Текст книги "Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году"

12. В последние дни

НА ПРОТЯЖЕНИИ большей части июльского кризиса 1914 года взоры ключевых лондонских политиков были прикованы к девяти графствам Ольстера на севере Ирландии. 21 мая 1914 года законопроект, вводящий ирландское самоуправление, был принят палатой общин в третьем чтении, но отклонен палатой лордов[1513]1513
  Акт о правительстве Ирландии (англ. Government of Ireland Act 1914), также известный как Акт о гомруле (Home Rule Act) и Третий билль об ирландском гомруле (Irish Third Home Rule Bill).


[Закрыть]. Зависимое от голосов ирландских националистов либеральное правительство Асквита решило использовать положения Закона о парламенте, который позволял правительству в таких обстоятельствах обойти палату лордов и принять закон через королевскую санкцию. Перспектива частичной передачи правительственных функций самоуправлению католической Ирландии вызвала глубокие и ожесточенные споры. Самый сложный вопрос касался того, какие графства конфессионально смешанного Ольстера должны быть исключены из местного самоуправления и, таким образом, остаться в Союзе, если таковым вообще будет позволено делать выбор. Отчаявшись найти решение, которое отвечало бы именно их требованиям, обе стороны – католические ирландские националисты и протестантские юнионисты – начали подготовку к вооруженной борьбе за власть. Весной Ирландия оказалась на грани полномасштабной гражданской войны. Семена раздора, посеянные тогда, выросли в проблемы, которые продолжали терзать политику Северной Ирландии и в начале двадцать первого века[1514]1514
  Классическое описание см.: A. T. Q. Stewart, The Ulster Crisis (London, 1969).


[Закрыть].

Напряженность, порожденная Ольстерским вопросом, оказала глубокое воздействие на политическую жизнь Соединенного Королевства, поскольку затронула прошлую, настоящую и будущую самоидентификацию британского государства. Консервативная партия (официально известная как Консервативная и юнионистская партия) яростно выступала против гомруля. Юнионистские настроения также были высоки в офицерском корпусе британской армии, в существенной степени заполненном выходцами из протестантских англо-ирландских семей, горячо поддерживающих Союз. Действительно, можно ли было рассчитывать, что армия сохранит лояльность, если она будет вынуждена выступать в качестве силы, обеспечивающей самоуправление? Во время инцидента, известного как Куррагский инцидент или мятеж, 20 марта 1914 года, пятьдесят семь британских офицеров, находившихся в лагере Курраг в графстве Килдэр, пригрозили уйти в отставку или принять увольнение со службы, но отказались выполнять приказы о проведении военных акций против юнионистов, собирающихся оказывать сопротивление введению гомруля[1515]1515
  См.: Ian F. W. Beckett, The Army and the Curragh Incident 1914 (London, 1986); James Fergusson, The Curragh Incident (London, 1964).


[Закрыть].

Среди тех, кто поддерживал неповиновение юнионистов в руководстве армии, был директор военных операций Генри Уилсон, сыгравший столь важную роль в расширении масштабов британских чрезвычайных планов в случае континентальной интервенции. Уилсон прилагал все меньше и меньше усилий, чтобы скрыть свое презрение к «Сквиффу»[1516]1516
  Выпивоха, пьянчуга. – Прим. пер.


[Закрыть] (как он называл Асквита) и его «грязному кабинету». Он не упустил возможности использовать вопрос о гомруле, чтобы шантажировать премьер-министра и заставить его пойти навстречу требованиям юнионистов. В меморандуме, представленном на Армейском совете для оглашения перед кабинетом министров 29 июня 1914 года, Уилсон и его коллеги утверждали, что армии необходимо будет направить все британские экспедиционные силы в Ирландию, если она желает установить там самоуправление и восстановить порядок[1517]1517
  Zara S. Steiner, Britain and the Origins of the First World War (London, 1977), p. 215: Keith Jeffery, Field Marshal Sir Henry Wilson. A Political Soldier (Oxford, 2006), p. 126.


[Закрыть]. Другими словами: если британское правительство пожелает ввести гомруль, ему придется отказаться от возможности любого военного вмешательства в Европе в обозримом будущем; и наоборот, континентальное военное вмешательство означало бы отказ от гомруля. Это, в свою очередь, означало, что военные, питающие симпатии к юнионистам, влияние которых было чрезвычайно распространено в офицерском корпусе с преобладанием выходцев из протестантских англо-ирландских семей, были склонны видеть в британской континентальной интервенции одно из возможных средств отсрочки или предотвращения введения гомруля вообще. Нигде больше в Европе, возможно, за исключением Австро-Венгрии, внутренние проблемы не оказывали столь прямого воздействия на политические взгляды самых высокопоставленных военачальников.

Ольстер все еще поглощал все внимание британского правительства, когда появились новости из Сараева. Премьер-министр не вел дневников, но его частная переписка с молодой подругой, близкой ему по взглядам, Венецией Стэнли, элегантной и умной светской львицей, полна откровенными и подробными отчетами о повседневных заботах Асквита. Из этих писем можно предположить, что насильственная смерть «австрийских королевских особ» 28 июня едва ли занимала мысли премьер-министра, которые были полностью сосредоточены на «ужасных вещах, происходящих в Ольстере»[1518]1518
  Асквит – Венеции Стэнли, 30 июня 1914 г., цит. Michael and Eleanor Brock (eds.), H. H. Asquith. Letters to Venetia Stanley (Oxford, 1985), p. 93.


[Закрыть]. Асквит больше не упоминал о международной ситуации до 24 июля, когда он с сожалением сообщил, что очередной раунд торга из-за Ольстера провалился из-за сложной конфессиональной географии графств Тирон и Фермана. Только в конце длинного описания занимавших его проблем Северной Ирландии премьер-министр упомянул, почти как «ах да, кстати», что Австрия только что послала «угрожающий и унизительный ультиматум Сербии, которая возможно откажется его принять».

Мы находимся в пределах реального или может быть воображаемого шага до истинного Армагеддона, который низвел бы и Ольстерские проблемы и националистических добровольцев до их истинных размеров. К счастью, похоже, нет причины, по которой мы обязаны на что-то большее, чем просто оставаться зрителями[1519]1519
  Асквит – Венеции Стэнли, 24 июля 1914 г., in ibid., p. 122.


[Закрыть].

Это письмо открывалось поразительным заявлением о том, что «свет угас», но Асквит имел в виду отъезд Венеции из Лондона этим утром в их загородное имение на острове Англии, а не надвигающееся исчезновение европейской цивилизации.

Для Эдварда Грея это были дни, наполненные личными заботами: его зрение ухудшалось – ему становилось все труднее следить за мячом во время игр в сквош, и он больше не мог разглядывать свои любимые звезды по ночам. Он планировал проводить больше времени за городом, и поговаривали, что он планировал визит к известному немецкому окулисту. Однако, в отличие от Асквита, Грей сразу осознал серьезность кризиса, назревающего в Юго-Восточной Европе.

В июльских разговорах с послами европейских держав Грей, как это часто бывало ранее, двигался извилистым путем, избегая прямых обязательств. 8 июля он предупредил Поля Камбона, что, если австрийское общественное мнение заставит императора Франца Иосифа предпринять демарш против Сербии, Франция и Великобритания должны будут сделать все, что в их силах, чтобы успокоить Санкт-Петербург – Камбон «сердечно согласился»[1520]1520
  Грей – Берти, Лондон, 8 июля 1914 г., Imanuel Geiss (ed,), Julikrise und Kriegsausbruch 1914. Eine Dokumentensammlung (2 vols., Hanover, 1934–4), vol. 1, doc. 55, p. 133; BD, vol. 11, doc. 38, p. 30.


[Закрыть]. В тот же день Грей напомнил российскому послу, что Берлин нервничает в связи с недавними англо-российскими переговорами о военно-морской конвенции и что очень важно, чтобы Россия не давала Германии никаких оснований подозревать, что против нее готовится заговор[1521]1521
  Грей – Бьюкенену, Лондон, 8 июля 1914 г., Geiss (ed,), Julikrise, vol. 1, doc. 56, pp. 133–135: BD, vol. 11, doc. 39, pp. 30–31.


[Закрыть]. 9 июля он заверил германского посла графа Лихновского, что не существует никаких секретных договоренностей или обязательств между Великобританией и Францией или Россией. Но он добавил также, что отношения Великобритании с ее партнерами по Антанте не утратили своей «теплоты» и что Лихновский должен знать, что с 1906 года определенные «переговоры» ведутся между их военными и флотскими командованиями, хотя и без каких-либо «агрессивных намерений»[1522]1522
  Отчет о беседе, в Лихновский – Бетман-Гольвегу, Лондон, 9 июля 1914 г., Geiss (ed.), Julikrise, vol. 1, doc. 60, pp. 136–137.


[Закрыть].

Беседы министра иностранных дел с австрийским послом были вежливыми, но сдержанными и малоинформативными. Когда граф Менсдорф 17 июля пожаловался Грею на крайности всей белградской прессы, Грей задал довольно странный вопрос – неужели такое возможно, что нет хотя бы одной сербской газеты, которая вела бы себя прилично? Менсдорф признал, что возможно такая и есть, но продолжил, что двойственная монархия больше не может терпеть политическую подрывную деятельность такой интенсивности. «Сэр Эдвард Грей согласился с этим, – сообщил Менсдорф, – но не стал вдаваться в дальнейшее обсуждение этого вопроса»[1523]1523
  Менсдорф – МИД Вена, Лондон, 17 июля 1914 г., ÖUAP, vol. 8, doc. 10337, pp. 480–481.


[Закрыть]. Получив текст австрийского ультиматума, Грей пригласил Менсдорфа снова приехать к нему 24 июля – именно тогда он описал ноту как самый «грозный» документ такого рода, который он когда-либо видел. Но даже в этом разговоре министр иностранных дел согласился, что утверждения Австрии о соучастии в преступлении некоторых сербских государственных органов и даже некоторые из требований, перечисленных в ультиматуме, были «оправданными»[1524]1524
  Менсдорф – МИД Вена, Лондон, 24 июля 1914 г., ibid., vol. 8, doc. 10660, p. 636.


[Закрыть]. В тот же день, получив одобрение кабинета министров, он предложил, чтобы «концерт» четырех держав, наименее вовлеченных непосредственно в конфликт – Великобритании, Франции, Италии и Германии, – вмешался в случае обострения между Россией и Австрией[1525]1525
  Steiner, Britain and the Origins, p. 222.


[Закрыть].

Ничто из этого не указывало на то, что у Грея были намерения участвовать в сербском конфликте. Он часто заявлял, что общественное мнение (под которым он, по сути, понимал мнение прессы) будет определяющим фактором для дальнейших действий Великобритании, но пресса не выражала поддержки интервенционистским настроениям. Почти все основные газеты с отвращением смотрели на перспективу британского участия в европейской войне. Manchester Guardian писала, что Британии не грозит опасность быть втянутой в австро-сербский конфликт «договорами о союзе», и остроумно заявляла, что Манчестер озабочен положением Белграда так же мало, как Белград озабочен состоянием дел в Манчестере. 29 июля Daily News писала, что сама мысль о том, что жизни англичан могут быть принесены в жертву «ради гегемонии России в славянском мире» вызывает отвращение[1526]1526
  Цит. по: H. D. Lasswell, Propaganda Technique in the World War (New York, 1927), p. 49.


[Закрыть]. 1 августа ее либеральный редактор Альфред Джордж Гардинер опубликовал статью под названием «Почему мы не должны воевать», два центральных аргумента которых состояли в том, что между Великобританией и Германией нет фундаментальных конфликтов интересов и что сокрушение Германии фактически установило бы диктатуру России над «Европой и Азией». Все перечисленные издания были либеральными, но даже газеты, поддерживающие тори, не выказывали энтузиазма. Газета Yorkshire Post, например, сомневалась, что победа австро-германского союза над франко-российским альянсом поставит Англию в худшее положении, чем победа французов и русских, и «не видела причин, по которым Британия должна быть втянута в войну». Cambridge Daily News в статье от 28 июля соглашалась с тем, что интерес Великобритании к надвигающемуся конфликту ничтожен, а 31 июля Oxford Chronicle объявила, что долг правительства – локализовать конфликт и держаться подальше от него[1527]1527
  Adrian Gregory, «A Clash of Cultures. The British Press and the Opening of the Great War», in Troy E. Paddock (ed.), A Call to Arms. Propaganda, Public Opinion and Newspapers in the Great War (Westport, 2004), p. 20.


[Закрыть]. Только Times последовательно выступала за необходимость британского вмешательства: хотя 17 июля Уикхэм Стид еще освещал позицию Австрии в умеренно сочувственном тоне, с 22 июля издание уже предвидело неизбежность континентального конфликта и в материалах от 27, 29 и 31 июля газета недвусмысленно высказывалась в пользу вмешательства Великобритании. Особенно же горячими были разглагольствования скандального журналиста, проходимца и издателя собственного журнала «Джон Булль», Горацио Боттомли, чья редакционная статья в номере за первую неделю июля начиналась словами: «Мы всегда смотрели на Сербию как на питомник хладнокровных заговорщиков и убежище негодяев» и требованием «стереть Сербию с лица земли», прежде чем продолжить, в противоречии со сказанным, требовать от британского правительства «воспользоваться кризисом» чтобы «прекратить существование» немецкого флота[1528]1528
  John Bull, 11 July 1914, p. 6; Niall Ferguson, Pity of War (London, 1998), p. 219; Gregory, «A Clash of Cultures», pp. 20–21.


[Закрыть]. Сербский посланник в Лондоне, Боскович, был настолько потрясен публикацией в «Джоне Булле», что подал официальный протест в британское министерство иностранных дел и попросил юридического совета относительно предъявления иска к изданию за ее беспардонную «ложь» о Сербии[1529]1529
  Боскович – Пашичу, Лондон, 12 июля 1914 г., AS, MID – PO 412, fo. 36; оскорбительная статья вышла в John Bull, 11 июля 1914 г., с. 6.


[Закрыть].

По крайней мере, до начала августа нельзя было сказать, что общественное мнение оказывало давление на британское правительство, чтобы оно вмешалось в ситуацию. Не было и признаков того, что кабинет перехватит инициативу. Большинство министров по-прежнему были решительно настроены на невмешательство. Это была та же группировка, которая инициировала бунт кабинета министров против политики Грея в ноябре 1911 года. И это была та фундаментальная проблема, с которой постоянно приходилось иметь дело Грею: его внешняя политика вызывала недоверие со стороны значительной части его собственной партии. Некоторое время он мог рассчитывать на поддержку консерваторов в парламенте, но летом 1914 года, когда резко усилились настроения против принятия гомруля, эта база поддержки тоже выглядела слабой. Перед лицом этого сопротивления он вернулся к своей обычной практике ограничивать обсуждение международной ситуации кругом из трех своих империалистически настроенных либеральных соратников: Асквитом, Холденом и Черчиллем.

Лишь на заседании кабинета министров 24 июля, после тяжелой, длительной дискуссии о мельчайших деталях, касавшихся границ полномочий местных органов самоуправления в Ольстере, он поднял вопрос о британской политике в отношении текущего кризиса, предложив, чтобы четыре державы, наименее вовлеченные в австро-сербский конфликт, совместно выступили посредником между двумя противниками. Это был первый раз более чем за месяц, когда в кабинете министров обсуждалась внешняя политика. В слегка напыщенном, но удивительно эффектном отрывке Черчилль позже напомнил кабинету министров о важности слов Грея: «Приходы Фермана и Тирона сокрылись в туманах ветреного Ирландского острова, перед моими глазами встала карта Европы и на нее упал странный свет – он рос, распространялся, ощутимо менял оттенки»[1530]1530
  Winston S. Churchill, The World Crisis (2 vols., London, repr. 1968), vol. 1, p. 114.


[Закрыть]. Кабинет министров одобрил предложение Грея о посредничестве четырех держав, а затем разъехался на выходные.

Когда четвертая неделя июля подошла к концу, Грей стал настойчивее добиваться определенности в отношении обстоятельств, при которых правительство могло бы одобрить вмешательство Британии в конфликт. В понедельник 27 июля он поставил вопрос, поддержит ли кабинет интервенцию, если Франция подвергнется нападению со стороны Германии. Старые противники Грея: Морли, Саймон, Бернс, Бошамп и Харкорт, пригрозили немедленно подать в отставку, если будет принято такое решение. На встрече в ночь с 29 на 30 июля, после того как долгое обсуждение не привело к выработке резолюции, Грей потребовал официально зафиксировать обязательство поддержки Франции. Только четыре члена кабинета министров (включая Асквита, Холдена и Черчилля) поддержали это предложение, остальные были против.

Казалось, даже вопрос о независимости Бельгии не станет достаточным поводом для интервенции. На основании как данных военной разведки, полученных от французского Генерального штаба, так и выводов собственных военных экспертов, предполагалось, что немцы нападут на Францию через Бельгию, нарушив международный договор 1839 года, гарантирующий ее нейтралитет. Но кабинет министров придерживался мнения, что, хотя Великобритания действительно была среди подписантов этого договора, обязательство соблюдать его ложится на всех подписавших вместе, а не на каждого из них в отдельности. Министры пришли к согласию, что, если подобный вопрос действительно возникнет, британский ответ будет основан на «политических обстоятельствах, а не на письменных обязательствах»[1531]1531
  Steiner, Britain and the Origins, pp. 224–225.


[Закрыть]. Несомненно, выглядит удивительно, с каким хладнокровием высшие британские военные и политические лидеры рассматривали возможное нарушение Германией бельгийского нейтралитета. На основании англо-французских штабных обсуждений в 1911 году Генри Вильсон пришел к выводу, что немцы предпочтут форсировать Арденны через Южную Бельгию, сосредоточив свои войска в районе к югу от рек Самбра и Маас. Эти результаты были представлены на 114-м заседании Комитета имперской обороны[1532]1532
  Выдержка из выступления Вильсона перед Комитетом имперской обороны 23 августа 1911 г. содержится в BD, vol. 8, doc. 314, pp. 381–382.


[Закрыть]. Тот же сценарий обсуждался в кабинете министров 29 июля, когда Ллойд Джордж показал, используя карту, почему вероятно, что немецкая армия пройдет «только [через] самый дальний южный угол Бельгии». Министры не только не встретили перспективу подобного нарушения бельгийского суверенитета с возмущением, но и сочли ее стратегически (с точки зрения Германии) необходимой и, следовательно, практически неизбежной. Стратегические интересы Британии же были сосредоточены в первую очередь на Антверпене и устье Шельды, которые всегда считались одним из ключей к британской безопасности. «Я не понимаю, – прокомментировал Черчилль, – зачем нам вмешиваться, если они совсем немного зайдут в Бельгию?»[1533]1533
  Цит. по: Michael Brock, «Britain Enters the War», in R. J. W. Evans and H. Pogge von Strandmann (eds.), The Coming of the First World War (Oxford, 1988), pp. 150–151.


[Закрыть] Позже Ллойд Джордж утверждал, что отказался бы от войны, если бы немецкое вторжение в Бельгию было ограничено маршрутом через Арденны[1534]1534
  См.: Trevor Wilson (ed.), The Political Diaries of C. P. Scott 1911–1928 (London, 1970), pp. 96–7, 104.


[Закрыть]. В любом случае британские политики предполагали, что сами бельгийцы не станут стоять насмерть на юге, а, оказав символическое сопротивление, чтобы продемонстрировать, что они не согласны с нарушением суверенитета, отступят в свои укрепленные районы дальше на север[1535]1535
  Brock, «Britain Enters the War», pp. 153–154.


[Закрыть]. Таким образом, не было бы никакой неизбежной связи между вторжением Германии в Бельгию и британским вмешательством в конфликт.

Однако было бы ошибкой делать из этих признаков нежелания вступать в конфликт вывод, что сам Грей или его ближайшие соратники отказались от своих обязательств перед Антантой. Напротив, Грей видел кризис, разворачивающийся в Европе, практически исключительно через призму Антанты. Перспектива того, что парламент может воспрепятствовать исполнению моральных обязательств Британии перед Францией, на выстраивание схемы и защиту которых он потратил столько сил, вызывала у него глубокое беспокойство. Он лично разделял отвращение своих коллег к авантюристической политике Белграда и отлично знал о случаях этнической резни и массовых преследований в недавно завоеванных районах. У него наверняка было достаточно информации, чтобы понимать, какую угрозу Сербия представляла для Австро-Венгерской монархии. Он с глубоким отвращением выслушивал разглагольствования о том, что все великие державы должны быть «втянуты в войну на стороне Сербии»[1536]1536
  Грей – Румбольду, Лондон, 20 июля 1914 г., BD, vol. 11, doc. 68, p. 54.


[Закрыть]. Однако он не проявил никакого интереса к вмешательству, которое могло бы убедить Австрию использовать другие варианты разрешения конфликта, кроме ультиматума Сербии. Предложенное на заседании кабинета министров 24 июля посредничество «концерта» держав так и не состоялось[1537]1537
  О непоследовательности и невыполнимости предложения Грея см.: Sidney Bradshaw Fay, The Origins of the First World War (2 vols., New York), vol. 2, pp. 360–362.


[Закрыть]. Из четырех держав (Великобритания, Германия, Италия и Франция) только одна могла бы стать защитником интересов Австро-Венгрии. Более того, ни сама Австро-Венгрия, ни существовавшая система международных отношений не обладали средствами для обеспечения соблюдения каких бы то ни было условий, которые могли быть согласованы. Наконец, та великая держава, которая была самым непосредственным образом вовлечена в финансирование сербского ирредентизма, не могла ни принимать участия в выработке решений на этом «концерте», ни быть, как бы то ни было, связана ими. Уверенность Грея в своей способности наладить некую форму посредничества отчасти, несомненно, объясняется той славой, которую он снискал, возглавляя Конференцию послов в Лондоне в 1913 году. Но споры по поводу албанских пограничных районов и посредничество между великими державами в вопросах войны и мира – это разные вещи.

Такая реакция на кризис свидетельствует о том, что Грей ставил свою готовность разбираться в сути австро-сербского конфликта ниже общих интересов Антанты, что означало, по сути, молчаливую поддержку российской политики. Грей действительно время от времени говорил о важности «охлаждения» России, и он действительно просил Санкт-Петербург избегать излишне провокационных действий, но он продемонстрировал на удивление малую осведомленность или интерес в том, что на самом деле происходило в России в критические дни после вручения австрийского ультиматума. Это невежество нельзя считать полностью его виной, поскольку русские намеренно утаивали масштабы своих «скрытных приготовлений» от сэра Джорджа Бьюкенена, заявив ему 26 июля, что «защитные меры» в Москве и Санкт-Петербурге были введены с целью борьбы с волной забастовок, которая в это время парализовала российскую промышленность. Бьюкенена было не так легко обмануть: в кратком сообщении Грею от 26 июля он отметил, что, поскольку забастовки «практически сошли на нет», наблюдаемые им меры «несомненно» должны быть связаны с «намеченной мобилизацией»[1538]1538
  Бьюкенен – Грею, Санкт-Петербург, 26 июля 1914 г., BD, vol. 11, doc. 155, p. 107.


[Закрыть]. Однако Грея это не заинтересовало, со стороны Бьюкенена не было никаких попыток продолжать наблюдения, не было никаких указаний из Лондона следить за русской мобилизацией. Такой подход был характерен для лондонского МИДа в отношении России. 26 июля, в тот день, когда Бьюкенен отправил свой отчет, Николсон встречался с графом Лихновским, который явился со срочной телеграммой от своего правительства, в которой сообщалось, что Россия, похоже, призывает «нижние классы резервистов», что фактически означало мобилизацию. Николсон ответил, что у Лондона «нет информации ни о всеобщей мобилизации, ни о какой-либо немедленной мобилизации». Но потом добавил:

Однако для нас было бы непросто и, возможно, даже неприлично просить Петербург вообще не задумываться о мобилизации в то время, когда Австрия рассматривает такую меру; нас просто не станут слушать. Главное – не допустить, по возможности, активных военных действий[1539]1539
  Николсон – Грею, депеша «Сообщение немецкого посла», 26 июля 1914 г., BD, vol. 11, doc. 146, p. 155.


[Закрыть].

Это было, мягко говоря, странным взглядом на ситуацию, поскольку подразумевало равноценность австрийской и российской мобилизации. При этом игнорировался тот факт, что, если австрийские военные приготовления были сосредоточены исключительно против Сербии, то российские меры были направлены против Австрии (и Германии, поскольку российское Положение от 2 марта 1913 года распространялось почти на все западные военные округа и в любом случае в него была включена и мобилизация Балтийского флота). Комментарии Грея также выявили полное (или, возможно, частично умышленное) игнорирование значения мобилизационных мер в эпоху, когда скорость концентрации войск и атаки считалась решающим фактором военного успеха. Наконец, если бы Грей был заинтересован в беспристрастном подходе к заведомо непростой проблеме модерации и локализации кризиса, он, возможно, пожелал бы внимательно изучить сильные и слабые стороны австрийских обвинений против Сербии и предотвратить ответные меры России, которые наверняка могли бы вызвать более широкий конфликт. Но ничего подобного он не сделал. В конце концов, на встрече с Бенкендорфом 8 июля и затем несколько раз впоследствии Грей соглашался с российской точкой зрения, что «война Австрии с Сербией неизбежно приведет к общеевропейской войне»[1540]1540
  Подробный отчет Бенкендорфа о разговоре с Греем 8 июля подтверждает, что министр иностранных дел Великобритании не оспаривал точку зрения России на ситуацию в Сербии, а рассматривал кризис исключительно с точки зрения отношений между двумя группами альянсов, Бенкендорф – Сазонову, Лондон, 9 июля 1914 г., IBZI, series 3, vol. 4, doc. 146, pp. 141–144.


[Закрыть].

Грей в общих чертах знал, что произошло во время французского визита в Санкт-Петербург. В телеграмме от 24 июля (после отъезда Пуанкаре) посол Бьюкенен сообщил, что встреча в российской столице обнаружила «идеальную общность взглядов» между Россией и Францией на «мир в целом и баланс сил в Европе» и что оба государства «торжественно подтвердили [взаимные] обязательства, наложенные [на них] альянсом»; Сазонов попросил Бьюкенена передать Грею, что он надеется на то, что британское правительство «провозгласит [свою] солидарность с Францией и Россией»[1541]1541
  Бьюкенен – Грею, Санкт-Петербург, 24 июля 1914 г., BD, vol. 11, doc. 101, pp. 80–82 (включая протокол).


[Закрыть]. Комментируя это сообщение, Эйр Кроу использовал более резкие формулировки, чем выбрал бы Грей, но уловил внутреннюю логику позиции, которую займет министр иностранных дел:

Что бы мы ни думали о правдивости австрийских обвинений против Сербии, Франция и Россия считают, что это лишь предлог и что определенно тут задействована логика большего конфликта Тройственного союза против Тройственной Антанты. Я думаю, что со стороны Англии было бы политически неверно, если не сказать опасно, позволить любому из наших представителей в Санкт-Петербурге и Париже пытаться спорить с этим или усложнять этот достаточно ясный вопрос. […] Наши интересы в этой борьбе, которая ведется не за обладание Сербией, а между Германией, стремящейся к политической диктатуре в Европе, и державами, желающими сохранить свободу и независимость, связаны с интересами Франции и России[1542]1542
  Кроу, заметки к депеше Бьюкенена – Грею 25 июля, Санкт-Петербург, 24 июля 1914 г., BD, vol. 11, doc. 101, p. 81.


[Закрыть].

Грей заверил Лихновского, что Британия не имеет юридических обязательств перед своими партнерами по Антанте. Но он также предупредил посла Германии 29 июля (без предварительного разрешения кабинета министров), что, если Германия и Франция будут вовлечены в войну, Британия может счесть необходимым предпринять немедленные действия[1543]1543
  Лихновский – Ягову, Лондон, 29 июля 1914 г., цит. по: Max Montgelas and Karl Schücking (eds.), Deutsche Dokumente zum Kriegsausbruch, vol. 1, doc. 368, p. 87.


[Закрыть]. Когда 30 июля Бетман-Гольвег связался с Лондоном, чтобы предложить, что Германия воздержится от аннексий французских территорий, если Великобритания согласится сохранять нейтралитет, Грей телеграфировал Гошену (британскому послу в Берлине), чтобы сообщить ему, что подобное предложение «ни на секунду не может быть предметом обсуждения»[1544]1544
  Грей – Гошену, Лондон, 30 июля 1914 г., BD, vol. 11, doc. 303, pp. 193–194.


[Закрыть].

Как действия, так и бездействие Грея показывают, насколько глубоко мышление в рамках Антанты формировало его взгляд на разворачивающийся кризис. По сути, это была новая итерация изначального балканского сценария, который стал вдохновляющим поводом для франко-русского союза и который Грей описывал в своем предупреждении немецкому послу в начале декабря 1912 года (см. главу 5). На Балканах случится ссора – неважно, кто ее начнет, – вмешается Россия, это потянет за собой вмешательство Германии, Франция «неизбежно» выступит на стороне своего союзника. В этой ситуации Великобритания не сможет оставаться в стороне и смотреть, как Германия уничтожает Францию. Это как раз тот сценарий – несмотря на постоянные сомнения и временные отклонения, – которому Грей следовал в 1914 году. Он не разбирал и не взвешивал австрийские аргументы в деле против Сербии, более того, он не проявлял к ним никакого интереса, и не потому, что считал сербское правительство невиновным в предъявленных ему обвинениях[1545]1545
  О согласии Грея с австрийскими обвинениями против Сербии см.: Steiner, Britain and the Origins, pp. 220–223.


[Закрыть], но потому, что он действовал в согласии с франко-российским взглядом на то, что австрийский ультиматум Сербии является лишь «предлогом», как выразился Эйр Кроу, для активизации конфликта альянсов.

Главной особенностью этого сценария было то, что Великобритания признала – или, по крайней мере, не оспаривала – законность российского удара по Австрии для разрешения австро-сербского кризиса, а также неизбежность французской поддержки российской инициативы. Конкретные обстоятельства австро-сербского конфликта и вопросы изначальной виновности представляли второстепенный интерес; что имело значение, так это ситуация, которая начнет развиваться после того, как в дело вступят русские (и французы). И такой подход к проблеме, естественно, возлагал бремя вины на Германию, чье вмешательство в защиту Австрии обязательно должно было спровоцировать французскую мобилизацию и континентальную войну.