Текст книги "Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году"

Балканские войны разрушили систему безопасности Австро-Венгрии на Балканах и создали более сильную Сербию. Территория королевства выросла более чем на 80 %. Во время Второй балканской войны вооруженные силы Сербии, возглавляемые верховным главнокомандующим генералом Путником, показали впечатляющую дисциплину и инициативность. Австрийское правительство нередко демонстрировало пренебрежительное отношение при обсуждении военной угрозы, исходящей от Белграда, а Эренталь однажды сравнил Сербию с «негодным мальчишкой», ворующим яблоки в австрийском саду. Отныне подобное легкомысленное отношение стало невозможным. В докладе Генерального штаба от 9 ноября 1912 года выражалось удивление по поводу резкого роста ударной мощи Сербии. Шедшее с начала года расширение сети железных дорог, модернизация вооружения и снаряжения, а также значительное увеличение количества ударных частей, все это, финансируемое французскими займами, превратило Сербию в грозного противника[307]307
  Kronenbitter, Grossmachtpolitik Österreich-Ungarns, p. 386.


[Закрыть]. Было весьма вероятно, что в дальнейшем военный потенциал Сербии возрастет: на новых территориях, захваченных ею в ходе двух Балканских войн, проживало около 1,6 миллиона человек. В отчете за октябрь 1913 года австрийский военный атташе в Белграде Отто Геллинек отмечал: хотя оснований для тревоги пока нет, недооценивать военную мощь Сербского королевства уже нельзя. Впредь при расчете оборонных нужд империи необходимо будет сопоставлять боевую мощь ударных частей Австро-Венгрии и Сербии в пропорции «один к одному»[308]308
  Геллинек, «Краткий обзор состояния сербской армии после войны с Болгарией летом 1913 года», цит. по: ibid., pp. 434–435; австрийскую оценку сербской военной мощи см.: Rudolf Jerábek, Potiorek. General im Schatten von Sarajevo (Graz, 1991), p. 106.


[Закрыть].

Вопрос о том, как реагировать на ухудшение ситуации с безопасностью на Балканах, разделил австрийских руководителей. Следует ли Австро-Венгрии как-то урегулировать отношения с Сербией – или надо сдерживать королевство дипломатическими средствами? Следует ли Вене реанимировать ее «сердечное согласие» с Петербургом – или решение будет найдено в ходе военного конфликта? Добиться однозначного ответа от многоуровневого государственного аппарата Австро-Венгрии было нелегко. Внешняя политика империи исходила из единоличного органа власти на вершине ее иерархии. Эта политика была итогом взаимодействия целого комплекса центров силы, отношения между которыми были отчасти неформальны и постоянно изменялись. Одним из таких центров был Генеральный штаб, другим – Военная канцелярия наследника престола. Очевидно, что ведущим игроком должно было выступать министерство иностранных дел на Бальхаусплац, но в реальности оно функционировало как структура, где конкурирующие группировки боролись за политическое влияние. Согласно дуалистической конституции, вопросы внешней политики империи неизменно обсуждались с премьер-министром Венгрии, а тесная взаимосвязь внутренних и внешних проблем требовала, чтобы в решении конкретных вопросов участвовали другие министры и важные чиновники: например, Леон Билинский, имперский министр финансов, курировавший администрацию Боснии и Герцеговины, или формально подчиненный ему наместник Боснии генерал-губернатор Потиорек, чьи взгляды не всегда совпадали со взглядами министра. Ткань этой системы была настолько рыхлой и открытой, что формировать имперскую политику умудрялись, в том числе, фигуры второго плана, например дипломаты или главы отделов министерства иностранных дел, по собственной инициативе формулировавшие меморандумы, которые порой определяли консенсусное мнение политической элиты. Возглавлял эту систему император, чья власть одобрять или блокировать инициативы своих министров и советников не вызывала сомнений. Однако его роль была скорее пассивной, нежели активной – он реагировал на инициативы, выдвигаемые полуавтономными центрами власти внутри политической элиты, и являлся для них медиатором[309]309
  Блестящий анализ технологии принятия решений в Австро-Венгрии, см.: Leslie, «Antecedents», passim.


[Закрыть].

На фоне этой уникальной «поликратии» особенно весомыми представляются три фигуры: начальник Генерального штаба генерал-фельдмаршал граф Франц Конрад фон Хётцендорф; наследник престола, эрцгерцог Франц Фердинанд фон Габсбург д’Эсте; общеимперский министр иностранных дел с 1912 года – граф Леопольд фон Берхтольд.

Конрад фон Хётцендорф был одним из любопытнейших персонажей, занимавших высокие военные посты в Европе начала двадцатого века. Когда в 1906 году он был назначен начальником Генерального штаба, ему было 54 года, и на протяжении всей своей карьеры фон Хётцендорф оставался твердым сторонником войны со всеми врагами монархии. Во взглядах на внешнюю политику империи Конрад был неизменно агрессивен. Тем не менее у него бывали глубокие и искренние сомнения в своей пригодности для службы на доверенном ему посту, и он нередко заговаривал об отставке. В изысканном обществе Конрад проявлял застенчивость, а отраду искал в одиночных вылазках в горы, где делал меланхоличные наброски крутых вершин, поросших соснами. Его склонность сомневаться в себе усугублялась регулярными приступами тяжелой депрессии, усилившимися в 1905 году после потери жены. Выходом из тяжелой психологической ситуации для Конрада фон Хётцендорфа стали близкие отношения с Виргинией (Джиной) фон Рейнингхаус, супругой венского промышленника.

Упорство, с которым Конрад добивался своей потенциально скандальной любовной победы, проливает яркий свет на его личность. Все началось в 1907 году на званом обеде в Вене, где Конрад и Джина оказались рядом за одним столом. Примерно через неделю Конрад появился на пороге виллы Рейнингхаусов на Опернгассе и объявил хозяйке: «Я безумно Вас люблю и думаю лишь об одном: Вы должны стать моей женой». На возражение потрясенной Виргинии, что это совершенно невозможно, она связана «семикратным обязательством» (в виде семьи, состоявшей из мужа и шестерых детей), Конрад заверил её: «Тем не менее я никогда не отступлюсь: любовь станет моей путеводной звездой»[310]310
  Gina Countess Conrad von Hötzendorf, Mein Leben mit Conrad von Hötzendorf (Leipzig, 1935), p. 12.


[Закрыть]. Пару дней спустя на виллу Рейнингхаусов прибыл адъютант фельдмаршала с заявлением, что Джине – учитывая ранимую психику начальника Генерального штаба – следует дважды подумать, прежде чем лишать его надежды. Восемь дней спустя Конрад, еще раз лично явившийся на виллу, объявил хозяйке: если она ему откажет, то он подаст в отставку с поста начальника Генштаба и навсегда исчезнет не только из её жизни, но и из жизни общества. Они достигли компромисса: в обозримом будущем Джина останется с мужем и детьми, но если когда-нибудь ей удастся развестись, она не забудет Конрада. Рискованный маневр фельдмаршала – сочетание наступательной тактики с искусством романтического ухаживания – завершился в конечном счете триумфом.

Виргиния оставалась в семье еще долгих восемь лет. Когда именно начался их с Конрадом роман, точно не знает никто. В любом случае супруг Джины, Ганс фон Рейнингхаус, извлекал выгоду из своего положения рогоносца – богатый промышленник мог развлекаться с другими женщинами, а вот полезное знакомство с начальником Генштаба открыло ему доступ к выгодным контрактам на военные поставки. Конрад навещал возлюбленную всякий раз, когда появлялась возможность, а также писал ей любовные письма, иногда по несколько раз в день. Однако, не решаясь (из опасений скандала) отсылать их, он собирал их в альбом под названием «Дневник моих страданий». Помимо обрывков новостей, их тема была неизменной: Джина – его единственная отрада, только мысль о любимой спасает его из бездны отчаяния, его судьба – в ее руках, и так далее. Всего с 1907 по 1915 год он написал свыше 3000 писем, некоторые объемом по шестьдесят страниц. О существовании альбома Джина узнала лишь после смерти Конрада[311]311
  Lawrence Sondhaus, Franz Conrad von Hötzendorf: Architect of the Apocalypse (Boston, 2000), p. 111.


[Закрыть].

Трудно переоценить важность этих отношений; они были движущей силой в жизни Конрада с 1907 года и до начала войны, заслоняя все прочие проблемы, в том числе военные и политические вопросы, требовавшие его решений. Эта всепоглощающая страсть, возможно, объясняет некоторые особенности его поведения как военного, например, готовность поддерживая самые экстремистски крайние позиции, рисковать своим профессиональным положением, а также относительное равнодушие к возможному разоблачению и дискредитации. Даже войну он рассматривал как шанс воссоединиться с Джиной. Лишь роль победителя, героя войны, полагал Конрад, поможет ему разрушить социальные барьеры и игнорировать скандальность женитьбы на разведенной женщине. В письмах к Джине он фантазировал о возвращении с «Балканской войны» в лавровом венке триумфатора, с правом укрыть любимую от всех невзгод и сделать своей супругой[312]312
  Holger Herwig, The First World War. Germany and Austria-Hungary, 1914–1918 (London, 1997), p. 10.


[Закрыть]. На фотографиях Конрад предстает человеком, тщательно сохраняющим мужественный, щеголеватый и молодцеватый вид. Среди его частных бумаг, хранящихся в Австрийском государственном архиве, газетные вырезки с рекламой средств от морщин. Одним словом, Конрад фон Хётцендорф представлял собой тип человека крайне утрированной хрупкой мужественности, при этом утомленного жизнью, довольно характерный для Европы конца века.

К геополитическим проблемам монархии Габсбургов фельдмаршал относился с такой же маниакальной одержимостью, с какой выстраивал свою личную жизнь. Даже в ряду европейских военачальников, чья служба пришлась на период до 1914 года, Конрад выделяется выдающейся агрессивностью. Его ответ почти на все дипломатические вызовы был «война»; между 1906 и 1914 годами его позиция практически не менялась. Конрад неоднократно рекомендовал превентивные войны против Сербии, Черногории, России, Румынии и даже Италии, нелояльной союзницы Австрии и ее соперницы на Балканах[313]313
  Hans Jürgen Pantenius, Der Angriffsgedanke gegen Italien bei Conrad von Hötzendorf. Ein Beitrag zur Koalitionskriegsführung im Ersten Weltkrieg (2 vols., Cologne, 1984), vol. 1, pp. 350–357: Herwig, The First World War, pp. 9–10.


[Закрыть]. Он не скрывал своих убеждений, но открыто высказывал их в таких изданиях, как «Militärische Rundschau», известных своей близостью к Генеральному штабу.[314]314
  Roberto Segre, Vienna e Belgrado 1876–1914 (Milan, [1935]), p. 43.


[Закрыть] Конрад гордился неизменностью своих взглядов, находя в этом признак мужества, твердости и стойкости. В письмах и докладах, адресованных министрам и коллегам, его любимой формулировкой было: «Здесь я отстаиваю позицию, которой придерживался всегда». В общении он предпочитал колкий, язвительный и самоуверенный стиль, который раздражал начальников и сослуживцев. В 1912 году, когда его роман уже был свершившимся фактом, Джина советовала Конраду быть помягче с Францем Иосифом: к старику следовало относиться деликатнее и «не размахивать фельдфебельской дубинкой»[315]315
  Countess Conrad von Hötzendorf, Mein Leben mit Conrad, p. 44.


[Закрыть].

Конрад видел на горизонте немало потенциальных врагов, но его главной мишенью стала Сербия. В докладной записке, составленной в конце 1907 года, он предлагал вторжение и аннексию, называя Сербию «постоянным источником враждебной пропаганды и происков, нацеленных на отделение южнославянских областей [империи]»[316]316
  Конрад, меморандум 31 декабря 1907 г., цит. по: Kronenbitter, Grossmachtpolitik Österreich-Ungarns, p. 330.


[Закрыть]. В 1908–1909 годы, когда кризис вокруг аннексии Боснии и Герцеговины был в самом разгаре, Конрад неоднократно призывал к превентивной войне против Сербии. «Нынешнее бездействие – это преступление», – заявил он Джине фон Рейнингхаус весной 1909 года. «Война против Сербии может спасти монархию. Через несколько лет мы будем горько сожалеть об упущенной возможности. На меня возложат всю ответственность и заставят испить эту чашу до дна»[317]317
  Countess Conrad von Hötzendorf, Mein Leben mit Conrad, p. 101.


[Закрыть]. В кризисный период Балканских войн 1912–1913 годов он вновь призвал к войне с Сербией. В течение двенадцати месяцев (1 января 1913 года – 1 января 1914 года) он настаивал на объявлении Белграду войны не менее двадцати пяти раз[318]318
  Herwig, First World War, pp. 19–21.


[Закрыть]. В основе этой маниакальной тяги к конфликту лежала философия социального дарвинизма, согласно которой соперничество и борьба за доминирование являлись неизбежными и необходимыми чертами политического бытия конкурирующих государств. По убеждениям Конрад был не столько адептом расовой теории (хотя в армии Габсбургов многие молодые офицеры грезили о грядущем столкновении между германскими и славянскими племенами), сколько мрачным почитателем Гоббса и его вечной борьбы между государствами, обязанными укреплять собственную безопасность за счет всего остального[319]319
  О взглядах Конрада на вооруженный конфликт, см.: Kronenbitter, Grossmachtpolitik Österreich-Ungarns, pp. 135–137, 139, 140; István Deák, Beyond Nationalism. A Social and Political History of the Habsburg Officer Corps (New York, 1990), p. 73; Pantenius, Angriffsgedanke, pp. 231, 233–236.


[Закрыть].

До начала Балканских войн агрессивные эскапады Конрада были скорее шумными, чем влиятельными. Его упрямая одержимость подорвала его военный авторитет у гражданского руководства. В 1908 году император категорически отклонил призывы Конрада к превентивной войне против Сербии. Глухим к его доводам оставался и Эренталь, все более нетерпимо относившийся к стремлению начальника Генштаба вмешаться в выработку политических решений. К октябрю 1911 года, когда Конрад потребовал войны с Италией, Эренталь не выдержал и направил императору формальную жалобу. Конрад создал в Генеральном штабе «военную партию» – писал Эренталь, – если эту тенденцию не взять под контроль, то «способность монархии к политическим действиям будет парализована»[320]320
  Эренталь, меморандум 22 октября 1911 г., цит. по: Kronenbitter, Grossmachtpolitik Österreich-Ungarns, pp. 363–365.


[Закрыть]. Своего апогея конфликт между ними достиг во время императорской аудиенции 15 ноября. Император Франц Иосиф, уставший от буйных эскапад начальника Генштаба, вызвал его в Шенбрунн для разноса: «Эти бесконечные атаки на Эренталя, все эти колкости – я это запрещаю, – объявил он Конраду. – Эти повторяющиеся нападки на Италию и Балканские страны нацелены на меня. Именно я творю имперскую политику! И моя политика – политика мира. Каждому нужно это усвоить»[321]321
  Conrad von Hötzendorf, Aus meiner Dienstzeit, 1906–1918 (5 vols., Vienna, 1921–5), vol. 2, p. 282.


[Закрыть]. Эту коллизию между императором и его начальником Генерального штаба стоит отметить особо. При предшественниках Конрада столкновение такого рода было бы немыслимым[322]322
  Deák, Beyond Nationalism, p. 73.


[Закрыть]. Оно свидетельствовало о том, что самые опоры командной структуры империи Габсбургов шатаются, обретая частичную автономию, серьезно усложнявшую процесс принятия решений. Нимало не тронутый упреками императора, Конрад готовил эффектный ответ, но Франц Иосиф отправил его в отставку прежде, чем тот успел его дать. Официально об этом было объявлено 2 декабря 1911 года[323]323
  Bridge, From Sadowa to Sarajevo, p. 336; Sondhaus, Architect of the Apocalypse, p. 106.


[Закрыть].

Наиболее последовательным и влиятельным противником Конрада и его военной политики был Франц Фердинанд, наследник престола Габсбургов, человек, чья гибель в Сараеве ввергнет мир в июльский кризис 1914 года. В структуре руководства монархией Франц Фердинанд занимал весьма важное, но неоднозначное положение. При дворе он был изолированной фигурой; его отношения с императором не были теплыми. Он был объявлен наследником престола лишь потому, что сын императора, наследный принц Рудольф, в январе 1889 года покончил с собой. Несомненно, память об одаренном и романтическом наследнике омрачала отношения императора с резким и импульсивным племянником, сменившим его сына в этой роли. Император объявил Франца Фердинанда возможным преемником лишь через пять лет после смерти сына, и только через пару лет, в 1896 году, эрцгерцог официально стал наследником престола. Однако даже тогда встречи императора с племянником, как правило, проходили в атмосфере высокомерного снисхождения; ходили разговоры, что эрцгерцог ожидал высочайшей аудиенции, трепеща как школьник у входа в кабинет директора.

Скандальный брак Франца Фердинанда с чешской дворянкой Софи Хотек в июле 1900 года стал еще одним бременем, тяготевшим над отношениями эрцгерцога с императором. Это был брак по любви, заключенный против воли императора и всего монаршего семейства Габсбургов. Несмотря на то что графиня София Мария Йозефина Альбина Хотек фон Хотков унд Вогнин происходила из знатного богемского рода, она не отвечала строгим генеалогическим критериям дома Габсбургов. Чтобы получить разрешение на брак, Францу Фердинанду пришлось вести длительную борьбу, заручаясь ходатайствами клириков и архиепископов, в итоге преодолев даже противодействие германского кайзера Вильгельма II и Римского папы Льва XIII. В конце концов император Франц Иосиф уступил, но в душе так и не принял этот брак до самой гибели несчастной четы в 1914 году[324]324
  Rudolf Sieghart, Die letzten Jahrzehnte einer Grossmacht (Berlin, 1932), p. 52; Georg Franz, Erzherzog Franz Ferdinand und die Pläne zur Reform der Habsburger Monarchie (Brünn, 1943), p. 23.


[Закрыть]. Его наследник был вынужден дать клятву, что никто из еще нерожденных детей от его брака не будет претендовать на престол Габсбургов. Супруги и после свадьбы терпели унижения в силу придворного протокола дома Габсбургов, которым регулировались нюансы династического этикета. Софи, не имевшая права на титул эрцгерцогини, удостоилась лишь звания «первой принцессы», а затем – светлейшей герцогини Гогенберг. Ей воспрещалось находиться с мужем в императорской ложе в опере, сидеть рядом с ним за столом на придворных обедах и ездить в великолепной королевской карете с золотыми колесами. Ее главным мучителем был камергер императора, князь Монтенуово, сам – незаконнорожденный отпрыск одной из жен Наполеона, который при каждом удобном случае применял к Софи строжайшие правила придворного этикета с изощренной жестокостью.

Лишь после 1906 года, когда император назначил племянника генеральным инспектором армии, Франц Фердинанд смог компенсировать долгие годы дворцового отчуждения, создав в шаткой административной системе дуалистической монархии собственную властную структуру. Помимо назначения своих людей на ряд ключевых постов (среди прочих были Эренталь и Конрад), эрцгерцог расширил деятельность своей Военной канцелярии, квартировавшейся рядом с его резиденцией в Нижнем Бельведере. Под энергичным руководством майора Александра Брош фон Ааренау, талантливого начальника персонального штаба эрцгерцога, Военная канцелярия была реорганизована по принципу министерства; её каналы, формально предназначенные для сбора разведывательных данных, служили прикрытием для сбора политических сведений, а группа управляемых из Бельведера лояльных журналистов распространяла идеи эрцгерцога, клеймила его политических противников и влияла на общественное мнение. Обрабатывая свыше 10 000 единиц корреспонденции в год, Военная канцелярия превратилась в имперский «мозговой центр» – центр силы внутри системы, который многим представлялся «теневым правительством»[325]325
  Lawrence Sondhaus, The Naval Policy of Austria-Hungary 1867–1918. Navalism, Industrial Development and the Politics of Dualism (West Lafayette, 1994), p. 176; выражение «теневое правительство» использовал именно австрийский премьер-министр Кёрбер, см.: Franz, Erzherzog Franz Ferdinand, p. 25.


[Закрыть]. Как любая подобная теневая структура, эта имела свою «персональную цель», вокруг которой выстраивалась вся ее деятельность. Внутренний анализ ее операций показывает, что главной политической целью «мозгового центра» было предотвращение «возможных ошибок», способных ускорить «национально-федеративную фрагментацию» империи Габсбургов[326]326
  Цит. по: Kronenbitter, Grossmachtpolitik Österreich-Ungarns, p. 66.


[Закрыть].

В основе этих опасений о возможной политической фрагментации лежала глубоко укоренившаяся враждебность по отношению к венгерским элитам, управлявшим восточной частью империи[327]327
  Lavender Cassels, The Archduke and the Assassin (London, 1984), p. 23; Franz, Erzherzog Franz Ferdinand, p. 18.


[Закрыть]. Эрцгерцог и его сторонники яростно критиковали дуалистическую политическую систему, сформированную после поражения Австрии в войне 1866 года против Пруссии. Эта система обладала, по мнению Франца Фердинанда, одним роковым недостатком: он сосредоточил власть в руках надменной и политически нелояльной мадьярской элиты, одновременно унизив и оттолкнув девять других официально входивших в империю народов. Обжившись со своим персоналом в Нижнем Бельведере, капитан Брош фон Аренау собрал вокруг себя группу недовольных антимадьярски настроенных интеллектуалов, так что Военная канцелярия стала координационным центром для славянских и румынских оппозиционеров, недовольных репрессивной политикой Венгрии в отношении её национальных меньшинств[328]328
  Keith Hitchins, The Nationality Problem in Austria-Hungary. The Reports of Alexander Vaida to Archduke Franz Ferdinand’s Chancellery (Leiden, 1974), pp. x, 8–14, 176–179.


[Закрыть].

Эрцгерцог не скрывал, что после своего восшествия на престол намерен реструктурировать имперскую систему. Основной его целью было сломить или уменьшить мадьярскую гегемонию в восточной части империи. Некоторое время Франц Фердинанд выступал за усиление в государстве славянского элемента путем создания преимущественно хорватской (и, соответственно, католической) провинции «Югославия». Именно увлеченность эрцгерцога «славянской» идеей в таком виде вызвала к нему ненависть со стороны политических противников из числа православных сербов. Однако к 1914 году Франц Фердинанд, похоже, отказался от проекта в пользу более радикальной трансформации, которая превратила бы империю Габсбургов в «Соединенные Штаты Великой Астрии», объединяющие пятнадцать государств, многие из которых по составу населения оказывались преимущественно славянскими[329]329
  Stephan Verosta, Theorie und Realität von Bündnissen. Heinrich Lammasch, Karl Renner und der Zweibund, 1897–1914 (Vienna, 1971), pp. 244, 258–259, 266.


[Закрыть].

Путем понижения статуса Королевства Венгрия, эрцгерцог и его советники надеялись укрепить авторитет династии Габсбургов, одновременно восстановив лояльность национальных меньшинств. Что бы кто ни думал об этой программе – очевидно, что она не вызывала восторгов мадьярской элиты, – она характеризовала эрцгерцога как человека с радикальными взглядами, чей приход к власти положил бы конец привычной неразберихе, которая в десятилетия накануне 1914 года, казалось, совершенно парализовала австрийскую политику. Из-за этой программы наследник престола становился в прямую политическую оппозицию действующему государю. Император категорически отвергал внесение изменений в «Дуалистический компромисс» 1867 года, который он считал историческим достижением первых лет своего пребывания на троне Габсбургов.

Программа внутренних реформ Франца Фердинанда также имела далеко идущие последствия для его подхода к внешней политике. Он полагал, что структурная слабость монархии и необходимость радикальных внутренних реформ категорически исключают внешнюю политику, направленную на конфронтацию. Франц Фердинанд был категорическим противником агрессивного авантюризма Конрада фон Хётцендорфа. В этом была своя ирония, поскольку именно Франц Фердинанд в должности главного инспектора назначил Конрада на высший пост в Генеральном штабе, в обход многих, формально более достойных генералов. Возможно, именно поэтому эрцгерцога очень многие искренне, хотя и напрасно, считали главой австрийской «военной партии». Франц Фердинанд и Конрад фон Хётцендорф были согласны по некоторым вопросам, таким как равноправное отношение ко всем национальностям и увольнение в отставку пожилых офицеров, не подаваших особых надежд в случае войны[330]330
  Kronenbitter, Grossmachtpolitik Österreich-Ungarns, pp. 74, 163; Sondhaus, Architect of the Apocalypse, p. 118.


[Закрыть]. Кроме того, Конрад был симпатичен Францу Фердинанду и чисто по-человечески, отчасти потому, что проявлял уважение и сочувствие к его супруге. Наследник престола имел обыкновение судить о людях по их реакции на нелицеприятный факт его морганатического брака, а Конрад, по понятным причинам, был склонен оправдывать романтический выбор эрцгерцога. Однако в вопросах безопасности и дипломатии их взгляды были диаметрально противоположными.

Конрад, рассматривавший армию исключительно как инструмент современной войны, был приверженцем ее модернизации и подготовки к реальным условиям следующего крупного конфликта; напротив, в глазах Франца Фердинанда армия была, прежде всего, гарантией внутренней стабильности. Франц Фердинанд был адептом учения о «военно-морской мощи» и был настроен на укрепление австрийской гегемонии на Адриатике и строительство флота дредноутов; Конрад считал военно-морские силы пустой тратой ресурсов, которые лучше вложить в развитие сухопутной армии: «самая впечатляющая победа на море, – заметил он эрцгерцогу, – не компенсирует поражения на суше»[331]331
  Sondhaus, Architect of the Apocalypse, pp. 104–105.


[Закрыть]. В отличие от Конрада, Франц Фердинанд выступал против аннексии Боснии и Герцеговины. «Учитывая нашу нестабильную внутреннюю ситуацию, – заявил он Эренталю в августе 1908 года, – я настроен принципиально против любых подобных силовых методов»[332]332
  Франц Фердинанд – Эренталю, 6 августа 1908 г., цит. по: Leopold von Chlumecky, Erzherzog Franz Ferdinands Wirken und Wollen (Berlin, 1929), p. 98.


[Закрыть]. В середине октября, встревоженный яростной реакцией Сербии на аннексию, он предостерегал Эренталя от соблазна перевести политический кризис в локальную войну: «Мы ничего от этого не выиграем, и все выглядит так, словно балканские мерзавцы, подстрекаемые Англией и, возможно, Италией, толкают нас на поспешные военные шаги»[333]333
  Франц Фердинанд – Эренталю, 20 октября 1908 г., цит. по: Kronenbitter, Grossmachtpolitik Österreich-Ungarns, pp. 338–339.


[Закрыть]. Задать взбучку сербам и черногорцам было бы полезно – делился он своими соображениями с Александром Аренау, – но что толку в «дешевых лаврах», если из-за них империя окажется перед угрозой общеевропейской эскалации и «борьбы на два или три фронта», которую она не способна выдержать? Воинственность Конрада фон Хётцендорфа – предупреждал эрцгерцог – необходимо всячески сдерживать. Их явный разрыв наступил в декабре 1911 года, когда Конрад потребовал, чтобы Австро-Венгрия напала на Италию, пользуясь ее конфликтом с Османской империей за Ливию. В декабре 1911 года император отправил Конрада в отставку, во многом потому, что тот лишился поддержки со стороны Франца Фердинанда[334]334
  Франц Фердинанд – майору Брош-Аренау, 20 октября 1908 г., цит. по: Chlumecky, Erzherzog Franz Ferdinands Wirken und Wollen, p. 99; Rudolf Kiszling, Erzherzog Franz Ferdinand von Österreich-Este. Leben, Pläne und Wirken am Schicksalsweg der Donaumonarchie (Graz, 1953), pp. 127–130; Sondhaus, Architect of the Apocalypse, p. 102.


[Закрыть].

Самым влиятельным союзником Франца Фердинанда стал новый министр иностранных дел Леопольд фон Берхтольд (граф Леопольд Антон Иоганн Сигизмунд Йозеф Корзинус Фердинанд Берхтольд фон унд цу Унгаршиц, Фраттлинг унд Пюллюц). Берхтольд – аристократ, обладавший громадным состоянием и изысканным вкусом, утонченный патриций – был представителем того помещичьего класса, который все еще занимал высшие позиции в австро-венгерской администрации. По характеру осторожный, порой даже мнительный, он по типу личности не был политиком. Его истинными пристрастиями были искусство, литература и скачки; всему этому он отдавался столь преданно, сколь позволяло его финансовое состояние. Выбор дипломатической карьеры объяснялся скорее личной преданностью императору и главе иностранного ведомства Эренталю, нежели стремлением к власти или славе. Упорство, с которым Берхтольд отвергал предложения высоких должностей с большей сферой ответственности, безусловно, не было наигранным.

Перейдя с административной службы на дипломатическую, Берхтольд работал в посольствах Австрии в Париже и Лондоне, а в 1903 году был переведен в Санкт-Петербург. Там он сделался близким другом и союзником Эренталя, с 1899 года – австрийского посла в России. Назначение в Санкт-Петербург как нельзя более подходило Берхтольду, поскольку он был активным сторонником антанты – «сердечного согласия» между Австрией и Россией. Он полагал, что гармоничные отношения с Россией, основанные на сотрудничестве в таких регионах потенциального конфликта, как Балканы, имеют решающее значение как для безопасности империи, так и для европейского мира. Большое профессиональное удовлетворение Берхтольду доставил тот факт, что он – как советник Эренталя в Санкт-Петербурге – сыграл свою роль в укреплении русско-австрийских отношений. После того как Эренталь вернулся в Вену, Берхтольд охотно занял должность посла, уверенный в том, что его собственные взгляды на отношения двух держав полностью совпадают со взглядами нового министра иностранных дел[335]335
  О мотивах принятия предложения занять этот пост см. дневник Берхтольда от 2 февраля 1908 г., цит. по: Hantsch, Berchtold, vol. 1, p. 88.


[Закрыть].

Поэтому он испытал настоящий шок, когда в 1908 году двусторонние отношения резко ухудшились и Берхтольд обнаружил себя на переднем крае противостояния. Первые восемнадцать месяцев службы Берхтольда на должности посла были относительно гармоничными, несмотря на признаки того, что Извольский дрейфовал от «сердечного согласия» с Австрией в сторону континентальной стратегии, основу которой составляла новая англо-русская конвенция 1907 года[336]336
  Ibid., p. 86.


[Закрыть]. Однако кризис, вызванный аннексией Боснии и Герцеговины, уничтожил возможность дальнейшего сотрудничества с российским министром иностранных дел и подорвал политику разрядки, во имя которой Берхтольд согласился занять пост посла. Берхтольд глубоко сожалел по поводу готовности Эренталя рисковать хорошими отношениями с Россией ради сохранения австро-венгерского престижа. В письме министру от 19 ноября 1908 года он косвенно критиковал политику своего бывшего начальника. В свете «болезненной эскалации российского национального чувства под влиянием „славянского вопроса“», писал он, продолжение «начатой нами активной балканской политики» неизбежно окажет «дальнейшее негативное воздействие на отношения с Россией». Случившиеся к тому моменту события сделали миссию Берхтольда в Санкт-Петербурге «чрезвычайно сложной». Возможно, кто-нибудь другой, обладающий необходимой харизмой и обаянием, сумеет восстановить добрые отношения между Австрией и Россией, «но мне, с моими скромными способностями, эта задача представляется исчислением квадратуры круга». Письмо Берхтольда заканчивалось просьбой отозвать его с поста, как только ситуация вернется в норму[337]337
  Берхтольд – Эренталю, Санкт-Петербург, 19 ноября 1908 г., цит. по: ibid., pp. 132–134.


[Закрыть].

Берхтольд оставался в Санкт-Петербурге до апреля 1911 года, но эта должность стала для него обузой. Приелась ему и нарочитая демонстрация богатства и роскоши, характерная для жизни аристократии Санкт-Петербурга начала двадцатого века. В январе 1910 года Берхтольд присутствовал на грандиозном балу, который давала графиня Агафоклия Егоровна Орлова-Давыдова фон Стааль. Танцевальные залы и галереи дворца, спроектированного на манер Версаля, украшенного Буланже, были декорированы тысячами свежих цветов, выращенных в парниках на французской Ривьере и за огромные деньги в особых вагонах доставленных в северную столицу. Даже состоятельному ценителю искусств и энтузиасту скачек, каким являлся Берхтольд, принять такое расточительство было затруднительно[338]338
  Ibid., pp. 206; критический взгляд Берхтольда на моральное состояние петербургского высшего общества, см. с. 233.


[Закрыть]. Покинув Санкт-Петербург с чувством глубокого облегчения, Берхтольд вернулся в свое имение в Бухлов. Период душевного восстановления продлился лишь десять месяцев. 19 февраля 1912 года император вызвал его в Вену и назначил преемником Эренталя на посту министра иностранных дел.

На новый пост Берхтольд заступил с искренним желанием восстановить добрые отношения с Россией. Скажем больше: именно надежда на то, что Берхтольд сможет этого добиться, побудила императора назначить его на эту должность[339]339
  Leslie, «Antecedents», p. 377.


[Закрыть]. Стремление Берхтольда к разрядке поддерживал новый посол Австрии в Санкт-Петербурге граф Дуглас Турн, и вскоре Берхтольд обнаружил, что обрел могущественного союзника в лице Франца Фердинанда, который сразу же ухватился за нового министра иностранных дел. Ободрив его множеством советов и благопожеланий, эрцгерцог заверял Берхтольда в том, что на новом посту тот окажется гораздо лучше, чем его «ужасные предшественники, Голуховский и Эренталь». Подержал Франц Фердинанд и политику разрядки на Балканах[340]340
  Франц Фердинанд – Берхтольду, Вена, 16 января 1913 г., цит. по: Bridge, From Sadowa to Sarajevo, p. 342.


[Закрыть]. На тот момент было неясно, что можно сделать, чтобы улучшить отношения с Россией: Николай Гартвиг поощрял сербский ультранационализм, включая ирредентистскую агитацию в пределах империи Габсбургов; а самое главное, российские агенты усердно и без ведома австрийцев формировали Балканскую лигу против Турции и Австрии. Тем не менее новое руководство имперского министерства иностранных дел было готово вернуться к обмену мнениями. Наша политика – заявил Берхтольд в обращении к мадьярской делегации от 30 апреля 1912 года – будет «нацелена на стабильность и мир, на сохранение того, что уже существует, и на предотвращение осложнений и потрясений»[341]341
  Цит. по: Hantsch, Berchtold, vol. 1, p. 265.


[Закрыть].

В ходе Балканских войн эта политика подверглась проверке на излом. Основным яблоком раздора была Албания. Австрийцы продолжали настаивать на создании независимой Албании, которая, как они надеялись, со временем станет их сателлитом. Правительство Сербии, с другой стороны, было нацелено отхватить часть территории, соединяющей страну с побережьем Адриатического моря. В ходе балканских конфликтов 1912 и 1913 годов неоднократные сербские вторжения на север Албании вызвали ряд международных кризисов; итогом стало заметное ухудшение австро-сербских отношений. Готовность Австрии удовлетворять сербские требования (или хотя бы воспринимать их всерьез) таяла; со своей стороны, Сербия, чья уверенность лишь укреплялась с приобретением новых земель к югу и юго-востоку от границы, становилась все более угрожающим геополитическим фактором.