Текст книги "Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году"

Кристофер Кларк
Сомнамбулы. Как Европа пришла к войне в 1914 году

THE SLEEPWALKERS

Copyright © 2012, Christopher Clark

All rights reserved

© Издательство Института Гайдара, 2024

* * *

Сокращения

AMAE – Архив министерства иностранных дел, Париж

AN – Национальный архив, Париж

AS – Архив Сербии, Белград

АВПРИ – Архив внешней политики Российской империи, Москва

BD – Г. П. Гуч и Х. Темперли (ред.), Британские документы о причинах войны: 1898–1914 (11 томов, Лондон, 1926–38)

BNF – Национальная библиотека Франции, Париж

DD – Карл Каутский, граф Макс Монгелас и Вальтер Шюкинг (ред.), Немецкие документы о начале войны (4 тома, Берлин, 1919)

DDF – Комитет по публикации документов, касающихся истоков войны 1914 года (ред.), Французские дипломатические документы, касающиеся истоков войны 1914 года (41 том, Париж, 1929–59)

DSP – Владимир Дедиджер и Живота Анич (ред.), Документы по внешней политике Королевства Сербия (7 томов, Белград, 1980)

ГАРФ – Государственный архив Российской Федерации, Москва

GP – Иоганнес Лепсиус, Альбрехт Мендельсон-Бартольди и Фридрих Вильгельм Тимме (ред.), Большая политика европейских кабинетов, 1871–1914 (40 томов, Берлин 1922–7)

HHStA – Королевский, судебный и государственный архив, Вена

HSA – Главный государственный архив, Штутгарт

IBZI – Комиссия при ЦИК при Правительстве СССР под председательством М. Н. Покровского (ed.,) Международные отношения в эпоху империализма. Документы из архивов царя и Временного правительства, пер. Отто Hoetzsch (9 томов, Берлин, 1931–9)

КА – Красный архив

MAEB AD – Министерство иностранных дел Бельгии – Дипломатический архив, Брюссель

МИД – Министерство иностранных дел

MID-PO – Ministrystvo Inostrannikh Del – Politicko Odelenje (Министерство иностранных дел Сербии, политический департамент)

NA – Национальный Artprice.com, Гаага

NMM – Национальный морской музей, Гринвич

ÖUAP – Людвиг Биттнер и Ханс Юберсбергер (ред.), Внешняя политика Австро-Венгрии от Боснийского кризиса до начала войны 1914 года

PA-AA – Политический архив федерального министерства иностранных дел, Берлин

PA-AP – Документы агентов – Частные архивы

РГИА – Российский государственный исторический архив, Санкт-Петербург

РГВИА – Российский государственный военно-исторический архив, Москва

TNA – Национальный архив, Кью

Моим сыновьям, Джозефу и Александру

Благодарности

Джеймс Джозеф О’Брайен, фермер, живший на севере провинции Новый Южный Уэльс, 12 мая 1916 года пошел добровольцем в австралийский контингент Имперских вооруженных сил. Закончив двухмесячную подготовку на полигоне в районе Сиднея, рядовой О’Брайен был зачислен в 35-й батальон 3-й австралийской дивизии и на пароходе Benalla отправился в Англию, где проходил дальнейшую военную подготовку. В свою воинскую часть, дислоцировавшуюся в то время во Франции, О’Брайен прибыл 18 августа 1917 года и успел принять участие в сражениях Третьей ипрской кампании.

Джим О’Брайен – мой двоюродный дед. Через двадцать лет после его смерти моя тетя Джоан Пратт, урожденная Манро, отдала мне его военный блокнот – небольшую коричневую книжку, в которой были списки, адреса и инструкции, а также краткие дневниковые записи. Описывая битву за хребет Брудсейнд, произошедшую 4 октября 1917 года, Джим сообщает: «Это была величайшая битва – не хотелось бы увидеть такую же. Вот его рассказ о второй битве при Пашендейле, датированный 12 октября 1917 года:

Мы выступили из отрядного лагеря (близ города Ипр) и направились к линии фронта, в район Пашендейла. На переход ушло десять часов, и все ужасно устали. Спустя полчаса после прибытия (в 5.25 утра 12 октября) мы перевалились через бруствер и побежали вперед. Все было хорошо, пока мы не достигли болота, где едва не увязли. Когда мы его все же преодолели, наш заградительный огонь сместился на милю вперед, и нам пришлось прибавить шаг, чтобы не оторваться. Около 11 часов утра мы достигли второй назначенной нам позиции, которую занимали до 4 часов пополудни, после чего вынуждены были отступить. […] Я уцелел лишь милостью Божьей: вокруг меня свистели пули и рвалась шрапнель.

Боевой путь Джима закончился в 2 часа ночи 30 мая 1918 года, когда ему, согласно дневниковой записи, «бомбой ранило обе ноги». Под ноги подкатилась шрапнельная граната, убившая нескольких его сослуживцев; а самого Джима взрывной волной подбросило вверх, однако он остался в живых.

Я застал Джима уже сгорбленным, хилым стариком, плохо помнившим былое. Он не любил рассказывать о войне, но помню один разговор, случившийся, когда мне было лет девять. Я спросил его, как вели себя люди, сражавшиеся на войне, – боялись ли они смерти или рвались в бой? Джим ответил: одни боялись, другие – храбро рвались в бой. «Дрались ли те, что рвались в бой, лучше тех, которые боялись смерти?» – спросил я. «Нет, – ответил Джим, – храбрые гибли первыми». Этот ответ меня впечатлил и озадачил, особенно слово «первыми», над которым я потом долго размышлял.

Ужасы той далекой войны все еще привлекают наше внимание. Но ее тайна скрыта от нашего понимания, она спрятана в неясных и запутанных событиях, сделавших эту бойню возможной. Занимаясь исследованием, я создал больше интеллектуальных долгов, чем смею надеяться вернуть. Обсуждения с Дэниелом Андерсоном, Маргарет Лавинией Андерсон, Крисом Бэйли, Тимом Блэннингом, Константином Бошем, Ричардом Босвортом, Аннабель Бретт, Марком Корнуоллом, Ричардом Дрейтоном, Ричардом Эвансом, Робертом Эвансом, Найлом Фергюсоном, Изабель В. Халл, Аланом Крамером, Гюнтером Кроненбиттером, Майклом Леджер-Ломасом, Домиником Ливеном, Джеймсом Маккензи, Алоизом Мадерспахером, Марком Миготти, Анникой Момбауэр, Фрэнком Лоренцем Мюллером, Уильямом Маллиганом, Полом Манро, Полом Робинсоном, Улинка Рублак, Джеймсом Шиханом, Бренданом Симмсом, Робертом Томбсом и Адамом Тузом способствовали оттачиванию формулировок. Ценные советы дали: Ира Кацнельсон – по теории принятия решений; Эндрю Престон – по вопросам внутреннего соперничества в сфере выработки внешней политики; Хольгер Аффлербах – по дневникам Ризлера, Тройственному альянсу и тонкостям германской политики во время Июльского кризиса; Кит Джеффри – по биографии Генри Уилсона; Джон Рёль – о роли Вильгельма II. Хартмут Погге фон Штрандманн открыл для меня малоизвестные, но содержательные мемуары своего родственника: когда в 1914 году началась война, Василий Штрандманн находился в Белграде в качестве российского поверенного в делах. Кит Нейлсон поделился со мною своим неопубликованным исследованием о том, кто принимал решения в верхушке руководства британского министерства иностранных дел; Брюс Меннинг предоставил свою важную статью о российской военной разведке, которая готовится к публикации в Journal of Modern History; Томас Отт прислал мне предпечатную pdf-версию своей магистерской диссертации «Внутри британского министерства иностранных дел»; точно так же поступил Юрген Ангелофф, предоставив текст своей работы «Путь к катастрофе». Джон Кейгер и Герд Крумейх прислали мне копии своих новых работ и ссылки на тему внешней политики Франции; Андреас Розе – своей только что вышедшей книги «Между империей и континентом». Зара Штайнер, чьи книги стали вехами в данной сфере исторических исследований, щедро делилась со мной не только своим драгоценным временем, но и обширным архивом из множества статей и заметок. В течение последних пяти лет Сэмюэл Р. Уильямсон (чьи классические исследования на тему международного кризиса и внешней политики Австро-Венгрии открыли ряд новых направлений, рассмотренных в этой книге) делился неопубликованными главами, контактами и ссылками. Кроме того, он делился со мною своими мыслями о загадках австро-венгерской политики. Одной из наград за работу над этой книгой стала для меня наша виртуальная дружба, возникшая в ходе электронной переписки.

Я благодарен и тем, кто помог мне преодолеть языковые барьеры: Мирославу Дошену – за перевод печатных источников на сербском языке, Срджану Йовановичу – за перевод архивных документов в Белграде; Румену Чолакову – за помощь с болгарскими текстами; Сергею Подболотову – неутомимому труженику на ниве истории – за то, что его ум, эрудиция и мрачноватый юмор сделали мое пребывание в Москве столь же приятным и познавательным, сколь и плодотворным. Благодарности заслуживают и все, кто прочли мою работу – полностью или частично – на разных стадиях ее подготовки: Джонатан Стейнберг и Джон Томпсон – прочли ее целиком, внеся ряд глубоких замечаний и предложений. Дэвид Рейнольдс помог защитить от критических стрел наиболее дискуссионные главы; Патрик Хиггинс подверг конструктивному разбору первую главу книги и предостерег автора от «подводных камней»; Амитав Гош дал мне ценные отзывы и рекомендации. Разумеется, всю ответственность за оставшиеся в тексте ошибки несет автор.

Многим я обязан моему замечательному литературному агенту Эндрю Уайли; бесконечно благодарен Саймону Уиндеру из Penguin и Тиму Даггану из HarperCollins – за их энтузиазм, ценные указания и поддержку, а также Ричарду Дагуиду – за то, что он с любезной эффективностью сопровождал издание книги. Редактурой текста занималась Бела Кунья, тщательно искавшая и исправлявшая ошибки, описки, нелогичности и лишние кавычки и притом не терявшая оптимизма – вопреки моим попыткам свести ее с ума бесконечной переделкой текста. И, наконец, Нина Люббрен, чей дедушка Юлиус Люббрен также участвовал в битве при Пашендейле в 1917 году (правда, на другой стороне), терпеливо сносила мои «творческие муки», занимая позицию доброжелательного нейтралитета. С любовью и нежностью посвящаю эту книгу нашим двум сыновьям – Джозефу и Александру – в надежде на то, что они никогда не узнают ужасов войны.

Предисловие

Когда воскресным утром 28 июня 1914 года эрцгерцог Франц Фердинанд с супругой Софией Хотек прибыли на железнодорожный вокзал города Сараево, в Европе царил мир. Тридцать семь дней спустя континент был охвачен войной. В ходе конфликта, начавшегося летом 1914 года, было призвано под ружье 65 миллионов человек, рухнули три великих империи, погибло 20 миллионов солдат и мирных жителей, а число раненых составило 21 миллион. В этой катастрофе – корни всех дальнейших европейских ужасов в двадцатом столетии; как писал американский историк Фриц Стерн, в двадцатом веке это была «первая катастрофа, из которой произошли все остальные»[1]1
  Цит. по: David Fromkin, Europe’s Last Summer. Who Started the Great War in 1914? (New York, 2004), p. 6.


[Закрыть]. Споры о причинах войны начались еще до того, как прозвучали ее первые залпы, и продолжаются до сих пор. Они породили историческую литературу беспрецедентного объема, глубины и эмоциональности. Для изучающих историю международных отношений, события 1914 года являются политическим кризисом par excellence, достаточно сложным, чтобы выдержать попытки объяснения любым количеством гипотез.

Историк, стремящийся понять генезис Первой мировой войны, сталкивается с несколькими проблемами. Первая и самая очевидная – переизбыток источников. Каждая из воюющих держав публиковала многотомные сборники дипломатических документов и обширные исторические труды – плод коллективных усилий архивистов. В этом океане письменных источников существуют коварные течения: большинство сборников официальных документов, выпущенных в межвоенный период, имеют оправдательный уклон. Громадное, насчитывающее 57 томов немецкое издание «Большая политика», включающее 15 889 документов, объединенных в 300 предметных разделов, было подготовлено не только с научными целями. Издатели надеялись, что раскрытие предвоенных документов позволит опровергнуть «тезис о виновности» Германии в развязывании конфликта, закрепленный в условиях Версальского договора[2]2
  Германский МИД спонсировал деятельность Рабочего комитета немецкой ассоциации, направленную на координацию усилий по снятию с Германии исторической вины за развязывание мировой войны, и неофициально поддерживал работу историков, объединившихся в Центральную службу по изучению причин войны, см.: Ulrich Heinemann, Die verdrängte Niederlage: politische Öffentlichkeit und Kriegsschuldfrage in der Weimarer Republik (Göttingen, 1983), p. 95–117; Sacha Zala, Geschichte unter der Schere politischer Zensur. Amtliche Aktensammlung im internationalen Vergleich (Munich, 2001), p. 57–77; Imanuel Geiss, «Die manipulierte Kriegsschuldfrage. Deutsche Reichspolitik in der Julikrise 1914 und deutsche Kriegsziele im Spiegel des Schuldreferats des Auswärtigen Amtes, 1919–1931», Militäreschichtliche Mitteilungen, 34 (1983), p. 31–60.


[Закрыть]. Для правительства Франции послевоенное обнародование документов также стало, в сущности, «актом политического характера», как в мае 1934 года заявил французский министр иностранных дел Жан-Луи Барту. Его целью было «уравновесить пропагандистскую кампанию, начатую Германией по итогам Версальского договора»[3]3
  Барту – Мартину, письмо от 3 мая 1934, цит. по Keith Hamilton, «The Historical Diplomacy of the Third Republic», in Keith M. Wilson (ed.), Forging the Collective Memory. Government and International Historians through Two World Wars (Providence, Oxford, 1996), p. 45; французскую критику немецкого издания, см. например: E. Bourgeois, «Les archives d’État et l’enquête sur les origines de la guerre mondiale. Á propos de la publication allemande: Die grosse Politik d. europ. Kabinette et de sa traduction française», Revue historique, 155 (May–August 1927), p. 39–56. Бурже обвиняет немецких редакторов в том, что те умышленно придали изданию структуру, камуфлирующую намеренно сделанные пропуски в приведенных документальных записях; ответ немецкого редактора, см.: Friedrich Thimme, «Französische Kritiken zur deutschen Aktenpublikation», Europäische Gespräche, 8/9 (1927), p. 461–479.


[Закрыть]. В Вене с аналогичной целью, как в 1926 году отмечал Людвиг Биттнер, соредактор восьмитомного сборника «Австро-венгерская внешняя политика», было организовано скорейшее издание достаточно авторитетного издания. Из опасения, чтобы какой-либо международный орган (например, Лига Наций) не заставил правительство Австрии опубликовать документы, свидетельствующие о менее благоприятных обстоятельствах[4]4
  Ulfried Burz, «Austria and the Great War. Official Publications in the 1920s and 1930s», in Wilson, Forging the Collective Memory, p. 186.


[Закрыть].

Ранние советские архивные публикации частично объяснялись желанием доказать, что войну развязало царское самодержавие и его союзник – буржуазная Франция во главе с Раймоном Пуанкаре, в надежде на дискредитацию французских требований возврата довоенных займов[5]5
  J.-B. Duroselle, La grande guerre des Français, 1914–1918: L’incompréhensible (Paris, 1994), p. 23–33; J. F. V. Keiger, Raymond Poincaré (Cambridge, 1997), p. 194–195.


[Закрыть]. Даже в Англии, где «Британские документы об истоках войны» вышли на фоне возвышенных призывов к объективным научным исследованиям, не обошлось без тенденциозных изъятий, создавших несколько предвзятое изображение роли Великобритании в событиях 1914 года, предшествовавших началу войны[6]6
  Keith M. Wilson, «The Imbalance in British Documents on the Origins of the War, 1898–1914. Gooch, Temperley and the India Office», in id. (ed.), Forging the Collective Memory, p. 231; тот же том, см.: Wilson, «Introduction. Governments, Historians and „Historical Engineering“», p. 1–28, особ. p. 12–13.


[Закрыть]. Короче говоря, все эти грандиозные архивные публикации, при всей их бесспорной ценности для ученых, служили «снарядами в мировой войне документов», как в 1929 году отметил в своем критическом исследовании немецкий военный историк Бернхард Швертфегер[7]7
  Bernhard Schwertfeger, Der Weltkrieg der Dokumente. Zehn Jahre Kriegsschuldforschung und ihr Ergebnis (Berlin, 1929). Более общее изложение проблемы см.: Zala, Geschichte unter der Schere, p. 31–36, 47–91, 327–338.


[Закрыть].

Не меньше проблем и с воспоминаниями государственных деятелей, военачальников и прочих лиц, принимавших решения. Прочесть эти мемуары необходимо каждому, кто стремится понять события, приведшие к мировому конфликту. Авторы некоторых мемуаров разочаровывают попытками замалчивания животрепещущих вопросов. Вот лишь ряд примеров: «Размышления о мировой войне» канцлера Германии Теобальда фон Бетман-Гольвега, вышедшие в 1919 году, не содержат практически ничего о действиях его (или его коллег) во время Июльского кризиса 1914 года. Политические мемуары российского министра иностранных дел Сергея Сазонова легковесны, напыщенны, временами лживы и лишены сведений о его собственной роли в ключевых событиях. Десятитомные мемуары президента Франции Раймона Пуанкаре носят не столько информативный, сколько пропагандистский характер: между его «воспоминаниями» о событиях Июльского кризиса и соответствующими записями в неопубликованных дневниках имеются поразительные расхождения[8]8
  Theobald von Bethmann Hollweg, Betrachtungen zum Weltkriege (2 vols., Berlin, 1919), vol. 1, p. 113–184; Сазонов С. Д. Воспоминания (Париж, 1927); Raymond Poincaré, Au service de la France – neuf années de souvenirs (10 vols, Paris, 1926–1933), vol. 4, L’Union sacrée, p. 163–431. Более подробное (но не факт, что более откровенное) обсуждение этого кризиса – см. высказывания бывшего президента, приведенные в публикации: René Gerin, Les responsabilités de la guerre: quatorze questions, par René Gerin… quatorze réponses, par Raymond Poincaré (Paris, 1930).


[Закрыть]. В своих мемуарах (стилистически довольно изящных) сэр Эдвард Грей лишь в общих чертах касается деликатного вопроса об обещаниях, которые до августа 1914 года он давал союзникам по Антанте, и о той роли, которую эти обещания сыграли в его действиях в период Июльского кризиса[9]9
  Edward Viscount Grey of Fallodon, Twenty-Five Years, 1892–1916 (London, 1925).


[Закрыть].

Когда в конце 1920-х годов американский историк Бернадот Эверли Шмитт из Чикагского университета, снабженный рекомендательными письмами, посетил Европу, чтобы побеседовать с бывшими влиятельными политиками, сыгравшими значительную роль в прошедших событиях, его собеседники поразили Шмитта едва ли не полным отсутствием сомнений в собственной правоте. Единственным исключением был Грей, «сделавший невольное признание» в том, что совершил тактическую ошибку, пытаясь во время Июльского кризиса договориться с Веной через Берлин. Впрочем, упомянутая им ошибка имела второстепенное значение, а комментарий отражал типично английскую манеру вельможного самоуничижения – вместо искреннего признания ответственности[10]10
  Bernadotte Everly Schmitt, Interviewing the Authors of the War (Chicago, 1930).


[Закрыть]. Проблемы были и с памятью. Шмитт разыскал Петра Львовича Барка, в прошлом – министра финансов России, а в ту пору – уже лондонского банкира Питера Барка. В 1914 году Барк участвовал в конфиденциальных встречах, на которых принимались важнейшие решения. Тем не менее, когда Шмитт встретился с ним, Барк заявил, что «плохо помнит события той эпохи»[11]11
  Ibid., p. 11.


[Закрыть]. К счастью, более информативными оказались тогдашние дневниковые записи бывшего министра. Когда осенью 1937 года итальянский историк Лучано Магрини отправился в Белград, чтобы опросить всех еще здравствовавших свидетелей заговора в Сараеве, он обнаружил что одни свидетели рассказывали о том, о чем не могли знать, другие «прикидывались, что не помнят того, о чем их спрашивали, или лгали о том, о чем должны были знать», а третьи «приукрашивали свою роль либо занимались, по большей части, самооправданием»[12]12
  Luigi Albertini, The Origins of the War of 1914, trans. Isabella M. Massey (3 vols, Oxford, 1953), vol. 2, p. 40; Магрини работал под руководством итальянского историка Луиджи Альбертини.


[Закрыть].

Кроме того, в наших знаниях все еще имеются значительные пробелы. Обмен информацией между ключевыми фигурами во многом носил устный характер: записей об этом не сохранилось, и восстановить эту информацию можно лишь с помощью косвенных свидетельств или более поздних признаний. Сербские организации, связанные с убийством в Сараеве, будучи подпольными, действовали тайно и почти не оставили документальных следов. Драгутин Димитриевич, глава сербской военной разведки и ключевая фигура заговора против эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараеве, периодически сжигал свои документы. Многое остается неизвестным относительно точного содержания самых ранних переговоров между Веной и Берлином о том, что следует предпринять в ответ на двойное убийство в Сараеве. Протоколы встреч на высшем уровне, состоявшихся между французским и российским политическим руководством в Санкт-Петербурге 20–23 июня, документы, имеющие огромное значение для понимания завершающей фазы кризиса, так и не были найдены (российские протоколы, вероятно, были просто утрачены; французские версии протоколов группа французских историков, редактировавших «Французские дипломатические документы», найти не смогла). Большевики опубликовали немало важных дипломатических документов в стремлении разоблачить империалистические махинации великих держав. Но они выходили нерегулярно, в произвольном порядке и касались в основном таких специфических вопросов, как планы России относительно черноморских проливов. Некоторые документы (точное число которых до сих пор неизвестно) были утрачены в хаосе гражданской войны, а Советский Союз так и не создал систематизированной информационной базы, сопоставимой с британскими, французскими, германскими и австрийскими изданиями документальных источников[13]13
  Derek Spring, «The Unfinished Collection. Russian Documents on the Origins of the First World War», in Wilson (ed.), Forging the Collective Memory, p. 63–86.


[Закрыть]. По сию пору исторические свидетельства, опубликованные российской стороной, остаются далеко не полными.

Еще одной отличительной чертой Июльского кризиса является его предельно сложная структура. По сравнению с ним «Кубинский кризис», хотя и был достаточно сложным, затрагивал лишь две сверхдержавы (США и СССР), плюс некоторое число второстепенных игроков и политических сателлитов. Напротив, исследование о том, как началась «Великая война», призвано осмыслить многосторонние взаимодействия пяти суверенных держав сопоставимой мощи – Германии, Австро-Венгрии, Франции, России и Великобритании (или даже шести, если добавить Италию) – плюс поведение целого ряда стратегически значимых и вполне автономных игроков, таких как Османская империя и страны Балканского полуострова, региона, который в годы, предшествовавшие началу войны, отличался высокой политической напряженностью и крайней нестабильностью.

Еще одна причина сложности Июльского кризиса заключается в том, что процессы выработки политических решений во всех странах были далеко не прозрачны. Кто-то назовет июль 1914 года «международным» кризисом – термин, предполагающий множество национальных государств, представленных в виде компактных, автономных, дискретных образований, подобных идеальным шарам на бильярдном столе. Однако суверенные структуры, формировавшие национальную политику в период Июльского кризиса, были сильно разобщены. Существовала неопределенность (она сохраняется среди историков до сих пор) относительно того, где именно находились «центры принятия решений» и кто формировал внешнюю политику тех или иных государств. «Политика» (или, по крайней мере, текущие политические инициативы) необязательно рождалась на вершине властной пирамиды; она могла исходить от периферийных инстанций в дипломатическом аппарате, от военачальников, от министерских чиновников и даже от послов, которые зачастую сами определяли политику в стране пребывания.

Таким образом, сохранившиеся источники предлагают историку хаотичное собрание обещаний, угроз, планов и прогнозов, что, в свою очередь, объясняет, почему причины «Великой войны» допускают столь разнообразные интерпретации. Фактически нет такого взгляда на ее происхождение, который нельзя было бы обосновать при помощи набора фактов из доступных источников. А это, в свою очередь, объясняет, почему литература об истоках Первой мировой войны обрела такие объемы, что ни один историк (даже владей он всеми необходимыми языками, что немыслимо) не прочтет ее за всю свою жизнь. Уже двадцать лет назад перечень текущей литературы по указанной теме состоял из 25 000 книг и статей[14]14
  John W. Langdon, July 1914: The Long Debate, 1918–1990 (Oxford, 1991), p. 51.


[Закрыть]. В одних исследованиях основное внимание уделялось проблеме виновности того или иного государства (в роли главного «мирового злодея» чаще всего фигурировала Германия, но суровых обвинений в развязывании конфликта не избежала ни одна великая держава). В других исследованиях тяжесть вины распределялась на всех участников конфликта, либо его причиной объявлялись пороки всей «системы». Сложностей системы всегда хватало, чтобы продолжить аргументированный спор. Помимо дискуссий историков, которые, как правило, затрагивают проблему виновности или взаимосвязи между отдельными действующими лицами и структурными ограничениями, ведется существенный обмен мнениями по вопросам международных отношений, в котором центральное место занимают такие категории, как сдерживание, разрядка и непреднамеренность, – либо универсальные механизмы, такие как балансирование, ведение переговоров и стремление примкнуть к победителю. Хотя споры на эту тему ведутся уже почти сто лет, нет никаких оснований полагать, что они близки к завершению[15]15
  Приводить образцы такой литературы здесь было бы неуместно. Полезное обсуждение этих дискуссий и их историю, см.: John A. Moses, The Politics of Illusion: The Fischer Controversy in German Historiography (London, 1975); Annika Mombauer, The Origins of the First World War: Controversies and Consensus (London, 2002); W. Jäger, Historische Forschung und politische Kultur in Deutschland. Die Debatte um den Ausbruch des Ersten Weltkriegs 1914–1980 (Göttingen, 1984); Langdon, The Long Debate; id., «Emerging from Fischer’s Shadow: Recent Examinations of the Crisis of July 1914», The History Teacher, vol. 20, no. 1 (Nov 1986), p. 63–86; James Joll, «The 1914 Debate Continues: Fritz Fischer and His Critics», Past & Present, 34/1 (1966), p. 100–113 и ответ на эту статью в: P. H. S. Hatton, «Britain and Germany in 1914: The July Crisis and War Aims», Past & Present, 36/1 (1967), p. 138–143; Konrad H. Jarausch, «Revising German History. Bethmann Hollweg Revisited», Central European History, 21/3 (1988), p. 224–243; Samuel R. Williamson and Ernest R. May, «An Identity of Opinion. Historians and July 1914», Journal of Modern History, 79/2 (June 2007), p. 335–387; Jay Winter and Antoine Prost, The Great War in History. Debates and Controversies, 1914 to the Present (Cambridge, 2005).


[Закрыть].

Впрочем, если спор историков имеет вековую давность, то его тема остается злободневной. В сущности, сегодня она свежее и актуальнее, чем двадцать или тридцать лет назад. Перемены в современном мире изменили наш взгляд на события 1914 года. В 1960–80-е годы в популярном общественном восприятии событий 1914 года возникла своего рода зачарованность этим периодом европейской истории. Трагедию «последнего августа» Европы соблазнительно было представить в виде «костюмированной эдвардианской драмы». На современного наблюдателя все эти феодальные ритуалы и красочные мундиры – «орнаментальность уходящей натуры», еще в значительной мере ориентированной на идею наследственной монархии, – оказывают эффект исторической отстраненности. Они, кажется, представляют главных героев европейской драмы актерами другого, исчезнувшего мира. Исподволь возникало ощущение, что если они носили смешные напыщенные шляпы со страусиными перьями, то столь же старомодными, вероятно, были мысли и мотивы поведения этих персонажей[16]16
  О склонности британцев приукрашивать свою империю, см.: David Cannadine, Ornamentalism. How the British Saw Their Empire (London, 2002); прекрасный пример отстраненного подхода к «уходящей реальности», какой она была до 1914 года, см.: Barbara Tuchman, Proud Tower. A Portrait of the World before the War, 1890–1914 (London, 1966), а также: Barbara Tuchman, August 1914 (London, 1962).


[Закрыть].

Однако сегодня, в начале двадцать первого века, любой читатель, интересующийся ходом Июльского кризиса 1914 года, будет шокирован его злободневностью. Эта история начинается с группы бомбистов-смертников и кавалькады автомобилей. За покушением в Сараеве стоит откровенно террористическая организация с культом убийств, отмщения и самопожертвования. Однако эта организация является экстерриториальной, она лишена четкой географической и политической привязки. Ее секретные ячейки разбросаны по разным странам, не признают политических границ и не поддаются контролю. Ее связи с иностранными правительствами являются тайными, опосредованными и неразличимыми для несведущих. Более того, можно даже сказать, что сегодня июль 1914 года менее отдален от нас – и менее затуманен – чем в 1980-е годы. После окончания холодной войны глобальная система биполярной стабильности уступила место более сложному и непредсказуемому комплексу сил, включая угасающие империи и новые, восходящие державы, – положение дел, напоминающее Европу 1914 года. Это смещение точки зрения на историю побуждает нас переосмыслить процесс втягивания Европы в Первую мировую войну. Принять этот вызов – не значит скатиться к вульгарному переписыванию прошлого в угоду потребностям настоящего, но скорее – признать наличие тех особенностей прошлого, о которых мы, благодаря обновленной перспективе, можем получить более ясное представление.

Среди этих особенностей – балканский контекст зарождения войны. Одним из белых пятен в историографии Июльского кризиса является Сербия. Во многих исследованиях убийство в Сараеве рассматривается только как предлог – событие, имевшее слабое отношение к реальным силам, взаимодействие которых привело к конфликту. В одной из недавних блестящих работ, посвященных началу войны в 1914 году, провозглашается, что «двойное убийство [в Сараеве] как таковое не значило ничего; к мировой войне привело именно то, каким образом было использовано это событие»[17]17
  Richard F. Hamilton and Holger Herwig, Decisions for War 1914–1917 (Cambridge, 2004), p. 46.


[Закрыть]. Преуменьшение сербского и вместе с тем более общего балканского измерения этой истории началось уже в ходе Июльского кризиса, послужившего ответом на убийство в Сараеве, но позднее перешедшего в геополитическую фазу, в масштабах которой Сербия и ее действия заняли подчиненное место.

Изменение претерпел и наш «нравственный компас». То, что одним из государств – бенефициаров Первой мировой войны стала Югославия (где доминирующей нацией были сербы), казалось, косвенно оправдывало действия человека, спустившего курок 28 июня, безусловно, таково было мнение югославских властей, отметивших место, где он сделал это, отлитыми в бронзе следами террориста и мемориальной доской, прославлявшей это как «первые шаги к свободе Югославии». В эпоху, когда национальная идея еще казалась человечеству многообещающей, оно интуитивно сочувствовало южнославянскому национализму и не испытывало симпатии к громоздкому сообществу многонациональной империи Габсбургов. Югославские войны 1990-х годов напомнили нам о смертельной опасности национализма на Балканах. Сегодня, после событий в Сребренице и осады Сараева, нам сложнее думать о Сербии только как о жертве или объекте политики великих держав – и легче рассматривать сербский национализм как самостоятельный исторический фактор. С позиций сегодняшнего Европейского союза мы склонны более сочувственно – или, по крайней мере, менее презрительно – смотреть на ушедшую в небытие «лоскутную» Австро-Венгерскую империю Габсбургов.

Наконец, нам теперь уже не столь очевидно, что двойное убийство в Сараеве следует считать простым эксцессом, лишенным реального причинного влияния на последующие события. Атака на Всемирный торговый центр в сентябре 2001 года показала, каким образом единственное символическое событие – сколь бы глубокой ни была его связь с более масштабными историческими процессами – может безвозвратно изменить политику, делая прежние варианты развития событий устаревшими, а новым вариантам придавая непредвиденную актуальность. Вернуть Сараево и Балканы в центр мировой истории – не значит демонизировать Сербию или ее государственных деятелей. Равным образом, эта операция не освобождает нас от необходимости понять внутренние и внешние мотивы, двигавшие сербскими политиками, военными и заговорщиками, чьи поступки и решения определили последствия, к которым привели выстрелы в Сараеве.

Таким образом, эта книга стремится разобрать Июльский кризис 1914 года как современное событие, сложнейшее из современных событий, возможно, самое сложное на сегодня событие в истории. Автора волнует не столько почему началась война, сколько обстоятельства, вследствие которых она началась. Вопросы «почему» и «как» – логически неразделимы, но ведут в разные стороны. Вопрос «как» заставляет нас внимательно рассмотреть последовательность взаимодействий, которая привела к определенным результатам. Напротив, вопрос «почему» побуждает нас к поиску отдаленных причин, выраженных в таких категориях, как империализм, национализм, гонка вооружений, военные альянсы, крупные финансы, национальное достоинство и мобилизационные схемы. Подход с позиции «почему» добавляет аналитической ясности, но не лишен и искажающего эффекта, поскольку создает иллюзию неуклонного роста причинного давления. Факторы громоздятся друг на друга, подталкивая неизбежные события; политики становятся простыми исполнителями воли возникших задолго до них и неподконтрольных им анонимных исторических сил.

Напротив, история, рассказанная в этой книге, полна действующими лицами. Ключевые игроки, принимавшие судьбоносные решения, – короли, императоры, министры иностранных дел, послы, военачальники и множество менее важных официальных и неофициальных лиц – двигались навстречу катастрофе осторожными, продуманными шагами. Война стала кульминацией длинной цепочки решений, принимавшихся политическими актерами, которые преследовали осознанные цели, были способны к некоторой саморефлексии, выбирали из многих вариантов и формировали наилучшие оценки для принятия решения, какие только могли, на основе наиболее подробной информации, какой могли располагать. Разумеется, национализм, гонка вооружений, военные альянсы и крупные финансы были неотъемлемыми частями этой истории, но они могут рассматриваться как реальные объясняющие факторы лишь в том случае, если мы будем видеть, как они влияли на формирование отдельных решений, которые – взятые вместе – привели к началу Первой мировой войны.

Недавно один болгарский историк Балканских войн заметил: «как только мы задаем вопрос „почему“, в центре внимания оказывается проблема вины»[18]18
  Святослав Будинов, Балканските войны (1912–1913). Исторически представи в системата на научно-образователната комуникация (София, 2005), с. 55.


[Закрыть]. Проблема виновности и ответственности за развязывание войны была поднята еще до начала конфликта. Все документальные источники наполнены попытками авторов снять с себя бремя вины (агрессивные намерения здесь всегда приписывались противнику, а для себя декларировалась необходимость обороняться). Сохраняющаяся значимость вопроса о «виновности в развязывании конфликта» нашла юридическое подтверждение в статье 231 Версальского договора. В нашей книге сделан акцент на вопросе «как». Это предполагает альтернативный подход: анализ событий, обусловленный не стремлением предъявить обвинение тому или иному государству или индивидууму, а призванный выявить решения, которые привели к войне, и понять стоявшие за ними суждения и переживания. Это не значит, что мы полностью исключаем из обсуждения тему ответственности, скорее, наша цель в том, чтобы ответы на вопрос «почему» вырастали из ответов на вопрос «как», а не наоборот.

Эта книга повествует о том, как континентальная Европа скатывалась в пучину войны. Она показывает ее движение к катастрофе на многослойном материале, охватывающем главные центры принятия решений в Вене, Берлине, Санкт-Петербурге, Париже, Лондоне и Белграде, и сопровождает рассказ краткими экскурсами в Рим, Константинополь и Софию. Книга разделена на три части. Часть I посвящена истории двух антагонистов, Сербии и Австро-Венгрии, чьи взаимные претензии разожгли конфликт; взаимодействие этих государств прослеживается вплоть до убийства в Сараеве. В части II мы на время оставим повествовательный подход, чтобы в четырех главах задать следующие четыре вопроса. Как произошла поляризация Европы с созданием враждебных блоков? Как вырабатывали свою внешнюю политику правительства европейских государств? Как очагом кризиса континентального масштаба стали Балканы – периферийный регион, далекий от европейских центров политического и экономического могущества? Как международная система, казалось, вступавшая в эпоху разрядки напряженности, породила всеобщую войну? Часть III описывает убийство в Сараеве и повествует о самом Июльском кризисе, исследуя взаимодействие между ключевыми центрами принятия решений и проливая свет на расчеты, недоразумения и решения, последовательно направлявшие ход событий от одной кризисной фазы к другой.