Текст книги "Свеча в окне"

– Да уж, зато бросили там Бронни, как использованную тряпку.

– Он ранен, – вспыхнул Уильям. – Его ранил ты.

– Но мне казалось, что любой человек с обостренным чувством чести найдет способ спасти мальчишку от неминуемой смерти. Перевязали-то вы его на славу. Мне как-то неловко было доставать нож и перерезать ему…

На этот раз Николас оказался подготовленным к выпаду. Он парировал его и направил свой клинок в сердце Уильяма, но Уильям ушел от атаки. Сознание того, что он поразил-таки плоть, доставило Николасу удовлетворение, ибо острие достигло цели, однако он был взбешен, что Уильям сражается, как привидение.

Уильям стер каплю крови с груди.

– Сора будет очень расстроена из-за тебя, Николас. Мальчик ей понравился.

– Она расстроится еще больше, когда я тебя прикончу.

– Я жду – без щита, без доспехов и без шлема.

Уильям широко развел руки, занимая пространство вокруг себя.

– Ты говоришь, что у тебя есть преимущество, но не нападаешь.

– Я побеждал тебя во всех битвах, в которых мы сразились с тобой.

– Болтай, болтай.

– Побеждал!

– Только потому, что я не знал о твоем участии в этих битвах.

Уильям схватил короткий клинок, и поднятое острие его тускло и угрожающе сверкнуло.

– Такие битвы я всегда буду выигрывать, – торжествующе-насмешливо улыбнулся Николас.

– Нет. Ты забыл первое правило боя.

– Это что еще такое?

Осторожно подкрадываясь, Николас приблизился к Уильяму, и глаза того сверкнули от радости. Он улыбался, как самоуверенный мальчишка, приглашая своего врага подойти ближе, но пятка его вдруг сорвалась со ступени. Руки яростно замелькали в воздухе, он затанцевал, пытаясь удержаться на месте, и с победоносным воплем Николас бросился на него. Меч Уильяма сверкнул с быстротою молнии и вонзился между подбородком и шеей Николаса. Уильям выдернул клинок, и кровь хлынула потоком. Николас на какую-то долю секунды покачался на месте и тут же рухнул, покатившись вниз по лестнице со все возрастающей скоростью на холодный каменный пол. Уильям теперь уже вполне серьезно сбежал за ним вниз и посмотрел ему в глаза, которые уже были подернуты настоящей смертельной пленкой.

– Первое правило боя, Николас. Теперь вспомнил? Сражения ведутся для того, чтобы их выигрывать.

Все еще смотря на безжизненное тело, Уильям вытер меч и заткнул его за пояс.

Повернувшись, Уильям широким шагом направился к открытому люку темницы и всмотрелся вниз. Ничего не было видно, не доносилось никаких звуков жизни, и Уильям вздохнул. Вытащив факел из укрепления на стене, Уильям помахал им в пространстве отверстия. Далеко на земле он различил абрис тела Бронни, темным пятном выделявшегося на белом известняке. Человек лежал неподвижно, как мертвый; Уильям знал, что он мертв, но он не представлял, как пойдет к Соре и скажет ей, что не попытался поднять тело. Он прокричал:

– Бронни! Ты нужен леди Соре!

Ничего. Тихо, как в склепе.

– Бронни! Пожар уничтожает замок. Нам нужна по мощь.

Ничего.

– Бронни! Леди Сора хочет, чтобы ты перешел к нам жить и стал ее слугой.

Воскреснув, словно рыцарь, которому поднесли чашу святого Грааля, Бронни сел и выпрямился.

– Миледи хочет, чтобы я… прислуживал ей?

Пораженный Уильям выронил факел, и он осветил то место, где сидел Бронни. Бронни потер плечо, и вид у него стал растерянным от радости, однако одного падения для того, чтобы разбиться, ему явно было мало.

– Да, Бронни, леди хочет, чтобы ты прислуживал ей.

Уильям вздохнул, поднялся на ноги, отряхнул ладони и пробормотал:

– Что-то подсказывало мне, что все было бы слишком просто, если б Николас перерезал тебе горло.

Он начал спускаться по лестнице, как тут же услышал приближающееся клацанье челюстей.

– Була, – сказал он, испытав такую радость при виде огромной собаки, что никак и не ожидал. – Какая встреча, дружище.

Животное остановилось около Николаса, фыркнуло, а затем с видимым презрением перескочило через него и побежало к Уильяму. Уильям погладил Булу по голове и обнаружил с дюжину мелких порезов. Опустившись на колени, Уильям обследовал пса от ушей до кончиков лап. Один глаз почти заплыл от огромной опухоли.

– Неужели Николас решил, что это могло сразить тебя? – изумился Уильям.

Була сжимался под ощупывающими его пальцами Уильяма, однако шишка оказалась на самой твердой части его толстой черепушки.

– Если судить хотя бы по твоим действиям наверху, то ясно, что ты даже не был серьезно ранен.

Спекшаяся кровь покрывала шерсть пса кое-где в тех местах, куда ему досталось мечом, однако каких-либо крупных ран не обнаружилось.

– Надо же, а мы принимали тебя за труса, – крепко похлопал его по спине Уильям. – Ты просто ждал, чтобы сразиться за того, кого ты любишь. Була, мальчик мой, красота твоя вернется, а до тех пор ты будешь первым баловнем в Берке.

Була заскулил и уткнулся носом в щеку хозяина, а когда Уильям поднялся, то услышал:

– Ты тут? Уильям?

Крик эхом прокатился из большого зала, и Була ответил так, словно окликнули его. Он помчался вверх по винтовой лестнице, и невидимый человек выругался «Чертов пес», когда тот пронесся мимо.

Уильям проревел:

– Реймонд?

Он всмотрелся сквозь мрак и обнаружил своего товарища, который стоял посреди лестницы и вглядывался в темноту. Почувствовав облегчение на сердце, он переступил через Николаса и бросился к другу.

– Ты – это самое лучшее зрелище из всех, которые услаждали мой взор за последние три месяца.

Реймонд рассмеялся и схватил протянутую ему руку.

– Ты, наверно, припрятал куда-то свою леди Сору – это зрелище ты оставляешь для себя.

– Ты разгадал мой секрет, – сознался Уильям. Посмотрев через плечо Уильяма, Реймонд печально покачал головой:

– Николас? – спросил он, кивнув в сторону тела, которое распласталось у нижних ступеней.

– Да.

Уильям повернулся, чтобы посмотреть на камни, где лежал его тайный недруг, разоблаченный в своей лжи и поверженный.

– Он погиб с мечом в руке.

Уильям взглянул на Реймонда и хмуро улыбнулся, а Реймонд кивнул, принося свои соболезнования и поздравления.

– Если кому и удалось заставить его взяться за меч, так это тебе.

Встав за спину Уильяма, Реймонд подтолкнул друга в сторону большого зала, однако Уильям, казалось, прирос к своему месту.

– Какая утрата, – горестно произнес Уильям. – Он мог бы стать самым великим человеком Англии, канцлером короля. Он был богаче тебя, хитрее меня, а теперь лежит тут, и некому оплакать его душу.

– Он вынудил тебя убить его. Ветвь сгибается, а дерево растет, и Николас был согнут, когда я впервые встретил его. Не вини себя в его смерти, – успокоил Реймонд.

Уильям повернулся к нему лицом и вспыхнул:

– Не такой уж я болван, чтобы терять из-за этого сон.

Он двинулся вперед, и они гуськом взобрались по лестнице. На лестничной площадке Уильям остановился. Не поворачиваясь, он распорядился:

– Позаботься о том, чтобы туда послали священника, ладно?

– Разумеется.

Реймонд понимающе сжал ему плечо.

– Разумеется, я позабочусь об этом.

– И во спасение моей души, пусть кто-нибудь вытащит из темницы этого идиота Бронни.

Он резко повернулся к Реймонду.

– Я дал обет заботиться об этом мальчишке, как о своем родственнике.

Упреждая возможный вопрос о таком странном смирении, он добавил:

– Кстати, это напомнило мне: с отцом все в порядке?

– У него все хорошо, – заверил Реймонд.

– А у тебя?

– Не могу пожаловаться.

Они вошли в большой зал, и, повернувшись, Уильям увидел широкую улыбку на лице Реймонда.

– Так почему же ты не командовал наступлением? И почему не командовал отец?

– Пошли. Я тебе кое-что покажу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Реймонд взял его за руку и повел к незнакомому рыцарю, который разговаривал с лордом Питером. При их приближении лицо лорда Питера осветилось той же довольной улыбкой, которая сияла на лице Реймонда. Коснувшись плеча незнакомца, он привлек его внимание к Уильяму. Незнакомец тут же сделал шаг вперед, навстречу им, и движения его были широкими, а манеры энергичными.

Наблюдая за ним, Уильям был поражен тем царственным величием, которое сквозило в его благородных манерах. Он взглянул на Реймонда и отметил в его лице благоговение, взглянул на отца и увидел одобрительное выражение на его лице.

– Герцог Генрих, – догадался он, однако тут же поправился. – Нет, теперь уже принц Генрих.

– Совершенно верно, лорд Уильям.

Подойдя к ним, принц Генрих улыбнулся и удержал Уильяма от поклона взмахом руки.

– Прошу, оставим церемонии для двора. Я рад познакомиться с вами. После того, как мы выехали из Берка, я только и слышу: Уильям то, Уильям се. Меня радует, что телосложение ваше не гигантское, как меня в том убеждали.

– Отец мой преувеличивает, милорд.

Принц Генрих вопросительно и с интересом смотрел на него.

– Реймонд тоже всячески расхваливает вас. И он преувеличивает?

Уильям улыбнулся от охватившей его радости.

– Надеюсь, нет, милорд, потому что он всячески расхваливает и вас.

Ударив руками себя по груди, принц Генрих откинул голову назад и разразился хохотом. Уильям последовал его примеру, и от громовых раскатов их смеха задрожали перекрытия. Не в состоянии сдержаться, лорд Питер и Реймонд тоже рассмеялись, а вслед за ними и рыцари, возвращавшиеся после сражения. Була лаял и носился вокруг них, заставляя всех сдвигаться ближе друг к другу.

Наконец принц Генрих утер глаза.

– Мы сойдемся, Уильям. Вам надо будет приехать в Лондон, когда я буду дома. Привозите с собой супругу.

– Сора! – немедленно выпрямился Уильям. – Черт побери, я должен…

– В Англии воцарится новый порядок, – пророкотал принц Генрих, – и найдется место таким честным людям, как вы.

– Благодарю вас, милорд. Я рад этому. – Уильям слегка поклонился. – Теперь же я должен…

– Новый порядок! Разумеется, я пока что не король Англии, однако строю планы на то время, когда будет утверждено наследование.

Принц Генрих поднялся на возвышение и сцепил руки за спиной.

– Я бы с радостью выслушал их, милорд…

– Когда, с благоволения Божия, корона прочно будет сидеть на моей голове, а в руках я буду держать скипетр, то первым делом я выдворю иностранных наемников Стефана.

Принц Генрих прошелся по возвышению.

– Он платит им, чтобы подавлять бунтовщиков, а они лишь, наоборот, обучают их.

– Бог видит, что это так, – согласился лорд Питер.

– На землю вернется закон. Суды, установленные нашими предками, были превращены в марионетки в руках преступных баронов. Бароны тоже забыли, что они обязаны своими землями и замками королю. Король дарует землю за послушание и верность. Тех баронов, которые воспользовались этим смутным временем, чтобы захватывать земли и строить замки, поджидает сюрприз.

– Хорошие новости, милорд, – кивнул Уильям, одобряя их от всего сердца. – А теперь позвольте мне…

Возбужденный волной собственного энтузиазма, принц Генрих продолжил:

– Замки я конфискую. Эти бароны лишь рыщут в по исках жертв среди беззащитных обывателей. Я вопрошаю вас, как может народ Англии выделывать лен и шерсть, растить зерно и ячмень, не имея мира? Как могут мои верные дворяне собирать свою долю доходов, не имея мира? Как может управлять мое правительство, не имея королевской доли своих доходов? Страна эта пребывает в таком расстройстве, что местные шерифы больше не в состоянии представлять свои отчеты о доходах в королевскую казну.

Принц Генрих ткнул своим пальцем в каждого по отдельности.

– Слишком мало осталось баронов, которые сохранили за собой те земли, которые достались им в дар от моего деда. Дворяне, подобные вам, лорд Реймонд, станут правой рукой короля. Бароны, подобные вам, лорд Питер, и вам, лорд Уильям, составят костяк моего королевства.

Принц Генрих гордо выдохнул воздух из груди и объявил:

– Королевства, которое мы сбережем любой ценой. Вы слышали, что я стал отцом сына?

Уильям обрадовался, и эта новость отвлекла его.

– Сына? Поздравляем, принц Генрих. Сын сбережет вашу династию. Никогда больше такие мрачные времена не вернутся в Англию. Да здравствует ваш сын!

– Воистину, да здравствует, – улыбнулся принц Генрих и заткнул большие пальцы за пояс. – Его зовут Гильом, и Элеонора пишет, что это сильный и здоровый мальчик. Она уже назначила его своим наследником, будущим графом Пуату.

– Вы действительно принесли чудесные новости, ми лорд, – сказал Уильям. – Но если вы позволите…

– У нас с Элеонорой будет много сыновей. Много сыновей! Прикажите подать вина, Реймонд, и давайте выпьем за здоровье моего сына.

Все признаки указывали на то, что ночь предстоит длинная и веселая, и Уильям в отчаянии прервал принца.

– Принц Генрих!

Принц Генрих удивленно повернулся к Уильяму.

– Да?

– Ваше доверие делает мне честь, и я надеюсь об судить эти благословенные перемены сегодня вечером за ужином. Но, милорд, мне необходимо привести жену.

Принц Генрих отпрянул назад, оскорбленный вмешательством такого ничтожного дела.

– Где она?

– Я оставил ее на холме, откуда открывается вид на замок. Простите, милорд, но я должен пойти за ней.

Он неуклюже поклонился и принялся пятиться назад.

– Супруга ваша простит вам за то, что вы забыли о ней. Уверен, что она наблюдала за сражением из своего укрытия, – холодно ответил принц Генрих.

Уильям остановился.

– Нет, милорд. Моя жена слепа.

Принц Генрих поднял брови, и настроение его мгновенно изменилось. С лица его спала маска разгневанного величества, и появилось выражение заинтригованного человека.

– Должно быть, это необычайная женщина, раз она заслужила у вас столь глубокую преданность.

– Воистину это так, – сказал Уильям.

Принц Генрих посмотрел по сторонам. Лорд Питер гордо улыбался, как будто речь шла о его собственной дочери. Реймонд улыбался, весь расплываясь от радости, а Уильям ухмылялся, как человек, который нашел ключи от рая. Довольный принц Генрих заявил:

– В таком случае я должен познакомиться с вашей супругой, Уильям.

– Сейчас же, милорд. Я должен заставить ее рассказать вам историю о том, как она бежала из темницы и победила дракона.

Он снова поклонился, быстро развернулся и бросился прочь.

– Я бы отобрал у него такую жену, – доверительно сообщил принц Генрих двоим мужчинам, стоявшим возле него, – но Элеонора оборвет мне все уши.

Сора больше не вслушивалась со своего камня. Как только звуки сражения стихли, она сползла вниз в тот овражек, куда посадил ее Уильям, и свернулась там, прячась от ветра.

Кто-то победил; кто-то потерпел поражение. Вся битва заняла всего лишь несколько часов. Только теперь осеннее солнце начало остывать, а ветер с моря посвежел.

Она понимала, что Уильяму потребуется время, чтобы добраться до нее.

Сначала ему надо будет посоветоваться с командующим войсками победителей, затем ему надо будет решать, что делать с пленными, затем ему надо будет освободить Бронни. Ему надо будет выйти из центральной башни своим красивым, широким шагом и пройти к конюшням. Там ему надо будет распорядиться, чтобы подали коня, доскакать до холма, подняться на него.

Сора вздернула голову, однако Уильяма пока что не было.

Прекрасно. Она не паникует. Она еще раз продумала все сначала, представила, как Уильям обсуждает сражение со своими людьми. Она представила, как он ждет, пока к нему подъедет отец, и ворчит на него за опоздание. Она представила, как Уильям приказывает приготовить для нее обед.

Сора опустила голову на колени.

Он ни разу в жизни не распоряжался насчет обеда: он не знает, что надо говорить. Он был бестолков по этой части и не имел представления о том, какой это труд – заниматься домашним хозяйством, а она желает его с нелепой страстью. Ей хотелось бы, чтобы он был с ней сейчас.

Послышались шаги, и за ее спиной по тропинке покатился камешек.

– Уильям! – чуть было не вскричала она и едва не выпрыгнула наверх, однако запоздалая осторожность заставила ее застыть на месте.

С чего она взяла, что это Уильям? Одно дело – узнавать его шаги по полу в замке, а другое – услышать их на усыпанной гравием дорожке. Уильям наказал ей скрываться из виду ради ее же собственной безопасности, а она беспечно отнеслась к его словам. А что, если кто-то увидел ее и решил изнасиловать? Что, если Николас бежал и ищет ее, чтобы взять в заложницы?

Еще один водопад камней обрушился ближе, и сердце ее забилось в тяжелом ритме, а руки вцепились в юбку. Что делать?

И тут прямо с другой стороны камня прогремел голос Уильяма:

– Сора! Где ты?

Выкарабкиваясь, она откликнулась:

– Здесь! О Уильям, я здесь!

– Черт побери!

Он вскочил на глыбу и соскользнул в ее объятия. Сора трепетала от беспокойства и от сдерживаемой истерики, и Уильям быстро сообщил:

– Он мертв.

– Я знаю.

– А Крэнский замок захвачен.

– Ты ранен?

– Пустяки.

Он положил ее руку себе на грудь, и Сора ощутила там каплю засохшей крови.

– Я так беспокоилась. Почему ты задержался?

Она в панике, рассудил Уильям. Он сделал вдох, успокаиваясь. Она пережила жуткое время, она не могла видеть событий, которые разворачивались у ее ног. Свое неудовольствие он выскажет позднее; сейчас же она заслужила терпеливое понимание. Вздохнув еще раз, он прохрипел:

– Почему ты не ждала меня там, где я тебя оставил?

– Ты меня оставил здесь, – настаивала она.

– Нет, – убежденно, страшным голосом возразил он. – Не здесь. Что ты делала?

– Ничего.

– Сора.

В самом голосе его прозвучало предупреждение.

– Я села там, откуда могла слышать, – вызывающе огрызнулась Сора, вцепившись руками в его рубашку. – Разве это грех?

Стиснув Сору так, что дыхание у нее перехватило, Уильям разрывался между желанием обнимать и колотить ее.

– Да. Я посадил тебя так, чтобы тебя не было видно, ради твоей же безопасности. Женщина, ты хоть раз в жизни могла бы выполнить приказ?

Он начал говорить сдержанно, но скоро его голос поднялся до крика.

Сделай вдох, посоветовала себе Сора. Он имеет право на раздражение, он пережил нелегкие дни. Он осаждал одного друга, сражался и убил другого, стоял лицом к лицу с собственным страхом. И последнее, но отнюдь не маловажное, – ему пришлось признать собственную неправоту. Он заслужил благородное прощение и заверения, что она сделала это только из-за того, что волновалась о нем. Сделав еще один вдох, Сора заорала на него во всю силу своих легких:

– Но не тогда, когда я волнуюсь за упрямого, тупого головореза, который пугает меня всякий раз, когда начинает драться, и который орет на меня, когда я независима, и который, – тут ее голос упал до шепота, – делает меня счастливой и неделимой.

Уильяму пришлось наклониться, чтобы услышать ее, но от этих слов все его негодование испарилось.

– Значит, ты меня любишь?

– Слишком..

– Слишком? – нежно переспросил он, и его беспокойство и отчаяние растаяли от этого признания, произнесенного шепотом. – Как и положено доброй жене любить доброго супруга?

– Не так, гораздо сильнее.

Она никогда не представляла, что может быть так смущена и так напугана, говоря правду. И, тем не менее, она была обязана этим Уильяму; она была обязана ему всем. Она подняла голову, чтобы он мог видеть ее лицо, мог понять всеми своими чувствами, что она говорит правду:

– Я так давно люблю тебя.

Она подняла руку, призывая его молчать.

– Тем не менее, ты был прав, я не доверяла тебе. Как я могла? Казалось, что все нужды были на моей стороне, а все возможности на твоей. Если бы ты хоть как-то не нуждался во мне, что произошло бы в один прекрасный день, когда ты устал бы от меня?

Крепко обняв Сору, Уильям соскользнул с камня и усадил ее себе на колени.

– Ну, во-первых, я никогда бы не смог бросить тебя. Ты сообразительна и умна, беседа с тобой приносит радость. У тебя тип красоты, которая умножается со зрелостью, расцветает с годами. Ты – благородная дама, хозяйка замка. Ум, красота, умение вести дом. Только дурак устанет от такой женщины.

Она открыла было рот, чтобы возразить ему, но он положил ладонь на ее губы и быстро сказал:

– Согласен, мужчины – дураки. Вот почему я на стоял на браке, Сора, даже несмотря на то, что ты противилась этому. Мне хотелось, чтобы ты чувствовала себя надежно.

– Какая надежность в браке? Мужчины бьют своих жен за ум, за красоту.

Она задумалась.

– Хотя и за то, что они плохо ведут хозяйство. Я хочу сказать, что счастье в браке зависит от взаимных интересов.

– Ты нужна мне! – взревел в ответ Уильям.

– Зачем?

– Зачем? Глупая женщина.

Слова прозвучали смиренно, и Сора согласилась.

– Я знаю, но я вижу, что прежние подробности не сменились, а сократились. Все было легко. Я была нужна тебе раньше. Когда ты был слеп, я была страшно нужна тебе. Тогда-то я и полюбила тебя впервые.

От нахлынувших воспоминаний улыбка у нее стала таинственной.

– Этот золотистый голос, эта пылающая ярость.

– Не забывай о моих поцелуях, – поддразнил он.

– Нет, я их никогда не забуду. – Она провела рукой по его лицу. – Ты понимаешь, какая была моя первая реакция, когда к тебе вернулось зрение?

– Расскажи, – терпеливо попросил он. Она вздохнула и покраснела.

– Я паду в твоих глазах.

– Нет.

Он вспомнил, как впервые после возвращения зрения он увидел ее ярким весенним утром сидящей на тюфяке Артура. Он вспомнил, как безмятежное чело ее исказилось от боли, и теперь заверил ее:

– Не думаю, что ты падешь в моих глазах от самого что ни на есть человеческого порыва.

– Ты уже понял, – укорила Сора.

– Если бы я умел читать твои мысли, любовь моя, – пробормотал он, прижавшись губами к ее уху, – то мы бы не тратили столько времени, чтобы кричать друг на друга.

Она рассмеялась со сдержанной радостью и ощутила, что комок в горле исчез.

– В то утро, в то ужасное утро после той славной ночи, когда я поняла, что ты прозрел, мне хотелось вопить от злости. У меня было такое чувство, что меня обманули, вот такая я мерзкая сучка.

– Тс-тс.

Он насмешливо прищелкнул языком, и Сора повернулась к нему.

– Но это же правда. Я больше была не нужна. Я была бесполезна.

– Я ошибался в тебе, дорогая. Он провел губами по ее лбу.

Сбитая с толку его вялой реакцией и этим замечанием, Сора поинтересовалась:

– Почему?

– Когда зрение вернулось ко мне и я понял, какую ужасную жизнь ты ведешь у своего отчима, мне захотелось взять на себя заботу о тебе, не допустить, чтобы ты вновь вступила в борьбу. Вместо этого, – веселье его нарастало, – мне надо было выстраивать препятствия на твоем пути.

– Не на моем пути. На нашем пути. Создавалось впечатление, что тебе ни в чем моя помощь не требовалась.

– Ты ведешь хозяйство в моем доме и заботишься о детях. Чего тебе еще не хватает? Идти в сражение рядом со мной?

Сора притворилась, что обдумывает это предложение, и он шутливо дал ей подзатыльник.

– Забудь об этом.

– Единственный пример, Уильям. – От серьезных размышлений, на лице ее не осталось и следа былого веселья. – Мне хотелось, чтобы ты поверил, когда я сказала, что это был не Чарльз.

– По-моему, мы уже выяснили это, – простонал он.

– Я не собираюсь ворошить прошлое, – настаивала Сора. – Я пытаюсь объяснить тебе, что ты меня обижал и мне казалось, что я менее важна, чем… чем Була. У меня есть один талант. Он невелик, но полезен и никогда не подводит меня. Я умею различать правду в голосах. Ты понимал его ценность, когда был слеп, но когда ты прозрел, то утратил часть своих чувств. Когда я пыталась доказать тебе, что ты не прав, ты не верил мне, потому что я слепа и потому что я женщина. И потому что ты считаешь, что женщины не умеют мыслить логически.

– Ах, Сора, ты бьешь меня моею собственной глупостью.

Он взял ее руки и положил их себе на грудь, а она прильнула к его груди головой.

Сердце его забилось; она почти что ощутила его боль.

– Мне кажется, это главное. Больно ощущать такое полное пренебрежение. Я не дура. Ты женился на наследнице, но ты так богат, что мои деньги тебе не нужны. Ты обошелся бы и без них.

– От денег никогда так просто не откажешься.

– Ты же сам мне говорил, что женился на мне не из-за денег, – со сдержанной дотошностью напомнила Сора.

– Черт побери. Ты платишь мне той же монетой, – запротестовал Уильям, нетерпеливо взбрыкнув ногами.

– Да, и ты всегда мог найти другую женщину. Ты такой большой, сильный и красивый.

– Это по-твоему, – заметил Уильям.

– О, на нашей свадьбе я слышала жеманные раз говоры женщин, когда ты подошел к ним поближе. Для этого вовсе не требуется, чтобы мне на голову свалился кирпич.

Она скорчила мину отвращения.

– Эти женщины ясно дали понять, что я тебе в посте ли не нужна и что любая из них с радостью заменит меня.

Она понимала, что ей следовало бы наплевать на то, что думают другие, но она не могла перебороть себя.

Уильяму не было наплевать на то, что думают другие; ему не было наплевать и на то, что думает она, и грудь его вздыбилась от возмущения.

– Неужели ты думаешь, что я воспользовался бы кем-нибудь из них, чтобы заменить тебя?

– Нет!

От разговоров горло ее саднило. Грудь у нее болела от слез, которые хотели вырваться наружу.

– Нет, дело вовсе не в этом. А просто в том, что, если я завтра умру, ты переживешь это.

– Что ж.

Он подвинулся, и она почувствовала, как он стал разглаживать свою бороду.

– Да, переживу. Я долго буду несчастлив и никогда не найду женщину, которая могла бы сравняться с тобой. И все же я буду жить и процветать, учить сына, помогать отцу. Но скажи мне одну вещь. Если бы меня там убили, ты думала о том, чтобы броситься с этих камней?

Сора застыла.

– Ах… нет.

– Думала ли ты о том, чтобы постричься в монахини и никогда не искать больше света?

– Не думала.

– И ты бы выжила, если бы я погиб сегодня?

Ей не хотелось думать о жизни без Уильяма, но она заставила себя. Если бы он умер, вернулась бы она тогда к состоянию скрытной, уравновешенной женщины, которой она была раньше? Или же она по-прежнему кричала бы в злости, танцевала бы до упаду и громко смеялась шуткам? Она затрепетала от боли, которую несла в себе правда, но продолжала с титанической выдержкой:

– Выжила. Я выстою и без тебя.

– И вода будет уходить с отливом без моих усилий. Весной будет по-прежнему таять снег без моего горячего дыхания. Ты – человек, сама по себе, с надеждами и мыслями и мечтами, которые совершенно не зависят от меня. Неужели ты думаешь, что мне нужна женщина, которая бы полностью зависела от меня? Нет, милая, мне нужна только ты, такая цельная, самостоятельная и нежная, какая ты есть. Мне надо знать, что если завтра я умру, то ты сможешь поддержать моего отца в горе и воспитать из моего сына мужчину.

Она не призналась, что он прав, однако под его рукой натянутость ее спала, и Уильям, слегка улыбнувшись, потерся щекой о волосы Соры.

– Это совсем другое, – пожаловалась она. – Тебе не нужны наследники от меня, у тебя есть сын.

– И правда, мне не нужен от тебя ребенок, чтобы наследовать мои земли. Однако и чувства мои не имеют никакого отношения к нужде. Мне необходимо взять на руки твое дитя. Мне хочется, чтобы его детские ручонки обнимали меня за шею.

Сора издала звук, Запоминающий зевок, и Уильям принялся покачивать ее вперед и назад.

– Кимбалл тебя обожает.

– А я обожаю Кимбалла. Однако по возрасту ему пора идти в воспитанники. Ты должен признать, что я ему не нужна.

– Кимбалл так уверен в себе, что даже я ему не нужен, – заметил Уильям. – Когда у нас появятся дети, он будет так рад за нас. Он будет добрым братом и никогда вообще не станет им завидовать из-за твоих земель.

– Я знаю. Он славный мальчик. Кимбалл мне нравится.

– Итак, скажи мне, что за великое откровение заставило тебя признать свою любовь, признать по-настоящему, а не выдавить из себя признание как нечто такое, чего, по-твоему, мне хотелось бы услышать.

Сора не ответила, и Уильям стал настаивать, как Священник, требующий исповеди.

– Скажи мне, что же заставило тебя наконец до вериться мне?

– Тебе это придется не по душе, – предупредила она.

– Мне весь этот разговор не по душе, – заявил Уильям. – Тем не менее, высказаться необходимо. Мы договорились, что я тебя не ударю, да и не рассыплюсь в пыль, поэтому, прошу тебя, скажи.

Улыбка ее сочилась медом удовольствия от сладостного, приятного воспоминания.

– До сегодняшнего дня я не думала, что нужна тебе, но оказалась нужна.

– И что же послужило поводом к такому великому открытию, миледи?

– Я была нужна тебе в темнице.

Она почувствовала, как огонь пробежал под ее рукой по его груди.

– В темнице? В темнице я рыдал как дитя, у которого отняли грудь. Я дрожал, я трепетал, я льнул к тебе.

– Да.

– Я надеялся, что ты забыла о том, что случилось в темнице.

– Не забуду никогда. Я никому не расскажу, но, Уильям, – она взяла его лицо обеими руками, – за те слезы и за те страхи я люблю тебя еще больше.

– Женщина!

Ему хотелось закричать на нее, однако его раздражение испарилось под солнцем ее улыбки.

– Женщина, мне бы хотелось, чтобы ты забыла об этом.

– Не забуду никогда.

Улыбка ее погасла, а комок в груди внезапно образовался вновь. Взлеты и падения, смерть и радость оказались слишком непосильным грузом, и слезы ее неожиданно полились на его грудь. Она судорожно цеплялась за него, как будто он уплывал куда-то прочь, а он обнимал ее и говорил какие-то успокаивающие слова. Покой был выше ее сил; рыдания ее нарастали до тех пор, пока она не затряслась от муки.

Поглаживая ее с нежностью отчаявшегося человека, он молил:

– Пожалуйста, не надо плакать.

Она кивала и вспыхивала.

– Пожалуйста, прекрати.

Он гладил по ее лицу своими большими ладонями, стирая слезы прежде, чем они успевали скатиться.

– Мне невыносимо это, Сора.

Она кивнула и задержала дыхание, всем сердцем желая остановить этот поток. Ее сотрясали конвульсии, она глотала воздух, терла глаза кулаками.

– Если тебе больно прекратить, – гневно произнес Уильям, – то давай, плачь дальше.

Она засмеялась короткими, всхлипывающими смешками.

– Никогда не пойму я женщин, – пробурчал он с явным облегчением от того, что тучи разошлись. – Я умоляю тебя остановиться, а ты плачешь сильнее, я прошу тебя плакать, а ты смеешься.

Устроившись у Уильяма на руках, Сора вновь ощутила тепло его объятий. Когда она смогла заговорить, то сказала:

– Вот как было всегда. Всегда казалось, что, когда мне было страшно и ты был со мною, страхи мои рассеиваются в твоей уверенности. А теперь я знаю, что и я умею поглощать твои беды, превращать их в силу. Ты вцепился в меня, я качала тебя на руках, я была нужна тебе. В тот момент я поняла истину твоих слов. Мы – две части одного целого. Мы подходим друг другу. Никому нас никогда не удастся разъединить.

– Глупая, дурацкая женщина.

В его устах это прозвучало как сдержанная похвала.

– Неужели тебе потребовалось столько времени, чтобы усвоить эту истину?

Горло Соры сдавило, сердце ее забилось в унисон с его сердцем, и она подняла свои губы, чтобы они встретились с его губами. Они целовались так, как будто были первыми людьми, которые открыли радость поцелуя; они целовались так, будто делали это целое тысячелетие. Они целовались и отодвигались друг от друга и целовались вновь, напряженно прижимаясь друг к другу в непреодолимом устремлении. Она повернулась на его коленях и обвила его своими ногами, неистовствуя в своей любви, гордости и радости. Он притянул ее ближе к себе, накрытый могучей волной желания. Он одержал свои победы; победу над злом, которое угрожало им, победу над страхами Соры. Ему хотелось рассказать ей обо всем, что было в его сердце, но прилив ее тела к его телу отвлекал, а мысли разбегались под призывным дыханием.