Текст книги "Мужчины и прочие неприятности"

РЕБЕНОК СТАРАЛСЯ ОТКОПАТЬ ЧЕРВЕЙ, хотя земля была еще промерзшей. Упорный малыш, он-таки нашел червяка, хотя и не знал, что с ним делать. По крайней мере червяк не умер на крючке! Ребенок попытался поговорить с червяком. Рассказал ему о зиме и о новом компосте. Червь неохотно извивался – то от лени, то ли застыв от холода – в маленькой ладошке, ничего не отвечая.

“Поговори со мной, червячок, у тебя же есть рот! Поговори со мной, червячок, у тебя же есть рот, мама, он не хочет говорить со мной!”

“Может быть, он не умеет, – ответила Лаура. – Даже если у него есть рот”.

Лаура начала экспериментировать. Она проверяла, как мужчина будет реагировать, если она почти перестанет отвечать и говорить с ним, реагируя как бы про себя:

МУЖЧИНА: Льет как из ведра.

ЛАУРА: Угу.

МУЖЧИНА: Нужно здесь пропылесосить?

ЛАУРА: Мм-м…

Лаура похолодела, когда мужчина не улыбнулся, ни о чем не спросил, не удивился. Он, кажется, просто не заметил никакой разницы между происходящим и тем, как Лаура раньше говорила, делилась, общалась, комментировала, спрашивала.

Ему абсолютно наплевать, нахожусь ли я здесь, говорю ли что-то. Было понятно, что мужчина ее не слушал. Более того, он не приоткрывал для нее и щелочки в собственные мысли, как не проявлял ни малейшего интереса к мыслям Лауры. Она не знала, что лучше. Он никогда не слушает меня. В конце концов это было уже не забавно.

В результате этого пустякового теста Лаура посмотрела широко открытыми глазами на свою длящуюся годами псевдожизнь, которая шаг за шагом становилось все более ложной. Лаура разговаривала в одиночку многие, многие годы. Она отдала свою жизненную энергию, себя, все, что у нее было, этой тени, которая представляла ее мужа и была наполнена нормативными ожиданиями. Отсутствие ребенка было черной дырой. Из-за этого и еще потому, что муж не произносил ни слова, Лаура и была одинокой вдвойне и поддерживала себя сама. Внезапно бо́льшая часть жизни Лауры оказалась дурацкой декорацией, которая не стоила даже юмора висельника. Однако ложь не была добровольной, не так ли, если она даже не подозревала о ней?

Друзья же, казалось, не слушали Лауру. Трудностей не могло быть или по крайней мере с ними стоило мириться.

Лаура говорила: “Я обескуражена. Муж подолгу не произносит ни слова”.

Друзья говорили: “Это нормально. Финские мужчины не разговаривают”.

Лаура говорила: “Такое отношение отнимает у меня здоровье”.

Друзья говорили: “Ты не можешь обвинять мужа в собственной депрессии!”

Как бы доходчиво Лаура ни объясняла, они не слушали, – или слышали что-то другое, более желанное, более легко перевариваемое, то, что сами хотели услышать.

“Будь довольна, что муж не болтает без перерыва”, – уклончиво говорили они.

“Разве вы не видите, – думала Лаура, – что я совершенно одна на этой сцене в домашних декорациях? А мужу сунули в руку только техническую инструкцию!”

Крайне редко муж что-то говорил Лауре и ничего никогда с ней не обсуждал.

Его ничто не трогало. Ничто не уличало его в проявлении чувств. “Это ненормально”, – думала Лаура, погружаясь в отчаяние и разочарование.

Она стала записывать все, что говорил муж:

ПН.

Еда готова.

ВТ.

Машинного масла, машинного масла, машинного масла.

СР.

Пять часов.

Календарь, дарь-дарьдарь.

ЧТ.

Кайенский перец приправа черный розовый белый зеленый кайенский перец приправа черный

ПТ.

Тряпка не на месте.

Спасибо.

СБ.

.......

ВС.

А завтра снова понедельник.

Скудная запись была эмпирической истиной, и от этого невозможно было отмахнуться. Лаура уставилась на записанные реплики и почувствовала озноб, когда до нее дошло, что список в том же виде можно умножить на пятьдесят две недели и на много-много лет. В пробелах между строк была пустота: ни мнений, ни точек зрения, ни эмоций. “Календарь, дарь-дарь-дарь” был, по правде говоря, исключительно остроумной репликой, однако Лаура пришла к выводу, что это был скорее рефлекс, чем проявление чувств. Лаура показала записи друзьям. Друзья развели руками: ты что, чокнутая, записывать чьи-то фразы?

Но для Лауры эти листочки были всего лишь одним этапом в бесконечном поиске выхода и проверки своих решений. Тридцать слов в неделю, одна тысяча пятьсот шестьдесят слов в год. “Если говоришь так мало, стоит, по крайней мере, знать, что вкладываешь в эти несколько слов что-то значимое, – сердито думала Лаура. – Я схожу с ума”. И было ведь от чего сойти с ума.

Я сойду с ума, если ты не начнешь говорить со мной! Уф…

Это произошло не сразу, а постепенно, выглядело как театральная пьеса, и тянулось много лет. Сперва был стресс, который давил и давил и не отпускал даже по ночам. Беспрерывный стресс и усталость вызвали меланхолию, пока Лаура наконец совсем не пала духом. Лаура пыталась лечить депрессию с помощью развлечений и силы воли, но это было ошибкой. Она не понимала, что, когда стараешься быть храбрым и сильным, располагая лишь пятой частью своей прежней силы, хороших последствий не жди. И завертелось: расстройство желудка, тяжесть чувства неполноценности и вины. Лаура заедала свою печаль, заедала свой стресс, пытаясь таким образом уничтожить саму себя. Затем она прекратила есть. Это уже был предел. Муж стал серьезной угрозой ее здоровью, и Лауре нужно было спасать саму себя.

Постепенно Лаура начала осознавать, какую цену она заплатила за свою слепоту. Она на протяжении многих лет позволяла втискивать свою жизнь в узкие рамки, перестала ходить куда бы то ни было, встречаться с друзьями. Да и были ли они друзьями, когда в их глазах отражались настойчивое требование, нетерпение – ты должна взбодриться! – и когда они не понимали, в каком плачевном состоянии находится Лаура. Неотложная скорая помощь должна быть оказана полностью недееспособным или вскрывшим вены на запястьях. Они и не могли понять, пока сами не испытали бы в своей жизни нечто иное, чем легкость от промелькнувшего рабочего дня, развлечений или дружеских встреч. “Не слушают или не хотят слышать”, – вот что подумала Лаура. Она отдала бы все на свете, чтобы покончить с этим ужасным существованием. Все, кроме своей души. Но если бы усталость стала еще глубже, то наверняка и душу тоже.

ОННИ СТОЯЛ ВО ДВОРЕ дома на пригорке. Облачко его дыхания растворялось в темно-синей ясной ночи. Марс алел, и все планеты Северного полушария неба виднелись на своих местах. Онни захлопал мягкими рукавицами и потопал по снегу. Он надолго застрял во дворе на морозе, но для смотрящего на звездное небо время всегда течет незаметно. В придачу к звездам Онни оставалось только наблюдать за зайцами, грызущими невдалеке под кедром принесенную им морковку. Онни купил оптом пятикилограммовый мешок. Сам же он снова бросил в рот лакричное драже “Коувола”.

Никто не знает, что происходит на небесах. В любой момент можно стать свидетелем какого-то явления. Северного сияния. Смены фазы Луны. Метеоритного дождя. Будь готов, будь внимателен, будь храбр. Почему мама не пустила меня в скауты?

У Онни была таблица ближайших к Земле астероидов, и ее точность он высоко ценил, однако его мучила одна мысль. “Когда угодно, возможно, буквально через несколько недель комета может врезаться в Землю, и, поскольку кометы прилетают невесть откуда, невозможно твердо полагаться на их расписание. На своем пути сквозь время они сами сильно менялись, и сопровождали, а скорее даже были в ответе за происходившие по мере их приближения к земному шару изменения: сначала воды, а затем – и самой жизни”.

Онни терзался идеей об уменьшении риска непредвиденного, о наблюдениях за кометой или же пропавшем метеозонде. Так и стоял он на пригорке с телескопом, всегда, когда мог, в некотором смысле на страже. Во всяком случае, его нелегко было застать врасплох. Когда телескоп переворачивался вниз головой, все становилось далеким и мелким. И на многие вещи Онни смотрел подобным образом, с безопасного расстояния, сквозь тщательно настроенную оптику. Я больше нахожусь вне, чем являюсь частью чего-то. Например, всегда, когда Онни входил во двор Дома погоды и мимоходом бросал взгляд на десятиметровый столб с пометками колебания высоты волн Балтийского моря в реальном времени, он чувствовал, что всё под контролем. Мобильный был в кармане, понедельник – на календаре в левой части экрана, заточенные ножи – в бревне, гроза или затишье – на шкале столба. Однако постоянно происходящие изменения в погоде завораживали Онни. Может быть, то было подсознательное стремление к переменам в жизни, к попытке хоть косвенно испытать с помощью погоды то, чего не хватало его жизненному опыту: сюрпризов, американских горок, беспорядка. “Дом погоды похож на дом”, – подумал Онни. Потом он подумал: “Дом погоды не совсем похож на дом. Дома спят”.

Облака затянули темный небосвод, и Онни начал размышлять о завтрашней погоде. Область высокого давления переходила на Скандинавию, и это могло осложнить дело в первой половине дня.

В ГЛАВНОМ УПРАВЛЕНИИ ПОЛИЦИИ можно было опознать официальное учреждение даже из космоса. Оно напоминало Центральную королевскую больницу в Копенгагене, только было поменьше и у его дверей не стоял красный “Вольво” доктора Хелмера.

С помощью табличек Роза нашла правильный вход, лифт, этаж и номер очереди. Пожалуй, идея обратиться сюда была не самая удачная. “Власти существуют для людей”, – напомнила себе Роза. “Вы по какому делу?” – поинтересовался дежурный полицейский. Судя по его тону, Роза была сегодня по крайней мере сотым клиентом, хотя, находясь на больничном, сумела прибыть на место в середине рабочего дня. В ожидании своей очереди она размышляла над стилем подачи информации сотрудниками полицейского департамента: он везде был однообразен, от служащих в провинции до высокого начальства. Вопросы начались с вопросов о состоянии здоровья, были четкие и недвусмысленные, шли в логическом порядке, и в них проскальзывали то очаровательное устаревшее выражение, то профессиональный полицейский термин. Эмоции отметались. Подобный канцелярский язык в момент несчастья успокаивал. Приятно было осознавать, что даже если земной шарик соскользнул бы со своей орбиты, полиция произносила бы слова уверенно и твердо, работала бы без суеты и раздавала бы инструкции. “Нужно ли мне, чтобы меня поддержал отец?” – подумала с удивлением Роза и прогнала эту мысль прочь.

– Мне требуется помощь. Нужно забрать одного человека, – произнесла Роза. Полицейский был готов ввести сообщение непосредственно в систему. Подобное дело не представляло cобой ничего нового, напротив – было настолько обыденным, что полиция просто посылала на место происшествия пикапы и увозила людей. Никакого представления о жизни не получишь, коль сидишь из года в год на дежурстве в полицейской конторе.

– Где находится этот человек?

– У меня дома, в “Европе”.

– Простите?

– Какое-то время его там не было, – подумала Рози и пояснила: – А, это такой район в городе.

Едва ли тихий район коттеджей “Европа” слишком часто мелькал в полицейских отчетах. Роза сознавала, что ее дело, должно быть, выглядит странно, и поэтому старалась по возможности произвести впечатление надежного и разумного человека, отвечая коротко и четко, на языке самих полицейских. Как будто ей приходилось делать заявления о вторжениях чуть ли не каждый день.

– Кто на месте в данный момент? – спросил полицейский, начавший проявлять заинтересованность.

“В “Пеппи Длинныйчулок” фамилия одного бандита была Кукканен”, – вспомнила Роза.

– Никого. Только он. Да, только он один, – ответила она.

– Он вооружен или агрессивен?

– Ни в коем случае.

– Он член семьи или знакомый?

– Да нет, совершенно чужой! Говорю же вам.

Полицейский нахмурился, но продолжал спрашивать. Какое-то мгновение Розе казалось, что она в самом деле прочитала на дверной табличке фамилию Кукканен, но там, конечно, было написано “Кекконен”.

Я сейчас вообще – то в нужном месте нахожусь? Мебель в департаменте полиции была потертой и не сочеталась. Старую массивную деревянную мебель нужно было ошкурить и покрасить в более сочный цвет. Компьютерные столики следовало бы сменить и всю обстановку подобрать по цвету, подходящему к дверным рамам. И стены могли бы быть более приятного оттенка, например, светло-серыми. Но разве лаймовый уже вышел из моды?

– Или сливовый, – подумала Роза вслух.

– Простите? – Полицейский выглядел удивленным.

– Ничего, ничего.

“Сейчас нужно проявить деловитость”, – напомнила самой себе Роза.

– Значит, это нарушитель? – уточнил полицейский.

Полицейский застучал по компьютерной клавиатуре немного шустрее. Мог бы печатать целыми фразами, хотя Роза и отвечала сжато. Между ними было стекло, и разговор велся через микрофон.

– Да, нарушитель, – уверенно подтвердила Роза.

– И когда же именно произошло незаконное проникновение?

– В понедельник утром. Или уже ночью, не знаю наверняка, потому что спала. Или лежала в постели. Я плохо сплю в последнее время. Было…

Сейчас не стоит ничего говорить о стрессе.

Полицейский напрягся и поднял бровь.

– Минутку. Сегодня же пятница, – заметил он.

– Верно, – кивнула Роза.

– Но прошло уже пять дней! – повысил голос полицейский непонятно, от удивления или же раздражения.

– Вторник, среда… Точно, пять, – сосчитала быстро Роза.

Полицейский молчал.

– Так что если бы вы могли забрать его как можно скорее… Ситуация начинает немного утомлять. И даже очень…

– Давайте-ка сначала, – сказал полицейский и закусил губу. – Вы говорите, что нарушитель находится у вас уже пять дней. И что же он делает?

– Ну, что люди делают обычно. Читает газеты, ест, варит кофе, смотрит телек. Ходит куда-то, наверное, на работу. Почесывает бок. Ходит в сауну. Совсем как обычный человек, только почти ничего не говорит.

– Почему вы не подали заявление раньше? – быстро спросил полицейский. Он убрал руку с клавиатуры и откинулся назад.

– Не знаю, – призналась Роза. – Было много работы, то одно, то другое, было над чем подумать. Может, я немного привыкла к нему? Нет, конечно же, не привыкла, это неверное выражение, но как бы это объяснить… Он такой незаметный. Незаметно проникающий. Я даже обращалась в поликлинику…

Роза слышала, как произносимые ею слова становятся все более неубедительными, и иссякла. Ошибка. Нужно было держаться требовательно и самоуверенно, а не как попрошайка.

Полицейский в любом случае услышал достаточно, и его пальцам не терпелось нажать кнопку вызова очередного посетителя.

– Так-так. Видите вон там, напротив, стеклянную кабинку? Пройдите через нее, там получите и заберете с собой необходимые бумаги, – подчеркнуто вежливо сказал полицейский, не сумев, однако, в последний момент скрыть своего раздражения, и указал на видневшийся вдали стеклянный куб. Роза поблагодарила и направилась к “аквариуму”.

На улице Роза обнаружила у себя в руках брошюру: “Профилактический материал Главного управления полиции, номер 4. Гармоничные отношения, краткое изложение”. Желудок снова свело. Нужно откуда-то получить помощь. Но откуда? Роза не собиралась сдаваться.

РОЗА УЮТНО УСТРОИЛАСЬ В УГОЛКЕ ДИВАНА с бокалом красного вина и пристально наблюдала, как тонкие длинные пальцы брата распознают малейшую ошибку или намек на то, что лежит в основе фокуса. Вели был виртуоз. В немалой степени его мастерство была результатом бесконечных упражнений, однако сам талант был дан ему от природы, так же как и его непринужденно очаровательная манера на выступлениях, во время которых он покорял зал с первой же секунды.

Вели один за другим вытаскивал из кармана шелковые платки; на них был узор из ярких разноцветных кружков размером с монетку. У Розы этот фокус был одним из самых любимых. Она начала улыбаться еще до того, как кружочки слетели с платков и посыпались на пол. Через мгновение Вели смахнул кружочки обратно на платки, и все снова стало как прежде: десять красивых ярких шелковых платков в разноцветный горошек и чистый пол. Роза отставила бокал и зааплодировала.

– Потехе – час, делу – время, – пошутила Роза, показав на ожидающий их накрытый стол.

– Потеха – это когда получаешь всего лишь каплю радости. А для меня это – гигантское удовольствие, – ответил Вели с достоинством и поставил на стол бутылку вина.

Мороженое ели вместе на диване. Роза с удовольствием рассказывала о всяческих делах и расспрашивала Вели о его самочувствии. Хороший ли был терапевт, помогли ли лекарства, приходили ли друзья? Показался ли снова вместо мрака свет в конце туннеля? “Пока нет, но, возможно, скоро покажется, я же был в депрессии, – ответил Вели, – и, кроме того, люди избавляются от плохого каждый день”.

– Не это разрушает мир, – сказал Вели. Так он говорил всегда, когда мир рушился.

ОБЪЯТИЯ ОКАЗАЛИСЬ КАТАСТРОФОЙ. Это было своего рода приветствие от растерянности, когда один в замешательстве раскрыл объятия, а второй протянул для пожатия руку, затем – наоборот, пока, смутившись, оба не избрали более неформальный вариант. “Не могу даже и представить себе такого, – подумала Роза, – но если какому-то гостю пришлось здесь жить, я бы предпочла скорее теплые, чем холодные отношения”. Кроме того, объятие было естественно нейтральным, как товарищеское приветствие на какой-нибудь публичной церемонии. Но по-другому, конечно, быть не могло. Ничего иного Розе и в голову бы не пришло.

Объятие можно было рассматривать как, например, некую опору. Может, как раз этого-то Розе и не доставало: поддержки, опоры? Должно же быть что-то такое в жизни? Первое объятие само по себе не представляло ничего особенного, но все же: это было утреннее мужское объятие, которое явно затянулось. И вместо смущенного приветствия неожиданно возникло смущение совсем иного рода. “С объятиями покончено”, – решила Роза.

Процесс вытягивания из мужчины информации застопорился. Розу беспокоило то, что проблема, по-видимому, крылась скорее в ее собственном замешательстве, чем в увиливании от ответов мужчины. Чтобы добиться успеха, она решила подготовиться должным образом. Роза начала с составления списка прямых вопросов, в ответах на которые было бы трудно проявить уклончивость.

Потом она заполнила лист вполне себе невинными вопросами, с помощью которых можно было незаметно собрать новые крупицы информации.

Затем Роза поупражнялась. Она села на диван в гостиной, представила, что мужчина сидит на другом краю дивана, и начала:

“Кто ты? Откуда ты появился? Почему ты здесь? Как тебя зовут?”. – Роза опустила листок.

Она задавала вопросы слишком быстро. Роза слегка наклонилась вперед и вообразила мужчину, пригвожденного к месту ее взглядом.

“Кто ты?” – спросила Роза твердо, с расстановкой, зафиксировав взгляд на подушке дивана. Все прошло удачно, однако воображаемые ответы не доходили до сознания Розы.

Менее прямые вопросы давались ей гораздо сложнее, так как их нужно было задавать как можно более естественно и как бы мимоходом. Роза репетировала около часа и после этого стала чувствовать себя гораздо увереннее.

Со двора послышался бодрый звук лопаты для расчистки льда, и Роза увидела из кухни в свете уличного фонаря, как мужчина, оставив свой портфель у порога, начал в своем прекрасном шерстяном пальто скрести свежевыпавший снежный слой. Было бы здорово узнать, кто ты. Роза бросила пасту в кипящую воду и повернула на четверку ручку конфорки под кастрюлей с соусом. Она мысленно повторила подготовленные вопросы: “Откуда ты здесь взялся? Как тебя зовут? Марципан или малиновое варенье?”

Онни с грохотом вошел внутрь, переоделся в домашнее и проследовал на запах пищи в кухню. Роза решила приступить к намеченному, так как ее тренировка оставила после себя ощущение эффективности и уверенности. Она достала тарелки из шкафа и протянула их мужчине. Мужчина – и это смутило ее – оказался ближе, чем она представляла себе во время своих репетиций. Он взял тарелки и одновременно коснулся Розиных рук.

Онни стоял и дышал на волосы Розы. Роза застыла соляным столбом и закрыла глаза.

“Даже самой себе больше нельзя доверять”, – крутилось в голове Розы.

– Осторожно! – крикнула она мужчине, самой себе и тарелкам. И когда мужчина уже стоял к ней спиной, спросила: – Кто ты?

Онни чуть заметно вздрогнул, но затем начал хлопотливо счищать со стола крошки.

РЕБЕНОК ПОЛУЧИЛ КАМЕРУ и теперь снимал все: кожу, ткань, свет, темноту; он залез под стол и снимал движение ложки ко рту, он был переполнен энергией и идеями.

Радость жизни светилась в ребенке, как в маленьком негасимом маяке.

– Мама, на другой стороне земного шара не может же быть все вверх тормашками?

– Нет, золотко. Там все в правильном положении.

– Но если я начну копать отсюда и мы поиграем, как будто сквозь землю можно прорыть тоннель, тогда наши головы вылезут там раньше наших ног, или как?

– М-мм…

– Или нужно в середине перевернуться? Тебе не кажется, что тогда все будет вверх тормашками? И как там, в середине, поймешь, в которую сторону – правильно, а в которую – нет?

– Милый, я не знаю. Давай копать вместе.

Мы стали копать вместе, своими маленькими лопатками, и так старались, что вспотели, и если бы мы копали, вспотев, в правильном направлении, то уже были бы в центре Земли и знали бы ответ. Но вместо центра Земли мы оказались в центре собственного вопроса, и, возможно, он и был настоящей поворотной точкой. Когда вместо ответов наcтупило бы время вопросов.

У накрытого льняной скатертью стола слышался гомон толпы, собравшейся поесть и отпраздновать. Лаура не могла понять, как оказалась в этой компании. Казалось, что голоса раздавались сверху сразу из нескольких радиоканалов, так что ей не удавалось закончить ни одной фразы.

Смех тяжело обрушился в центр стола, и стаканы зазвенели. Лаура схватила гигантский кусок хлебного торта, украшенного сверху розочками из лосося. И рыба может закончить цветком на торте. Лаура надеялась, что поймет, что ее связывает с этой компанией, то ли семьей, то ли дружеским кругом.

Опьяневшая темноволосая женщина кричала: Но ведь каждый в чем-то хорош! Мы все хорошие! Кирсти делает невообразимый хлебный торт. Яркко поет. Веке может удержать бокал, чтобы ни случилось.

– Я легко рожаю, – услышала Лаура свой голос. За столом повисла тишина.

– Не самое плохое умение, – прокомментировал кто-то со смешком.

– Простите, не знал, что у вас есть дети, – улыбнулся другой, находящийся по соседству.

Мужчина встал, но не знал, что ему дальше делать.

Что говорила Лаура?

Акушерка сказала, что вообще не помнит другой такой легкой роженицы.

Мужчина сел. Снова встал. Он непрерывно думал: идя на кухню, через кухню – во двор, со двора – к автомобилю, уезжая прочь. За праздничным столом гомон был прерван паузой, длившейся по крайней мере десять тактов, пока разговор не возобновился.

Лаура постаралась вспомнить рождение ребенка. Воспоминание было странное. По-видимому, роженицей была бабушка Лауры. Это история бабушки – а не ее. В шуме голосов уже родилась новая тема беседы, и Лауре не удалось вступить в разговор второй раз. Но это не имело значения. Кроме того, она вообще никого не родила. Даже недоношенного кроху, которого выхаживают в инкубаторе больницы. Никого, хотя улицы были полны круглыми животами, детскими колясками и яркими санками.

– Поехали домой, – сказал мужчина и подумал: “Неприятно”.