Текст книги "Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году"

Сначала казалось, что эрцгерцог был прав, настаивая на продолжении поездки. Кортеж без происшествий достиг пункта назначения перед ратушей Сараева. Последовал трагикомический перерыв. Городской голова Фехим Эффенди Чурчич должен был произнести обычную приветственную речь перед августейшими гостями. Со своего места в кавалькаде он мог отлично видеть, что произошло по пути следования кортежа, и знал, что день уже начался очень неудачно и что его безобидный текст теперь совершенно не соответствует ситуации, но он слишком сильно нервничал, чтобы сымпровизировать другое приветствие или хотя бы даже изменить что-то в написанных словах, принимая во внимание только что произошедшее. В состоянии сильного волнения и обильно потея, он выступил вперед и начал зачитывать свою речь, в начале которой были такие перлы «изящной словесности», как: «Все жители столичного города Сараево обнаружили, что их души наполнились счастьем, и они с огромным энтузиазмом приветствуют самый славный визит Вашего Высочества и оказывают ему самый сердечный прием…» Однако он не успел даже закончить первый приветственный пассаж, как его прервал яростный выкрик эрцгерцога, чей гнев и шок, копившиеся после нападения, теперь вырвались наружу. «Господин староста! Я явился сюда как ваш гость, а ваши люди встречают меня бомбами! Это неслыханно!» В последовавшей за этим ужасающей тишине можно было увидеть, как Софи что-то шепчет на ухо своему мужу. Франц Фердинанд овладел собой: «Хорошо. Вы можете продолжать»[1179]1179
  Игельстром (генеральный консул России в Сараеве) – Шебеко, Сараево, 7 июля 1914 г., IBZI, series 3, vol. 4, doc. 120, p. 123.


[Закрыть]. Когда городской голова с трудом добрался до конца своего выступления, последовала еще одна пауза, обнаружилось, что листы с текстом заранее подготовленного ответа Франца Фердинанда были мокрыми от крови раненого офицера, ехавшего в третьей машине[1180]1180
  Rebecca West, Black Lamb and Grey Falcon. A Journey through Yugoslavia (London, 1955), p. 332.


[Закрыть]. Эрцгерцог произнес изящную ответную речь, в которой тактично упомянул только что случившееся событие: «Сердечно благодарен за громкие овации, которыми население встретило меня и мою супругу, тем более что я вижу в них выражение радости по поводу неудавшегося покушения»[1181]1181
  Цит. по: Remak, Sarajevo, p. 131.


[Закрыть]. Затем он произнес несколько заключительных фраз на сербохорватском языке, в которых попросил передать свои наилучшие пожелания жителям города.

После выступлений паре необходимо было расстаться. София должна была встретиться с делегацией мусульманских женщин в помещении на первом этаже ратуши. Мужчинам не разрешалось входить в комнату, чтобы женщины могли снять паранджу. Было жарко и тесно, герцогиня казалась мрачной и озабоченной мыслями о своих детях – увидев маленькую девочку, которую привела на встречу ее мать, она сказала: «Смотрите, эта девочка примерно такого же роста, как моя Софи». Во время разговора София упомянула, что они с мужем с нетерпением ждут возможности воссоединиться со своими детьми – «мы никогда не оставляли наших детей одних так долго»[1182]1182
  Цит. по: ibid., p. 134.


[Закрыть]. Тем временем эрцгерцог продиктовал телеграмму императору, заверив его, что оба они здоровы, и им показывают залы ратуши. Шок от утренних событий, казалось, наконец настиг его. Как позже вспоминал местный очевидец, он говорил «смешным тонким голосом». «Он принимал довольно гротескные позы, высоко поднимал ноги при ходьбе, как будто маршировал гусиным шагом. Полагаю, он пытался продемонстрировать, что не испуган»[1183]1183
  Эти воспоминания югославского главы туристического бюро Сараева записаны Ребеккой Уэст, когда она посетила город в 1936–1937 гг.; см.: West, Black Lamb and Grey Falcon, pp. 333, 350.


[Закрыть]. Он даже мягко подшучивал над Потиореком, чьи меры безопасности оказались столь явно провальными.

Какова теперь должна быть программа визита? Первоначальный план состоял в том, чтобы кортеж проехал небольшое расстояние обратно по набережной, а затем сразу после базара свернул направо, на улицу Франца Иосифа, ведущую к Национальному музею. Эрцгерцог спросил Потиорека, считает ли тот вероятным дальнейшие нападения. Согласно его собственным показаниям, Потиорек дал обескураживающий ответ, что он «надеется, что таковых не будет, но что даже с помощью всех возможных мер безопасности невозможно предотвратить подобное нападение, сделанное с близкого расстояния»[1184]1184
  Показания Оскара фон Потиорека, in Kohler (ed.), Der Prozess, pp. 156–157.


[Закрыть]. На всякий случай Потиорек предложил отмену оставшейся части программы и выезд прямо на машинах из города обратно в Илидзе, или, альтернативно, в резиденцию губернатора Конак, а оттуда на железнодорожную станцию Быстрик на левом берегу реки. Но эрцгерцог пожелал навестить раненого адъютанта Потиорека, которого отправили в гарнизонный госпиталь на западной окраине города. Было решено отменить экскурсию по музею и что кортеж проследует обратно прямо по набережной Аппель, не сворачивая вверх на улицу Франца Иосифа, где, по-видимому, его мог ожидать потенциальный убийца. Согласно первоначальному плану, предусматривалось, что после ратуши пара разделится, эрцгерцог отправится осматривать музей, а его супруга поедет во дворец губернатора. Но София проявила инициативу и объявила мужу перед всей свитой: «Я поеду с тобой в больницу»[1185]1185
  Цит. по: Dedijer, Road to Sarajevo, p. 15; Rudolf Jeřábek, Potiorek. General im Schatten von Sarajevo (Graz, 1991), pp. 82–86.


[Закрыть]. На всякий случай граф Харрах решил встать на подножку с левой стороны машины (со стороны реки, откуда было совершено первое бомбометание) на случай, если будет произведена новая атака.

В сгущающейся жаре кортеж вновь двинулся по городу, теперь уже на запад, прочь от ратуши. Но никто не догадался сообщить водителям об изменении маршрута. Когда они проезжали район базаров, ведущая машина повернула направо, на улицу Франца Иосифа, а машина с Францем Фердинандом и Софией последовала за ней. Потиорек накинулся на водителя: «Это неправильная дорога! Мы должны были ехать по набережной Аппель!» Водитель[1186]1186
  Чех Леопольд Лойка. – Прим. пер.


[Закрыть] выключил двигатель, и машина (не имевшая заднего хода) медленно покатилась обратно на главную дорогу.

Это был решающий момент для Гаврилы Принципа. Он ждал кортеж перед магазином на правой стороне улицы Франца Иосифа и догнал машину, которая почти остановилась. Не сумев вовремя вынуть бомбу, привязанную к его поясу, он вместо этого вытащил из кармана револьвер и дважды выстрелил в упор, а Харрах, стоя на подножке на противоположной стороне автомобиля, в ужасе смотрел не него. Время – как мы знаем из более поздних показаний Принципа – казалось, замедлилось, когда он, целясь, шагнул вперед из тени магазинных навесов. Вид герцогини заставил его ненадолго остановиться: «Когда я увидел, что рядом с ним сидит дама, я задумался на мгновение, стрелять или нет. В то же время меня переполняло особое чувство…»[1187]1187
  Kohler (ed.), Der Prozess, p. 30.


[Закрыть] Воспоминания Потиорека передают такое же ощущение нереальности происходящего: губернатор вспоминал, как сидел неподвижно в машине, глядя в лицо убийце, когда тот произвел два выстрела, но не видел ни дыма, ни дульного огня и слышал только приглушенные хлопки, которые как будто прилетали издалека[1188]1188
  Показания Оскара фон Потиорека, ibid., p. 157.


[Закрыть]. Сначала казалось, что стрелок промахнулся, потому что Франц Фердинанд и его жена остались сидеть неподвижно на своих местах. На самом деле они оба уже были при смерти. Первая пуля прошла через дверь машины и попала в живот герцогини, перебив желудочную артерию; вторая ударила эрцгерцога в шею, разорвав яремную вену. Когда машина с ревом помчалась через реку к Конаку, София начала заваливаться на бок, пока ее лицо не оказалось между коленями мужа. Потиорек сначала подумал, что она упала в обморок от шока. Только когда он увидел кровь, текущую изо рта эрцгерцога, он понял, что происходит что-то более серьезное. По-прежнему стоя на подножке и наклонившись к пассажирскому салону, граф Харрах сумел удержать эрцгерцога в вертикальном положении, схватив его за воротник. Он слышал, как Франц Фердинанд тихо произносил слова, ставшие известными во всей монархии: «Софи, Софи, не умирай! Живи ради наших детей, наших детей!»[1189]1189
  Показания Франца фот Харраха, ibid., p. 159.


[Закрыть] Шлем, украшенный зелеными страусиными перьями, соскользнул с его головы. Когда Харрах спросил, не больно ли ему, эрцгерцог несколько раз шепотом повторил: «Это ничего», – а затем потерял сознание.

Машина удалялась, толпа сомкнулась вокруг Гаврилы Принципа. Револьвер был выбит из его рук, когда он поднес его к виску, чтобы покончить с собой. Как и пакет с цианидом, который он безуспешно пытался проглотить. Окружающая толпа молотила его кулаками, ногами и палками; его бы линчевали на месте, если бы полицейским не удалось отбить его и оттащить в участок.

К тому времени, когда машина приехала ко дворцу Конак, София была уже мертва и пару разделили, отнеся в две разные комнаты на первом этаже. Франц Фердинанд был без сознания. Его камердинер, граф Морси, который бежал за кортежем от самого места покушения, чтобы быть со своим хозяином, попытался облегчить его дыхание, разрезав китель спереди. Брызнула кровь, которая залила желтые манжеты камердинерской формы. Стоя на коленях у кровати, Морси спросил Франца Фердинанда, не хочет ли он что-нибудь сказать для своих детей, но ответа не последовало, губы эрцгерцога уже затвердели. Прошло несколько минут, прежде чем присутствующие окончательно поняли, что наследник престола мертв. Было около 11 часов утра. Новости разлетелись из дворца, и в Сараеве зазвонили колокола.

Убийство эрцгерцога вначале явилось Стефану Цвейгу как нарушение привычного ритма жизни. Днем 28 июня он отдыхал в Бадене, небольшом курортном городке недалеко от Вены. Найдя тихое место вдали от толпы в Курпарке, он устроился с книгой-очерком о Толстом и Достоевском петербургского символиста Дмитрия Сергеевича Мережковского. Вскоре он глубоко погрузился в чтение.

Но в то же время воспринимал и шелест листвы, и щебетанье птиц, и долетающую из глубины парка музыку. Я отчетливо различал мелодии, и это мне не мешало, ибо наш слух способен настолько приспосабливаться, что продолжительный шум или гул – суета улицы, журчанье ручья – через несколько минут перестают отвлекать наше внимание и, наоборот, лишь неожиданное нарушение ритма заставляет нас насторожиться.

Так и я непроизвольно прервал чтение, когда музыка вдруг прекратилась прямо в середине такта. Я не знал, что это за вещь, которую играл курортный оркестр. Просто почувствовал, что музыки внезапно не стало. Невольно я поднял глаза от книги. Толпа, медленно текшая единой светлой массой между деревьями, казалось, преобразилась; движение ее туда и обратно застопорилось. Очевидно, что-то произошло[1190]1190
  Stefan Zweig, Die Welt von gestern. Erinnerungen eines Europäers (2nd edn, Hamburg, 1982), p. 251; Стефан Цвейг, Вчерашний мир (Москва, 1991), с. 205.


[Закрыть].

Убийство в Сараеве, как и убийство президента Джона Ф. Кеннеди в Далласе в 1963 году, – события, яркая вспышка которых высветила людей и места в момент их совершения и отпечатала их в памяти. Люди точно помнили, где и с кем они были, когда до них дошли новости[1191]1191
  R. J. W. Evans, «The Habsburg Monarchy and the Coming of War», ibid. и H. Pogge von Strandmann (eds.), The Coming of the First World War (Oxford, 1988), pp. 33–57.


[Закрыть]. Венская феминистка и вольнодумец Роза Майредер путешествовала по Германии со своим мужем Карлом, страдающим хронической депрессией, когда они увидели новость об убийстве, вывешенную в витрине дрезденского универмага на противоположной стороне улицы из окна спальни их номера в отеле[1192]1192
  Запись в дневнике 17 сентября 1914 г., Rosa Mayreder, Tagebücher 1873–1936, ed. Harriet Anderson (Frankfurt am Main, 1988), p. 145.


[Закрыть]. Спустя полвека после этого события принц Альфонс Клари-Альдринген помнил, как преследовал косулю в богемском лесу со своими родственниками Кински. В сумерках, когда охотники собрались на опушке леса, повар из поместья Кински приехал на велосипеде с запиской от местного почтмейстера[1193]1193
  Prince [Alfons] Clary[–Aldringen], A European Past, trans. Ewald Osers (London, 1978), p. 153.


[Закрыть]. Парламентарий Йозеф Редлих узнал шокирующую новость по телефону, и остаток дня провел в беспокойной череде звонков друзьям, родственникам и политическим соратникам. Драматург Артур Шницлер, которому всего четыре недели назад приснилось, что орден иезуитов поручил ему убить эрцгерцога, также узнал об убийствах по телефону[1194]1194
  Запись в дневнике 1 июня 1914 г., Arthur Schnitzler, Tagebücher 1913–1916, ed. P. M. Braunwarth, R. Miklin, S. Pertlik, W. Ruprechter and R. Urbach (Vienna, 1983), p. 117.


[Закрыть].

Общеимперский министр финансов Леон Билинский испытал шок еще до того, как эта новость стала известна. Утром 28 июня у себя дома в Вене он читал Neue Freie Presse. Экипаж ждал перед его домом, чтобы отвезти к одиннадцатичасовой мессе. Его взгляд случайно упал на статью, в которой описывалась подготовка к визиту эрцгерцога в Боснию.

По сей день точно помню ощущение настоящей физической боли, которое я испытал, читая подробности этой поездки [в Сараево]. Но, не предполагая какой-либо рациональной причины для этой боли, я постарался убедить себя, что у меня нет никаких причин возмущаться эрцгерцогом из-за этого его желания немного развлечься. Через несколько секунд зазвонил телефон[1195]1195
  Biliński, Wspomnienia i dokumenty, vol. 1, p. 276.


[Закрыть].

Новость казалась настолько ужасающей, сообщал российский посол в Вене, что многие поначалу отказывались в нее верить. Только вечером, когда вышли экстренные выпуски газет и первые траурные флаги стали вывешивать на общественных зданиях, она начала проникать в души. «Жители столицы собрались на улицах, обсуждая страшное событие до глубокой ночи»[1196]1196
  Шебеко – Сазонову, 1 июля 1914 г., IBZI, series 3, vol. 4, doc. 46, p. 52.


[Закрыть]. В течение суток новость стала известна повсюду, даже в вымышленном пражском гостевом доме, где г-н Швейк, чешский сертифицированный идиот и аккредитованный торговец беспородными собаками, сидел и растирал оподельдоком свое ревматическое колено. В воображаемом мире послевоенного сатирического шедевра Ярослава Гашека «Dobrý voják Švejk»[1197]1197
  Бравый солдат Швейк – Прим. пер.


[Закрыть] известие о смерти эрцгерцога, доставленное служанкой Швейка пани Мюллеровой, начинает повествование, вызывая у героя бесхитростный политический монолог (первый из многих), из-за которого его сажают в тюрьму по обвинению в подстрекательстве к мятежу, а затем в сумасшедший дом по подозрению в слабоумии.

«В Сараеве его укокошили, сударь. Из револьвера. Ехал он со своей эрцгерцогиней в автомобиле…»

«Скажите на милость, пани Мюллерова, в автомобиле! Конечно, такой барин может себе это позволить. А наверно, и не подумал, что автомобильные поездки могут так плохо кончиться. Да еще в Сараеве! Сараево это в Боснии, пани Мюллерова… А подстроили это, видать, турки. Нечего нам было отнимать у них Боснию и Герцеговину…»

Новости из Сараева будут эхом отражаться в литературном воображении исчезнувшей империи на протяжении многих лет, от зловещих телефонных звонков в «Последних днях человечества» Карла Крауса до лейтенанта Тротта фон Сиполье из «Марша Радецкого» Йозефа Рота, который воспринял эту дурную весть, как «минуты [которые] он пережил уже не раз, ведь то было воплощение давно ожидаемого события».

Оценить влияние убийства эрцгерцога на его австро-венгерских современников непросто. «Самой выдающейся чертой» личности Франца Фердинанда, как писал один эксперт, «была его явная непопулярность на всех уровнях общественной жизни»[1198]1198
  Robert A. Kann, «Gross-Österreich», in id., Erzherzog Franz Ferdinand Studien (Munich, 1976), p. 31.


[Закрыть]. Франц Фердинанд не был кумиром публики. Он был нехаризматичным, раздражительным, склонным к внезапным вспышкам гнева. Пухлые, неподвижные черты лица не вызывали симпатии у тех, кто никогда не видел, как его лицо оживает, как загораются его ярко-голубые глаза в окружении его семьи или его ближайших друзей. Современники отмечали его постоянную жажду получать знаки уважения и одобрения, а также склонность к самоутверждению. Его выводил из себя малейший намек на неподчинение. С другой стороны, он ненавидел пресмыкающихся, поэтому ему было трудно угодить. Он был, как заметил его политический союзник и поклонник граф Оттокар Чернин, «хорошим ненавистником», который никогда не забывал дурных поступков. Его ярость была настолько устрашающей, что министры и высокопоставленные чиновники «нередко ждали аудиенции с колотящимся сердцем»[1199]1199
  Count Ottokar Czernin, In the World War (London, 1919), p. 36.


[Закрыть]. По-настоящему близких друзей у него было мало. Недоверие было доминирующей эмоцией в его отношениях с другими людьми: «Я считаю каждого, кого я впервые встречу, обыкновенным негодяем, – однажды заметил он, – и лишь постепенно позволяю убедить себя в обратном»[1200]1200
  Rudolf Kiszling, Erzherzog Franz Ferdinand von Österreich-Este. Leben, Pläne und Wirken am Schicksalsweg der Donaumonarchie (Graz, 1953), pp. 49–50.


[Закрыть]. Его страстью была охота, экстремальная даже по современным меркам, она вызвала много негативных эмоций, особенно в долинах вокруг его охотничьего домика Schloss Blühnbach – чтобы защитить местные охотничьи угодья от любого риска болезней, Франц Фердинанд приказал оцепить земли вокруг замка, к возмущению альпинистов-любителей из среднего класса, которым был запрещен доступ к популярным туристическим тропам, и местных крестьян, которые больше не могли пасти своих коз в горах над своими деревнями[1201]1201
  Robert Hoffmann, Erzherzog Franz Ferdinand und der Fortschritt. Altstadterhaltung und bürgerliche Modernisierungswille in Salzburg (Vienna, 1994), pp. 94–95.


[Закрыть]. В дневниковой записи, сделанной в день убийства, драматург Артур Шницлер отметил, как быстро прошел «первый шок» от убийства, смягченный воспоминаниями об «ужасающей непопулярности эрцгерцога»[1202]1202
  Дневниковые записи 28 июня и 24 сентября 1914 г., Schnitzler, Tagebücher, pp. 123, 138.


[Закрыть].

Таким образом, когда стало известно о смерти эрцгерцога, не было всеобщего горя. Такая реакция помогает объяснить, почему это убийство всегда называют по месту его совершения, а не по имени жертв. (Напротив, никто не называет убийство Джона Ф. Кеннеди «убийством в Далласе»[1203]1203
  См.: Bernd Sösemann, «Die Bereitschaft zum Krieg. Sarajevo 1914», в Alexander Demandt (ed.), Das Attentat in der Geschichte (Cologne, 1996), pp. 295–320.


[Закрыть]). Из-за непопулярности эрцгерцога историки иногда делали вывод, что его убийство само по себе не стало спусковым крючком для последовавших событий, но в лучшем случае лишь предлогом для решений, корни которых уходят в более отдаленное прошлое. Но этот вывод вводит в заблуждение. Во-первых, факт, что вне зависимости от того, был он популярен или нет, энергия и реформаторское рвение наследника престола были широко признаны. Франц Фердинанд, как сказал австрийский посланник в Константинополе своему сербскому коллеге, был человеком «редкого динамизма и сильной воли», который был полностью предан государственным делам и мог бы обладать большим влиянием[1204]1204
  Джорджевич – Пашичу, Константинополь, 30 июня 1914 г., AS, MID – PO, 411, fos. 744–5.


[Закрыть]. Он был человеком, который собрал вокруг себя «тех, кто понимал, что только полное изменение курса в сфере внутренней политики» может гарантировать дальнейшее существование империи[1205]1205
  Шебеко – Сазонову, 1 июля 1914 г., IBZI, series 3, vol. 4, doc. 47, p. 53.


[Закрыть]. Более того, дело было не только в смерти человека по имени Франц Фердинанд, но и в ударе по тому, что он отстаивал: будущее династии, будущее империи и объединявшую ее «государственную идею Габсбургов».

В любом случае отношение к Францу Фердинанду быстро изменилось из-за того, как он погиб, и процесс этого изменения был запущен, прежде всего и с невероятной скоростью, газетами. Уже в течение 24 часов после убийства, большая часть сараевской истории была общеизвестна, от момента неудачного броска бомбы Чабриновича и последующего его прыжка в реку Миляцка до мужественного отказа эрцгерцога отменить поездку после первой бомбы, его заботы о раненых в четвертой машине, его несдержанной реплики в ответ на приветствие городского главы Чурчича, рокового поворота на улицу Франца Иосифа и даже последних слов умирающего эрцгерцога, адресованных уже не слышавшей его супруге[1206]1206
  См., например, «Die Ermordung des Thronfolgerpaares», in Prager Tagblatt, 29 June 1914, 2nd Extra-Ausgabe, p. 1; «Ermordung des Thronfolgerpaares», in Innsbrucker Nachrichten, 29 June 1914, p. 2; «Die erste Nachricht», «Das erste Attentat», «Das tödliche Attentat», in Pester Lloyd, 29 June 1914, p. 2; «Die letzten Worte des Erzherzogs», in Vorarlberger Volksblatt, 1 July 1914, p. 2.


[Закрыть]. Газетные отчеты породили непреодолимое ощущение сострадания. Жирные траурные полосы на первых страницах отозвались эхом в черных флагах и вымпелах, которые преображали улицы и здания городов монархии, – даже трамваи были украшены черным. Первые полосы газет пестрели рассказами об энергии и политической дальновидности умершего эрцгерцога, насильственном лишении жизни любящих супругов, горе трех детей-сирот, отрешенном смятении престарелого императора, который перенес больше утрат, выпавших на его долю, чем было бы справедливо для одного человека.

Более того, впервые частная и семейная жизнь эрцгерцога стали достоянием общественности. В одном характерном отрывке из статьи в Reichspost от 30 июня цитируются подлинные слова эрцгерцога по поводу своей семьи: «Когда я возвращаюсь в круг своей семьи после долгого и обременительного рабочего дня и вижу свою жену за шитьем среди моих играющих детей, я оставляю все свои заботы за дверью и с трудом могу поглотить все то счастье, которое меня окружает»[1207]1207
  «Franz Ferdinand über Seine Ehe», in Die Reichspost, 30 June 1914, дневной выпуск, p. 4.


[Закрыть]. Эти очень личные высказывания, переданные близкими сотрудниками погибшего, сломали барьер, отделявший частное лицо от заносчивой публичной персоны, вызвав эмоции, которые не были менее реальными оттого, что они были вызваны статьями в прессе. Как сказал Карл Краус всего через две недели после убийства, то, что оставалось в жизни Франца Фердинанда молчаливым, после его смерти заблистало красноречием[1208]1208
  Karl Kraus, «Franz Ferdinand und die Talente», Die Fackel, 10 July 1914, pp. 1–4.


[Закрыть].

Тем не менее значение его смерти для большинства имело скорее политическое, чем сентиментальное значение. Ведущие журналисты быстро осознали эпохальное значение этого события. Neue Freie Presse, журнал образованной венской буржуазии, говорил об «ударе судьбы» (термин «Schicksalsschlag» можно было встретить в любой газете в дни после убийства)[1209]1209
  См., например, «Nichtamtlicher Teil», in Wiener Zeitung, 29 June 1914, p. 2.


[Закрыть]. Когда «об ужасном событии […] стало известно, – заявляли журналисты, – это было так, как если бы по монархии прокатилась буря, как если бы История написала кроваво-красным пером ужасную аксиому новой эпохи». Innsbrucker Nachrichten писал об «уникальном событии в истории Австрии». Со смертью эрцгерцога, как отмечали журналисты Reichspost, монархия потеряла не только своего будущего суверена, но и исключительно энергичного и решительного общественного деятеля, «на которого народы империи Габсбургов возлагали все свои надежды, все свое будущее»[1210]1210
  «Ermordung des Thronfolgerpaares», in Innsbrucker Nachrichten, 29 June 1914, p. 1; «Die Ermordung des Thronfolgers und seiner Gemahlin», in Die Reichspost, 29 June 1914, p. 1; об эрцгерцоге как о носителе будущего Габсбургов см. также: «Erzherzog Franz Ferdinand. Das Standrecht in Sarajevo», in Neue Freie Presse, 30 June 1914, p. 1.


[Закрыть]. Конечно, это были голоса австрийской прессы. Совершенно иная картина была в Будапеште, где многие с чувством скрытого облегчения встретили известие о гибели заклятого врага мадьяр. Но даже здесь буржуазная пресса представила это событие как всемирно-исторический момент и обрушилась на предполагаемых виновников его гибели[1211]1211
  Józef Galántai, Hungary in the First World War (Budapest, 1989), pp. 26–27.


[Закрыть]. Только самые интровертные натуры могли вообще не заметить концентрированную мрачность общественных настроений. Случай с Францем Кафкой в Праге, в дневнике которого ни слова про политические события того дня, а вместо этого подробно описана хроника сугубо личностных переживаний: о том, как он заблудился по пути на свидание, сел не на тот трамвай и пропустил телефонный звонок – из редких исключений[1212]1212
  Franz Kafka, Tagebücher, ed. Hans-Gerhard Koch, Michael Müller and Malcolm Pasley (Frankfurt am Main, 1990), p. 543.


[Закрыть].