Текст книги "Assassin's Creed. Кредо убийцы"

Уолпол притворился, что удивлен встречей со Спенсером, сидевшим в одиночестве, попыхивая глиняной трубкой с длинным тонким чубуком и читая один из памфлетов, которые, казалось, сотнями были разбросаны по всему городу.

– Генри Спенсер, эсквайр, если не ошибаюсь? – Дункан поклонился, когда Спенсер поднял голову и посмотрел на него. – Дункан Уолпол, к вашим услугам. Я имею честь работать в вашей замечательной компании.

– О да! – воскликнул Спенсер, и его розовощекое лицо засияло радостной улыбкой, словно он увидел самого дорогого ему человека. – О вас много говорят, мистер Уолпол. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь. Желаете хереса?

Не дожидаясь ответа, он взглядом подозвал одну из служанок, девушка принесла второй бокал и, залившись очаровательным румянцем, поставила его перед Дунканом.

Уолпол пожалел, что сегодня вечером «все тяжкие» придется отложить, но взял девушку себе на заметку.

– Какие тут красотки, – сказал он. – Жаль, что они не включены в меню.

– О, я думаю, для настоящего мужчины все позволено, – сказал Спенсер и, прежде чем сделать следующую затяжку, внимательно посмотрел на Дункана.

И вдруг совершенно безобидный человек исчез.

«Ничто не истинно – все дозволено».

Одна из заповедей Кредо ассасина.

Уолпол не подал виду, что все понял, но сердце учащенно забилось. Рэндолл оказался прав. Его вычислили.

Дункан никогда не отрицал, что он часто горячится и не выносит строгой дисциплины. Но иногда он мог быть совершенно хладнокровным, словно его горячую голову окунули в ледяную купель. И это делало его еще более опасным.

Именно такое хладнокровие овладело им сейчас. Он приветливо улыбнулся Спенсеру.

– Тоже неплохо, правда? Я не стану настаивать, если вы возражаете.

– Конечно же нет, – ответил Спенсер. – Мы с вами джентльмены и служим в лучшей английской компании. Уверен, что мы оба можем себе позволить небольшие грешки, которые сохраним в тайне до конца наших дней.

«О, как вы правы!»

– В таком случае позволю себе порекомендовать «Английскую розу». Спросите там Джесамину.

Они непринужденно говорили о ценах на шелк и чай, порассуждали о том, станет ли чай таким же популярным, как кофе.

– Вполне возможно, – предположил Спенсер. – Хотя склонен надеяться, что кофе останется напитком джентльменов. Пусть простолюдины продолжают пить свое гнусное пойло.

Забавно, но эти случайно брошенные слова определили судьбу Генри Спенсера. Дункан принял решение.

Сегодня ночью Спенсер умрет.

Уолпол тянул время, занимая себя игрой в карты и поддерживая пыл горячительными напитками. Он ждал, когда Спенсер соберется уходить. Не отрываясь от игры, он услышал, как тот отказался от кареты, сославшись на то, что живет рядом и с удовольствием пройдется пешком, благо вечер выдался хорошим.

Дункан дал ему уйти вперед, чтобы сукин сын ничего не заподозрил; закончил игру, рассчитался и последовал за ним.

И хотя прошло уже десять лет с тех пор, как первые фонари кругового освещения, запатентованные Майклом Коулом, появились у входа в кофейню «Сент-Джеймс», они не получили широкого распространения, и улицы Лондона по-прежнему оставались погруженными в темноту. Но тусклого лунного света Дункану было достаточно, чтобы различить, как Спенсер, с фонарем в руке, тяжело катит свое округлое тело. Какое-то время Дункан шел за ним по улице, затем нырнул в переулок, легко забрался на каменную стену одной из многочисленных таверн, оттуда так же легко запрыгнул на сланцевую крышу и продолжил преследование.

Его жертва двигалась в бледно-красном ореоле света, и Дункан усмехнулся. Почему он не сделал этого раньше? Это не представляло ни малейшего труда. Он бежал по крышам, перепрыгивая с одной на другую, огибая дымящие трубы таверн, игорных домов, борделей.

И вдруг он остановился.

Слишком легко, черт возьми!

А не ловушка ли это?! На секунду он задумался. А не бросить ли ему этого толстяка, целеустремленно, в полном одиночестве пыхтящего по улице? Может быть, лучше вернуться к Рэндоллу и принять его предложение? Вдруг это окажется не самой плохой затеей?

Нет, это будет ужасно. Долго, трудно и скучно плыть через океан, для того чтобы жить в разрушенных храмах, затерянных в джунглях, и тренироваться с утра до ночи, изо дня в день.

Нет. Он не вернется к Рэндоллу, как провинившаяся собака с поджатым хвостом. Помрачнев, Дункан продолжил преследование.

Спенсер повернул за угол и исчез в узком проходе между домами. Если толстяк решил расстегнуть штанишки и облегчиться, то это крайне опасно для его кошелька.

А значит, это действительно ловушка. Только Дункан не мог понять, как толстяк собирается с ним расправиться в одиночку. С другой стороны, если известно, что это ловушка, она перестает быть таковой. «Чему быть, того не миновать», – подумал Дункан, движением запястий обнажил скрытые клинки и спрыгнул вниз.

Обычно в таких ситуациях Дункан одним движением перерезал жертве горло. Но не в этот раз, тем более что Генри Спенсер, эсквайр, стоял в застегнутых штанах и выжидал, не пытаясь сбежать от спрыгнувшего с крыши ассасина.

Такая самоуверенность впечатляла, и Дункан, приземлившись прямо на толстого тамплиера, только прижал клинок к его горлу.

– Ты знал, что я последую за тобой? – спросил он.

– Очень на это надеялся, – ответил Спенсер.

Дункан удивился. Не убирая клинок от горла толстяка, он огляделся по сторонам. Они были совершенно одни. Заинтригованный, Дункан спросил:

– Ты не производишь впечатления человека, готового умереть.

– Разумеется, нет.

– И все же, тамплиер, я тебя убью.

Спенсер улыбнулся:

– Думаю, что не убьешь. Ты умный парень, Уолпол. И у меня для тебя есть предложение, которое может тебя заинтересовать.

– Ну нет, я не опущу клинок, – рассмеялся Уолпол. – Говори, пока я не перерезал тебе горло.

– Это, конечно, не очень удобно, но если тебе так угодно. В той таверне я был не единственный тамплиер. Мы знаем, что ты ассасин. Давно знаем. И ты можешь убить меня сейчас, но и сам далеко не уйдешь.

– Сюда, прыгая по крышам, бегут тамплиеры?

– Нет, но у нас глаза повсюду. И ты больше никогда не осмелишься сунуть нос в компанию. Она для тебя навсегда закрыта.

Дункан нахмурился:

– Ну, продолжай.

– Мы давно за тобой наблюдаем. Я не знаю, как к тебе относятся в братстве, но я знаю, что тебя обошли по служебной лестнице в компании. И если бы ты был абсолютно доволен своим положением в братстве, ты бы убил меня без колебаний, не гадая, заманиваю я тебя в ловушку или нет.

В этом проклятый толстяк был прав.

Дункан принял решение. Он убрал клинок, выпрямился и подал руку Спенсеру, помогая ему подняться. Рука тамплиера была мягкой и влажной, но хваткой он обладал твердой.

«Я легко с ним расправлюсь, если мне не понравится его предложение», – заключил про себя Дункан, а вслух сказал:

– Предлагаешь мне… должность?

– В Ост-Индской компании? Нет. Ты стоишь большего и поднимешься значительно выше, если присоединишься к тамплиерам. Гордиться своей работой, жаждать признания и продвижения по карьерной лестнице – все это мы не считаем пороками.

Сказанное поразило Дункана. Он отчетливо осознал, что ассасины расценивали его амбиции именно как серьезный порок. И это открытие оказалось для него болезненным. Он какое-то время молчал. Спенсер тоже держал рот на замке, не собираясь давить на него.

Наконец Уолпол тихо сказал:

– Наставник Карибского братства сообщил, что ходят слухи о появлении Мудреца.

Спенсер оживился:

– О, эти сведения… чрезвычайно полезны нам.

Уолпол сделал второй шаг навстречу:

– И это только начало.

Дункан посмотрел на вывеску кофейного дома – золотой горшочек с кофе на красном фоне, а под ним две перекрещенные длинные глиняные трубки. Он посмотрел вглубь улицы: день выдался ясным, и лондонский Тауэр, который дал название этой мощеной улице, был хорошо виден.

Дункан пристально всматривался в волнистое стекло окна «Кофейного дома Ллойда». Рэндолл сидел там, как всегда в это время дня, и слушал новости, которые приносили сюда служащие судоходных компаний, моряки, купцы, торговавшие привезенным товаром.

Пару минут Уолпол стоял у входа в нерешительности. Голова болела, кофе хорошо бы ее излечил, но нужно было завершить то, что он начал прошлой ночью.

Пришло время вонзить в сердце Наставника скрытый клинок иной ковки, который он почувствует только тогда, когда будет слишком поздно. Но для этого Дункан Уолпол должен правильно сдать карты.

Рэндолл поднял голову, завидев вошедшего Дункана, его седая бровь удивленно дернулась.

– Доброе утро, Дункан, – сказал Рэндолл. – Ты, похоже, трезвый.

– Да, – подтвердил Дункан, – но я хочу кофе. Я обдумал то, что ты мне вчера сказал. И решил, что ты прав. Нельзя останавливаться на достигнутом. Нужно постоянно стремиться к совершенству. И если я могу чему-то научиться у А-Табая и помочь братству… я должен это сделать.

Что-то похожее на симпатию тронуло жесткое лицо Филлипа Рэндолла.

– Я догадываюсь, Дункан, как непросто тебе было справиться со своей гордыней, – почти добродушно сказал он.

Он жестом подозвал слугу, который принес еще одну чашку и наполнил ее дымящимся густым черным кофе.

Человек, предавший Кредо, с наслаждением взял в руку чашку и улыбнулся.

– С кофе жизнь становится легче.

Субъект:
Эмир

Регрессия: Константинополь, 1475 г.

Восьмилетний Юсуф Тазим смотрел на порт Константинополя с раскрытым от удивления ртом и круглыми, как блюдца, глазами.

Это было путешествие, полное чудес: вначале они добирались от Бурсы, где он родился, до этой переправы, а потом плыли по бескрайнему водному пространству. Никогда раньше он не уезжал от дома дальше чем на одну милю.

Его мать, Налан, стояла рядом, улыбалась и обнимала сына за худенькие плечи.

– Вот видишь, я же тебе говорила, что в Константинополе много интересного, не то что в Бурсе.

Три дня назад она вернулась домой – стройная, сильная, но вдруг ставшая неловкой от напряжения – и сказала, что им нужно немедленно ехать в Константинополь. Это было неожиданно и странно, и ему сделалось страшно, он не хотел уезжать из дома.

Они жили с мамой вдвоем. Отца Юсуф никогда не видел, и все расспросы о нем были бесполезными, мама каждый раз лишь уверяла его, что отец не хотел оставлять свою жену и сына, но просто не может к ним вернуться.

Мама рассказывала ему, каким отец был добрым и как он весело смеялся. «Ты на него очень похож, дитя мое», – часто повторяла Налан, и ее глаза светились счастьем и почему-то грустью.

Однако сейчас ее глаза сияли ничем не замутненным светом. Что бы ни заставило ее спешно покинуть Бурсу, казалось, оно навсегда осталось позади.

– Ты рад, мой львенок, что приехал в такой большой город?

Юсуф обдумывал ответ, глядя на приближавшийся берег, на высокие, разноцветные здания, гордо устремленные к голубому небу. Он помнил, как мама говорила, складывая их скромные пожитки, что уезжают они недалеко и он всегда сможет вернуться, если захочет.

Ему не хотелось думать о скорых сборах и о вызвавшей их причине. Когда паром приблизился к берегу, причальные канаты застучали по палубе, а крохотные фигурки кинулись закреплять их, к Юсуфу вернулось свойственное ему от природы благодушие и он кивнул:

– Да, рад.

В сознание Эмира проник женский голос, четкий и сосредоточенный. Звучал он приятно, но истинного сочувствия в нем не было. И чем больше Эмир вслушивался в него, тем сильнее болела голова.

– Ничего важного нам это не дает. Мы знаем, что в детстве он был задира и бунтарь, но в большие передряги не попадал; похоже, был слишком юн для этого.

– Я бы не стал принимать в расчет возраст, – это был уже мужской голос. Сухой, отрывистый, деловой. – Очевидно, что-то важное произошло в первый год его жизни здесь.

Эмир не хотел этого слышать. Каким-то образом он знал, что это опасно, знал, что это может привести к…

– Можешь точней определить дату?

– Да, подожди немного. Готово.

Бурса была вторым по величине городом Оттоманской империи, поэтому Константинополь, или Константинийэ, или Истамбул, как его недавно начали называть, не ослепил мальчика своим блеском и великолепием, как мог бы, родись он в какой-нибудь маленькой деревушке. Он изучил все его улицы и закоулки, тоннели и площади; и знай его мать, в каких местах он бывает, ей бы это не понравилось. Но, при всей величине и шумности Бурсы, Истамбул был столицей Оттоманской империи, а это многое значило.

В этом центре деловой активности перемешались торговцы и моряки, путешественники и владельцы постоялых дворов, наемники и нищие, создавая шумную, красочную, благоуханную и волнующую мозаику. Город принимал – точнее говоря, притягивал к себе – людей из всех социальных слоев, представителей разнообразных культур и религий.

Юсуф знал, что мама умеет готовить самые вкусные в мире сласти. В Бурсе, где она работала на рынке, ее кемальпаша – десертные шарики, размером с грецкий орех, из несоленого овечьего сыра, муки, яиц и масла, сваренные в лимонном сиропе, – не знала себе равных. И мальчик не удивился, когда один из местных торговцев – жизнерадостный толстяк по имени Бекир бин Салих, – едва надкусив шарик, сразу же принял ее на работу.

Юсуф, как это было и в Бурсе, помогал маме закупать продукты для приготовления сластей, зазывал покупателей и разносил клиентам по всему городу завернутые в ткань лакомства. Иногда он выбирал… иные дороги, чем большинство горожан, предпочитая ходить не по городу, а под или над ним.

Однажды, во время одного из таких увлекательных путешествий, когда он обезьяной вскарабкался на крышу, откуда открывался потрясающий вид на город, он заметил нечто странное. На некоторых крышах возвышались крепкие шесты с привязанными к ним веревками, которые тянулись от высоких зданий к более низким. Для чего они здесь? Обычно веревки натягивали для сушки белья либо для развешивания флажков. Но эти были такими толстыми и крепкими, что могли легко выдержать вес взрослого мужчины. Он это проверил, перебравшись на руках с одной крыши на другую. Кто же натянул эти веревки? И для чего? Юсуф думал об этом каждый раз, когда смотрел на крыши.

Но были вопросы поважнее натянутых веревок. Время шло, и для Юсуфа стало очевидно, что, хотя матери удается зарабатывать на еду, денег все же у нее меньше, чем было в Бурсе. Продукты для приготовления сластей в Истамбуле стоили значительно дороже, и подходящий сыр найти было не так-то легко. Он уже вырос из той одежды, что они привезли с собой, а на новую денег накопить не удавалось.

Несмотря на то что Юсуф начал быстро расти, он все же выглядел младше своего возраста, был тоненький как прутик и с легкостью сновал в густой толпе на Большом базаре и прочих местах. Везде было много беззаботных ротозеев, прятавших деньги в рукавах или кошельках на тонких кожаных тесемочках, срезать которые можно было в одно мгновение. Каждый вечер он приносил матери пригоршню монет и уверял, что заработал их, исполняя акробатические трюки на улице, зазывая покупателей в лавку Бекира, или получил в награду от щедрого клиента за быструю доставку сластей.

Первое время мать удивлялась, радовалась и хвалила его за помощь. Но чем дальше, тем сильнее она беспокоилась. И однажды сказала ему:

– Юсуф, только не лги мне… ты никому не причиняешь зла, чтобы заработать эти деньги?

Юсуф облегченно вздохнул, вопрос был задан так, что он мог выкрутиться и ответить более или менее честно.

– Мама, я никогда никому не причиню зла из-за денег! – заявил он.

Казалось, его ответ убедил мать, и больше она не донимала его расспросами.

Однажды вечером, когда на Большом базаре, освещенном факелами, музыканты стучали на нагарах[19]19
  Нагара́ (от араб. «постукивать») – ударный музыкальный инструмент, вид барабана.


[Закрыть] и бренчали на сазах[20]20
  Саз (от перс. «инструмент») – щипковый музыкальный инструмент, наподобие лютни.


[Закрыть], Юсуф сновал в толпе, пока не остановился возле высокой женщины в ярком кафтане и ферасе[21]21
  Ферасе (фериджи) – плащ с длинными рукавами.


[Закрыть] – верный признак богатства. Одной рукой – мягкой, непривычной к физическому труду – она крепко держала за ручку девочку лет трех-четырех, другой прижимала к груди младенца. Девочка восторженно смотрела на музыкантов, затем засмеялась и начала притопывать ножками и подпрыгивать. Лицо женщины осветилось материнским счастьем, она принялась раскачивать руку в такт танцу малышки.

Утратив осторожность, женщина стала легкой добычей, которую Юсуф высматривал целый день. Короткое мгновение – и дело сделано. Юсуф спрятал неожиданно тяжелый кошелек под рубашку и растворился в вечерней толпе. Короткая пробежка – и он уже был в узкой боковой улочке. Юсуф огляделся по сторонам, убедился, что никто за ним не наблюдает, и открыл кошелек.

В темноте трудно было рассмотреть содержимое, но он научился определять достоинство монет на ощупь по размеру и толщине. Юсуф улыбнулся – этого ему надолго хватит. Но не успел он снова спрятать кошелек под рубашку, как на него кто-то набросился.

Он инстинктивно увернулся и уже замахнулся, чтобы ответить, но более рослый и крепкий противник одним ударом повалил его на землю. Он рухнул, тяжело выдохнув: «Уф-ф».

Прижатый к земле, Юсуф не мог разглядеть в темноте лицо нападавшего, но продолжал вырываться и даже попытался укусить. «Эх, будь я постарше…»

– О чем ты только думал, когда сделал это?

Голос принадлежал мальчишке – старше, крупнее и тяжелее Юсуфа, но все же не взрослому. Юсуф изловчился и ударил напавшего коленом в пах. Парень выругался, скривившись, и драка началась.

Юсуф изо всех сил ударил противника в сгиб локтя, тот согнулся и скривился еще больше. Юсуф набросился на него, словно кот на крысу. Он не был искусен в драках, его тщедушное телосложение к этому не располагало. Но сейчас он рассвирепел и принялся колотить противника кулаками. Один удар пришелся незнакомцу по носу, и Юсуф обрадовался, услышав резкий вскрик… пока не понял, что более крупный противник перестал играть с ним в поддавки. Сильная рука схватила Юсуфа за горло и опрокинула на спину.

– Идиот, я же пытаюсь тебе помочь! – заявил парень невнятным из-за разбитого в кровь носа голосом. – Сейчас я тебя отпущу, договорились?

Парень был хозяином своему слову. Он отпустил Юсуфа и отпрыгнул на безопасное расстояние. Удивление и любопытство погасили злость Юсуфа, он сел и потрогал свое горло. Оно не пострадало.

Тяжело дыша, противники смотрели друг на друга.

– Ты Юсуф Тазим, – после минуты молчания сказал парень. – Меня зовут Давуд бин Хассан.

– Откуда… – начал было Юсуф, но Давуд его перебил.

– Я давно за тобой наблюдаю, – сказал он. – Удачный удар. У тебя нет какой-нибудь тряпки?

У Юсуфа был кусок ткани, в которую он заворачивал сласти, разнося их по городу. Когда он протянул ее Давуду, в воздухе поплыл тонкий соблазнительный аромат, но вряд ли Давуд мог его уловить. Кулак Юсуфа надолго лишил его нос чувствительности.

– Но ты первый на меня напал, – сказал Юсуф, хотя на самом деле ему хотелось извиниться, потому что удар действительно был удачный.

– Я только хотел прижать тебя к земле, – ответил Давуд, осторожно вытирая кровь с лица.

– А зачем тебе понадобилось прижимать меня к земле, если ты не собирался меня бить или забрать мои деньги?

– Но ведь это не твои деньги, не так ли?

Юсуф промолчал. Деньги действительно были не его. Но…

– Я их маме отдам, – тихо сказал он. – Нам очень нужны деньги.

– А той женщине разве не нужны? – резонно спросил Давуд. – А ее детям?

– Судя по ее виду, ей есть чем поделиться, – начал оправдываться Юсуф, вспомнив, как хорошо была одета женщина.

– Как и у тебя, у детей Селимы нет отца. Я не знаю, что случилось с твоим, но знаю, что произошло с ними. Их отец был грубым и жестоким, и однажды ночью Селиме пришлось сбежать. И ты забрал все, что у нее было. Ты видел ее богатые одежды, а синяков на ее лице не заметил?

Юсуфу стало стыдно, и он почувствовал, как покраснел. Кошелек действительно был необычно тяжелым. Как правило, люди не брали так много денег с собой на базар, где всегда хватало воришек.

– Хочешь, чтобы я отдал тебе кошелек? Но откуда мне знать, что ты не лжешь?

– Нет, я не хочу, чтобы ты отдал деньги мне, я хочу, чтобы ты их вернул ей. Меня в этом деле интересуешь ты.

– Я тебя не понимаю.

– Базар, сам Истамбул… здесь трудно жить, если ты лишен богатства и власти. А детям особенно опасно. И мы приглядываем друг за другом.

У Давуда перестала идти кровь, но даже в темноте Юсуф видел, что нос пострадал изрядно. Давуд хотел вернуть ему кусок ткани, но Юсуф лишь махнул рукой. Он опасался, что сломал парню нос. Ему вспомнилось, как весело танцевала под музыку маленькая девочка, как радовалась ее мать. Он не знал, верить ли той истории, что рассказал Давуд. И если это правда, долго ли веселились женщина и ее дочка?

– Ты научился отлично срезать кошельки. Если хочешь, я могу научить тебя драться. Драться еще лучше. – Улыбка появилась на испачканном кровью лице Давуда. – Есть люди, заслуживающие, чтобы им разбили нос или даже чтобы их наказали серьезнее. А есть те, которых трогать не надо. И ты должен научиться их различать. Иначе твои умелые пальцы будут красть кошельки у тех людей, у кого воровать нельзя.

Все, что говорил Давуд, казалось странным… и очень подозрительным. Но в его словах было много смысла. Юсуф понимал, что Давуду ничего не стоило убить его прямо здесь, однако парень этого не сделал.

Давуд поднялся на ноги, теперь он возвышался над Юсуфом на целый фут. На вид ему было около тринадцати.

– Пойдем, я познакомлю тебя с Селимой и ее детьми, и ты сможешь вернуть им деньги. Или, – он помолчал, – ты можешь убежать.

Юсуф подумал и сказал:

– Пошли.

Час спустя Юсуф один возвращался домой. Он не нес домой денег, но на сердце у него было радостно, а в голове крутилось множество интересных мыслей. Ему очень хотелось, чтобы Давуд научил его всему, что сам знал.

– Найди в базе данных информацию о Давуде бин Хассане, – послышался тихий и мелодичный женский голос.

– Ничего нет. Никаких связей с ассасинами, – по крайней мере, мы их не установили.

– Странно. Учитывая важность этого воспоминания, я думала, что это мог быть тот момент, когда Юсуфа завербовали.

– Думаю, восемь лет – это слишком мало для вербовки, даже по меркам ассасинов.

– Формально – да. И все же… этот эпизод на многое проливает свет. Какая следующая дата?

– Двадцать третье апреля, тысяча четыреста восьмидесятый год.

Регрессия: Константинополь, 1480 г.

Весь город праздновал Хыдырлез – день наступления весны и возрождения природы. Хотя в этот день отмечалась встреча двух пророков – Хызыра и Ильяса, разношерстные обитатели Истамбула развлекались тем, что загадывали желания, прощались с прошлым и ожидали перемен, желали друг другу здоровья и богатства, пировали, пели и танцевали.

Налан работала как никогда много, чтобы кемальпаши хватило на всю огромную толпу, наводнившую Большой базар, а вечно улыбающийся добродушный Бекир бин Салих, арендовавший на базаре несколько лавок, просто сиял, как начищенное медное блюдо, встречая каждого покупателя. Юсуф тоже был по горло занят: разносил сласти по всему городу, и ему некогда ему было срезать кошельки, но это вовсе не означало, что он покончил с этим делом.

«Хыдырлез и нас касается, – сказал восемнадцатилетний Давуд своей ватаге юных воришек, шпионов и народных мстителей, – наши новые дела не должны причинить ничего плохого людям».

Юсуф был с ним полностью согласен, на базаре можно было заработать и честным трудом.

День праздничного веселья благополучно клонился к вечеру. Солнце уже коснулось линии горизонта, и запоздавшие гуляки спешили домой, осоловевшие от избытка съеденного или – что хуже – выпитого. Когда Юсуф с матерью добрались до своего скромного жилища, она удивила его, положив на маленький столик вещь, завернутую в ткань.

– Сегодня день пожеланий и начала новых дел, – сказала она. – И твой отец просил передать тебе кое-что… когда придет время. Думаю, оно пришло.

Сердце у Юсуфа учащенно забилось. Он присел на единственную в комнате лавку, глядя на таинственный сверток.

– Что передать, мама?

– Рассказать тебе о нем все, что я могу, не нарушив клятвы, данной ему. И я дарю тебе вещь, которая принадлежала ему.

Юсуф дрожал от волнения, всем своим существом впитывая каждое слово матери.

– Я всю свою жизнь занимаюсь одним делом, – начала она. – Я готовлю и продаю кемальпашу. Твой отец помогал мне в этом точно так же, как ты сейчас. Но у него были и другие дела.

Ее черные глаза не отрываясь смотрели на пламя маленькой свечки, стоявшей на столе. Очевидно, она решала, что́ рассказать единственному сыну, а что и дальше сохранить в тайне.

Сгорая от нетерпения, Юсуф схватил себя за волосы, притворяясь, что собирается их выдернуть.

– Мама, я сейчас умру от нетерпения! Рассказывай, пока я не поседел у тебя на глазах.

Она улыбнулась и присела рядом с ним на лавку, нежно взъерошив его волосы.

– Тебе всего лишь тринадцать лет, и во многом ты все еще маленький мальчик. Но… – она посмотрела в его округлившиеся глаза, – во многом уже нет.

– Ты сказала, что у него были другие дела, – напомнил Юсуф.

– Он не был другом османам и… прочим, кто стремится властвовать над людьми. – Она хитро улыбнулась. – Мой милый маленький львенок, ты думаешь, я не знаю, чем ты занимаешься, когда я тебя не вижу?

Юсуф побледнел. Как она может знать?

– Ты не мог зарабатывать столько денег своими выступлениями или разносом сластей. Я видела тебя с Давудом и другими мальчиками. Вы карабкались на крыши и бегали по ним. Вы отдаете то, что можете, тем, кому можете. Так же поступал и твой отец.

– Что с ним случилось, мама?

Она отвернулась, и вновь ее взгляд застыл на трепещущем пламени свечи.

– Он погиб, Юсуф. У меня сохранилось всего несколько вещей, которые вернули… – Она оборвала себя на полуслове. – Но я слишком много сказала. Эти вещи теперь твои, ты уже в том возрасте, когда они могут тебе пригодиться. Ты уже не маленький.

«Я давно уже не маленький», – подумал слегка уязвленный Юсуф. Но обида тут же исчезла, когда он взглянул на мать, – гордость и печаль смешались на ее строгом, красивом лице. Она протянула ему что-то длинное, завернутое в кусок сине-зеленого шелка.

– Осторожно разворачивай, – предупредила мать.

– Там скорпион притаился или гадюка?

– Нет… но оно все же кусается.

Юсуф развернул ткань и удивленно уставился на то, что открылось его глазам, – не то перчатка, не то наруч. Кожа отличной выделки с искусным теснением. Юсуф осторожно взял предмет в руки, помня о материнском предостережении. Повернув, он увидел, что с внутренней стороны что-то прикреплено.

– Что это?

– Твой отец называл его «крюк-клинок», – сказала мать. – Там есть механизм, который…

Юсуф вздрогнул, когда из наруча с резким звуком выскочил острый кусок металла.

– О, я вижу, ты уже сам нашел… – криво улыбнулась мать. – Видишь, это и крюк, и в то же время клинок.

– Как им пользоваться?

Улыбка сошла с лица Наланы.

– Я никогда не видела, как он этим пользовался, – сказала она. – Сейчас ты знаешь ровно столько, сколько и я. Но… я думаю, тебе суждено узнать больше.

Юсуф посмотрел на мать. В его темно-серых глазах застыл вопрос. Свет от свечи искорками отражался в ее невыплаканных слезах.

– Я вела себя эгоистично, надеясь, что ты сможешь жить как обычный человек. Будешь рядом со мной, женишься, заведешь детишек. Когда меня выдавали замуж, я знала, кем был твой отец. Я люблю тебя и не могу не замечать в тебе его черты. Тебе, как и ему, не предназначено остаться со мной и продавать кемальпашу на базаре. Иди и узнай, что досталось тебе в наследство от отца, мой дорогой мальчик, ставший мужчиной.

Юсуфу хотелось пообещать ей, что с ним ничего не случится, что он своей смертью не отяготит ее сердце, и без того измученное страданиями. Но он не мог лгать. Ночь, темные улицы, выражения лиц тех, кто творил добро, и тех, кто приносил зло, неодолимо влекли его.

И Юсуф поступил так, как должен был поступить любящий сын. Он подошел к матери и обнял ее. И вдруг обнаружил, что за последний год стал на полголовы выше ее. Он наклонился к ней, такой хрупкой, что Юсуф боялся случайно раздавить ее, и прошептал на ухо:

– Я буду мудрым и осторожным.

Это было единственное, что он мог обещать.

Ночь звала его, он горел желанием узнать больше.

И… похвастаться Давуду.

Очень-очень осторожно он изучал действие крюка-клинка. В отличие от обычного оружия, это был сложный инструмент, и живой ум Юсуфа жаждал точно знать, как он работает. Юсуф мог подцепить им с земли любой предмет, странствуя по пустынным ночным улицам. Наруч удлинял его руку на целый фут, и недоступные прежде опоры вдруг стали легкодостижимыми. Он обнаружил, что может намного быстрее взбираться на любую стену.

Взбираться… и, возможно, спускаться тоже…

Юсуф направился к одному из зданий, на крыше которого видел таинственные веревки. С помощью крюка быстро поднялся на крышу. Сердце бешено колотилось в груди, когда он зацепился крюком за веревку.

Они совпали в точности. Как будто толщину веревки специально выбирали по изгибу крюка.

От возбуждения у Юсуфа пересохло во рту. Это не могло оказаться простым совпадением. Так и было задумано. Возможно, много лет назад его отец стоял на этой самой крыше и точно так же, как его сын, цеплялся этим самым крюком за веревку.

Он должен проверить, на что это похоже. Но спуск будет долгим. Очень долгим.

Он тщательно зацепился крюком за веревку, набрался смелости, наполнил грудь воздухом и шагнул с крыши.

Свободно и быстро он скользил по веревке. Каменная мостовая в нескольких ярдах под ним грозила переломать ему кости, если крюк сорвется. Спуск ошеломил и вызвал легкое головокружение. И он даже глазом не успел моргнуть, как ноги встали на крышу другого здания.

Юсуф с трудом сдержал крик восторга. Потрясающие ощущения! Он должен испытать их еще раз. Улыбаясь от уха до уха и уже не тратя времени на тщательную подготовку, он зацепился крюком и полетел вниз.

Ему хотелось верить, что отец видит его и гордится им.

– Это невероятно, – донесся до Эмира, зависшего между своим настоящим и прошлым Юсуфа, женский голос. – Как легко тринадцатилетний мальчишка, не прошедший никакого обучения, обращается с оружием ассасина. Удивительно.

– Это оружие и банда юнцов, с которой он связался, – все собранные нами сведения подтверждают их важнейшую роль в его превращении в того, кем он стал.

– И тот, кем он стал, произвел сильное впечатление на одного из самых влиятельных ассасинов, – задумчиво произнес женский голос. – Эцио Аудиторе. Есть еще что-нибудь, что мы должны посмотреть, прежде чем перейдем к их первой встрече?

– Да, есть кое-что интересное. Это произошло двумя годами позже. Подожди немного… дай мне определить точную дату.

Регрессия: Константинополь, 1482 г.

Юсуф был чрезвычайно взволнован и крайне обеспокоен. За семь лет, прошедших с той ночи, когда он познакомился с Давудом и узнал о существовании необычной организации мальчишек, действовавшей на Большом базаре, он пережил много приключений, в том числе и весьма опасных.