Текст книги "Жена Нави, или прижмемся, перезимуем!"

Глава восьмая. Снедурочка

Ах ты, бедная моя, Снегурочка!

Посмотри, как исхудала фигурочка!

Я сама почувствовала, как лес начал холодеть. Все вокруг замерзало, словно сковываясь льдами. Мороз аж потрескивал в воздухе. Морозные узоры расползались по стенам и полу, а на улице злобно завыл ветер.

– Ох, и зол он! Чуешь? – испуганно переглянулись Буран и Метелица. – Слышишь, как мороз трещит! Как ветер завывает?

И правда! На лес, словно тень легла.  Тучи наползли откуда не ждали, и теперь вместо яркого, зимнего солнца, вокруг был серый мрак.

– Так! Чего мы сидим! Прячем все! –опомнилась я, сгребая всю найденную по замку теплую одежду под кровать. Огромная карта на снежно-белом листе была прикрыта простыней.

Все улики были спрятаны, как вдруг послышались тяжелые шаги.

– Что здесь происходит? – в мои покои ворвался лютый холод. – Это что еще за новости? Почему вся деревня в лесу ходит, какой-то Бухабрь ищут? Я запрещал им в лес! Неужто мое слово не указ?

Я сидела с милым видом, вздыхала и  вышивала ледяной иголкой какую-то бисерную галиматью. Рядом сидел Буранушка и держал пряжу. Метелица вертелась, словно веретено, мотая новый клубочек снежных ниток.

– А я откуда знаю? – пожала я плечами, ковыряя узелок кончиком иглы. – Сижу тут в холодильнике, делаю то, за что ругала мама и вышиваю зимние узоры…

Я подняла глаза, видя роскошные меха, окутавшие могучую фигуру два на два. А потом взглянула на  суровое лицо, словно высеченное из камня. В серых глазах стояла стужа.

– Мне уже сказали, что ты людей выводить из леса решила, – послышался голос мужа. – Мне уже птичка на хвосте принесла, что ты дала девице приданое…

Оторвать бы этой птичке хвостик! А если это мальчик, то сразу два!

– Ничего не знаю. Сижу, вышиваю. Мне-то откуда знать, что там в лесу происходит? – спросила я кротким голосом, а потом отложила вышивание.– Мне бы до весны закончить! А то весной я …  растаю…

 Я резко подняла глаза, встретившись с ним взглядом. В нем не было ни сожаления, ни жалости. Только зимняя стужа, способная заморозить даже самое горячее сердце.

– Буха-а-абрь! – орал кто-то в лесу женским голосом. – Бухабрю-ю-юшка!

– Раз в лес пришли, значит, не выйдут, – резко заметил муж, не отводя взгляда. – Чтобы другим неповадно было…

 Даже мне показалось, что столбик термометра мгновенно опустился. За окном поднялся такой ветер, словно он сейчас лес сдует. Снежный, морозный, ледяной, он пронизывал лес насквозь, словно вымораживая в нем все живое!

Этого я допустить никак не могла!

– Не позволю! – не выдержала я, бросая пяльца на пол и наступая на них ногой. – Не позволю людей убивать! Тебе мало было тех детей, что я на носилках их лесу тащила? Мало? Да?

– Снегурочка, помни, кто перед тобой! – дернули меня Буранушка и Метелица. Волчица попыталась ухватить меня за подол снежного расшитого сарафана, но я вырывала его из ее зубов.

– Как-нибудь постараюсь не забыть! – произнесла я, подходя ближе. – Тебе меня мало? Что ж ты тогда не сказал, что жить мне до весны? А потом или в холодильник переезжай, или пусть меня лисы на север несут!

 Я стояла напротив него, как моська напротив слона. Вблизи он казался еще больше. И страшнее. Словно огромный медведь, вставший на задние лапы.

Но в отличие от холодного и спокойного слона, я планировала накусаться перед смертью. Даже в зеркале было видно, что он выше меня на минимум две головы и шире раза в три – четыре. Драгоценности на его шубе сверкали так же, как и на моем платье.

– Кто сказал ей?! – рявкнул страшный голос, а Карачун посмотрел на притихших Бурана и Метелицу. Те опустили головы, переглядываясь украдкой.

– Сама догадалась, – встала я на защиту волонтеров, загородив их собой.  Я не сводила  взгляда с мужа. – Или ты думаешь, что я совсем дура? Ты мне лучше скажи…

Ох, что я творю?

Хотя, я просто спасаю свой опальный штаб!

– Скажи мне, неужели тебе так нравится людей губить? А? Ты что? От этого удовольствие получаешь? – глотая слезы, произнесла я.

Слезы льдинками скатились по щекам и зазвенели по полу.

– Да как ты можешь! Да я ненавижу тебя! Да если бы я знала, кто ты, я бы никогда бы не согласилась! Лучше уж с качелью на морозе, чем с тобой! – произнесла я, слыша, как ветер за окном крепчает.

– Это тебе за Маринку! – кричала я, ударяя кулаками его грудь. – Ей было шесть лет! Шесть! Мы искали ее три дня! Три дня мы мерзли в лесу, чтобы найти ребенка! А потом что? «Стоп поиск! Найдена. Погибла!». Да я когда по рации услышала, ревела еще потом две недели!  А Игорюшка? Думали, всего шесть часов! Верили, что успеем! Все шансы были! Родители вовремя спохватились, что он с горки не вернулся! А он замерз через три часа… Лег под кустик, как зайчик маленький… Свернулся калачиком и замерз… Я первая его куртку увидела, желтую… Снегом присыпанную! До последнего надеялась…

Я изо всех сил била его в грудь, пока слезы льдинками падали и разбивались.

– Я его на руках несла! Я! А он, как живой лежал! Просто глазки закрыл…

 Меня уже было не остановить!  Да я его сейчас убью! Своими руками убью! Задушу! Допрыгну и задушу!

– Да я тебе сейчас столбик термометра отобью! – кричала я, бросаясь на его грудь в бессильной злобе. – Да я тебе сейчас снежки оторву!

Ветры завывали, но не усиливались.

– А ты мне нравишься, – послышался голос, когда я смахнула льдинки слез. -Ты хоть знаешь, кому собираешься бросить вызов? Я – древнее божество…

– Настолько древнее, что  еще помнит, как грел озябшие ладошки у  костра инквизиции и кормил с рук доверчивых динозавриков? – выпалила я.

Глава девятая. Потетешкай зюзю

Я уже выбивалась из сил, понимая, что срываюсь на плач и сползаю по его груди, обессилив от злости и слез. Удары становились реже и слабее. У меня не было даже сил, чтобы ударить его, как следует.

Такое чувство, что я пытаюсь сделать перестановку и сдвинуть тяжелый шифоньер, приколоченный к полу.

Меня подхватили одной рукой и не дали стечь на пол.

– Ненавижу, – сквозь слезы прошептала я, глядя ему в глаза. – Если бы вы знали, как я вас ненавижу…

– Все? Выплакалась? – спросили меня, грубовато прижав к себе.

В недоумении, я застыла, чувствуя, как огромная лапища возит меня лицом по драгоценностям. Я чувствовала, что у меня не щека, а морковка на терке.

– Полегче стало? – снисходительно спросил Карачун. – Ну поплачь, поплачь. Все вы плачете… Да не все моими подарками разбрасываются… Чем не угодил? Серебра мало? Золота мало? Камней драгоценных мало насыпал?

– Пу-пустите! – простонала я, понимая, что еще немного, и мне понадобится пластическая операция. Я вырвалась и отшатнулась, путаясь в чужой шубе.

– А на счет людей, – послышался голос. Взгляд его тут же стал суров. – Даже не упрашивай. Пускай замерзнут все. Чтобы другим неповадно было. Чтобы трижды подумали, перед тем, как в лес зимой идти…

Меня отмело на пару шагов. Я никогда не чувствовала такой стужи. От него расходились студеные ветра.

– Ой, че там творится? – послышался голос Бурана. – Вот, сейчас ветра разгуляются. Будет им наука.

Он смотрел в окно, а меня относило ветром в сторону стены, где уже сидела волчица.

– Хочешь спасти людей? Перед лаской он не устоит… – послышался тихий голос волчицы. В вое разгулявшихся ветров я его едва слышала.

– А где мне ласку взять? – растерялась я, сражаясь с лютым ветром. У меня в лесу пока не было знакомых ласк. Ни ласк, ни хорьков, ни куниц…

– Лаской его, лаской, – тихо убеждала волчица, тревожно поглядывая и поджимая уши. Сама метель боялась гнева хозяина.

– А ласка точно выживет? – удивлялась я все больше и больше. – Просто жаль зверьком его мутузить!

– Поласкай его, – шептала перепуганная волчица. – Давненько он у нас так не лютовал.

– В чем? – спросила я, чувствуя, как меня просто сдувает с места. – В чем я должна его полоскать!

Мне кажется, она сейчас взвоет!

– Поласкать, нежить! – подсказывала волчица.

– Какая нежить? О чем ты? Какие зомби? Зачем мне их стирать! – не понимала я, борясь с ветром. – Да скажи ты уже нормально! Что делать!

– Приголубь его, – сдалась волчица.

– Какие зомби – голуби! – я едва не плакала. Мало того, что тут еще ветер, так еще и зомби – голуби. Я не понимаю! Нормально сказать нельзя?

– Потетешкай его! – рявкнул на ухо Буран. – Потетешкай зюзю…

Все. Я сдаюсь. Сколько людей замерзнет насмерть, если я не потетешкаю зюзю!

– Да тетешкай его! – требовали бессовестные звери.

– Это как вообще! Пусть несет свою зюзю! Как-нибудь оттетешкаю! Да что ж такое! – мне хотелось плакать. – Нормально скажите! Я не умеют тетешкать! Я даже не знаю, что это такое!

– Бедная девка, – послышался вздох Бурана. – Не тетешкал ее никто! Как росла – не ведомо! Мало пестовали ее!

– Нет, пестовали как раз достаточно! – выдохнула я, чувствуя себя пациентом дурдома.

– Так пестуй его! – на меня смотрели, как на умалишенную. – Чего стоишь!

– Я бы его «отпестила», – простонала я, чувствуя, что жизнь меня уже весьма оттетешкала и отпестила. – Чем мне его … эм… "пестить"?

– Люби его! О! – нашла слово волчица. – Лаской, любовью… Погладь… Он у нас это дело любит. Перед лаской устоять не может!

– Ах, вы про обнимашки? – с ужасом облегчения выдохнула я, глядя на Карачуна. Наконец-то мы друг друга поняли! Ну надо же! А сразу нельзя было сказать?

Так, осталось взять себя в руки и подойти к нему, пока не поздно. Не хочу представлять, что в лесу творится!

– Быстрее! – гнали меня Метель и Буран. Я подошла и робко погладила мужа по шубе. Чувство в душе было просто ужасное! Как можно гладить того, кого ненавидишь? Моя рука осторожно провела по его шубе еще раз.

Он словно не слышал меня и не видел. От него во все стороны расходился лютый мороз.

– Елиазар, – подсказывали мне мохнатые суфлеры.

– Елиазарушка, – прошептала я, чувствуя, как внутри меня все негодует. Дрожащая рука гладила его шубу. – Перестань…

Брррр! Не могу… Вот как можно гладить его, когда он…

– Перестань, прошу тебя, – прошептала я, беря его за ледяную руку. – Елиазарушка, хватит… Не надо людей морозить…

И тут случилось то, чего я никак не ожидала. Холод исчез. Рука стала теплой. А взгляд его прояснился.

– Елиазарушка, милый, – прошептала я, решив закрепить успех. Я гладила его огромную руку, стараясь не смотреть в глаза. – Прошу тебя… Не надо так…

Рука погладила меня по щеке. А я с удивлением распахнула глаза. Тут у мужика есть волшебная кнопочка, и не та, к которой мы, женщины, так привыкли? Ты его погладил и все? Вот так просто?

– Ну все, все, – гладила я руку, словно успокаивая. Кто ж тебя так сократил до Зюзи? Такое имя красивое… Елиазар…

– А то разбушевался тут, – прошептала я, пытаясь забыть хоть на мгновенье о том, кто передо мной. – Не надо, мой хороший…

Послышался глубокий вздох. Получилось! Мама! Получилось! Это как так?

– Подарки мои возьмешь? – послышался голос. А я боялась даже поднимать глаза.

– Возьму, Елиазарушка, – прошептала я, опустив глаза в пол. – Все возьму… Только не морозь…

Я услышала усмешку. А потом почувствовала, как меня потрепали по волосам. Опомнилась я только когда он исчез.

– Так, дайте мне подышать в моральный пакетик, – выдохнула я, садясь на снежную кровать. – У меня глаз дергается… Это ж надо?!

В ледяном зеркале отражались мои до сих пор квадратные глаза. В них стоял немой вопрос. Просто погладить…. Нежно… Обнимашки и погладить…

В этот момент мне почему-то стало так жалко его. Это ж… Я прижала ладони к щекам, покачиваясь на месте.

– Накукуя ты в лес пришла? – послышался голос кукушки.

– Кукушки перелетные, – вспомнила я. И ведь правда! Я ни разу в лесу зимой кукушек не встречала!

– А медведи в спячку впадают… – согласился Буран. – Всю зиму спят… Лапу сосут…

– Почему просто погладить?! – все еще удивлялась я, видя, как хмурое и пасмурное небо сменилось ярко-малиновым закатом. Лес снова стал красивым, тихим, заснеженным и каким-то пушистым. Да-да, именно пушистым. На ветки налипло столько снега, что деревья стали клониться к земле.

– Потому что для древних богов, все люди – дети… – вздохнул Буранушка. – Вот сколько тебе?

– Мне? Двадцать семь… Было бы… В марте, – заметила я, горько усмехнувшись. Никогда не думала, что я так скажу однажды.

– А он от сотворения мира здесь. Вот как ты думаешь? – вздохнул медведь. – Слышишь. Люди из лесу бегут… Видать все выбежали, раз птицы умолкли.

– Иванушка! – послышался надрывный женский голос. – Иванушка! Родненький!

– Замечательно! – встала я, слыша, как птицы уже несут весть. На меня опять налетели воробьи.

– Человек! Чивчивовек! Челомек! – атаковали меня со всех сторон, как мошкара. – Челомек-чек-чек!

– Дура! – басом прямо на ухо выдал кто-то из этой стаи. Я начинаю его обожать! Я хочу вычислить его и покормить. Лично!

– Так, собираемся! У нас еще один потеряшка. Потеряшка, который ищет потеряшку! – выдохнула я, понимая, что сидеть, сложа руки, нельзя!

– Иванушка! – кричал голос, пока я вытаскивала из – под кровати теплую одежду.

– Вы мне тут одежды принесли, – заметила я, выбирая вещи потеплее.

Я с подозрением посмотрела на «хыщников».

– И почему-то у меня три левых рукавицы! – пересчитала я наши запасы. – И три стоптанных на правую ногу валенка! Два больших, один маленький. Погодите, а где предыдущие владельцы валенков?

– Дома сидят. На печи греются, небось, – заметил Буранушка. – Они мне то тулупы кидают, то шапки… Мужик один штаны кинул… Нет, я то че? Я ничего! Я схватил и сюда принес! Ты ж сказала, что теплая одежа нужна! Теперича все собираю! Рукавицей кинули, я ее в зубы! Это только сейчас я допетрил, пока ты спала, что надобно подольше постоять! Чтобы побольше накидали! А если рыкну, то целую гору навалят! Они убегают в деревню, а я все нам несу!

– Молодец, – похвалила я. – Ты у меня молодец.

– Молодец – не молодец, а ме-е-еду бы, – намекали мне.

– Вон наш мед в лесу ходит! Ивана какого-то зовет! – кивнула я в сторону окна.

– Ванечка! Дурачок! – слышался женский плач, словно в подтверждение моих слов.

Спасатели выдвинулись незамедлительно. Мы уже собирались спешить на помощь, как вдруг я вспомнила, что балалайку забыла!

Вернулась я уже с балалайкой. Огромный мешок с теплой одеждой, ехал с нами. Метелица, словно легкая поземка бежала впереди. Пока мы штурмовали сугробы, она успевала оббежать древние деревья.

– Иванушка! – кто-то уже плакал. – Ванюшка!

Мы вылетели на поляну, видя девушку. Но она было не одна. Против нее стоял медведь – шатун.

Девушка стояла в платке, рубахе и кожухе. При виде шатуна девка тут же скинула кожух и задрала рубаху. Лица ее видно не было. Зато все остальное было видно ну просто отлично!

– Ма-ма, – словно говорящая кукла произнесла я, понимая, что у меня сегодня день прозрений. Это что за способ бесконтактного боя? А если медведь тоже женщина? Я чего-не понимаю!

– Как тебе не стыдно нападать на голую женщину! – выкрикнула визгливым голосом красавица.

Шатун, видимо, тоже был со мной солидарен. Он упал на лапы, хотя до этого стоял во весь рост. И стал обходить ее стороной. Я тоже хотела бы обойти ее стороной.

– Что она делает? – прошептала я, видя голую по шею девку, поднявшую задранную рубаху на вытянутых рука вверх.

– Это так издревле медведей отпугивали, – пояснила Метелица. – Они так больше и страшнее кажутся. Вон как юбку задрала. А медведи и не нападают. Думают, что за чудище такое, неведомое у него на дороге стоит! На человека не похожее. Вот и идут своей дорогой. Боятся, что не сдюжат!

Мы приблизились, как вдруг рубаха с визгом резко задралась.

– Как тебе не стыдно нападать на голую женщину! – выкрикнула красавица, видимо, нам.

– А! – заорал Буран, дернувшись и уронив меня в сугроб.

– Никак не привыкну, – помотал головой Буранушка. – Каждый раз пугаюсь! Идет вроде девка… А потом оп! И нечисть какая-то! Страшно становится! Вот гляди, на что похоже? На человека не похоже! Человека в тулупе видишь часто! Или в рубахе. А тут где голова? Нет головы! Точно, нечисть!

Теперь я знаю, кому в страшных снах снятся голые девушки.

– Эй, красавица, – крикнула я. – Вы тут … какого…

Я посмотрела на медведя и волчицу.

– Подскажите словечко какое-нибудь крепкое, чтобы ей понятно была степень моей любви к ней! – попросила я.

– Уд срамной, – переглянулись звери. Отлично! Так, а что это вообще такое?

– Это то, что есть у мужчины, но нет у женщины, – подсказала волчица. – То, чем они в лесу метки на деревьях оставляют!

Не топор, и ладно! Кажется, вот здесь я уже догадалась, о чем речь.

– Какого уда срамного ты, срамноудная девица творишь всякую срамноудню? – выкрикнула я, видя, как рубаха опускается. На меня смотрели синие глазища – блюдца в пол – лица.

Глава десятая. Лобзай лобзик!

– Че? – спросила меня красавица, глядя на меня своими блюдцем.

– Тепло ли тебе девица? – посмотрела я на заснеженный лес. – Тепло ли тебе, красная?

– Т-т-тепло, – закивала девица, перекидывая косу и теребя ее. Бррр! Как ей не холодно! Она же в одной рубахе! Вон ее кожух валяется!

– Тогда какого ты такая отмороженная? Я спрашиваю, что в лесу забыла! – возмутилась я,обводя руками заснеженные ели.

– Я никогда не забуду его… – всхлипнула девица, пока я пыталась утрамбовать ее в кожух и тащила к медведю. – Жениха своего, Ванечку! Он у меня заблудил!

– Ну заблудил мужик! А в лес-то чего поперлась? – осмотрелась я. – С кем тут в лесу блудить можно? Тоже мне, гнездо разврата! Милая, если твой блудит со зверьми, то сделай вид, что ты с ним не знакома!

– Заблудил он в лесу, сердцем чую! – выдохнула девица, роняя слезы. – Прямо тяжесть на сердце лежит… Беда с ним приключится! Ушел, ничего не сказал!

– Я не знаю Ванечку лично, – заметила я. – Но если он зимой в лес поперся, то там уже беда приключилась! С головой!

– Никуда не пойду! – рванула отчаянная красавица, съездив мне косой по лицу. – Пока Ванюшечку моего не разыщу, голубчика! Ваня!!!

Ее голос спугнул стайку снегирей, которые новогодними красными шарами сидели на елке. Я достала из мешка бумагу снежную и взяла палочку.

– Так, спокойствие! – тряхнула ее я. – Давай по порядку. Где в последний раз ты видела Ваню? Вспоминай!

– В последний раз, – зарыдала девица. – Я видала его на печи!

– Отлично! Ушел из дома и не вернулся, – согласилась я, терпеливо ожидая, когда красавица проревется. – Когда ушел, утром, днем, вечером? Сколько дней прошло?

– Ой, как целая вечность! – всхлипнула девица, когда я на нее шубу свою накинула.

– Значит, давно. Плохо, – напряглась я, осматриваясь по сторонам. – Поконкретней можно? Эм… Сколько ноченек не спала?

– Одну, – вздохнула девица, отогревая руки в трофейной шубейке.

– Одну – это хорошо, – обнадежила я. – Лучше, чем несколько!

– Одну ночь не спала, а потом сон сморил… Все Ванечка мой снился! – всхлипнула девица.

– Беда, – выдохнула я, сама чуть не плача. – Так он сутки пропал?

– Нет, утки у нас в хлеву! – заметила девица. И тут же с надеждой спросила. – А что это все поможет его найти?

– День его нет! Да? – тормошила я красавицу. Она кивнула. Ура! – Итак, день назад ушел и не вернулся Иван! Что у него при себе было, не помнишь? Что с собой из дома забрал?

– Сердце мое и покой…. – прошептала девица, сидя нахохлившимся воробьем. – Солнышко ясное забрал… Как ушел, так мне словно темень все застилает… От слез света белого не вижу!

– Ничего с собой не взял, – вздохнула я, делая пометки на снежном листе бумаги. Иначе не запомню!

– Так, переходим к внешности! Опишите его, – попросила я, задумчиво глядя на снегирей.

– Глаза у него, как два омута. Как глянешь, так пропасть в них хочется… Посмотрит, как рублем одарит! Руки у него крепкие! А в плечах – косая сажень! Кудри буйные, зубы, как жемчуга, – начала девица, мечтательно глядя куда-то на снежные елочки. – Уста его сахарные, так бы лобзала и лобзала! Только разыщите его, умоляю!

– Ладно, найдем твоего Лобзика. Если ты нормально вспомнишь! Цвет глаз? Волос? Во что одет был? – не выдержала я.

– Уста медовые, как говорит, так словно мед растекается… – вздыхала девица, закрывая глаза. – А как обнимет, так сердце вон просится! Улететь хочет, ретивое!

Ладно, успокойся! Мы не летом на пляже ищем! Скорее всего, он одет, так что плевать, какие у него там глаза!

– Во что одет был твой Лобзик? – спросила я, слушая, про то, как медом речи его льются. – Милая, ты никакой конкретики не дала! Под твое описание даже …

Я посмотрела на ледовый дворец.

– … Карачун подходит! – продолжила я, немного поежившись. – Мы не будем обнимать каждого мужика и проверять, сахарные у него уста или нет! Не будем размешивать его губы в чае! Ты меня понимаешь?

– А персты у него нежные– нежные… – ворковала голубушка. – А ланиты зарею рдеют…

– Сейчас я прордеюсь! Послушай меня! Мы так никого не найдем! Понимаешь? По лесу куча людей ходит! Мы не будем отлавливать каждого мужика и тонуть в его глазах по очереди! Послушай, я все понимаю! Любовь-морковь! Но не станем же мы топиться в его глазах, а потом проверять, кто всплывет и на какой день! Ау!

– А как идет, так вся деревня на него смотрит, – вздохнула девица о своем. – Все девки на него заглядываются.

– Ну вот что с ней делать? Во что одето было счастье твое прыткое? – сдавалась я. – Что на нем было!

– Кожух! – заметила девица. – Шапка! Валенки! А еще лук и стрелы взял! Говорит, что засиделся он дома, пойдет в лес постреляет!

– Ура! – чуть не заплакала я. – Вот нельзя сразу взять было и это сказать? Итак, ушел из дома и не вернулся Иван. При себе имел лук и стрелы! Одет тепло! Видимо, охотиться пошел! Мы тебя сейчас в деревню отвезем. И будем твоего Ванечку искать!

– Ой, а я думала, что ты ножкой топнешь, ручкой взмахнешь, и Ванечку моего из-под земли достанешь! – вздохнула девица. – Я глазки закрою, а он вот он, родненький!

– Я что? Некромант, по-твоему? – выдохнула я. – Так, все! В деревню ее!

– Не пойду без Ванечки моего! – вцепилась в меня девица.

Ванечка ушел искать неприятности. Мы пойдем искать Ванечку. И желательно найти Ванечку раньше, чем он найдет неприятности.

– Эй, птицы, ку-ку! Итак, рассаживайтесь по ветвям! Пропал мужик. Зовут Иван, – выдала я. – Одет как обычный мужик. Тепло! На голове – дурдом! При себе имел предположительно лук!

– Он хорошо стреляет? – поинтересовалась я у девицы.

– Белке в глаз попадает! Как просвистит стрела, аж сердце замрет! – вздохнула девица, косу теребя.

– Раненые в глаз белки в лесу есть? – спросила я у птиц. – Они что-то прочирикали. Я терпеливо подождала.

– Нет, понятно! – услышала я ответ. – Вооружен, возможно, опасен! Задание понятно? Жду отчета. Птицы вспорхнули, стряхивая снег.

– С тебя хлебные крошки, – выставила я счет. А девица обреченно покивала.

– И как же мы его искать-то будем? – запричитала девица, спрятав лицо в руках.

– По раненым белкам в глаз! Вот как, – выдохнула я, понимая, что зря пошутила. Ей-то, небось, не до шуток. Просто характер у меня такой. Ничего не могу с ним поделать!

Внезапно на меня налетела целая стая воробьев. Она облепила меня со всех сторон, пока я вертела головой, слушая их «Чивовеков – чив-чив-чив!».

– Леший! – басом выдал таинственный воробей, который ничем не отличался от собратьев.

– Погодите, – дернулась я, пытаясь удовлетворить свое любопытство. – Вот последний, который говорит, как его зовут?

– Чив-чив! – снова напала на меня стая чирикая в уши и лицо.

– Марфуша! – произнес леденящий душу бас.

– Спасибо, Марфушенька, – заметила я, выискивая ее глазами в улетающей стае.

– Так, где у нас Леший? – спросила я, глядя на алеющий закат. Снег был розовым-розовым. И деревья казались розовыми. Словно мы не в зимнем лесу, а в вишневом саду. Эх, жаль, что я уже никогда не побываю в вишневом саду…

– Ну, пошли! – проворчал Буранушка. – Уста медовые… Мммм… Мед…

Девицу я на медведя посадила. А сама рядом шла по сугробам. «Поласкай его!», – вспомнилось мне, а я видела перед глазами огромную руку, которую осторожно глажу. Что это меня так зацепило? Я что? Мужиков за руку не держала что ли? Или это у нас заразно?

– Эх, да за что ж мне все это? – усмехнулась я, вдыхая морозный воздух, поглядывая на девицу.

– Тебя саму как зовут? – спросила я, прикидывая, пора ли снимать с нее шубу. Пока душегрейка не превратилась в душегубку!

– Настенька, – прошептала девица, глядя по сторонам.

Еще одна «ненастенька» на мою голову. У них что? Имена закончились? А где остальные? Или в лес забредают только Настеньки?

– Скоро к Лешему проберемся! – послышался голос Буранушки. – Ох, и замело же здесь! Видать, осерчал на него Елиазарушка за тебя! Давненько такого не было, чтобы он Лешему таких сугробов навалил!

И правда, если везде сугробы были по пояс, то здесь по самую шею. Мне еще повезло. Я не провалилась. А вот Буранушке совсем тяжко было. Я приготовилась избушку увидеть, как вдруг увидала … ничего.

– Пришли! – устало выдохнул Буранушка. – Здесь леший живет!

– Судя по всему, он здесь не живет. Он выживает! – заметила я, как вдруг увидала мужика. Он на поляне топтался. Судя по следам вокруг невидимой елочки хороводы наворачивал! Видимо, замерз окончательно.

– Это же он! Ванечка мой! – закричала пискляво Настенька. И ухнула в сугроб.

– Найден! Жив! – выдохнула я. – Настенька, меду, потрошков и крошек, я тебя прошу!

– Все сделаю, как домой вернемся! – запричитала Настенька, пробираясь по сугробам.

Так, и где это Аполлон? Где этот гений чистой красоты? Где эта топ-топ модель русской глубинки?

– Иван? – крикнула я, видя, как мужик голову поднял. Ничего примечательного. Нос – картошка, глаза голубые, шапка мохнатая, щеки красные. Но в глазах горячо любящей Настеньки это был Аполлон. Вот так всегда. Для кого-то Аполлон, а для кого-то ополовник.

–Это же я, Настенька твоя! Куда ж ты, сердце мое, запропастился! – бросился маленький трактор на любовном топливе.

Иван не верил своим глазам. Или соображал долго. Но мне больше хотелось верить в версию про глаза.

– Я бы поучилась у нее! Гляди, как девка ладно сказывает! – толкнула меня носом волчица. – Мотай на ус!

– Соколик мой ясный, где же тебя нелегкая носила! Притомился поди? Дома тебя не было вон сколько! Все глаза выплакала! Чуешь, как сердце ретивое бьется, – причитала Настенька, пока история почесывала свой хэппи энд. – По тебе истосковалось… На кого ж ты меня покинул, Ванечка! Да живым уже не чаяла увидеть! Сама в лес пошла, чтобы родненького моего отыскать, а то без тебя свет белый не мил!

– Помедленней, – крикнула я. – Я записываю! Что там было после выплакала?

– Ой, пойдем соколик мой, – кричала Настенька, руки его к себе прижимая. – Руки совсем ледяные!

– Душа моя, – прижал Ваня свою Настю к себе.

– Вот как тетешкать надобно! – проворчал Буран. – Вот, что Кара… Ой Елиазарушка любит! Для того он себе девок в жены и брал, чтобы пришел, а его тетешкают…

Я знала мужиков, который продаются за тарелку супа. Знала мужиков, которые продаются за пирожки. Но так, чтобы древний бог продавался за обнимашки? Это ж как нужно по ласке оголодать, чтобы за обнимашки продаться?

Мне казалось это просто немыслимым! Но в глубине души, я понимала, насколько это страшно, когда готов отдать за обнимашки все сокровища мира.

Иван и Настя уже исчезли. А цепочка следов уводила в верном направлении.

Мы вернулись в ледяной дворец. Я только прилегла, как вдруг услышала знакомый голос.

– Ванечка!!! – кричал голос Настеньки на весь лес.

Влетевшие воробьи немного опоздали с плохими новостями. Пока меня атаковали своим «чив-чив», я ждала Марфушу.

– Опять! – мрачным басом заметила Марфушенька.

– Вот… хм… удила срамной! – выпалила я, вскакивая на ноги.

– Эй, птицы, ку-ку! Итак, рассаживайтесь по ветвям! Пропал мужик. Зовут Иван, – выдала я. – Одет как обычный мужик. Тепло! На голове – дурдом! При себе имел предположительно лук!

– Он хорошо стреляет? – поинтересовалась я у девицы.

– Белке в глаз попадает! Как просвистит стрела, аж сердце замрет! – вздохнула девица, косу теребя.

– Раненые в глаз белки в лесу есть? – спросила я у птиц. – Они что-то прочирикали. Я терпеливо подождала.

– Нет, понятно! – услышала я ответ. – Вооружен, возможно, опасен! Задание понятно? Жду отчета. Птицы вспорхнули, стряхивая снег.

– С тебя хлебные крошки, – выставила я счет. А девица обреченно покивала.

– И как же мы его искать-то будем? – запричитала девица, спрятав лицо в руках.

– По раненым белкам в глаз! Вот как, – выдохнула я, понимая, что зря пошутила. Ей-то, небось, не до шуток. Просто характер у меня такой. Ничего не могу с ним поделать!

Внезапно на меня налетела целая стая воробьев. Она облепила меня со всех сторон, пока я вертела головой, слушая их «Чивовеков – чив-чив-чив!».

– Леший! – басом выдал таинственный воробей, который ничем не отличался от собратьев.

– Погодите, – дернулась я, пытаясь удовлетворить свое любопытство. – Вот последний, который говорит, как его зовут?

– Чив-чив! – снова напала на меня стая чирикая в уши и лицо.

– Марфуша! – произнес леденящий душу бас.

– Спасибо, Марфушенька, – заметила я, выискивая ее глазами в улетающей стае.

– Так, где у нас Леший? – спросила я, глядя на алеющий закат. Снег был розовым-розовым. И деревья казались розовыми. Словно мы не в зимнем лесу, а в вишневом саду. Эх, жаль, что я уже никогда не побываю в вишневом саду…

– Ну, пошли! – проворчал Буранушка. – Уста медовые… Мммм… Мед…

Девицу я на медведя посадила. А сама рядом шла по сугробам. «Поласкай его!», – вспомнилось мне, а я видела перед глазами огромную руку, которую осторожно глажу. Что это меня так зацепило? Я что? Мужиков за руку не держала что ли? Или это у нас заразно?

– Эх, да за что ж мне все это? – усмехнулась я, вдыхая морозный воздух, поглядывая на девицу.

– Тебя саму как зовут? – спросила я, прикидывая, пора ли снимать с нее шубу. Пока душегрейка не превратилась в душегубку!

– Настенька, – прошептала девица, глядя по сторонам.

Еще одна «ненастенька» на мою голову. У них что? Имена закончились? А где остальные? Или в лес забредают только Настеньки?

– Скоро к Лешему проберемся! – послышался голос Буранушки. – Ох, и замело же здесь! Видать, осерчал на него Елиазарушка за тебя! Давненько такого не было, чтобы он Лешему таких сугробов навалил!