Текст книги "Лемносский дневник офицера Терского казачьего войска 1920–1921 гг."

Как-то было секретное заседание у Цугулиева. Что там было, одному Аллаху известно, но слухи дошли, что начали или, вернее, продолжили агитацию, начатую [еще] в Крыму против атамана и Букановского. Осетины и здесь не хотят умиротвориться.

Долго и много рассуждали о новостях, привезенных Виноградовым, ездившим в Константинополь и привезшим новости, что что-то будет, что-то ожидается, но что именно – неизвестно[272]272
  Вероятно, слухи о «Весеннем походе».


[Закрыть].

На Рождество написали мы своей палаткой поздравление Бруссо с праздником, и все подписали. Получили ответное письмо от Бруссо и выговор от Цугулиева в приказе за это.

Рождество мы встретили по-хорошему. Целый день не ели, а вечером ели кутью. На первый день – улучшенную пищу.

Встречали Новый год совсем по-хорошему. Пришли гости: Буланов с женою. Они устроились в лазарете и живут по-хорошему. Принесли сладкий пирог с вареньем. Мы наварили «рагу». Купили коньяк, сладкий рис. Просидели компанией в 15 человек до утра.

Наутро поздравлял Цугулиев с Новым годом, все сотни отдельно, и говорил всем одно и то же, за что и был сильно осмеян.

Из крупных событий за этот месяц – это был приезд генерала Врангеля[273]273
  Генерал Врангель с супругой прибыли на Лемнос из Константинополя 4/17 декабря.


[Закрыть]. Генерал Врангель обходил части в сопровождении своего штаба и генерала Бруссо. Затем он свел полк и сказал, чтобы держались дружнее, что далеко еще не все проиграно, что будут лучшие времена, и он обещает всех опять повести в Россию на борьбу за общее дело.

Говорил он очень энергично, твердо и определенно, хотя и не совсем точно и определенно. Да, положим, что точного и определенного мог сказать Врангель через месяц – полтора после эвакуации.

Затем он предложил задать ему вопросы по тем или иным интересующим вопросам. К вечеру он уехал к себе на яхту[274]274
  В книге «Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг.» (с. 293–294) сказано, что ген. Врангель тогда прибыл на Лемнос на французском броненосце «Прованс», а вернулся в Константинополь на броненосце «Лорэн».


[Закрыть].

Целую неделю потом только и было разговора, что он сказал, на кого посмотрел, что говорил в других частях. Все, скажу откровенно, ожидали от Врангеля большего; думали, что он скажет что-то определенное. Приедет и скажет, что завтра, послезавтра едем и так далее.

5-го января 1921 г. нам объявили, что завтра, 6-го, на рассвете мы должны перейти из этого лагеря в другой, к Мудросу, верст за 30 отсюда. На рассвете 6-го мы выступили и к вечеру были на месте. К этому времени катер привез и наши вещи, и палатку.

Лагерь наш [стоит] верстах в 2-х от города, на склоне горы[275]275
  И. Сагацкий, прибывший на это место 10 марта н. ст., так описывает лагерь своего Донского лейб-гвардии Сводно-казачьего полка: «Расположен в глубине бухты, вдалеке от берега и в полутора верстах от греческого городка Мудроса. Он занимает часть ската скалистого холма, скудно поросшего невысокой колючей и сухой травой» (На Лемносе, с. 400).


[Закрыть]. Придется много работать, выбивать киркой площадку[276]276
  «Много труда было затрачено казаками, чтобы разбить линейки, устроить площадки для палаток, лестницы, дорожки и тому подобное. Каменистый грунт с трудом поддавался усилиям казаков, уже обессиленных постоянным недоеданием. Для каждой палатки надо было выровнять горизонтальную площадку, снимая часть грунта с одной стороны и подсыпая с другой; то же делалось и при разбивке линеек. Для защиты от дождевой воды, которая, хлынув потоками с горы, могла затопить и снести лагерь, пришлось рыть целую систему глубоких канав, кроме того, каждую палатку также пришлось обводить ровиком. <…> Особенно выделялся правильностью линий и симметрией расположения лагерь Терско-Астраханского полка. Практичные терцы, под лагерь которых, надо заметить, был отведен участок на самом крутом склоне горы, вначале расположились временным лагерем у подошвы горы и только тогда, когда место под лагерь было окончательно разбито, проведены линейки, устроены лесенки, канавы и, даже, украшения, перешли туда» (Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг., с. 294–295).


[Закрыть]. Пока разместились на скорую руку, у подошвы горы. Ночью пошел дождь, налилась полная палатка воды, мы «поплыли»; пришлось в 3 часа ночи встать, одеться и устраиваться получше. Прожили мы недели 2 так, пока не устроили площадок. Лагерь получился, как картинка, даже красивый.

Пока устраивали лагерь, шло переформирование полка. Теперь полком командует ген. Агоев. Полк 7-сотенного состава, при 3[-х] командах: учебной, пулеметной и комендантской. 6-я сотня – артиллерийская, а 7-я – офицерская. В [обычной] сотне только по семь офицеров; все остальные – в офицерской сотне, где имеется свой артиллерийский взвод. Артиллерийской сотней командует полк. Бейнар-Бейнарович. Лепилкин – его старший офицер. Нашим взводом командует полк. Тарарин. Всего в настоящий момент полк насчитывает 900 с лишним человек.

Вот и двадцатые числа января. Приказ. Просит французское командование всех, желающих ехать куда бы то ни было, записываться и указать местонахождение. Особенно много говорится о Совет[ской] России. Есть записавшиеся и туда. У нас в полку мало. В остальных частях довольно много. Особенно много на «Кубанском берегу» на Лемносе. У нас на «Дону» и «Тереке» их значительно меньше[277]277
  «25-го января приказом по лагерю была объявлена “заметка” командующего французскими войсками на о. Лемнос ген. Бруссо от 18 января, в коей говорилось, что «в общих интересах эвакуированных русских следует в самой широкой мере поддерживать эвакуацию, согласно принятому окончательно решению, как гражданских, так и военных беженцев, пожелавших вернуться в родную страну или выехать в какую-либо другую страну» (Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг., с. 303–304). Эта «заметка» была основана на секретном приказе от 14 января, № 3070/3, ген. Шарпи, командующего французскими оккупационными силами. Об этом же, но в датах по новому стилю, упоминает И. Сагацкий, бывший на Лемносе с середины января: «С первых чисел февраля в казачьих лагерях Лемноса стали расклеиваться обращения французского штаба, призывающие казаков к неповиновению своим начальникам, уговаривающие их возвратиться в Советскую Россию, записываться в Иностранный легион или на работы в Бразилию» (Лейб-казаки на Лемносе, с. 393).


[Закрыть]. Но это все предположения и ерунда, думаем мы.

Всех записавшихся выделяют в особые сотни. Отношение к ним плохое. Положение тоже гораздо хуже, чем всех прочих[278]278
  «Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг.» (с. 304): «Всего записалось к 1 февраля 200 человек. <…> Записавшиеся были выделены в особые рабочие сотни, назначавшиеся исключительно на работы, тогда как с остальными казаками было приступлено к производству строевых занятий».


[Закрыть].

Наступает с середины января отчаянная погода. Норд-ост. Отчаянный холод. Особенно в первых числах февраля. Снега, правда, не было, но «крупа» шла[279]279
  И. Сагацкий так описывает быт лейб-казаков: «Разместились в палатках типа “Марабу” по 12–14 человек в обычной и по 40 человек в большой (палатки «Маркиз». – В. К.). Спали все на голой земле… Одеял не было. Спали на земле в шинелях, плотно прижавшись друг к другу. А погода стояла дождливая, иногда и с морозами, с ветрами и бурями, порой срывавшими палатки» (Лейб-казаки на Лемносе, с. 392).


[Закрыть]. Погода такова, что [еду] варить приходится в палатке. Дым глаза выедает, а варить приходится. Дров казенных, конечно, далеко не хватает, приходится ходить за колючкой; в холод это более чем тяжелое занятие.

Недалеко от нас, верстах в трех, [стоят] французские и английские деревянные сооружения, теперь необитаемые и неохраняемые. И вот, повалили ночами туда за дровами. Ходили и мы ночью два раза. Раз приволокли большой столб от гимнастики, а другой раз целую веранду. Этого хватило нам до половины марта. Растащили эти постройки дотла. Сняли крыши, двери, пол – все буквально.

Ходили все, весь полк, вплоть до штаб-офицеров. Но ходили обязательно ночью, и это было связано с известным риском, ибо кто наскакивал на французские посты, тому плохо было. Пока же французы организовали охрану зданий, там уже ничего не осталось.

Постараюсь вспомнить теперь, как развертывались события до 13 марта, до обнародования приказа 1515, наделавшего[280]280
  В приказе № 1515 (12) от 13/26 марта ген. Бруссо касался репатриации беженцев и чинов Русской армии и прекращения ее существования как организованной, компактно расположенной силы (см. ниже). После этого отношения с французскими военными заметно ухудшились.


[Закрыть] столько шума. Жили мы до 13 марта тихо, спокойно, занятий не было. Велись маленькие интрижки, сплетничали, играли в преферанс. Мерзли от холода. В 12 ч[асов] вставали или, вернее, просыпались, ибо иногда 2–3 дня не вставали с постели, били вшей, дежурные готовили обед. В редкие безветренные дни имели возможность умыться. Спать ложились часов в 9–10 вечера.

В самом начале февраля приезжали атаманы[281]281
  Кубанский – В. Науменко, терский – Г. Вдовенко, донской – А. Богаевский, посетившие остров 2-го февраля. В воспоминаниях С. Рытченкова «259 дней Лемносского сидения» дана дата по ст. ст. – 20 января.


[Закрыть]. Нового ничего абсолютно не сообщили, а в беседе с офицерами полка Вдовенко поделился сведениями с Терека. Ничего утешительного. Говорил о жизни беженцев. Рассказал об инциденте между Врангелем и Слащевым, кончившимся тем, что Слащев, по приговору суда чести, правда, заинтересованного (Шатилов, Коновалов и еще кто-то), уволен без мундира.

Намекнул Вдовенко и о том, что атаманы хотят порвать с Врангелем, образовать Юго-Восточный союз, но признавать его все же Главнокомандующим.

Дня через два уехали атаманы, а числа 7–9 февраля[282]282
  На Лемнос ген. Врангель приплыл 6/19 февраля на яхте «Лукулл» и на следующий день отплыл обратно.


[Закрыть] приехал Врангель. Этот 2-й приезд Врангеля был очень не похож на его первый приезд. Врангель чувствовал себя гораздо тверже и увереннее. Довольно самостоятельно держался в присутствии Бруссо, ругал французов, предостерегал от записи в Совдепию. И в заключение своей краткой, но сильной речи сказал: «Потерпите, орлы, еще месяц, другой. Время за нас работает».

Эта его фраза комментировалась на тысячи ладов. Его самоуверенность, твердость и независимость произвели отличное впечатление. Огромное большинство записавшихся в Совдепию выписалось[283]283
  «Французские власти в Константинополе с февраля 1921 г. стали выявлять число добровольцев для возвращения в Советскую Россию. Чтобы предотвратить это, Врангель и казачьи атаманы предприняли небезуспешные агитационные поездки по лагерям, убеждая солдат и казаков в том, что волнения в России, в частности, события в Кронштадте, дают надежду на скорое их туда возвращение с оружием в руках. Но из 7 тыс. записавшихся добровольцев 3300 на эту агитацию не поддались» (С. Попова. Франция и проблема возвращения врангелевцев в Советскую Россию в 1921 году…, с. 243).


[Закрыть]. Все со дня на день ожидали больших событий. Как нарочно – Кронштадтское восстание[284]284
  Кронштадтское восстание началось 28 февраля / 13 марта 1921 г.


[Закрыть]. Исключительные надежды [были] на него[285]285
  И. Сагацкий в дневниковых записях 6–7 марта ст. ст. говорит и о других, совсем невероятных слухах о событиях в России: «Из штаба Донского корпуса приносят телефонограмму. В ней стоит: “Орел, Киев и другие города совершенно очищены от большевиков. В Царицыне большое восстание, убито сто пятьдесят комиссаров”и пр. Из соседних лагерей доносится несмолкаемое “Ура!” и пение “Спаси, Господи, люди Твоя”. <…> В лагерях обсуждаются полученные вчера новости. У казаков на устах – “домой, домой”. Изможденные нравственно и физически люди радостно и лихорадочно возбуждены. Они, кажется, поверили, что с получением этого клочка бумаги уже кончены все испытания» (На Лемносе, с. 402).


[Закрыть]. Имя Врангеля популярно, как никогда. Газеты – нарасхват.

Когда в конце февраля пришел пароход, и французы предложили ехать в Совдепию, поехало всего человек 200 из 20 000[286]286
  Вероятно, здесь К. Остапенко имеет в виду дату по н. ст., и это событие можно отнести к дате по ст. ст. в сборнике «Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг.» (с. 305): «С утра 13 февраля началась погрузка записавшихся в Совдепию на пароход “Решид-паша” <…> Уехало тогда из Донского лагеря 550 человек». Также: И. Сагацкий. Лейб-казаки на Лемносе, с. 393.


[Закрыть], а алтынников, как с легкой руки Врангеля стали звать французов, ненавидели. Уважали гораздо больше чернокожих[287]287
  Во французском гарнизоне Лемноса служили сенегальцы, марокканцы и алжирцы.


[Закрыть], которых иначе, чем «аллеёбы» (от французского alle[288]288
  Вероятно, следует читать как «allez», повелительное наклонение от французского глагола «aller», одним из жаргонных значений имеющего «спать с кем-либо». Э. Гиацинтов в очерке «Белые рабы» – истории своей службы в Иностранном легионе – так пишет об арабах: «Самая же гнусная их особенность – это педерастия, которой они подвержены почти все без исключения». Таким образом, можно предположить, что уничижительное сравнение французов с арабами прозрачно намекало на то, что французы, предавшие недавних союзников, через то стали даже хуже, чем получившие столь похабное прозвище арабы. Иное толкование можно предположить по следующей фразе в сборнике «Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг.» (с. 354): «Даже к чернокожим, когда они не держали в руках винтовок, не угрожали казакам штыком и не кричали на них ненавистное “алле”, казаки не питали злобы». В этом случае прозвище могло произойти от этого повелительного «Пошел!».


[Закрыть]), не звали.

За это время у нас в сотне перемены. Честолюбивый, желчный и подленький командир нашего взвода полк. Тарарин, с одной стороны, ища популярности у офицеров сотни, а с другой – подлизываясь к командиру полка Агоеву, спихнул Мистулова и сам занял его место. Став командиром сотни, он резко изменил свое отношение к офицерам и стал корчить из себя большое начальство. Подло, гадко вел себя Тарарин во всей этой истории.

Командиром нашего взвода опять стал старый знакомый М. Ив. Лепилкин.

12 марта произошло событие большой важности. В Мудросский порт вошли два больших парохода: «Дон» и «Решид-паша». На них привезли части Донского корпуса из Чаталджи.

В этот же день нам объявили приказ 1515. Приказ этот – это исторический документ. Сводится он к следующему: французы нас кормят до 1-го апреля. Нам предлагается Советская Россия, Бразилия или собственное иждивение. Агоев, читая этот приказ, расплакался. Затем [был зачитан] приказ Врангеля никому никуда не ехать. Записываться по 3-му пункту. Врангель берет на себя всю ответственность за последующее[289]289
  И. Сагацкий пишет, что пароходы вошли в Мудросскую бухту в сопровождении французского миноносца. На борту «Решид-паши» был командир Донского корпуса ген. Абрамов, назначенный начальником Лемносской группы войск. Он был «встречен казаками на пристани восторженно», на следующий день (26 марта) прибыл в Донской лагерь и выступил перед некоторыми частями. О «приказе» ген. Врангеля выбирать 3-й пункт у И. Сагацкого нет ни слова, а говорится просто о совете ген. Абрамова, обоснованном тем, что ген. Врангель «уже ведет энергичные переговоры о переброске всех частей армии в Балканские государства» (На Лемносе, с. 403). Видимо, Терско-Астраханский полк ген. Абрамов не посетил, и именно этим можно объяснить то, что он не упомянут К. Остапенко при описании событий этих двух дней, а обещание ген. Врангеля превратилось в «приказ» (возможно, на самом деле это был приказ ген. Абрамова или же неправильный пересказ ген. Агоева).


[Закрыть].

Тут же было предложено желающим принять какое угодно решение. Из нашего полка почти никто не уехал, а из всего Мудросского и Лемносского лагерей набралось до 3800 человек. Погрузили[290]290
  «При переезде в марте 1921 г. донских казаков на пароходах «Решид-паша» и «Дон» на о. Лемнос часть казаков согласилась не высаживаться на острове, а продолжить на них прямой путь на родину… О приеме, оказанном в Одессе добровольцам, оповестили своих читателей одесские “Известия”… предгубчека Одессы М. А. Дейч… сообщил, что на “Решид-паше” прибыли (30 марта) 3642 врангелевца, 2826 направлены в распоряжение губэвака для отправки на родину… из 816 оставшихся 15 человек чистосердечно признались, что работали в контрразведках, поэтому и были направлены в губчека для ведения следствия; 801 офицер направлен в концлагерь для более тщательной регистрации и заполнения соответствующих анкет» (Попова С. Франция и проблема возвращения врангелевцев в Советскую Россию в 1921 году…, с. 244–245). В книге «Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг.» (с. 320–321) говорится, что предложение поехать в Сов. Россию было оглашено (вместе с приказом № 1515) утром 26 марта, перед высадкой с пароходов. На это согласились 19 офицеров, 5 чиновников и 749 казаков.


[Закрыть] на «Решид-пашу», и он уехал. «Дон» стоит.

13-го [марта] французы, не доверяя нашему командованию, сами будут обходить лагеря и предлагать ехать, прочитывая приказ 1515. Возмутительная история, которой подчиниться надо. Подчиниться силе французов.

13-го марта полк весь был выстроен. Часов в 10 утра, в сопровождении начальника дивизии ген. Татаркина, пришли два французских офицера жидовской наружности, попросили свести полк и обратились примерно со следующими словами: «Генерал Врангель, с обычным ему благородством, всеми своими силами старается как-нибудь устроить судьбу тех, кто ему вверился. Но улита едет – когда-то будет. Французы вас содержать будут только до 1 апреля. Дальше вы не получите ни куска хлеба. Выбирайте сами – или Советскую Россию или Бразилию. А обращаемся мы непосредственно к вам потому, что не совсем уверены, что все доходит до вас через ваших начальников. Все, желающие ехать, берите ваши багажи и идите под охрану французской жандармерии на пристани». <неразб. 5–6 слов>

Криками негодования было встречено это выступление французов.

Примерно такие же речи говорили они и в остальных частях. Встречали их по-разному. Донцы-артиллеристы – определенно сочувственно. Во время их речей французский миноносец следовал по берегу шаг за шагом, где говорились речи. Чехлы с орудий были сняты. Это все страшно всех возмутило[291]291
  И. Сагацкий пишет: «Настроение тяжелое и тревожное. Ясно было, что ввиду создавшегося нового политического положения наши бывшие союзники решили добить и без того уже обескровленную Русскую армию. На рейде стоят под парами готовые к отплытию “Дон” с записавшимися в Южную Америку и “Решид-паша”, который повезет желающих в Советскую Россию. У самого же берега, с наведенными на лагерь орудиями, покачивается французский миноносец. <…> Сообщения с пароходами нет. Подъезжавших французы грубо отгоняли прочь, угрожая оружием. Не позволили даже попрощаться с родными и друзьями, уезжавшими, наверно, навсегда в полную неизвестность» (На Лемносе, с. 403–404). В дневнике И. Сагацкого выступления французских офицеров отнесены к 28–29 марта н. ст, в то время как в дневнике К. Остапенко четко читается 13/26 марта. Вероятно, в разных полках французы выступали в разные дни.


[Закрыть].

Желающих ехать в Совдепию[292]292
  В расшифровке Н. Остапенко «в Совдепию» пропущено, хотя в оригинале читается четко.


[Закрыть], конечно, нашлось. И вот, потянулись один за одним на пристань, потом пошли группами. И, одним словом, с обоих берегов набралось до 4500 человек[293]293
  В статье С. Поповой «Франция и проблема возвращения врангелевцев в Советскую Россию в 1921 году…» на с. 258 цитируется письмо ген. Бруссо ген. Шарпи (командующему французским оккупационным корпусом в Константинополе) 16/29 марта 1921 г., начинающееся так: «Имею честь сообщить, что операции по отъезду добровольцев в Совдепию были проведены успешно, общее число отправленных составило около 6600 человек. Однако русские командиры ничем не брезговали, противодействуя нашей пропаганде. Как только меры по осуществлению отъезда, которые я держал в секрете, были им сообщены, начались прогулки по лагерю, торжественные речи, крики «ура», кабачок, короче – все, что используется ими для обмана своего впечатлительного племени. Успех нашей акции в том, что мы действовали быстро, не оставляя русским времени сориентироваться. Наличие пассажирских судов, скорость эвакуации людей, средства самозащиты, созданные с помощью кораблей “Ажиль” и “Хова” (упомянутые в тексте французские стационеры. – В. К.), во многом способствовали успеху. Этот опыт надо учесть для следующих операций такого рода. Конечно, люди, которые желают уехать в Совдепию, еще остались, могут появиться и другие желающие, но их, я думаю, не будет очень много».


[Закрыть]. С нашего полка ушло свыше 109 человек[294]294
  «Решид» отплыл с Лемноса в ночь на 17/30 марта. В книге «Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг.» (с. 324) дана другая цифра: 214 казаков из Терско-Астраханского полка. Поверка личного состава (с. 328), произведенная 2 апреля н. ст., дала для Терско-Астраханского полка следующее: 197 офицеров, 6561 казаков, 3 женщины (видимо, офицерские жены), всего 761 человек.


[Закрыть].

По этому поводу масса было шума в газетах[295]295
  Должно быть, речь идет о «лемносской прессе»: машинописном бюллетене «Вестник Донского лагеря на острове Лемнос» (выходил в 10 экземплярах) и рукописных журналах «Атаманец», «Сын изгнания», «Барабан», «Кубанец». На Лемнос приходили и эмигрантские издания с «большой земли»: «Общее дело», «Руль», «Последние новости», «Вечерняя пресса». В газете «Общее дело» репатриация казаков с Лемноса была описана в номерах за 9 и 10 апреля 1921 г. н. ст.


[Закрыть]. Много, надо сознаться, неправды. Силой никого не садили, но случайно забредших попрощаться с отъезжающими обратно или вовсе не пускали, или пускали с большим трудом. Были случаи их насильственного увоза.

На душе более чем грустно; думалось, что кронштадтцы что-нибудь сделают, что через неделю, две все будет отлично, скоро будем если не дома, то в России, будем активно работать, а тут вот такая история. Кронштадт лопнул, французы определенно отказываются от нас, выступают с открытым забралом. Ну что же, перетерпим и это. Подождем еще…

Наша обыденная, повседневная жизнь течет своим чередом. Таскание воды, варка пищи, стирка белья[296]296
  «За лагерями Терско-Астраханского полка и 1-й Донской дивизии было два больших источника, дававших, в среднем, около 40 ведер в минуту, и пять малых колодцев – между лагерем и морем. Вода первых двух источников стекала в море двумя большими ручьями, на которых были устроены запруды для стирки белья, питьевую же воду брали из малых источников-колодцев, причем только в двух из них вода была годная для питья. Как на беду, источники эти были наиболее удаленные от лагеря, и воду приходилось носить чуть ли не за версту» (Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг., с. 299).


[Закрыть]. Благо теперь есть, что стирать. Выдали нам по 1 паре ботинок, гетры, 3 пары носков, 3 полотенца, 2 смены белья.

Дрова кончились. Из этого положения вышли так. Стояла с версту от нас, у берега, огромная затопленная баржа. Отправились ночью туда и разделали ее, на следующую ночь опять. Приходилось раздеваться и лазить в воду, пилить там. Молота нет. Грабовский с Воротниковым разбивали скрепы камнями, ворочали необыкновенной величины и веса булыжники. За две ночи натащили столько дров, что завалили не только палатку, а и всю площадку у палатки. А всей баржи, конечно, не перетащили. После нас еще полк 3–4 ночи работал над ней.

Запас дров есть, решили ознаменовать это обстоятельство выпивкой. Купили 12 бутылок коньяку и «разыграли» их в 10 человек, пили с 11 часов вечера и до утра, пока, как выразился Митрич[297]297
  Возможно, Грабовский Владимир Дмитриевич.


[Закрыть], «толстым концом» не попадали, кто где стоял. На следующий день – целый скандал с командиром сотни из-за этой выпивки.

Что могу написать лично о себе. В начале марта у меня опять повторилась закупорка вен. Пролежал 3–4 дня в околодке[298]298
  Околодок – врачебный пункт при воинской части.


[Закрыть], потом выписался. Нога раздулась; врачи говорят, ничего опасного, но [советуют] поменьше ходить, держать [ногу] выше, побольше лежать. Но всякая медаль, кроме обратной стороны, имеет и лицевую. Я освобожден от всех занятий и нарядов. А занятия начинаются и артиллерийские, и строевые. Я же свободен, как птица.

Много толков и волнений принесло известие о так называемой чистке артиллерийского взвода. Должны уйти все неартиллеристы. Это дело Тарарина. Хочет нас разогнать. Состоялся приказ, по которому из наших должны уйти Цыганков, Виноградов. Жаль. Но мы не сдались. Подняли целый скандал. И сделали так, что всех оставили на местах.

Какая бессмыслица! Люди сжились, а их расселять. И без того кошмарные условия еще больше усугублять. Да и странно. В боевой обстановке людей держали по году, и полтора в артиллерии, они были нужны и годны, а тут на Лемносе они оказались непригодными для службы в артиллерийском взводе офицерской сотни, где все мы одним миром мазаны.

А все эта дрянь Тарарин. Ну да черт с ним. Будет время, посчитаемся и с ним. Гадкая, мерзкая личность этот Тарарин.

В конце марта месяца Агоев выехал в г. Константинополь. Итак, Великий пост прошел. Подошла Страстная неделя. На Страстной я говел. Удивительно хорошенькая церковка 1-й Донской дивизии. Иконостас из банок консервных[299]299
  Можно предположить, что консервные банки распрямлялись в листы, которыми, как серебристым фоном, обивалась лицевая сторона иконостаса. Еще один вариант виден на фотографии, снятой в одном из чаталджинских лагерей: из круглых блестящих банок составлялись «колонны» иконостаса, а оставшаяся площадь его «стены» украшалась зеленью, среди которой вешали иконы. Из доклада П. П. Перфильева о положении казачьих частей и беженцев на Лемносе: «Религиозное чувство выявилось в устройстве храмов, в палатках, где иконостасы были расписаны силами местных художников, церковные люстры и светильники были сделаны из жести из-под консервных банок, а материей для украшений служат серые одеяла, полученные от американцев. Духовный голод на Лемносе очень велик» (Русская военная эмиграция 20-х – 40-х гг. Документы и материалы, с. 63).


[Закрыть], чудная работа. Хоругви, паникадила, иконостас, солея[300]300
  Тут оригинал дневника временно прерывается ввиду утери нескольких страниц. Но этот отрывок в целом был расшифрован и Н. Остапенко, и В. Остапенко, из чего следует, что утеря произошла уже после 1963 г.


[Закрыть], все честь честью. Регентом – начальник дивизии ген. Татаркин. Хор хороший. В Страстной четверг [было] причащение[301]301
  В расшифровке В. Остапенко: «В Страстной четверг причащался».


[Закрыть]. На «страстях»[302]302
  Должно быть, на утрени Великой пятницы – «Последовании святых и спасительных страстей Господа нашего Иисуса Христа» или в просторечии «12-ти Евангелиях».


[Закрыть] был тоже в этой церкви. Очень хорошо пропели «разбойника»[303]303
  Должно быть, светилен по 9-й песне «трипеснца Космы Маюмского»: «Разбойника благоразумного во едином часе раеви сподобил еси, Господи, и мене древом крестным просвети и спаси мя».


[Закрыть].

Ночью служили заутреню[304]304
  Должно быть, утреня Великой субботы, в практике Русской Православной Церкви совершаемая вечером в пятницу.


[Закрыть]. Был и я. Очень сильное впечатление оставила эта заутреня. Здесь на Лемносе, вдали от России, от родных, в такой обстановке. Плакать хотелось, верить, любить.

Но окончилась и служба. Надо идти домой. Не хочется. Пришел домой в лагерь. А здесь – тоже картина. Вчера пришел «Рион»[305]305
  Пароход-транспорт, ранее участвовал в эвакуации из Севастополя. У И. Сагацкого: «Французское командование опять объявило запись желающих ехать в Южную Америку и на Корсику. На лейб-казаков новый приказ не произвел никакого впечатления: “В Россию не поехали, а тут еще поедем к обезьянам… страдали, терпели, потерпим еще”. Однако


[Закрыть], а сегодня погрузка желающих ехать в Бразилию. Часов 5–6 утра. Только рассветает. Желающие ехать в Бразилию собираются и одеваются. Едут неплохие казаки, в большинстве случаев одни из лучших. Угроза французов прекратить довольствие, неопределенное положение с Россией, тяжелые моральные и материальные лишения, уверенность в собственных силах, вера в себя, жажда лучшей жизни заставили принять такое решение, как отправка в Бразилию, страну, безусловно неизвестную, или на неизвестное положение.

Уезжает, одним словом, самое жизнеспособное, неутомимое, неунывающее. Да и по телосложению один лучше другого, «пистолет к пистолету».

Картина такова. Восходящее солнце Страстной субботы. Повыходили из палаток уезжающие, уже одетые. Молодец к молодцу; выходят, прощаются с приятелями и отправляются на пристань. В одной из палаток задержался молодец уезжавший – еще не кончил шмоньки. Когда я ночью шел в церковь, он как раз играл. И жутко, и странно, и дико показалось, [что] человек в Страстную субботу рвет с родиной все счеты: и те, по которым сам должен, и те, по которым ему должны. В тяжелом изгнании с родины, в мечтах о родине и в страстных стремлениях к ней постепенно, незаметно, быть может, для него самого, выкристаллизовалось в нем решение ехать в Бразилию.

А судьба, злая судьба сделала так, что это свое вымученное, выстраданное решение ему приходится приводить в исполнение именно в святую Великую субботу, в тот день, который и сам по себе так грустно, так тяжко проводить вне семьи, вне дома, на чужбине, голодному [и] нравственно искалеченному. Без надежды, без перспектив ехать в Бразилию. Решение <…>[306]306
  В обеих расшифровках здесь пропущено несколько слов или строк, а оригинал этой части, как сказано выше, отсутствует.


[Закрыть]

Но надо и за хозяйство браться. Подколоть и нарубить дров и приниматься за жарение и приготовления к Пасхе. Часть наших отправляется в деревню за вином. Целый день проходит в хлопотах, уборке и приведении в порядок самого себя. Закончили возиться только к 9 часам вечера. Отправились в дивизионную церковь, к Плащанице приложиться.

В одиннадцатом часу возвращались обратно. «Рион» снялся с якоря и направился в Бразилию. И тут роковая случайность: отплывать, оторваться от частицы русского за границей, от лагеря, от боевых сотоварищей в Страстную субботу. А покинуть те берега, у которых живет часть России, живая связь с ней, за один час до того момента, когда запоют «Христос Воскресе»[307]307
  В воспоминаниях С. Рытченкова «259 дней Лемносского сидения» (с. 85) говорится, что «Рион» дал прощальный гудок позже, уже во время Пасхальной литургии. Возможно, маневрирование судна в заливе заняло 1–2 часа.


[Закрыть], когда выплывает самое светлое на душе, когда светлая струя уверенности и бодрости вольется в душу, ибо Христос воскрес, ибо Россия воскреснет. Должна и не может не воскреснуть.

Светлую заутреню и литургию отстояли в своем полку. Затем на передней линейке[308]308
  Главная и самая широкая «улица», параллельная фронту военного лагеря, одновременно его передняя граница.


[Закрыть] освящали бабки[309]309
  Куличи.


[Закрыть] и нас всех поздравлял вр.и.д.[310]310
  Временно исполняющий должность. в некоторых частях Кубанского корпуса и в беженском лагере все же нашлись желающие. На наших глазах французские офицеры под охраной чернокожих сенегальских стрелков грузят соблазненных казаков на пароход» (На Лемносе, с. 406). «Пришедший 29 апреля на Лемнос “Рион” забрал с собой 656 мужчин, 24 женщины и двух детей. Беженцев уехало 170 человек, из них двое детей и 24 женщины (кубанцев уехало 177 человек, из них 5 женщин). Уехали главным образом офицеры. Уехали глубоко уставшие люди, нервно разбитые, которым “куда бы то ни было, хоть на край света, хоть к черту на кулички” уехать, лишь бы не возвращаться в Совдепию» (Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг., с. 355).


[Закрыть] командира полка, наш старый знакомый полк. Цугулиев. Говорил, конечно, однообразные и бесцветные поздравления.

Передняя линейка представляла довольно оригинальный, красивый и изящный вид. Столы: на столах все честь честью, сотни стоят сзади, свечи, масса цветов, факелы.

Командир полка подошел к нам и, поздравив, сказал, что последние три дня он только и думал о том, как бы устроить разговение всем офицерам полка вместе, но это технически невыполнимо, ибо офицеров слишком много. А поэтому на разговеньях принимает участие только командный состав, а прочих офицеров он просит их извинить.

Опять и эта речь Цугулиева вызвала массу <…>[311]311
  В обеих расшифровках здесь пропущено примерно полстраницы, а оригинал этой части отсутствует (т. е., видимо, был утерян еще до 1926 г.).


[Закрыть].

Лаг. Калоераки, 1921 г. ст. ст

Сегодня уже 7 июня, а записки мои, и то в конспективном виде и с передачей одних фактов, доведены только до 22-го апреля[312]312
  Пасха 1921 г. была 18 апреля ст. ст. (1 мая н. ст.), т. е. в утерянном фрагменте был рассказ о событиях 18–21 апреля. Они немного описаны в сборнике «Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг.» (с. 337): «В 12 часов 1 мая, на первый день праздника, все части корпуса были выведены на парад, и командир корпуса христосовался с казаками и поздравлял их с праздником. Бодро и весело прошли оживившиеся казаки, громко и радостно отвечали на приветствия командира корпуса. Все не принимавшие участия в параде чины корпуса, персонал госпиталей, даже греки из Мудроса – все это вышло посмотреть на парад. Теплая весенняя погода, солнечные дни, затишье, что на Лемносе, с постоянными ветрами, встречается очень редко, – все это поддерживало праздничное настроение. Так, незаметно, в праздничном оживлении, прошли три дня».


[Закрыть]. Постараюсь еще короче, еще сжатее говорить о том, что случилось за прошлое время, и заняться записью своих настроений, замечаний. Это в настоящий момент для меня очень интересно.

Итак, 22-го вечером прибыл с очередным пароходом в лагерь ген. Агоев. Ему выстроили полк; он, поздоровавшись и поздравив с праздником Св. Пасхи, передал это же поздравление с пожеланием бодрости от Главнокомандующего и поздравил с походом. Ибо, по словам Агоева, вопрос с Сербией решен в положительном смысле: часть армии едет туда на работы, а другая часть – на пограничную службу. Мы входим во вторую группу, но уезжаем в первую очередь, вместе с Конвоем Главнокомандующего и Гвардейским Кубанским дивизионом. Уедем наипозже к 1-му мая, а то, всего скорее, дня через 3–4. Все страшно обрадовались, кричали много «ура», стали собираться в дорогу.

В речи Агоева обратило на себя мое особенное внимание то обстоятельство, что он ни единым словом не обмолвился об атамане, о ген. Вдовенко. На следующий день утром дошли слухи о том, что Агоев привез определенные сведения о крупных несогласиях атаманов и Врангеля, долженствующих завершиться полным разрывом между Главным командованием и казачеством. В суть и подробности дел Агоев никого не посвящает, отговариваясь тем, что атаман ему об этом ни слова не сказал, а знает это он сам понаслышке.

Агоев привез всем подарки: казакам по 1/4 фунта табаку, а офицерам по полотенцу и паре носков.

У нас в «коммуне» изменения: лишились двух членов ее. Хорунжий Портянко уехал в Константинополь, а хорунжия Бовина назначили в училище[313]313
  Вероятно, 6-месячные Офицерские курсы, открытые 9/22 марта 1921 г. при Атаманском (бывш. Новочеркасском казачьем) военном училище, эвакуированном на Лемнос.


[Закрыть]. Бедняга страшно не хотел идти учиться, но заставили его чуть ли не силою, и он ушел. Плакал, бедный, когда уходил. Действительно, мы сжились здесь и спаялись здесь мы, своей палаткой.

В сотне идут усиленные занятия ввиду того, что скоро ехать, чтобы не ударить в грязь лицом. Всему полку шьют гимнастерки, для того чтобы все были однообразно одеты. Идет работа, настроение приподнятое. Я на занятия не хожу, потому что отек на ноге все не проходит, а по временам она у меня даже болит. Явление новое, доселе невиданное.

Собирал нас 3–4 раза командир сотни, читал приказы Главнокомандующего о предстоящем переезде в Сербию, о том, что армия, хотя бы и в скрытом виде, в виде рабочих дружин, но сохранена должна быть во что бы то ни стало.

В конце апреля, числа точно не припомню, часов в 12 дня, все офицеры офицерской сотни были созваны на заднюю линейку[314]314
  «Улица», параллельная тыльной стороне военного лагеря, одновременно его задняя граница.


[Закрыть], где полк. Тарарин и прочел приказ ген. Врангеля, где говорилось о разрыве между [ним и] атаманами и прибавлялось, что он, Врангель, остается Главнокомандующим и казачьими частями [тоже], и не оставит забот о них, и категорически запрещает кому бы то ни было агитировать как за, так и против атаманов, что все желающие выступать перед войсками обязаны иметь разрешение лично от него, Врангеля. Это распоряжение, конечно, не касается [самих] атаманов.

Прочитав этот приказ, не имея абсолютно никаких данных и сведений, полк. Тарарин стал форменным образом агитировать против атамана [Вдовенко]. Он говорил, что доверять атаману ни в коем случае нельзя, ибо он на Черноморском побережье, в начале 20 года, хотел было заключить мир с большевиками. Затем бросил тень на денежные дела, обвинив его в бесконтрольном расходовании войсковых сумм, о том, что он систематически обижает войсковые части, что развел около себя целую плеяду министров и штабных, которые пожирают войсковые суммы, о том, что в штабе и правительстве исключительно проводится система протекционизма и вытаскивание за уши родственников (намек на Германа).

В заключение полк. Тарарин возмущался, что атаман, предпринимая такой рискованный шаг, не спросил войско – полк, и просил г-д офицеров, чтобы они дали право командиру полка ген. Агоеву написать отповедь Вдовенко и предупредить его, чтобы впредь он так опрометчиво не поступал. Кто за Врангеля и дает полномочия Агоеву, пусть поднимет руку, а кто за Вдовенко, пусть остается спокоен. Так окончил Тарарин.

И начался обмен мнениями. Форменный митинг, да и как же[315]315
  С этого места возобновляется подлинник дневника.


[Закрыть] это не митинг, если и вопрос-то митинговый, и предложен он тоже в митинговой форме. Шуму и крику было гораздо больше, чем надо. Большинство поняло так, что необходимо здесь сейчас же решить, за кем идти, за атаманами или Врангелем. Тарарин не нашел нужным, видя это заблуждение, разъяснить недоразумение. Потребовалось целых 1 1/2 часа, пока не было указано на непонятое г-ми офицерами и принята резолюция просить командира полка написать атаману с просьбой ставить нас в известность о делающемся в Кон[стантино]поле. Письмо это перед отправкой в Конст[антино]поль огласить на общем собрании г-д офицеров.

Остановлюсь теперь на подкладке этого дела. Осетины во что бы то ни стало хотят забрать войско в свои руки. Эта сложная политическая борьба, начатая еще в конце [19]18[-го] года, начале и конце [19]19-го года, продолжилась в начале [19]20-го года на Черноморском побережье, особо крупных размеров достигла в Крыму, в Керчи, когда Вдовенко предъявляли чуть ли не ультиматум. Было определенное желание сбросить его и посадить старшего Агоева, Владимира, внезапная смерть которого разрушила многие планы и предположения. Крымская катастрофа прервала эту политическую интригу.

Здесь в декабре, о чем я уже писал, Цугулиев снова начал свое дело, и собирал командиров сотен, и указывал им на отсутствие забот со стороны атамана – Вдовенко – о своих Терцах. Теперь Агоев [продолжает], если и не по своей инициативе и не сам, но под влиянием злого гения, если только слово «гений» можно приложить к Цугулиеву.

Цугулиев начинает или, вернее, продолжает свое грязное, низкое дело. И, зная подоплеку дела, уже по одному этому ни в коем случае не хотелось становиться в оппозицию к Вдовенко. В данном случае услужливые дураки Агоев, Мистулов, жополиз всех и вся Тарарин и прочие оказались для Врангеля опаснее или, вернее, гаже врага.

Как я сам отношусь ко всей этой истории? Безусловно, на происходящее глаз закрывать нечего. Надо полагать, что рано или поздно, но мы станем перед дилеммой: атаманы или Врангель, и компромисс найти будет трудно и, безусловно, слово, имя «Врангель» победит все. Но пока что, пока еще не все выяснено, неизвестна до сих пор судьба армии, судьба наша, пока, наконец, никто с ножом у горла не требует принять то или иное решение, будем служить там, где служишь. Слишком тяжело в такой тяжелой обстановке сживаться с новыми людьми, привыкать к новым порядкам. А с другой стороны, живя бок о бок со своими идейными в данном вопросе врагами, многое и многое можно сделать для агитации за свою идею и узнать, чем живут, чем дышат, на чем базируются твои политические противники. Ну, довольно об этом инциденте.

У нас в полку затевается «бал». Для кого, как, неизвестно было. В результате выяснилось, что [это] «бал» для приглашенного высшего начальства; из полковых будут все штаб-офицеры и командиры, и начальники отдельных команд и сотен. Та самая публика, которая была и на разговениях. Естественно, что всех заинтересовал вопрос, откуда берутся средства на такие рауты[316]316
  Торжественный светский прием, званый вечер; от англ. rout.


[Закрыть]. Очень много было толков по этому вопросу.

Накануне приходит полк. Лепилкин и говорит, что деньги эти вполне легальные и законные: «Я думал, что расходуются казенные деньги, возмущался даже, но оказывается, что деньги это легальные. Это прибыль от полковой лавочки». Вот тебе и фунт! Расходуют прибыль лавочки, и г-да расходующие считают их вполне законными и легальными. Вот тебе и фунт!

Между прочим, о полковой лавочке. Это действительно, в буквальном смысле слова лавочка, но только в кавычках. Что предпринимались такие меры, как недовес и смачивание сахара, так [и] сомневаться не приходится. Это полковая лавочка. Заведующий ей, наш брат-офицер, пьет и пьет, что хочет и когда хочет. Пьян 24 часа в сутки. Спрашивается, откуда это у него, на какие средства? Ясно, лавочки.

В день раута опять были созваны все взводные офицеры офицерской сотни, и им было предложено извиниться от имени командира полка за то, что всех офицеров пригласить не позволяют размеры палатки, и что он долго думал, как выйти из этого положения, и решил его так, как и Цугулиев на Пасху. Много обстоятельству этому посмеялись и решили по этому поводу напиться самим у себя в палатке.

Сказано – сделано. Купили коньяку и пили целую ночь. Надрались вовсю. Особенно Грабовский. Напившись, отправился он гулять по лагерю, подсматривать, что делается в [той] палатке, где раут. Пришел оттуда и на вопрос «Где был?» ответил: «В цирке». Действительно, там был не раут, а цирк: публика надрызгалась, стала скандалить. Началась даже драка; одним словом, нашему Старицкому оборвали рукава на черкеске и, по его собственным словам, правда, в пьяном виде, [он] в ту же ночь жаловался, что его побили.

На другой день был целый скандал. Во-первых, улаживали все конфликты и драки, которые были на рауте. Во-вторых, Грабовский, опохмелившись, опять напился [и] стал скандалить, крыть Тарарина. Принуждены были увести его из лагеря на свежий воздух в поле и уложить его там до вечера. Это [было] второе наше грандиозное пьянство.

До 1-го мая ничего интересного у нас больше не происходило, апрель дожили тихо, скромно, разговоры об отъезде пошли на убыль. Начались усиленные занятия. Готовятся к параду, всему корпусу имеющему быть 9 мая на праздник Св. Николая. [И] 9-го же именины Цыганкова. Предполагается и у нас маленький бал, с приглашенными Булановым и Лепилкиным.

9-го день прошел отлично. С утра был парад по случаю праздника ордена Св. Николая[317]317
  См. описание парада в воспоминаниях С. Рытченкова «259 дней Лемносского сидения» (с. 90–91) и в сборнике «Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг.» (с. 339–340).


[Закрыть]. Утром ели пирожки собственного приготовления. Вечером приехали Булановы, привезли сладкий пирог; пришел Лепилкин; поужинали, напились чаю, пошли гулять по берегу моря; вернулись домой часа в три ночи и легли спать. Было очень мило, семейно, уютно.

В ночь с 9-го на 10[-е] мая произошло целое событие. Началось начало конца Лемносского жития. Того периода, который, безусловно, будет отмечен беспристрастным историком. Пришел первый пароход «Керасунд», который увез, согласно предначертаниям Главкома, в Болгарию 2-ю Донскую дивизию с нашего лагеря, в количестве 1370 человек под командой ген. Гусельщикова. Итак, первый эшелон ушел[318]318
  И. Сагацкий пишет, что «Керасунд» отплыл 14/27 мая.


[Закрыть].

15-го мая в 6 часов вечера пришел «Решид-паша», который, согласно тем же планам, увез 2 с лишним тысячи кубанцев в Сербию. «Решид-пашу» встречали очень торжественно, выстроившись на берегу, кричали «ура»[319]319
  См. описание этой встречи у С. Рытченкова (259 дней Лемносского сидения, с. 95) и И. Сагацкого (На Лемносе, с. 408–409).


[Закрыть], на «Решиде» играл оркестр конвоя Главкома, который погрузился в Константинополе.

21-го мая пришел 3-й транспорт, опять «Керасунд», который увез еще 2 тысячи кубанцев, тоже в Сербию[320]320
  Видимо, К. Остапенко имел здесь в виду не только кубанских казаков, но и вообще тех, кто жил в Кубанском лагере. Этим пароходом отплыл, в составе Донского Лейб-гвардии Сводно-казачьего полка, и сотник И. Сагацкий.


[Закрыть].

24-го мая нас перевезли с Мудросского лагеря на старое место на Лемносе[321]321
  На опустевшие места в Кубанском лагере, для которого было легче организовывать снабжение и в котором был расположен штаб ген. Абрамова. И. Сагацкий писал в своем дневнике 5/18 апреля: «Здесь гораздо лучше и свободнее, чем на Мудросской стороне. Место, на котором разбит лагерь, защищенное от сильных ветров. Продукты и вода, благодаря близости французского интендантства и опреснительных баков, получаются аккуратно, быстро и в первые руки» (На Лемносе, с. 405). В книге «Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг.» (с. 351) сказано, что «Терско-Астраханский полк в составе 773 человек был переведен 6 июня». Отмечалась, впрочем, гораздо худшая санитарная обстановка этого лагеря (в сравнении с Донским), вызвавшая всплеск заболеваемости, несмотря на прививки.


[Закрыть]. Тут мы узнали, что через 3–4 дня приходит «Решид-паша», который будет брать рабочих в Баку[322]322
  Из воспоминаний С. Рытченкова «259 дней Лемносского сидения» (с. 99) можно понять, что в Атаманском училище об этом стало известно позже, после соответствующего приказа ген. Бруссо от 4 июня 1921 г. Приказ сообщал, что советские власти готовы срочно принять рабочих на бакинские нефтяные промыслы, обещая полную амнистию.


[Закрыть]. Действительно, 29-го пришел «Решид» и забрал около 2-х тысяч человек в Баку[323]323
  По воспоминаний С. Рытченкова, «Решид-паша» вошел в лемносскую бухту 13 июня н. ст. В сборнике «Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг.» (с. 351) сказано, что «Решид» подошел к острову 7 июня н. ст., но тут сел на мель, из-за чего задержался и вошел в бухту только через несколько дней: «Ушедший 14 июня ”Решид-паша” увез с собой только 218 строевых казаков и 1689 беженцев, из коих 29 женщин и 11 детей».


[Закрыть].

Итак, параллельно с увозом Врангелем в Болгарию и Сербию французы, в исполнение своих планов, принимают все меры к вывозу нас в другие места: в Совет[скую] Россию и Грецию, куда каждую субботу отправляют партию беженцев.

К 1-му июня 1921 года нас всех на Лемносе осталось тысяч 5 или чуть больше, из общего числа к 1-му марта того же года в 22 тысячи человек. Из этого числа тысяч 10 уехало в Совдепию и Бразилию, тысяч 6 вывезено Врангелем в Болгарию и Сербию, тысячи 2 уехало в Грецию. К 1-му июня, повторяю, на Лемносе оставалось тысяч 5, из них 1–1,5 тысячи беженцев.

Жили мы безмятежно дней 8–10, когда [получили] новое известие: приезжает Фальчиков от Объединенного союза сельскохозяйственного общества казаков[324]324
  Образован в 1921 г. в Константинополе членами бывшего Войскового круга и Донского правительства, оппозиционными ген. Врангелю.


[Закрыть] и увезет с собой в Болгарию 1000 человек. Тут пошли разговоры: кто таковой Фальчиков, его отношение к атаманам и Врангелю, взаимоотношения между атаманами и Врангелем, наше отношение к тем и другим. Идут совещания и у начальства; выясняется, что Фальчиков [находится] в резкой оппозиции к Врангелю и к атаманам, что это, безусловно, распыление армии и так далее. Решают, чтобы Платовский полк целиком записался в эту тысячу и уехал.

Агоев рвет и мечет, говорит, что он не пустит Фальчикова в полк, что это один из предателей и людей нечестных. В полку настроение определенно фальчиковское. Записываются ехать и казаки, и офицеры. Нас, как офицерскую сотню, пока не ставят ни о чем в известность.

Почти накануне дня прихода парохода созывает нас командир полка и ставит в известность о происходящем. Объясняют нам сущность дела[325]325
  Тут и в двух абзацах выше речь идет о последствиях конфликта между ген. Врангелем и войсковыми атаманами, с одной стороны, и председателем Кубанской Краевой рады Л. Л. Бычом – с другой. Из-за недоразумений между ними казаки и беженцы, отплывшие 25 июня на «Самаре», не были приняты болгарским правительством, были пересажены на полпути в Константинополе на «Решид-пашу», и 8 июля вернулись на Лемнос (см. далее в дневнике). Прибывшие этим же пароходом г-да Фальчиков и Белашев агитировали казаков не подчиняться ген. Врангелю и атаманам, не надеяться на скорый переезд частей в Болгарию. Следствием был усилившийся переход казаков в беженцы, их самовольный отъезд в Грецию и Болгарию. См. «259 дней Лемносского сидения» С. Рытченкова (с. 105–108) и сборник «Казаки в Чаталдже и на Лемносе в 1920–1921 гг.» (с. 358–363).


[Закрыть], смешивают Фальчикова с грязью, предлагают записавшимся подумать над тем, что они хотят сделать, призывают к единству, к сохранению полка.

Тотчас же, сам собою, выплывает вопрос о причинах записи офицеров к Фальчикову. Обнаруживается необыкновенное единство мнений и взглядов на этот предмет.

Офицеры возмущены, резко и открыто говорят о том, что жить в создавшейся атмосфере в полку более чем невыносимо. Говорят, что они все-таки как-никак офицеры, а с ними абсолютно не считается к[оманди]р полка. Говорят, что за эти 7–8 месяцев тяжелого, нудного Лемносского сидения Агоев ни разу не собрал офицеров, ни разу не поговорил с ними. Что, кроме резких и ненужных приказов его о водобоязни г-д офицеров и нищенском их виде, кроме систематических пощечин и ударов по самолюбию, офицеры ничего не видели от своего к[омандир]а полка.

Прения разгораются, несмотря на все попытки полк. Тарарина прекратить их. Указывают на систему протекционизма, вспоминают о гульдиевской истории. Сотник Гульдиев, родственник Агоева, командовал сотней, нещадно бил казаков, разогнал свою сотню, кого в Совдепию, кого в Бразилию, а кого прямо в беженцы.