Текст книги "Assassin's Creed. Кредо убийцы"

Глава 10

– А мне что с этого? – спросил Кэл.

Они шли по коридору мимо санитаров в белом, мимо серых каменных арок, мимо трех деревьев – живых? искусственных? – не понять. Кэл понемногу начал привыкать к тому, что здесь странным образом сочетался строгий корпоративный порядок с творческой свободой, предметы из далекого прошлого со стерильностью настоящего.

И вместе с тем палитра холодно-голубого, серого и белого начинала ему надоедать. Он жаждал ослепительного солнца, волнующей острой желтизны и привкуса пыли на губах. Кэл не знал, влечет ли его Нижняя Калифорния, где оборвалось его детство, или выжженная солнцем Испания, просочившаяся в его сознание из воспоминаний Агилара.

Когда они повернули за угол, Кэл успел бросить взгляд на большой экран. Шли новости, и говоривший показался ему знакомым – аккуратно уложенные седые волосы, доброжелательное выражение лица и пронизывающий взгляд карих глаз. В бегущей строке он выхватил имя: «Алан Риккин, исполнительный директор „Абстерго индастриз“».

«Ах вот как, – подумал он, – похоже, у вас неограниченный бюджет, доктор София Риккин».

– Безусловно, возможны юридические последствия, – говорила тем временем София. – Но как только мои исследования завершатся, у нас не будет причин задерживать тебя здесь.

Кэл замедлил шаг, а потом остановился. София обернулась.

– И я смогу жить как прежде? – спросил он, желая убедиться, что правильно ее понял.

София улыбнулась и заложила за спину руки, ее глаза засветились, словно она собиралась вручить ему рождественский подарок.

– Сможешь начать новую жизнь. Так будет точнее.

С учетом того, что он здесь видел, Кэл готов был согласиться, что такое под силу «Абстерго». Новая жизнь. С чистого листа. Без ослепляющих приступов агрессии.

София указала на дверь, у которой они остановились.

– Ты хотел есть, – сказала она, всем своим видом показывая, что сама за ним не последует. Кэл пристально посмотрел ей в глаза, открыл дверь и вошел.

Помещение, где Кэл оказался, было обычным, похожим на все остальные, в которых он успел побывать. Санитары в белом и пациенты в белых майках, серых брюках и такого же цвета туниках с V-образным вырезом. Трудно было поверить, что все эти пациенты – убийцы, ассасины, как и их предки.

Стены большой комнаты были синевато-серого цвета, и в глаза Кэлу сразу бросилось зеркало, за которым, как он догадывался, находятся охранники и наблюдают за всем происходящим здесь. И в самой комнате тоже стояли двое, в разных углах. Они старались быть незаметными, но это им плохо удавалось. Помещение мало чем отличалась от тюремного помещения, каких Кэл повидал немало.

Но обстановка была все же лучше. Здесь располагались тренажеры, двое мужчин по очереди забрасывали мяч в кольцо. Раздавались характерные звуки: ка-пок, ка-пок – это играли в пинг-понг.

И еще он слышал… щебет птиц. И богатство зелени – кустарники и деревья, обычные и фруктовые.

При мысли о еде в животе заурчало. Несмотря на сильный голод, Кэл никак не мог успокоиться, даже в этой приятной обстановке, продолжая стоять у зеркальной стены и всматриваться в нее.

Кто-то подошел к нему сзади. Это был чернокожий с аккуратно подстриженной белой бородкой, с которым Кэл «познакомился» в первый день. Это он подстрекал Кэла прыгнуть вниз.

Сейчас он улыбался и стоял подчеркнуто прямо, держа одну руку за спиной, как метрдотель. Он сделал два шага назад и широким жестом обвел несколько столов, придвинутых друг к другу.

– Ну и как вам у нас, сэр? – спросил он. Кэл посмотрел на мужчину, который похлопал по пустому месту на скамейке. – У нас здесь меню со свободным выбором блюд, но я рекомендую цыпленка.

Посмотрев ему прямо в глаза, Кэл направился на свободное место. Напротив сидел старик азиатской внешности с седыми волосами, заплетенными в длинную тугую косу. Он не обратил на Кэла никакого внимания.

Подошла молодая санитарка с приятным голосом и такими же приятными манерами, ее волосы были собраны в аккуратный пучок.

– Что будете заказывать, мистер Линч? У нас меню со свободным выбором блюд, но мы рекомендуем цыпленка.

В глазах у Кэла заплясали чертики, но лицо оставалось совершенно серьезным.

– Я буду стейк, – сказал он, не отрывая взгляда от чернокожего.

– Стейк для новичка! – выкрикнул чернокожий, словно санитарка не знала, в чем заключаются ее обязанности. – И как, сэр, вам его приготовить?

Кэл повернулся к санитарке:

– С кровью.

Санитарка ушла. Чернокожий без приглашения тут же уселся рядом с Кэлом. Словно из воздуха, он извлек три стаканчика и ровно выставил их в ряд донышком вверх.

– Как тебя зовут?

Кэл видел его фотографию в лаборатории Софии, но забыл имя.

Чернокожий ловкими пальцами подхватил средний стаканчик.

– Для них я Мусса, – ответил он и ткнул стаканчиком в сторону зеркала. Затем заговорщицки нагнулся к Кэлу. – Но на самом деле меня зовут Батист.

На его темном лице появилось странно-серьезное выражение.

– Я уже двести лет как умер, – сказал он и шепотом добавил: – Я вуду-отравитель.

Он посмотрел на Кэла долгим взглядом. Кэл напрягся и приготовился защищаться. Но лицо Муссы вдруг расплылось в ехидной улыбке.

– Я безвредный, – засмеялся он и подмигнул.

«Не такой уж ты и безвредный, – подумал Кэл. – Ты убийца, как и я. И ты советовал мне прыгнуть».

Кэл почувствовал, что на него кто-то смотрит. Покрутил головой и столкнулся взглядом с нескладным высоким парнем с взъерошенными каштановыми волосами. Парень не смутился, а продолжал смотреть на него тяжелым взглядом. «Натан», – вспомнил Кэл. Он тоже был в саду, куда Кэл попал в первый день, все еще находясь под действием яда и медикаментов.

– Ага, за тобой наблюдают, – хитро произнес Мусса, глядя мимо Кэла.

Кэл повернул голову и увидел, что интересует не только Натана. Лин – ее имя он тоже помнил – азиатка с длинными гладкими волосами, собранными в тугой хвост. Долгим подозрительным взглядом она изучала Кэла.

– Ты уже с ним познакомился?

Вопрос Муссы заставил Кэла повернуться к нему, но он ему не ответил. Мусса повторил вопрос, произнося каждое слово с расстановкой, выражение лица сделалось жестким.

– Ты уже с ним познакомился?

От «безвредного» плута не осталось и следа. Кэл продолжал молчать. Мусса, не говоря ни слова, поднялся, смахнув стаканчики, Кэл догадался, что они были предназначены, чтобы сыграть в старую хитрую игру «найди спрятанный шарик».

– Мы последние, мой друг, кто призван хранить Яблоко, – предостерегающе сообщил он, отходя в сторону. – А остальные… неуклонно идут своим путем в… беспредельную пустоту.

Он помахал руками и ухмыльнулся.

Подошел еще один мужчина – коренастый бородач. Кэл узнал его – Эмир. Он заложил руки за спину и вид имел вполне доброжелательный. Улыбаясь, он произнес:

– «Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных»[7]7
  Мф. 20: 16.


[Закрыть]. Это тебе.

Он протянул Кэлу яблоко – небольшое, зеленое с красным боком. Очевидно, не из овощного магазина, а из того сада на крыше. От запаха яблока рот Кэла наполнился слюной, и в памяти вспыхнула картина: он лежит, прижавшись к маме, а она обнимает его и читает стихотворение Роберта Фроста.

И тут же добавился другой женский голос, такой же тихий и нежный: «Тамплиеры называют его Артефактом, ассасины – Яблоком».

А затем эти странные слова Муссы: «Мы последние, кто призван хранить Яблоко».

Кэл взял яблоко. Черные глаза Эмира смотрели прямо в его глаза, словно что-то искали там. Наконец Эмир кивнул и отошел в сторону.

Кэл смотрел ему вслед, совершенно сбитый с толку. «Сначала это была лаборатория, потом – камера пыток, а сейчас – сумасшедший дом».

Кэл почувствовал, что сбоку к нему кто-то приближается. Пальцы инстинктивно сжали яблоко. Не отводя взгляда от Эмира, он резким движением поймал вора за руку и осторожно повернулся – Натан. Парень дрожал от плохо скрываемой ярости.

– Ты что, собираешься отдать им Яблоко?

Это прозвучало как оскорбление.

– Нет, – преувеличенно спокойно ответил Кэл, – я собираюсь его съесть.

Соблазнительный аромат оповестил о прибытии стейка. С озабоченным лицом санитарка поставила тарелку на стол перед Кэлом, но вмешиваться в конфликт не стала. Натан выпустил яблоко и отошел, злобно оглянувшись.

Санитарка тоже удалилась. Кэл тряхнул головой и, хмыкнув, пробормотал:

– Что здесь, черт возьми, происходит?

Всеобщее безумие ему явно не нравилось.

Пожав плечами, он принялся за мясо. По крайней мере, в этом дурдоме отлично знают, как приготовить хороший стейк – непрожаренный и холодный внутри, с восхитительным ароматом. Красный сок растекся по тарелке. Рот Кэла наполнился слюной, когда он принялся жевать первый кусочек. Умопомрачительный сок, с легким привкусом железа —

крови…

…человек в капюшоне медленно повернулся к нему, с выражением горя и сожаления на лице, а с лезвия капала…

Боль пронзила висок, Кэл выронил вилку, закрыл глаз ладонью, сильно прижимая, словно хотел раздавить боль. Он дрожал и задыхался, но не хотел, чтобы кто-то это заметил.

Мусса и Натан ясно дали понять, что он им враг. Кэл достаточно времени провел в тюрьме, чтобы понимать дальнейший ход событий. Нельзя показывать слабость. Только не сейчас, не этой стае злобных хищников – растерзают.

Кэл заставил себя дышать размеренно и снизил невыносимую боль до терпимой. Уже лучше.

Медленно опустил руку и огляделся.

Человек в одежде из кожи и плотной ткани стоял у зеркала. Одежда казалась серой, но Кэл знал: она темно-красного цвета. На голове капюшон, руки опущены, в каждой по клинку. Он медленно повернулся и впился взглядом в Кэла.

«Нет, это не галлюцинация – то, что София назвала эффектом просачивания».

Кэл заскрежетал зубами, ему очень хотелось, чтобы фигура исчезла.

…и вдруг он оказался в своей комнате – крошечном блоке с серыми стенами, и все они были там. Кэл знал их имена:

Агилар.

Бенедикто.

Мария, с глазами, обведенными сурьмой.

«Наши жизни – ничто», – прошептала Мария, скользя мимо него так близко, что всего в нескольких дюймах от себя он увидел красивые, голубого цвета татуировки на ее лице.

«Мы спасаем человечество от тирании тамплиеров», – сказал Агилар знакомым и в то же время чужим голосом.

Его загорелое, обросшее щетиной лицо смотрело на мир голубыми глазами Кэла.

«Клянешься?» – требовательно спросил Наставник Бенедикто.

Их клинки были обнажены, они окружили его, шепотом произнося непонятные ему слова, и наблюдали за его страхом…

Кэл усиленно заморгал.

Он действительно находился в своем блоке, не понимая, как он здесь оказался. Но ассасинов вокруг не было.

Он остался в одиночестве, если не считать безмолвных наблюдателей за стеклом.

Глава 11

«Новичку – санитарка назвала его мистер Линч – не сладко», – подумал Мусса, наблюдая, как волокут бьющееся в конвульсиях тело. Он даже сочувствовал этому парню, на собственной шкуре испытав этот пресловутый эффект просачивания.

Мусса не запомнил его имени, но кто-то должен знать. Каждый из них был частью целого: один одно услышит, другой – другое. Это и есть братство.

Он ухмыльнулся, завидев приближавшегося охранника, и постарался принять максимально беспечный вид. Охранник наблюдал за стычкой заключенных – хотя они считали себя пациентами, да ну их к черту, мало ли кто что считает, – и сейчас он собирался разнюхать из-за чего сыр-бор разгорелся.

– Сыграем, начальник? – добродушно спросил Мусса, выставляя на стол стаканчики.

– Тебе нечем будет расплатиться, если я выиграю, – резонно заметил охранник.

Мусса хохотнул.

– Ты прав! – сказал он, помолчал и с глубокомысленным видом добавил: – Или не совсем? У меня есть пара острых глаз и ушки на макушке. – Он кивнул на дверь, в которую утащили попавшего в водоворот галлюцинаций Линча. – Они могут сослужить хорошую службу.

Охранник внимательно посмотрел на него и осторожно присел на край стола. Мусса поднял стаканчик справа, показывая маленький шарик.

– Все подними, – потребовал охранник.

Мусса с усмешкой подчинился.

– А теперь дно покажи.

– Не дурака вырастила твоя добрая мамочка, – сказал Мусса, хотя это еще предстояло выяснить. Затея вызвала интерес у публики, им нравились шоу, которые устраивал Мусса.

Но так было не всегда. Он впервые попал сюда пьяным в стельку. Был простым уличным воришкой в Атланте: то бумажник вытащит, то сумочку из рук вырвет, то в какую-нибудь пустяковую драку в баре ввяжется – ничего серьезного.

За исключением того случая – или двух, – когда ему пришлось драться за свою добычу.

Полицейские нашли трупы, но его поймать так и не смогли. Он был слишком хитрый.

Но за пять лет, что он провел здесь… Неужели пять лет прошло? Трудно вести отсчет времени в закрытом пространстве с искусственным голубоватым освещением, да еще эта проклятая машина все мозги наизнанку вывернула… За эти пять лет все изменилось. Природная ловкость Муссы увеличилась тысячекратно, и если раньше он легко соглашался играть по чужим правилам и позволял собой манипулировать, то сейчас верховодил на арене этого цирка.

– Мы о нем ничего не знаем, кто он и откуда, – сказал Эмир, когда Линч только вошел, двигаясь с настороженностью, хорошо понятной Муссе.

– Все мы когда-то были новичками, о которых никто ничего не знал, – напомнил ему Мусса и добавил: – А кого-то из нас приняли здесь как врага.

Эмир нахмурился. Мусса был прав, но Эмир обладал острым природным чутьем, и что-то в новичке его сильно беспокоило.

– Мусса, ты посмотри, как он двигается, как он ведет себя. Он ближе к своему предку, чем мы после стольких лет пребывания здесь. Но мы не знаем, кто его предок. И это делает его опасным.

Но Мусса помнил, что в первый раз они все, включая его самого, вели себя здесь так же, как и Линч.

– Дай ему немного времени, Эмир, – попросил он друга. – Может оказаться, что у парня благородная кровь.

Мусса назвал новичку свое второе имя – Батист. Здесь у всех было второе имя. Или это первое? Батист, как Мусса сообщил Линчу, был вуду-отравителем, умершим двести лет назад.

Но фонд «Абстерго» нашел Муссу, а потом в его прошлом откопали Батиста. За то время, что Мусса провел в «Анимусе», проживая жизнь своего предка, умный и утонченный убийца-отравитель поселился в нем и стал его неотъемлемой частью.

Батист не был добрым малым. Его приняли в братство ассасинов, тренировали, и в течение тридцати лет он был убийцей. Но когда его Наставник погиб, он покинул братство. Выдал себя за Наставника, организовал собственный культ веры и развлекался тем, что посылал своих приверженцев убивать тех, кто был ему лично неугоден. Впоследствии он решил вступить в орден тамплиеров.

И совершенно справедливо, как он напомнил Эмиру, первое время его здесь принимали за врага, никто из заключенных-пациентов не доверял Муссе. И у них были на то основания, потому что вначале он выполнял все требования тамплиеров, точно так же как и его предок. Пока в один прекрасный день не пришло четкое осознание, что современные тамплиеры еще хуже держат слово, чем их средневековые предки, и используют добытые им знания исключительно для своей выгоды.

Эти неблагодарные сволочи, когда он их об этом попросил, даже торт не подарили ему на день рождения… Когда же это было? Он не помнил даты. Жаль, что нельзя их отравить. Все травы, которые тамплиеры разрешают заключенным-пациентам выращивать в саду, совершенно безвредные.

Мусса быстро, едва касаясь пальцами, крутил и переставлял стаканчики. Охранник неотрывно следил за его движениями, он весь напрягся и сконцентрировался, губы вытянулись в тонкую ниточку. После нескольких маневров Мусса остановился и выжидающе посмотрел на охранника.

Тот пальцем постучал по стаканчику в центре. С притворным сожалением Мусса поднял стаканчик, показывая, что под ним ничего нет, затем поднял тот, что справа. Там лежал шарик.

– Ай-ай-ай, не повезло. Еще одна попытка, – предложил Мусса.

Охранник бросил на него сердитый взгляд и кивнул.

И снова стаканчики забегали с невероятной быстротой.

Мусса вернулся мыслями к ассасинам. Потребовалось время, чтобы доказать им свою преданность. И сейчас уже они сплотились вокруг него. У каждого из ассасинов был свой набор навыков, знаний и особых способностей. Мусса, ловкач и плут, часто прикидывался простаком или сумасшедшим, чтобы выудить информацию, но именно за ним оставалось последнее слово. Его мнению доверяли, к нему прислушивались. Именно Мусса проводил проверку новичков. И Линч чем-то зацепил его.

Возможно, он именно тот, кого они так долго ждали… или тот, кого они боялись и менее всего хотели видеть.

Их хранитель… или их злой рок.

Мусса решил проявить милосердие и замедлил движения рук, чтобы охранник мог проследить и выбрать стаканчик с шариком.

– Ну надо же, какой у тебя острый глаз, шарик здесь! – воскликнул Мусса. – Бьюсь об заклад, от тебя ничего не ускользнет.

– Я выиграл. Чем расплачиваться будешь?

– Ты не из тех, кто играет ради забавы. – Мусса огляделся по сторонам, словно хотел удостовериться, что их никто не подслушивает, и наклонился к самому уху охранника. – Я кое-что знаю о новеньком.

– И что же?

– Он любит стейк с кровью, – сказал Мусса и отстранился, сохраняя очень серьезный вид.

Лицо охранника сделалось пунцовым, но доктор Риккин запретила применять силу к своим «пациентам» за исключением крайних случаев. Однако Мусса знал: просто так это ему с рук не сойдет, охранник найдет повод с ним рассчитаться. Но ему было на это наплевать.

Батист у него внутри умирал со смеху.

Внутри у Софии все сжалось при виде того, как Кэл, тяжело дыша, молотил руками воздух и выкрикивал вызов невидимому противнику. Ей уже приходилось наблюдать такое, и не раз. Поначалу смотреть на это было мучительно, но постепенно она привыкла, хотя по-прежнему не испытывала от подобных сцен удовольствия. Однако это была необходимая часть ее научных исследований, и она всегда помнила о конечной цели.

София понимала, что эффект просачивания внушает ужас пациентам и причиняет физические страдания, но также знала, что постепенно это пройдет. Медицинские данные Кэла свидетельствовали, что он парень крепкий и быстро с этим справится без тяжелых для него последствий.

Однако страдания Кэла она почему-то воспринимала иначе. София убеждала себя, что все дело в его особой ценности для тамплиеров.

– Эффект просачивания усугубляется, – сказала она стоявшему рядом с ней Алексу. – Он переносит это тяжелее других. Дайте ему четыреста миллиграммов сероквеля, чтобы снять галлюцинации.

Алекс посмотрел на нее, немного удивленный такой заботливостью, но он молча кивнул и удалился, бесшумно ступая в своих ботинках на каучуковой подошве.

София продолжала наблюдать, покусывая ногти. Сероквель должен его успокоить. Если нет… придется придумать что-то другое.

София вернулась к работе, которая всегда приносила ей покой, удовлетворение и чувство гордости. И если быть до конца честной – внимание и одобрение отца.

Неудивительно, что она в конечном итоге занялась научными исследованиями и техническими разработками. После ужасного убийства матери отец усилил охрану в своих домах в Англии и во Франции, где они чаще всего находились. Ее воспитывали гувернантки, потом – приглашенные учителя, но они не могли научить ее общаться со сверстниками, и компьютеры были не только основными инструментами обучения, но и ее единственным развлечением.

Кэл тоже потерял мать, но у него было преимущество – семь лет он мог чувствовать ее любовь и заботу.

София лишилась матери в возрасте четырех лет.

Она плохо помнила лицо матери, ее смех и стихи из книги, которую она часто читала вслух. Ласковое имя Софи. Запах сирени и мягкость ее щеки. Поцелуи, легкие, как прикосновение крыла бабочки. София даже помнила – и это были счастливые воспоминания, – каким был отец в то время. Он был добрым и часто смеялся. Он сажал ее на плечи, и она из маленькой девочки превращалась в великана. Она помнила, как они вместе укладывали ее спать.

Со смертью матери в ее жизни будто выключили свет – все изменилось. София стала часто просыпаться по ночам с криками, она боялась, что «сасины» придут к ее отцу и тогда она останется совершенно одна в большом и страшном мире. Она звала отца, чтобы он пришел, обнял ее и защитил.

Но он никогда не приходил.

Софи стала Софией и все свое время проводила с компьютерами. Ее отец был занят делами огромной трансконтинентальной корпорации, и у него были дополнительные обязанности. Что значит быть великим магистром ордена тамплиеров, она начала понимать лишь в подростковом возрасте. Чем старше София становилась, тем глубже втягивалась в работу по усовершенствованию «Анимуса», и отец с каждым разом ставил перед ней все более сложные задачи, и ее карьера быстро шла в гору.

Офис в Мадриде принадлежал ей. Чисто условно, как и все остальное. Фраза «Воздадим славу не себе, но будущему» часто звучала в среде тамплиеров. Прекрасная идея, но в большинстве случаев слава доставалась старейшинам и Алану Риккину.

София услышала звук шагов и уловила аромат одеколона, которым пользовался отец. Она усмехнулась про себя и подумала: «Помяни черта…»

– Отправь его в «Анимус», – без какого-либо предисловия потребовал Алан Риккин.

София подняла голову.

– Прямо сейчас.

София смотрела на него скептически.

– Разве ты не видишь, что с ним происходит? – спросила София. – Он тяжело переносит эффект просачивания. Нужно время, чтобы подготовить его…

– У нас нет времени, – холодно оборвал ее Алан Риккин, давая понять, что решение принято и не обсуждается.

София похолодела.

– Что случилось? – спросила она.

Какие новости отец скрывает от нее?

Алан Риккин не ответил. Так он поступал не впервые. София понимала, что на него возложены обязательства, хотя и не знала подробностей. Разумеется, какие-то вопросы он не имел права с ней обсуждать. Но чем старше София становилась, тем сильней сомневалась, действительно ли у отца настолько связаны руки, или ему просто нравится все держать в тайне?

Однако на этот раз он держал язык за зубами явно не ради забавы. Что-то случилось. Учитывая, что вчера отец летал в Лондон на встречу со старейшинами, можно было сделать вывод, что ему сказали нечто такое, что заставило его так спешить.

В воздухе повисла неловкая пауза. Глаза Алана Риккина застыли на экране монитора.

Неприятное зрелище. Несмотря на прописанный ему нейролептик, Каллум Линч продолжал тугим комком кататься по полу. Алан Риккин привык, чтобы его приказы выполняли немедленно, без лишних вопросов. Отец и дочь и раньше сталкивались лбами. Он не был ученым, он был бизнесменом. И его прежде всего интересовал результат, а не… все остальное.

– Отправь его в «Анимус», София. Не через пару дней или несколько часов, а сейчас.

София понимала, что она не может рисковать делом, проявляя заботу о подопытных. Но вместе с тем она была их защитником, и она принимала решения.

– Ты не хуже меня знаешь, что Каллум Линч умрет в «Анимусе», если не будет как следует подготовлен.

– Сделай так, чтобы он был готов.

– Я не буду рисковать его жизнью, – дерзко ответила София.

Алан Риккин внимательно посмотрел на нее, его лицо сделалось… печальным. Неохотно, но твердо он сказал то, отчего у его дочери все внутри похолодело:

– Тогда я найду того, кто это сделает.

София смотрела ему вслед, пока он удалялся, даже не оглянувшись. Она опустилась, чуть ли не рухнула на стул, вцепилась в него пальцами так, что костяшки побелели, и заставила себя дышать глубоко и ровно.

Когда ей было восемь лет, она подобрала бездомного пса – беспородного, блохастого, нескладного и непослушного. София сразу полюбила его. Но отец сказал, что Оскар – так она, неизвестно почему, назвала пса – ни при каких обстоятельствах не останется у них в доме.

София не была плаксивой девочкой, но после слов отца она прижала к себе пса и рыдала как безумная. Щекой она ощущала его свалявшуюся шерсть, тепло тела и учащенное биение сердца. Впервые после смерти матери София чувствовала рядом с собой живое существо, которое нуждалось в ней, о котором она могла заботиться, как о ней заботилась мать.

Разумеется, в восемь лет София не могла выразить словами охватившие ее эмоции. Ей оставалось только плакать и умолять отца, вцепившись в Оскара.

Она обещала, что сама будет все делать: кормить его, мыть и дрессировать. Он будет хорошей собакой – самой лучшей. Оскар будет ей благодарен за спасение, будет любить ее.

И если он позволит оставить Оскара, она, София Риккин, будет хорошей девочкой – самой лучшей. Будет хорошо учиться, выполнять все, что требуют учителя. Наконец отец смягчился – при условии, что она выполнит все свои обещания.

И София сдержала слово. Она купала Оскара, кормила и усердно дрессировала, даже научила его выполнять команды «сидеть» и «ждать». Однажды во время прогулки он сорвался с поводка и погнался за белкой. Он не откликался на зов, ей пришлось загнать его в угол и схватить за ошейник.

Он был крайне возбужден и испуган и, что вполне естественно для бездомного пса, укусил ее. Не очень сильно укусил, лишь прорвал кожу, так что выступила кровь. София пристегнула поводок к ошейнику и пошла домой, а кровь тонкой струйкой текла по руке.

Отец пришел в бешенство.

Он затолкал Софию в машину и отвез к доктору, где ей наложили десять маленьких швов. У нее остался шрам, и сейчас большим пальцем она потирала едва заметную полоску на запястье, наблюдая, как Каллум Линч плакал, трясся и отчаянно сражался с врагом, который существовал только в его воображении.

Ей наложили швы.

Оскара пристрелили.

Когда она об этом узнала и выразила отцу все свое негодование, он лишь ответил:

– Я не хочу, чтобы тебе причиняли боль.

Вспоминая эту историю, повзрослевшая София пыталась найти оправдание поступку отца. Вероятно, он действительно был расстроен тем, что его единственную дочь покусала собака, пусть и не очень сильно. Вероятно, после смерти жены отец не мог допустить и мысли о том, чтобы с его дочерью случилось что-то плохое.

Но сейчас она поняла: Алан Риккин не был заботливым отцом, который страстно хотел защитить любимое дитя. Он просто воспользовался своим правом контролировать ее жизнь.

Отец показал, что может в любой момент и под любым предлогом уничтожить все – и всех, – кто ей дорог, если ему это будет нужно.

Каллум Линч – не первая жертва, которую Алан Риккин принес ради того, чтобы держать дочь под жестким контролем.

Не первая – но самая последняя.