Текст книги "Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году"

Сараевское убийство произвело на австро-венгерскую политическую элиту глубочайшее впечатление. Когда первый шок прошел, в течение всего нескольких дней среди ключевых фигур австрийского высшего руководства сформировался консенсус в отношении того, что решить проблему Сербии можно только военной силой. Провокация не может остаться без ответа. Более уверенные в себе и сплоченные, чем когда-либо прежде, многочисленные ястребы начали давление на министра иностранных дел Леопольда фон Берхтольда, требуя немедленных действий. «В прошлом году я взял на себя смелость написать вам, чтобы выразить мнение, что мы должны научиться терпеть сербскую дерзость, не прибегая к войне, – писал Риттер фон Шторк Берхтольду 30 июня. – Теперь дело приобрело совершенно иной оборот».

Выбирая между миром и войной, мы более не должны руководствоваться мыслью о том, что мы не получим каких-либо приобретений от войны с Сербией, но должны использовать первую же возможность для сокрушительного удара по королевству, не обращая внимания на подобные расчеты[1240]1240
  Шторк – МИД Вена, Белград, 30 июня 1914 г., ÖUAP, vol. 8, doc. 9951, pp. 218–19.


[Закрыть].

Принц Готфрид фон Гогенлоэ-Шиллингсфюрст, высокопоставленный дипломат, который уже был назначен преемником Ласло Сегени, долгое время бывшего австрийским посланником в Германии, встретился с Берхтольдом на следующее утро после убийства. Если сейчас же не будут приняты серьезные меры, угрожал Гогенлоэ с наглостью, граничащей с неповиновением, он откажется от своего назначения в Берлин[1241]1241
  Hugo Hantsch, Leopold Graf Berchtold. Grandseigneur und Staatsmann, (2 vols., Graz, 1963), vol. 2, p. 557.


[Закрыть]. В тот же день, после полудня, когда Берхтольд, должно быть, уже выслушал много подобных заявлений, к нему явился Конрад. Освободившийся в результате Сараевского убийства от самого жесткого ограничителя своего политического влияния, начальник Генерального штаба завел свою привычную песню. Пришло время для решительных действий: следует немедленно отдать приказ о мобилизации безо всяких дальнейших консультаций с Белградом. «Если у вас под ногами ядовитая гадюка, неужели вы не обрушите ей на голову свой сапог, а будете ждать смертельного укуса?» Мнение начальника Генштаба можно было резюмировать, как позже вспоминал Берхтольд, в трех словах: «Война! Война! Война!»[1242]1242
  Цит. в: ibid., p. 558.


[Закрыть] Примерно то же самое он услышал от военного министра Кробатина, только что вернувшегося из инспекционной поездки в Южный Тироль, встреча которого с Берхтольдом и Конрадом состоялась утром во вторник, 30 июня. Кробатин заявил, что армия готова действовать; война – единственный выход из нынешнего затруднительного положения, в котором оказалась монархия[1243]1243
  Ibid., p. 559.


[Закрыть].

К хору присоединился Леон Билинский, общеимперский министр финансов. Как один из трех общеимперских министров, составлявших то, что считалось имперским правительством Австро-Венгрии, он играл важную роль в формулировании политики во время кризиса. Билинский отнюдь не был ненавистником Сербии. Как гражданский губернатор Боснии, он был знаменит гибкостью и доступностью в своих отношениях с национальными меньшинствами в провинции. Он научился читать и понимать сербохорватский язык и говорил со своими южнославянскими коллегами по-русски, а не по-немецки; им было легче понимать его, и это демонстрировало его внимательное отношение к общему славянскому наследию. Встречи проводились в неформальной и дружеской манере, а ходу дебатов немало помогало обеспечение всех присутствовавших крепким черным кофе и большим количеством хороших сигарет[1244]1244
  Biliński, Wspomnienia i dokumenty, vol. 1, p. 238.


[Закрыть]. До событий в Сараеве Билинский продолжал работать над выстраиванием конструктивных долгосрочных отношений с национальными меньшинствами в Боснии и Герцеговине. Даже после убийства он выступал против попыток военного губернатора Потиорека применить репрессивные меры к Боснии[1245]1245
  См., например: Билинский – Потиорек, Вена, 30 июня и 3 июля 1914 г., ÖUAP, vol. 8, docs. 9962, 10029, pp. 227–231, 289–291.


[Закрыть].

В вопросе об отношениях с Сербией Билинский во время недавних волнений на Балканах колебался между примирительными и воинственными взглядами. Он склонялся к силовым мерам во время противостояния из-за Северной Албании в мае 1913 года и во время албанского кризиса в октябре, хотя и предупреждал, что поскольку ни император, ни наследник не согласны на риски тотальной войны, Вене не следует, вероятно, отдавать приказ о мобилизации[1246]1246
  См. отчет о встрече 13 октября 1913 г. в Conrad von Hötzendorf, Aus meiner Dienstzeit, 1906–1918 (5 vols., Vienna, 1921–1925), vol. 3, pp. 464–466.


[Закрыть]. С другой стороны, он наладил прекрасные отношения с Йовановичем, сербским посланником в Вене, и эффективно использовал их, чтобы помочь урегулировать спор по поводу сербско-албанской границы. Во время Второй балканской войны он выступал против политики поддержки Болгарии в ее конфликте с Белградом, вместо этого настаивая на сближении с победоносной, расширяющейся Сербией. Он последовательно и яростно выступал против идеи Конрада о намеренном развязывании войны против соседнего государства на том основании, что это выставит Австро-Венгрию агрессором и изолирует ее в среде великих держав[1247]1247
  John Leslie, «The Antecedents of Austria-Hungary’s War Aims. Policies and Policy-makers in Vienna and Budapest before and during 1914», в Elisabeth Springer and Leopold Kammerhold (eds.), Archiv und Forschung. Das Haus-Hof und Staatsarchiv in seiner Bedeutung für die Geschichte Österreichs und Europas (Vienna, 1993) pp. 366–367.


[Закрыть].

Сараевское убийство положило конец его колебаниям. Ко второй половине дня 28 июня Билинский был ярым сторонником прямых действий против Сербии. Он никогда не был особенно близок с Францем Фердинандом, но ему было трудно избавиться от ощущения, что он не выполнил свой долг по обеспечению безопасности убитых супругов. Оглядываясь назад, мы видим, что никакой его вины в произошедшем не было. Потиорек не проинформировал его о планах пригласить эрцгерцога и его жену в город – отсюда тот приступ физической тошноты, который он испытал, прочитав в газете программу предполагаемого визита. Также с ним не консультировались по поводу мер безопасности. Тем не менее свои первые после Сараевского убийства встречи с императором и Берхтольдом министр финансов посвятил педантичным самооправданиям – с помощью документальных доказательств – от воображаемого обвинения в халатности при исполнении своих обязанностей[1248]1248
  Biliński, Wspomnienia i dokumenty, vol. 1, p. 277.


[Закрыть].

Одним из самых жестоких ястребов был подчиненный Билинского Потиорек. В отличие от Билинского, у военного губернатора было достаточно оснований обвинять себя в халатности. Во-первых, именно Потиорек настаивал на проведении маневров в Боснии. Во-вторых, он отвечал за смехотворное обеспечение безопасности в день визита. И именно он не смог нормально организовать отъезд эрцгерцога из города после приема в ратуше. Но если Потиорек и испытывал муки совести, он маскировал их проявлением безудержной воинственности[1249]1249
  N. Shebeko, Souvenirs. Essai historique sur les origins de la guerre de 1914 (Paris, 1936), p. 185.


[Закрыть]. В донесениях, отправляемых из Сараева в Генеральный штаб и военное министерство, Потиорек настаивал на немедленном военном ударе по Белграду. Время для монархии было на исходе. Вскоре из-за действий сербских ирредентистских сетей Босния станет неуправляемой до такой степени, что развертывание там крупных войсковых подразделений станет невозможным. Только расправившись с сербскими националистическими организациями в провинции и уничтожив корень проблемы, находящийся в Белграде, монархия сможет навсегда решить вопрос безопасности на Балканах. Потиорек не был допущен во внутренний круг принятия решений, но, тем не менее, его депеши были важны. Франц Фердинанд всегда утверждал, что хрупкость Австро-Венгерской империи категорически исключает даже теоретическое рассмотрение любой войны с внешним противником. Потиорек перевернул этот аргумент с ног на голову, заявив, что война разрешит, а не усугубит внутренние проблемы империи. Это довольно искусственное обращение к тому, что историки позже назовут «приматом внутренней политики», помогло Конраду и Кробатину опровергнуть возражения некоторых из их гражданских коллег.

Высшие эшелоны министерства иностранных дел поспешили присоединиться к прочим воинственным политикам. Еще 30 июня немецкий посланник в Вене барон Чиршки сообщил, что его контакты – большинство из них были представителями министерства иностранных дел – выражают желание «наконец свести счеты с Сербией»[1250]1250
  Чиршки – Бетман-Гольвегу, Вена, 30 июня, в DD, vol. 1, doc. 7, pp. 10–11.


[Закрыть]. В какой-то степени мотивы столь воинственных заявлений варьировались от одного человека к другому: барон Александр фон Мусулин, самопровозглашенный министерский «эксперт по Сербии», который позже написал ультиматум Белграду и принимал участие в нескольких важных совещаниях в министерстве иностранных дел в начале кризиса, был хорватом, питал глубокую вражду к сербскому национализму и видел в постсараевском кризисе последнюю возможность остановить его продвижение при поддержке хорватов империи[1251]1251
  О мотивах Мусулина см. мемуары графа Александра Хойоса в: Fritz Fellner, «Die Mission „Hoyos“», in id., Vom Dreibund zum Völkerbund. Studien zur Geschichte der internationalen Beziehungen 1882–1919, ed. H. Maschl and B. Mazohl-Wallnig (Vienna, 1994), p. 135.


[Закрыть]. Фридьеш (Фридрих) Сапари, австрийский посланник в Санкт-Петербурге, который из-за болезни жены оказался в Вене в первые недели после убийства, в основном был озабочен усилением влияния России на Балканском полуострове. Граф Форгач, возглавлявший политический отдел министерства иностранных дел с октября 1913 года, не забыл своего позора в Белграде и своей личной вражды со Спалайковичем. Тем не менее идея военного решения Сербского вопроса захватила все министерство. В основе выбора политики конфронтации лежала знакомая идея активной внешней политики, рассматриваемая как полная противоположность пассивности и нерешительности, которые якобы были неотъемлемым свойством Австрии на внешнеполитической арене. Эренталь аргументировал этим свою позицию во время боснийской аннексии 1908–1909 годов, противопоставляя свой собственный активный подход «фатализму» своих предшественников. Форгач, граф Александр («Алек») фон Хойос (начальник канцелярии Берхтольда), Сапари, глава департамента граф Альберт Немес и барон Мусулин были восторженными учениками Эренталя. Во время балканских кризисов 1912 и 1913 годов эти люди неоднократно призывали Берхтольда не поддаваться ни запугиванию со стороны России, ни «растущей дерзости» Сербии и в частном порядке сетовали на то, что считали его чрезмерно примирительным подходом к балканской политике[1252]1252
  Leslie, Antecedents, p. 378 (цит.: Сапари – Берхтольду, 19 ноября 1912 г.).


[Закрыть].

Сараево не просто побудило ястребов с их призывами к войне. Оно также разрушило все надежды на мир. Если бы Франц Фердинанд пережил свой визит в Боснию в 1914 году, он бы продолжал предостерегать от рисков военной авантюры, как он постоянно это делал раньше. По возвращении с летних маневров он снял бы Конрада со своего поста. На этот раз воинственный начальник штаба не смог бы вернуться в политику. «Мир не знает, что эрцгерцог всегда был против войны», – сказал высокопоставленный австрийский дипломат политику Йозефу Редлиху в последнюю неделю июля. «Своей смертью он помог нам обрести энергию, которую у него никогда не нашлось бы, пока он был жив!»[1253]1253
  Йозеф Редлих, запись в дневнике 24 июля 1914 г., цит. по: Fritz Fellner (ed)., Schicksalsjahre Österreichs, 1908–1919: Das politische Tagebuch Josef Redlichs (2 vols., Graz, 1953–1954), vol. 1, p. 239.


[Закрыть]

В первые дни после убийства никто не находился под большим давлением, чем общеимперский министр иностранных дел Австро-Венгрии Леопольд фон Берхтольд. Известия из Сараева глубоко повлияли на него в личном плане. Он и Франц Фердинанд были близки по возрасту и знали друг друга с детства. Несмотря на все различия между вспыльчивым, властным, самоуверенным эрцгерцогом и утонченным, чувствительным и изнеженным графом, эти двое мужчин глубоко уважали друг друга. Берхтольд имел достаточно возможностей познакомиться с жизнерадостным, импульсивным человеком, скрывающимся за сварливой публичной персоной наследника. И у этих отношений было более глубокое и персональное семейное измерение: супруга Берхтольда, Нандин, была близкой подругой детства Софии Хотек, и они остались близки и после ее брака с наследником. Берхтольд, находившийся на благотворительном мероприятии недалеко от своего замка в Бухлау, потерял дар речи, когда ему доложили о произошедшем, и помчался поездом в Вену, где его сразу же захватила безумная череда встреч и совещаний. «На этих разговорах словно лежала мрачная тень, отброшенная мертвецом, великим мертвецом», – вспоминал позже Берхтольд. «Я находил их невыносимо болезненными. Мне казалось, что я все время вижу перед собой образ безвинно убитого […] большие сияющие глаза, голубые, как река, из-под темных решительных бровей…»[1254]1254
  Berchtold, «Die ersten Tage nach dem Attentat vom 28. Juni», цит. по: Hantsch, Berchtold, vol. 2, p. 552.


[Закрыть]

Нужно ли было подталкивать Берхтольда к согласию на войну против Сербии? Разумеется, ястребы, которые осаждали его советами на следующий день после убийства, полагали, что министра иностранных дел нужно будет заставить принять политику конфронтации. Хотя Берхтольд время от времени занимал твердую позицию (например, в отношении Албании), он все еще считался человеком благоразумия и примирения, а значит, мягкого подхода к международным делам. Один из высокопоставленных венских послов в мае 1914 года заявил, что Берхтольд был «дилетантом», чья «непоследовательность и отсутствие воли» лишили внешнюю политику монархии какого-либо четкого ощущения направления[1255]1255
  Посол Мерей (Рим) – своему отцу, 5 мая 1914 г., цит. по: Fellner, «Die Mission „Hoyos“», p. 119.


[Закрыть]. Чтобы побудить министра к действиям после убийства в Сараеве, самые воинственно настроенные коллеги сочетали свои советы по отношению к текущему кризису с язвительной критикой австро-венгерской политики после смерти Эренталя в 1912 году. Конрад, как всегда, был самым прямолинейным. На совещании 30 июня он высказал министру в лицо, что Австро-Венгрия оказалась в этой катастрофической ситуации именно из-за нерешительности и осторожности Берхтольда во время Балканских войн.

На самом деле, по-видимому, сам Берхтольд еще до всех этих встреч и, вероятно, самостоятельно принял решение отныне проводить политику прямых действий. Человек маневра и сдержанности в одночасье стал непоколебимо сильным лидером[1256]1256
  См.: R. A. Kann, Kaiser Franz Joseph und der Ausbruch des Krieges (Vienna, 1971), p. 11, цитируя газетное интервью с Билинским; William Jannen, «The Austro-Hungarian Decision for War in July 1914», in Samuel R. Williamson and Peter Pastor (eds.), Essays on World War I: Origins and Prisoners of War (New York, 1983), pp. 55–81, esp. p. 72.


[Закрыть]. У него была возможность изложить свое видение действий в условиях кризиса на первой после Сараевского убийства аудиенции у императора во дворце Шенбрунн, в час дня 30 июня. Эта встреча имела решающее значение, позднее Берхтольд подробно вспоминал о ней в своих неопубликованных мемуарах. Стоит отметить, что он обнаружил императора глубоко опечаленным случившимся в Сараеве, несмотря на его сложные отношения с эрцгерцогом и его морганатической супругой. Нарушив протокол, 83-летний монарх взял министра за руку и попросил его сесть. Его глаза стали влажными, когда они обсуждали недавние события[1257]1257
  Об этом Маргутти якобы сообщил адъютант императора, генерал граф Паар, см. [Albert Alexander] Baron von Margutti, The Emperor Francis Joseph and His Times (London, [1921]), pp. 138–139.


[Закрыть]. Берхтольд заявил – и император согласился, – что проводимая до сего дня монархией «политика терпения» себя исчерпала. Если Австро-Венгрия проявит слабость и в таком ужасающем случае, «соседи на юге и востоке окончательно уверятся в нашем бессилии и будут продолжать свою разрушительную работу с еще большей решимостью», предупредил Берхтольд. Империя оказалась в «безвыходном положении». Император, как вспоминал Берхтольд, казался чрезвычайно хорошо осведомленным о текущей ситуации и был полностью согласен с необходимостью действовать. Но он при этом настаивал на том, чтобы Берхтольд согласовал любые дальнейшие шаги с графом Иштваном Тисой, премьер-министром Венгрии, который в то время находился в Вене[1258]1258
  Мемуары Берхтольда, цит. по: Hantsch, Berchtold, vol. 2, pp. 559–560.


[Закрыть].

В этом требовании таился зародыш серьезной потенциальной проблемы: Тиса яростно возражал против любой политики, направленной на вовлечение империи в конфликт. Тиса, бывший премьер-министром в 1903–1905 годах и снова вернувшийся на этот пост в 1913 году, был доминирующей фигурой в венгерской политике. Этот исключительно энергичный и амбициозный человек, страстный поклонник Бисмарка, укрепил свою власть за счет сочетания коррупции на выборах, безжалостного полицейского запугивания политических оппонентов и проведения экономических и инфраструктурных реформ, дававших преимущества мадьяроязычному среднему классу и ассимиляционистским элементам прочих национальных элит. Тиса воплощал систему компромиссов, созданную в 1867 году. Он был националистом, но глубоко верил в союз с Австрией, который он считал необходимым для будущей безопасности Венгрии. Он был решительно настроен поддерживать гегемонию мадьярской элиты и поэтому решительно выступал против любого ослабления ограничительных правовых регуляций, которые препятствовали участию в политике многочисленных меньшинств невенгерской национальности.

Для Тисы убийство наследника было не горем, а источником глубокого облегчения. Реформы, планируемые Францем Фердинандом, поставили бы под угрозу всю структуру власти, в которой Тиса проделал свой путь наверх. Особенно опасны для него были тесные связи эрцгерцога с частью румынской интеллигенции. Таким образом, его убийство представляло собой неожиданное избавление, и премьер-министр Венгрии не разделял ни гнева, ни чувства безотлагательности, которое вдохновляло многих его австрийских коллег. На встрече с Берхтольдом днем 30 июня и еще раз в письме к императору на следующий день Тиса предостерег от того, чтобы убийство стало «предлогом» для войны с Сербией. Основная причина, по которой он настаивал на сдержанности, заключалась в сложившемся к текущему моменту невыгодном положении балканских государств. Ключевой проблемой была Румыния, которая к лету 1914 года была на полпути к заключению союза с Россией и державами Антанты. Ввиду огромной численности румынского меньшинства в Трансильвании и незащищенности протяженной румынской границы такое поведение Бухареста представляло серьезную угрозу безопасности империи. По мнению Тисы, глупо было рисковать и вступать в войну с Сербией, в то время как вопрос о лояльности и сдержанности Румынии в возможном конфликте остается нерешенным. Тиса предполагал два варианта: либо нужно убедить румын – с помощью Берлина – вернуться в орбиту Тройственного союза; или их необходимо сдерживать путем установления более тесных австро-венгерских и немецких связей с Болгарией, врагом Румынии во Второй балканской войне.

При всех грандиозных заблуждениях румын движущей силой в психологии этого народа является страх перед Болгарией. Как только они увидят, что не могут помешать нам заключить союз с Болгарией, они, возможно, будут стремиться вступить в [Тройственный] альянс, чтобы тем самым защититься от болгарской агрессии[1259]1259
  Тиса, меморандум императору Францу Иосифу, Будапешт, 1 июля 1914 г., ÖUAP, vol. 8, doc. 9978, pp. 248–249.


[Закрыть].

Это был знакомый балканский расчет, преломленный через призму сугубо венгерского взгляда на проблемы безопасности империи. Румыния занимала важное место на политическом горизонте мадьярской элиты. В случае с Тисой эта озабоченность была усилена тем фактом, что он был потомком трансильванской дворянской семьи. Тиса и его ближайшие советники считали хорошие отношения с Санкт-Петербургом ключом к венгерской безопасности, и идея восстановления старой дружбы с Россией была модной в то время в венгерском руководстве. Следует отметить, что возражения венгерского премьер-министра против войны не означали ее абсолютного неприятия. Тиса поддержал военную интервенцию против Сербии во время Второго албанского кризиса в октябре 1913 года, и он был бы счастлив рассмотреть возможность войны с Сербией в некотором более позднем будущем, если соответствующая ситуация возникнет при более благоприятных обстоятельствах. Но он был категорически против немедленных прямых действий, за которые выступало большинство австрийских политиков[1260]1260
  Günther Kronenbitter, Krieg in Frieden’. Die Führung der k. u. k. Armee und die Grossmachtpolitik Österreich-Ungarns 1906–1914 (Munich, 2003), pp. 465–6; Segre, Vienna e Belgrado, p. 49; Sidney Bradshaw Fay, The Origins of the First World War (2 vols., New York), vol. 2, pp. 224–36.


[Закрыть].

Какими бы сильными ни были эмоции, царившие в австрийской политической элите в первые дни после убийств, скоро стало ясно, что о немедленном военном ответе не может быть и речи. Вначале стояла проблема убедить Тису поддержать консенсус, возникший в Вене; политически и конституционно невозможно было просто проигнорировать этого могущественного игрока в дуалистической системе. Затем встал вопрос о фактических доказательствах причастности Сербии. На встрече с Берхтольдом во второй половине дня 30 июня Тиса заявил, что сербскому правительству следует дать время «продемонстрировать свою добрую волю». Берхтольд скептически отнесся к этому предложению, но согласился с тем, что любые военные действия следует отложить до дальнейшего подтверждения виновности сербов[1261]1261
  Мемуары Берхтольда, цит. по: Hantsch, Berchtold, vol. 2, pp. 560, 561.


[Закрыть]. Нужно несколько дней, чтобы составить более полную картину связей террористов с Белградом. Еще одним чувствительным вопросом было время, необходимое для начала военных действий. Конрад неоднократно призывал своих гражданских коллег «нанести удар немедленно» (то есть не дожидаясь результатов расследования), однако он сообщил Берхтольду утром 30 июня, что Генеральному штабу потребуется шестнадцать дней, чтобы мобилизовать вооруженные силы для удара по Сербии – эта оценка впоследствии оказалась сильно заниженной[1262]1262
  Conrad, Aus meiner Dienstzeit, vol. 4, p. 34; Samuel R. Williamson, Austria-Hungary and the Origins of the First World War (Houndmills, 1991), pp. 199–200.


[Закрыть]. Таким образом, существенная задержка была неизбежна, даже если руководство согласовало точный план действий.

Последним, и самым главным, был вопрос о Германии. Поддержит ли Берлин политику конфронтации с Белградом? Поддержка Германией австро-венгерской политики на Балканах в последнее время была нестабильной. Прошло всего восемь недель с тех пор, как посол Фридрих Сапари прислал из Санкт-Петербурга отчет, в котором жаловался, что Германия систематически «жертвует» балканскими интересами Австро-Венгрии. В первые дни кризиса из Берлина исходили неоднозначные сигналы. 1 июля известный немецкий журналист Виктор Науманн позвонил главе канцелярии Берхтольда, графу Александру фон Хойосу, чтобы сообщить, что, по его мнению, немецкое руководство благосклонно отнесется к австро-венгерскому военному удару по Сербии и готово пойти на риск войны с Россией, если Санкт-Петербург решится на силовое вмешательство. Науманн не имел официального статуса, но, поскольку было известно, что он находился в тесном контакте с Вильгельмом фон Штуммом, главой политического отдела берлинского министерства иностранных дел, его слова имели определенный вес[1263]1263
  Записки фон Хойоса о разговоре с Науманном, 1 июля 1914 г., ÖUAP, vol. 8, doc. 9966, pp. 235–236; так же Albertini, Origins, vol. 2, pp. 129–30; Dieter Hoffmann, Der Sprung ins Dunkle: Oder wie der 1. Weltkrieg entfesselt wurde (Leipzig, 2010), pp. 181–182; Fritz Fischer, War of Illusions. German Policies from 1911 to 1914, trans. Marian Jackson (London, 1975), p. 473.


[Закрыть]. Однако в то же время посол Германии барон Чиршки призывал австрийцев соблюдать осторожность. Каждый раз, когда австрийцы говорили ему о необходимости жестких мер, писал Чиршки 30 июня: «я пользовался представленной возможностью, чтобы спокойно, но очень решительно и серьезно предостеречь их от принятия поспешных мер»[1264]1264
  Цит. Albertini, Origins, vol. 2, p. 138.


[Закрыть]. И в разговоре с послом Австрии в Берлине заместитель статс-секретаря германского министерства иностранных дел Артур Циммерманн выразил Вене сочувствие по поводу ужасного события, но предостерег от предъявления Белграду «унизительных требований»[1265]1265
  Сегени – Берхтольду, Берлин, 4 июля 1914 г., ÖUAP, vol. 8, doc. 10039, p. 295.


[Закрыть].

Взгляды германского императора были еще одним поводом для беспокойства. Осенью и зимой 1913 года Вильгельм II неоднократно советовал австрийцам завоевать Белград с помощью денежных подарков и программ обмена. Совсем недавно, в июне 1914 года, во время своей последней встречи с Францем Фердинандом, кайзер отказался брать на себя обязательства. На вопрос, может ли Австро-Венгрия «продолжать безоговорочно рассчитывать на Германию в будущем», Вильгельм «уклонился от разговора и не дал нам ответа»[1266]1266
  Ibid., p. 36; ср.: Fischer, War of Illusions, p. 418.


[Закрыть]. В отчете, представленном императору Францу Иосифу 1 июля, Тиса предупредил, что германский император питает «просербские симпатии», и потребуется потратить некоторые силы и время на его убеждение, прежде чем он согласится поддержать балканскую политику Вены[1267]1267
  Тиса, меморандум императору Францу Иосифу, Будапешт, 1 июля 1914 г., ÖUAP, vol. 8, doc. 9978, pp. 248–249.


[Закрыть]. Австро-венгерские лидеры сначала надеялись, что два императора смогут обменяться взглядами при личной встрече, когда Вильгельм II приедет в Вену на похороны эрцгерцога, но этот визит был отменен из-за слухов о существовании сербского заговора против немецкого кайзера. Необходимо было найти другие средства для синхронизации политики с Берлином.

По крайней мере, здесь требовалось сделать те шаги, с которыми Берхтольд, Тиса и другие австрийские высокопоставленные политики не могли не согласиться: необходимо надлежащим образом проконсультироваться с Германией, прежде чем предпринимать какие-либо дальнейшие действия. Берхтольд курировал подготовку дипломатической миссии в Берлине. Два документа должны были быть отправлены немецкому союзнику. Первым было личное письмо Франца Иосифа кайзеру Вильгельму II, подписанное собственноручно императором, но фактически составленное начальником канцелярии Берхтольда Александром фон Хойосом; вторым был поспешно пересмотренный вариант составленного еще до покушения в Сараеве меморандума Мачеко, к которому после убийства был приложен краткий постскриптум.

Эти два документа сегодня читаются крайне странно. В пересмотренном меморандуме Мачеко был представлен такой же обширный обзор ухудшающегося положения на Балканах, что и в оригинале, но с более сильным акцентом на разрушительные последствия румынской измены – утверждение, направленное как на дружеские отношения Берлина с Бухарестом, так и на озабоченность Тисы Трансильванией. Агрессивность франко-русского союза стала более очевидной, и это было оформлено как угроза не только Австро-Венгрии, но и Германии. В конце документа был добавлен постскриптум, начинавшийся словами: «Вышеупомянутый Меморандум был только что завершен, когда произошли ужасные события в Сараеве». В нем говорилось об «опасности и интенсивности […] еще более активной сербской агитации, которая не остановится ни перед чем», и отмечалось, что усилия монархии по обеспечению хороших отношений с Сербией посредством политики доброй воли и компромисса теперь кажутся совершенно бессмысленными. Прямого упоминания войны не было, но в постскриптуме говорилось о «непримиримости» австро-сербского антагонизма в свете недавних событий. Документ заканчивался неуклюжей метафорой: австро-венгерский орел «должен теперь решительной рукой разорвать нити, которые его враги плетут в сеть над его головой»[1268]1268
  Ibid., appendix to doc. 9984, pp. 253–261.


[Закрыть].

Личное письмо Франца Иосифа кайзеру Вильгельму II было более откровенным. В нем также подробно говорилось о Румынии и махинациях русских, но он заканчивался ясным намеком на надвигающиеся действия против Сербии. В нем указывалось, что убийство было не актом отдельного лица, а «хорошо организованным заговором […], нити которого ведут в Белград». Только после того, как Сербия будет «нейтрализована как фактор силы на Балканах», Австро-Венгрия окажется в безопасности.

Вы тоже убедитесь после недавних ужасных событий в Боснии, что больше не может быть и речи о политике путем примирения разногласий, отделяющих Сербию от нас, и что политика сохранения мира, проводимая всеми европейскими монархами, окажется под угрозой, пока этот очаг преступной агитации в Белграде остается безнаказанным[1269]1269
  Франц Иосиф – кайзеру Вильгельму II, 2 июля 1914 г., ibid., doc. 9984, pp. 250–252.


[Закрыть].

Современного читателя поражает в этих сообщениях паническое отсутствие ясности, предпочтение напыщенных метафор четким формулировкам, использование сценических приемов для достижения эмоционального эффекта, смешение различных точек зрения при отсутствии объединяющего повествования. В документах нет явного запроса помощи от Германии, нет никаких предложений по проведению согласованной политики, нет списка вариантов действий, только мрачный, неясный набор угроз и предчувствий. Также не ясно, как та часть, где в общих чертах проводится оценка ситуации на Балканах – и которая намекает на необходимость дипломатического решения возникших проблем, – связана с той частью, которая посвящена поведению Сербии и которая не оставляет читателю сомнений в том, что авторы подразумевают войну.

Изначально Берхтольд намеревался отправить императорское письмо и исправленный меморандум Мачеко в Берлин обычным дипломатическим курьером. Однако поздно вечером в субботу, 4 июля, он телеграфировал послу Сегени в Берлин, чтобы сообщить ему, что начальник его канцелярии, граф фон Хойос, доставит документы в Берлин лично. Сегени должен был организовать аудиенцию с кайзером и канцлером Теобальдом фон Бетман-Гольвегом. Несмотря на молодость – ему было всего тридцать шесть лет, – фон Хойос был одним из самых энергичных и амбициозных представителей молодой когорты чиновников – ястребов в министерстве иностранных дел. У него также были хорошие связи в Берлине. В 1908 году, когда он был отозван с должности в столице Германии, посол Сегени одобрительно прокомментировал отношения необычной «близости и доверия», которые Хойос выстроил с ведущими политическими кругами Германии[1270]1270
  Отчет Сегени о фон Хойосе (1908), цит. по: Verena Moritz, «„Wir sind also fähig, zu wollen!“ Alexander Hoyos und die Entfesselung des Ersten Weltkrieges», in Verena Moritz and Hannes Leidinger (eds.), Die Nacht des Kirpitschnikow. Eine andere Geschichte des Ersten Weltkrieges (Vienna, 2006), pp. 82–83.


[Закрыть]. Во время службы в Китае Хойос также встретился и познакомился с Артуром Циммерманном, который в описываемое время заменял своего начальника, государственного секретаря Готлиба фон Ягова, отправившегося в путешествие на медовый месяц как раз тогда, когда разразился кризис. Хойос рассматривал отношения с Германией как краеугольный камень австро-венгерской безопасности и как необходимое условие для активной политики на Балканах – это, по его мнению, было уроком аннексионного кризиса 1908–1909 годов, в котором он сам играл второстепенную роль. Что наиболее важно, фон Хойос был сторонником жесткой линии, с самого начала выступавшим за военное решение; в непростой борьбе за получение согласия Тисы, молодой начальник канцелярии оказывал своему руководителю столь необходимую моральную поддержку[1271]1271
  Fellner, «Die Mission „Hoyos“», pp. 119, 125, 115–116.


[Закрыть].

Выбрав фон Хойоса для миссии в Берлин, Берхтольд гарантировал тем однозначную интерпретацию двух отправленных из Вены политических документов. У немцев не осталось бы сомнений в том, что австрийцы имеют в виду войну. Якобы следуя совету Тисы, который отказался согласовывать какие-либо дальнейшие шаги до тех пор, пока не будут проведены консультации с Германией, Берхтольд фактически использовал миссию, чтобы отстранить венгерского лидера от процесса принятия решений и обеспечить, чтобы политика дуалистической монархии следовала его собственному предпочтению способа решения проблемы быстрым и решительным ответом на теракт в Сараеве[1272]1272
  Подробное обсуждение намерений Берхтольда, которому я обязан предыдущим пассажем, см.: Williamson, Austria-Hungary, pp. 195–6; о миссии фон Хойоса см. также: Manfred Rauchensteiner, Der Tod des Doppeladlers. Österreich-Ungarn und der Erste Weltkrieg (Graz, 1994), pp. 70–73; Hantsch, Berchtold, vol. 2, pp. 567–573.


[Закрыть]. Это было, безусловно, довольно важным решением, потому что, как многозначительно напомнил немецкий посол Берхтольду 3 июля, ведение напыщенных разговоров, в которых австрийцы обладали неоспоримым талантом, само по себе не является планом действий[1273]1273
  Берхтольд, отчет о беседе с послом Германии, Вена, 3 июля 1914 г., ÖUAP, vol. 8, doc. 1006, pp. 277–278.


[Закрыть].

График мобилизации, политические разногласия, полицейское расследование в Сараеве, необходимость заручиться поддержкой Германии – все это были прекрасные причины для отсрочки военных действий против Сербии. Даже Конрад не смог предложить достойную альтернативу своим гражданским коллегам. И все же на протяжении всего июльского кризиса австрийцев преследовало подозрение, что на самом деле, возможно, было бы лучше просто нанести удар по Белграду без полной мобилизации и объявления войны, что во всем мире было бы воспринято как рефлекторный ответ на серьезную провокацию. 24 июля премьер-министр Румынии Ион Брэтиану спросил, почему Австро-Венгрия просто не напала на Сербию сразу и не покончила с этим, когда кризис вступил в критическую фазу. «Тогда симпатии Европы были бы на вашей стороне»[1274]1274
  Отчет о разговоре с Братиану, Чернин – МИД Вена, Синая, 24 июля 1914 г., HHStA, PA I, Liasse Krieg 812, fos. 699–708.


[Закрыть]. Насколько иначе мог бы развиваться кризис в этом случае, – об этом мы можем только догадываться, но ясно одно: к тому времени, когда Александр фон Хойос занял свое место в вагоне ночного поезда Вена – Берлин, дверь для этого виртуального сценария уже закрылась.