена белья единственная же.

Чем занимаемся мы. Раньше всего играем в карты, в преферанс, и довольно усиленно. Во-вторых, жарим и варим. Я – за начальство по части жратвы, и меня называют «диктатором». Зубоскалим, песни поем и внимательно слушаем и ловим сплетни и рассуждаем, без конца рассуждаем по поводу всей ерунды, какую приходится слышать.

Особенно много приходится говорить о Бондаре. Полковник Бондарь, заведующий хозяйством в полку. Притворяется такой тихоней, что ужас, а сам – вор, мошенник и прохвост, каких мало. И сам он это знает, но чувствует силу в руках и никого и ничего не боится.

Несколько дней занимал нас вопрос о том, как Воротникова повар хотел черпаком по голове ударить, и как удивлен был команд[ир] полка гневным видом Воротникова, возмущенно приволокшего этого повара непосредственно к Цугулиеву.

Немало развлечения и тем для беседы доставляет и [сам] Цугулиев нам. Это хитрый, как и все осетины, но глупый и недальновидный человек, явно протекционирующий всем осетинам, крайне нетактично держащий себя по отношению к офицерам и открывший свою осетинскую «лавочку».

Много смеха вызвал его приказ в Сочельник под Рождество о том, чтобы оправляться ходили в ровики, и больные венерическими болезнями не запускали бы своих болезней и ходили лечиться. Нашел время в Сочельник! И адъютант его тоже не из умных, очевидно, есаул Коваль.

Мы в курсе всех дел, [поскольку] Мейзе назначен личным адъютантом начальника Донского лагеря ген. Секретова и бывает с ним ежедневно у ген. Бруссо на заседаниях.