Текст книги "Пришельцы и анорексия"

Двадцать второго августа она впала в кому. Сердечные мышцы ослабли из-за легочного туберкулеза и голодания, и ее сердце остановилось.

Земляне, говорит Ульрика Майнхоф. Вы должны сделать свою смерть публичной. Когда веревка затягивалась вокруг моей шеи, со мной занялся любовью Пришелец. Если собрать группу возможности нет, передачу энергии, необходимую для установления связи с Пришельцами, можно осуществить с помощью сексуальных актов между двумя людьми. Интерсубъективность возникает в момент оргазма. Когда что-то разрывается. Затем Пришелец увез меня на особую планету, расположенную в туманности Андромеды. Там общество относится ко времени и пространству хватко, мягко, строго и свободно. Конец связи.

Однажды в январе бюхнеровский Ленц шел через горы. Было холодно, сыро, вода, клокоча и брызжа, срывалась со скал на тропу. Ничего не получалось. В этом помешательстве Ленцу привиделся конец германского романтизма. Если он думал о ком-нибудь, припоминал черты какого-то человека, ему вдруг начинало казаться, что он и есть тот самый человек[51]51
  Бюхнер Г. Ленц. Пер. под редакцией А. Карельского.


[Закрыть].

Я была в Новой Зеландии, когда 22 марта меня посетили Пришельцы.

Мы снимали сцену погони для «Грэвити и Грейс», в которой Сил и доктор Армстронг, каждый в своей машине, слышат голоса друг друга. Все съемки проездов на натуре велись в дождь. Была примерно двенадцатая ночь съемок, и все были абсолютно измотаны. Где-то около полуночи субординация начала давать сбои. Дельфин Бауэр и весь худотдел укатили с локации по домам; режиссерский киносценарий нервно курил в сторонке. Мы бросили рации, стали снимать без них. Всех, кто провел с нами следующие часы, объединило общее безумное усилие. Казалось, в этом и была идея кино.

Той ночью съемки проходили на третьем этаже парковки на Уэлсли-стрит, и мы вернулись к трейлерам около четырех часов утра. Буфет давно собрался и уехал. В ту ночь мы отсняли сотую хлопушку, значит была моя очередь угощать, «режиссерская простава», и мы купили пиво в круглосуточном магазине. Расставили с десяток раскладных стульев вокруг светобазы и начали пить. Там была Эдит – веганка, буч и ассистентка режиссера, был гафер Тони Блейн, который на следующий день заканчивал с нами работать, потому что его снова отправляли в тюрьму за предумышленное нападение в пьяном виде. Гарри Карр тоже был, и Джефф Мохапа. Кто-то достал гитару с нейлоновыми струнами, кто-то знал какие-то песни, кто-то – истории. Я и Алан Брантон перекидывались строчками из французских стихотворений, которые мы оба знали наизусть. Коллин рассказывала душещипательные кельтские истории. Пока все постепенно пьянели, ночь растеклась зимним, цвета горохового супа, рассветом. И когда небо из черного стало серым, я очень остро почувствовала, что мы не одни; что в этот самый момент где-то в мире сидят другие компании, точь-в-точь как наша, и что просто сидя вот так вместе мы можем с ними связаться. Мимолетное ощущение, что ты – это не только ты сама, но и другие люди тоже. Те, кто ищет встреч с Пришельцами, собираются в группы и расстаются с частичками себя. Полости внутри каждого человека становятся приемниками, которые позволяют Пришельцам проникнуть сквозь пористую поверхность кожи. Потом Сильвер рассказал мне, что той ночью примерно в четырнадцати тысячах миль от меня Дэвид Рэттрэй впал в кому и умер.

Два года назад, плавая на моторной лодке в Северном Ледовитом океане, мы с Сильвером Лотренже оказались на волоске от смерти. Начался шторм, и, пока лодку окатывали ледяные волны, мы наблюдали за происходящим, не зная, выдержит ли хлипкий подвесной мотор, не перевернется ли лодка. Мы сидели в непромокаемых куртках, и я была на удивление спокойна, даже воодушевлена, я представляла себе, чем в тот момент заняты мои лучшие подруги. Перед глазами мелькали кадры из их жизни. Я видела их очень четко. Было что-то уморительное во всем этом, в этой одновременности: в том, что одна из нас могла вот-вот утонуть в море Баффина из-за килевой качки, вторая сидела за письменным столом, работая над диссертацией, а третья намазывала маслом булочку на своей кухне на Грин-стрит. Что в каждый момент времени существуют все эти другие жизни…

Тогда в феврале в Берлине «Грэвити и Грейс» никто не купил.

Через два месяца я получила формальное письмо с отказом от приятного мужчины с коктейльной вечеринки «Независимого американского кино», затем личное письмо с отказом от директрисы Бостонского еврейского женского кинофестиваля. Чуть позже я показала фильм Джону Ханхардту, который на тот момент курировал кино– и видео-отдел музея Уитни. Он пригласил меня к себе в офис, чтобы объяснить, почему мне не суждено стать художницей. Джон сказал, что несмотря на то, что моя картина показалась ему «глубокомысленной и смелой», ей не хватает красоты, актуальности и сюжетного разрешения. «Может быть, однажды ты снимешь фильм, который я захочу посмотреть», – сказал он. Это сбило меня с толку, я не поняла, почему глубокомысленность и смелость в женском кино считаются отрицательными качествами. Поэтому я решила перестать заниматься искусством, пока не найду ответ на поставленный Джоном вопрос.

Философ Жиль Делёз понимал анорексию верно (ей болела его жена): он отмечал, что анорексия никак не связана с «нехваткой». «Речь идет о пищевых потоках, – сказал он своей подруге и соавторке Клер Парне. – Вопрос в том, как уйти от предопределенности, механического знака приема пищи». Анорексия – это не уклонение от социально-гендерной роли; это не регрессия. Это активная позиция: отрицание того цинизма, которым культура кормит нас через пищу; создание исчезающего тела.

«Этих пришельцев правительство всё замалчивать пытается, у них желудков нет, питаются фотосинтезом – понятно теперь, почему вся эта сволочь, что над нами поставлена, хочет все испохабить. Вся эта ебаная планета на жратве стоит…»[52]52
  Берроуз У. Мое образование (Книга Cнов) / Пер. М. Немцова. СПб: Глагол. 2002.


[Закрыть]

Отсчет до миллениума: осталось 377 дней.

Синхроничность простреливает быстрее, чем свет облетает мир.

Клубничное пирожное, картофельное пюре.

Гэвин Брайс

Гэвин так и не ответил на мой имейл от 11 декабря, в котором я писала про ту странную книгу о Д. Г. Лоуренсе и Симоне Вейль. Возможно, его не особо интересовали технологии. Наши отношения были размытыми, интенсивными и неопределенными. Мы раз десять репетировали нашу «первую встречу», которая должна была состояться в середине января в Лос-Анджелесе.

Я закончила «Пришельцев и анорексию» 18 декабря и почувствовала, что должна ему об этом рассказать. Как и политика, кино – это место слияния денег, власти, амбиций и желания сделать что-то благое. И если в этой завораживающей и всепоглощающей смеси всё же возобладают крохи блага, это невероятный успех. Где Гэвин, я не знала. Съемки его фильма завершились около 13 декабря, и я не знала, как надолго он останется в Северной Африке, если останется вовсе. Он говорил, что на рождественских каникулах хотел провести пару недель в своем доме на острове недалеко от Антигуа. Я представляла, как он будет подолгу гулять, скользить взглядом по пустому горизонту, отдыхать, дремать в вихрях мягкого розового песка. Гэвин был вельможей эпохи постмодерна. Десять лет назад он купил дом, нанял местную семью за ним следить. Это вызвало во мне глубочайшее восхищение. Он перенаправлял небольшие завихрения мирового капитала на поддержание островной жизни.

Поскольку мы толком не общались друг с другом вне БДСМ-игр по телефону и электронной почте, я не могла понять, уместно ли благодарить его за присутствие в моих мыслях. Его присутствие стало неотступным голосом в моей голове, который был мне так нужен, брехтовским внутренним текстом, сопровождающим всё, что я писала о философии и мертвых художниках. Мне не давал покоя один вопрос. Несмотря на то, что мы с Гэвином ни разу не встречались, я знала его лучше, чем многих знакомых мне людей. Короткий имейл я переписывала двадцать раз. БДСМ стал моим первым сексуальным опытом, в котором другой человек выполнял условия договоренности. Потому что договоренности имеют свои пределы. Как написать личное сообщение и вместе с тем дать ему понять, что он мне ничем не обязан? Впрочем, после знакомства с ним я могла допустить, что займусь этим с человеком, который мне дорог, которого я знаю. Наконец 21 декабря я отправила имейл, не зная, что он подумает, не зная, напишет ли он мне когда-нибудь. А потом я уехала из дома Роберты и прояснилось кое-что еще.

Сильвер вернулся из Парижа, где он навещал свою мать. Как обычно, при себе у него был сшитый матерью в день отправления поясной кошелек, набитый новенькими стодолларовыми купюрами. Он привык к таким подаркам, принимал их со смесью стыда, благодарности и великодушия… его мать не была богата, но ей доставляло удовольствие поддерживать его деньгами. Как правило, он тратил их на какие-то символические покупки или затеи – на что-то ценное, с чем он мог ассоциировать ее деньги. Мы отправились на север штата, в наш дом в Турмане. О деньгах, подаренных матерью, на этот раз не упоминалось. Сильвер, обычно считавший покупку куртки или пары обуви потворством американскому духу консьюмеризма, тратил деньги направо и налево. Всю неделю мы ссорились. Он был в дурном настроении, отстраненный, желчный. Ему не терпелось поскорее потратить деньги. Он не мог говорить; отрицал, что что-то не так.

С электрических проводов падал снег. Я хотела, чтобы нам было тепло, по-зимнему уютно, хорошо. Ходила в своем любимом поношенном кардигане и высматривала зимних птиц (больше всего нам нравились кардиналы), пила горячий шоколад в городском дайнере в двенадцати милях от дома.

На четвертый день после Рождества из Новой Зеландии мне позвонили родители. Калифорнийский суд по наследственным делам утвердил завещание на наследство, которое моя мама внезапно, совершенно неожиданно получила от неизвестного дальнего родственника. Документы были подписаны. Мои родители больше не были бедными. Никто не объявился и ничего не отобрал. Мое представление о собственной жизни полностью изменилось. Я торжествовала и ждала, что Сильвер разделит мое головокружение и чувство свободы. Я предложила поехать в Болтон-Лендинг, отметить шампанским. Ни в какую. Я уговаривала, пыталась его рассмешить, дразнила его, но он продолжал нудеть и кричать на меня за то, что я критиковала какие-то аспекты философии Делёза и Гваттари.

На следующий день я вытащила его к озеру Раунд-Понд. В местном магазинчике мы купили яблочный сок, сыр – Сильвер с недовольным лицом вытащил очередную стодолларовую купюру и швырнул мне сдачу. Мы прошли полмили, и я разревелась из-за жуткой усталости. Попытки прорваться сквозь несчастье Сильвера были тщетны. Оно было таким огромным. И я вспомнила, почему я от него ушла, – потому что его несчастье проникло в меня. Всхлипывая, я попыталась выпытать информацию. Проблемы на работе, с дочерью? Что-то случилось с мамой?

А потом Сильвер вспомнил то, что, как он до сих пор утверждает, вылетело у него из головы. То, что он машинально стер из памяти. Неделей ранее, перед отъездом из Парижа, наблюдая, как мать мастерит очередной поясной кошелек и ощущая то знакомое липкое чувство самодовольства и стыда, он спросил ее, откуда у нее деньги, которые она каждый раз снимает со счета в «Креди Лионне». «Il vient des Réparations»[53]53
  Из репараций (франц.).


[Закрыть], – ответила она. Это слово в английском и французском языках пишется одинаково и значит одно и то же. С 1993 года немецкое правительство по умолчанию перечисляло деньги на банковские счета тех немногих выживших французских евреев, у которых перед депортацией изъяли квартиры…

3 января Гэвин написал мне:

Только что вернулся в ЛА напиши мне когда вернешься с любовью г

Вот только прочла я его 9 января, когда вернулась в Лос-Анджелес. После чего я сразу же уехала к зубному в Тихуану лечить корневой канал, и там у меня случилась передозировка панадолом и жидким валиумом… тем вечером я брела по бульвару Революции мимо ослов, покрашенных под зебр, в поисках, чего бы еще принять, чтобы прийти в чувство. Так что ответить Гэвину я смогла лишь 12 января, когда меня отпустило —

Привет Гэвин я вернулась в ЛА – мой телефон 323 779 0562 – до скорого ц крис

В фильме Терри Гиллиама «Двенадцать обезьян» добровольца Джеймса Коула переносят назад из будущего навстречу судьбе, мельком увиденной им в раннем детстве. Ребенком Джеймс Коул стал свидетелем того, как в аэропорту расстреливают незнакомца. Эта сцена постоянно ему снится. Но только три десятилетия спустя за несколько секунд до смерти в аэропорту он понимает, что стал – или всегда был – тем незнакомцем. Фильм «Двенадцать обезьян» был вдохновлен двумя французскими экспериментальными картинами: «Взлетной полосой» и «Без солнца» Криса Маркера. «Без солнца» основан на письмах документалиста Шандора Красны из путешествий между Токио и Северной Африкой.

Всю осень каждый раз, когда в доме на Сикрест-лейн звонил телефон, я гадала, не Гэвин ли это. Я поднимала телефонную трубку, вслушивалась в статический шум воздуха, проходящего через древний кабель в глобальную волоконно-оптическую сеть на своем пути вокруг света. Привет, – сказал бы он. – Это Африка.

В фильме «Без солнца» рассказчик читает отрывки из писем, которые Красна написал во время съемок на островах Зеленого Мыса в Северной Африке: «Он противопоставил африканское время европейскому… Он сказал, что в девятнадцатом столетии человечество разобралось с пространством и что главный вопрос века двадцатого состоит в сосуществовании различных понятий о времени…»

Я сидела в Лос-Анджелесе и ждала. Гэвин не звонил.

В Токио Красна обнаружил текст стихотворения Сана Тагути:

 
Кто сказал, что время лечит раны
вернее было бы сказать, что время лечит всё, кроме
ран…
если желающее тело перестало существовать для другого,
то остается именно рана, лишенная тела
 

Могла ли я оплакивать отсутствие голоса? Голоса, который даже не был цельным, а только разобранным на части и воссозданным цифровыми технологиями?

«Если и можно счесть это историей любви, – пишет Авиталь Ронелл о киносценарии Маргерит Дюрас „Корабль «Ночь»“, – то потому, что он говорит, что она была голосом, который нравится слушать. Ее голос очаровывает, мерещится». Так и есть, я читала этот сценарий много лет назад и часто о нем думала. Это была романтическая история, происходившая исключительно по телефону, когда две телефонные линии случайно пересекаются – как у меня с Гэвином.

Она звонит ему в то же время, что он звонит ей, во времени и пространстве. Они говорят. Говорят… Беспрерывно описывают. В те моменты, когда она говорит, она себя видит. Он говорит ей приложить трубку к сердцу… Он говорит, что всё его тело вторит ритму ее голоса. Она говорит, что знает. Что она видит, потому что слушает.

[email protected], 21/01/99 8:54

Кому: [email protected]

От: [email protected]

привет гэвин – я отправила тебе имейл неделю назад – ты здесь?

– ц крис

Я проверяла электронную почту и автоответчик несколько раз в день, но ответа по-прежнему не было.

Когда кто-то исчезает и оставляет после себя дыру, ты начинаешь собирать информацию. Кем был Гэвин? Я вбила его имя в IMDB. Изучила архивы «Вэрайети», «Голливуд репортер»; прочла заметки из «Нью-Йорк таймс» и «Уолл-стрит джорнал» на микрофильмах. Хотя никаких деталей биографии в описании карьеры Гэвина Брайса не было, собрав воедино разрозненные факты, я смогла проследить, как за пятнадцать лет с задворок «мирового кино» он добрался до Голливуда и стал там своим человеком. Сравнивая перекликающиеся, переплетающиеся списки съемочных групп в IMDB, я узнала, что Гэвин принимал косвенное участие в проектах, имеющих отношение и к Дюрас, и к Маркеру. Совпадения копились. Человек, которого не хватает, всё равно что фантомная конечность. Я нашла все фильмы Гэвина. Сбор информации – это попытка поставить временный протез. Я сняла офис в самом сердце Голливуда и ничуть не удивилась, что на первом этаже здания на стойке магазина «Голливудская меморабилия» лежал один из сценариев Гэвина. Проходя мимо ресторана «Муссо энд Фрэнкс» на Голливудском бульваре – Гэвин предлагал его в качестве места возможной первой встречи – я посмотрела через дорогу. Там была вывеска «Товары из Африки».

Я купила пластиковый российский фотоаппарат и принялась снимать места в Лос-Анджелесе, где мы с Гэвином могли бы встретиться: китайский фонтан желаний, барная стойка ресторана «Хоп Луи», дорога к Голливудским холмам, прозванная «Брамин-Сёркл», откуда можно было разглядеть Обсерваторию в Гриффит-парке.

Один раз я почти проехала мимо дома Гэвина в Костал-Каньоне, но всё-таки не решилась. Вместо этого в отчаянии я написала еще один имейл:

[email protected], 28/01/99 19:57

Кому: [email protected]

От: [email protected]

Дорогой Гэвин, у Маргерит Дюрас есть история под названием «Корабль „Ночь“», в ней мужчина и женщина знакомятся глубокой ночью, когда пересекаются их телефонные линии. Их первый разговор – случайность, которую им удается повторить – два бесплотных голоса блуждают в ночи. Эти полуночные разговоры занимают центральное место в жизни рассказчицы – присутствие его голоса на подсознательном уровне входит в ее поле – но однажды ночью без предупреждения он не выходит на связь. Его внезапное отсутствие ударяет ее словно обухом. Оно не дает ей покоя. Поэтому, как всё неразрешенное, этот опыт переходит в область вымысла тчк тчк тчк

Единственное, чего я просила, это чтобы ты не обрывал связь без предупреждения. Это величайшая жестокость. Крис

На это Гэвин ответил в течение часа. В своем имейле он написал, что болел, что его семья переживала кризис. Он очень устал: он был вынужден поставить обязательства выше себя самого и своих личных желаний. Он рассчитывал на мое понимание; ему надо стабилизировать ситуацию. На это уйдет какое-то время, поэтому, пожалуйста, не ожидай ничего и не жди меня…

Его сообщение меня потрясло и осадило. Это был достойный человек. Устыдившись собственного любопытства, я пожалела о собранной информации. Было бы бессовестно писать ему и дальше. Я ответила коротким соболезнованием и стала жить далекой надеждой на то, что однажды он снова со мной свяжется.

Спустя две недели я пришла на ужин к своему другу Гэри Вагнеру. Вечеринка была интересной и искренней, в Южной Калифорнии редко всё срастается настолько хорошо. Удивительно, но все собравшиеся в какой-то степени пересекались, все мы были когда-то непримиримыми бунтарями, а теперь работали частично или исключительно в академической среде. И вот ближе к концу вечера кто-то поднял вопрос бессонницы. Эта тема заинтересовала нас сильнее, чем любые сплетни, и мы по очереди нахваливали любимые таблетки.

Когда тем вечером я добралась домой, всё еще была суббота, около одиннадцати. Я не смогла заснуть. И вместо того, чтобы тратить еще одну таблетку настоящего валиума из Тихуаны, я решила снова подключиться к телефонному чату и послушать голоса. Чтобы выйти в «эфир», надо было записать аудиосообщение, и я что-то сочинила, вспоминая наши разговоры с Гэвином. Существуют определенные слова, которые намекают или прямо указывают на то, что у вас в голове не совсем пусто, поэтому я надиктовала: Привет, я Дженнифер. Я саб и хотела бы пообщаться с кем-то доминирующим и чутким. С кем-то, кто понимает слово «игра» в широком смысле и хочет возбуждающего разговора. Оставляйте голосовые.

Я отправила сообщение и принялась прослушивать восемьдесят пять мужских голосов таких же, как я, – неспящих жаждущих разъединенных одиноких. Мое сердце замерло примерно на середине, когда я услышала Гэвина —

Привет, это Ящик 6239, звоню из Костал-Каньона.

Холост, белый, в хорошей форме, много путешествовал, прекрасный оратор, мыслю творчески… Есть ли здесь кто-то, кто бы хотел ПОВЕСЕЛИТЬСЯ…

Я прослушала сообщение семь раз. Конечно, я и не думала отвечать. Он имеет такое же право заниматься этим, как и я. Не важно, пользуется ли он телефонным чатом вместо валерьянки или ксанакса или ищет новую спутницу жизни. И пока я нажимаю кнопку «три», чтобы воспроизвести сообщение, снова и снова испытывая по отношению к нему приступ альтруистической паники, покрываясь потом, чувствуя острое сожаление, десятки возбужденных парней оставляют сообщения в моем ящике для «Дженнифер».

Наконец я их прослушиваю. Последнее сообщение от Гэвина.

Привет, Дженнифер, – его голос звучит тепло. – Это Гэвин, Ящик 6329. Я доминант и люблю играть, и я бы с удовольствием с тобой созвонился. Игры с сабмиссивными партнерами кажутся мне невероятно эротичными. И гхм, – тут его голос приобретает непринужденный и решительно скромный тон, как у великих актеров, – я очень эрудирован, много путешествовал, прекрасный оратор, творчески мыслю и, как ты сказала, мне очень понравилось, «чуткий»… В общем, я думаю, мы бы смогли развлечься. Пожалуйста, эм, ответь мне. Тут я почувствовала, что он подыскивает слова, которые бы побудили ее ответить. И, эм, мне очень нравится твой голос, – он остановился. – Такой… У тебя голос сильного человека, который знает, чего хочет, в сабах это ОЧЕНЬ ВОЗБУЖДАЕТ. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я. Набери меня.

Он не узнал мой голос. Всё это напоминало финальную сцену «Голого завтрака» Дэвида Кроненберга, в котором вооруженный катафалк приближается к границе Аннексии. Не успев закончиться, кошмар начинается сначала. Пять дней я раздумывала, как поступить. В четверг вечером я улетела на воркшоп в Ки-Уэст, познакомилась в самолете с одним человеком и не добралась до места назначения. Впервые за полгода я занималась реальным сексом с человеком и была уверена, что увижу его снова. Когда я вернулась домой, проклятие Гэвина рассеялось. И всё равно я испытывала ужасное сожаление. Ажиотаж сказки; непреодолимое желание всё исправить. Я не могла заставить себя считать Гэвина сволочью. Поэтому я написала ему еще раз, разоблачив личность «Дженнифер». Было странно и неприятно – однако переписка, которую мы вели всю осень, меня очень тронула – и я спросила, можем ли мы встретиться один-единственный раз, чтобы я смогла соединить человека и голос, который оказал на меня такое воздействие. Я не хотела списывать всё на цинично сфабрикованную близость, дешевую скорую помощь, чтобы по-быстрому кончить. Может, мы встретимся как-нибудь в кафе, съедим по сэндвичу с курицей?

Он не ответил. Сегодня вечером я подключилась к телефонному чату. Прошло семь месяцев, а сообщение Гэвина по-прежнему там. Более того, если верить голосу на автоответчике: Пользователь в данный момент не подключен к системе. В последний раз этот человек подключался к системе – этим утром.

«Без солнца» Криса Маркера начинается с того, что рассказчик говорит: «Я объехал весь мир несколько раз, и теперь меня интересует только банальность».