Текст книги "Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году"

Те, кто формировал немецкую политику (помимо тех, кто был озабочен вооружением Германии для грядущей войны на два фронта), также исследовали возможности будущего, в котором Германия станет преследовать свои интересы, избегая при этом неконтролируемого риска войны. Влиятельная группа функционеров, включая государственного статс-секретаря по делам колоний Бернхарда Дернбурга, посла в Лондоне Пауля Меттерниха и его коллегу и советника Рихарда фон Кюльмана, впоследствии статс-секретаря иностранных дел в Берлине, продолжала настаивать на политике разрядки и уступок в отношении Лондона. Эта линия нашла формальное выражение в политическом трактате «Немецкая мировая политика без войны!», анонимно опубликованном в 1913 году в Берлине, но написанном в Лондоне Ричардом Пленом, который работал в тесном сотрудничестве с Кюльманном[1077]1077
  Anon., Deutsche Weltpolitik und kein Krieg! (Berlin, 1913).


[Закрыть]. И в Уайтхолле, особенно среди антигреевских либералов, таких как министр по делам колоний Льюис Харкорт, были потенциальные партнеры для этой политики[1078]1078
  Hildebrand, Das vergangene Reich, p. 278.


[Закрыть].

Несмотря на провал миссии Холдейна, поиски разрядки с Британией принесли реальные плоды. Летом 1912 года начался новый раунд переговоров по колониальным вопросам. В апреле 1913 года два государства подписали соглашение об африканских территориях, находившихся в это время под властью Португальской империи, финансовый крах которой ожидался в ближайшем будущем. Соглашение так и не было ратифицировано из-за разногласий между Берлином и Лондоном относительно того, когда и как публиковать его содержание, но оно сигнализировало о принципиальной готовности обеих сторон разграничивать сферы интересов и сотрудничать с целью недопущения вмешательства третьих сторон[1079]1079
  Strachan, First World War, p. 33.


[Закрыть].

Учитывая очень ограниченные возможности, доступные Германии на глобальной имперской арене и относительно закрытую ситуацию с блоками альянсов в Европе, внимание государственных деятелей, заинтересованных в «мировой политике без войны», начал, в первую очередь, привлекать один регион: Османская империя[1080]1080
  О возможных вариантах политики Германии см.: Hildebrand, Das vergangene Reich, pp. 277–82.


[Закрыть]. Немецкая политика в этой части мира, где межимперское соперничество было особенно ожесточенным, традиционно была довольно сдержанной, но в течение 1880-х годов Берлин стал проявлять больше активности. Это получило поддержку правительства в Константинополе, возмущенного британской оккупацией Египта (1882), которое стало активно обхаживать немецких партнеров[1081]1081
  Mehmet Yerçil, «A History of the Anatolian Railway, 1871–1914», PhD thesis, Cambridge, 2010.


[Закрыть]. Немецкие банки, строительные фирмы и железнодорожные компании начали продвигаться в менее развитые районы владений султана, приобретая концессии и закрепляя сферы интересов. Анатолийская железная дорога, проект которой стартовал в 1888 году с целью связать Константинополь с Анкарой и Коньей, в основном финансировалась и строилась Германией. Обе линии были завершены к 1896 году. Государственная поддержка этих предприятий, первоначально довольно спорадическая, постепенно стала более твердой и последовательной. К 1911 году посол в Константинополе мог говорить об Османской империи как о «политической, военной и экономической сфере интересов Германии»[1082]1082
  Маршал фон Биберштейн – Бетману, Константинополь, 4 декабря 1911 г., GP, vol. 30, doc. 10987.


[Закрыть]. Инвестируя в Турцию, особенно в важные инфраструктурные проекты, немцы надеялись стабилизировать Османскую империю перед лицом угроз, исходивших от других мировых империй, в первую очередь от России. И если бы крах Османской империи открыл дорогу к ее территориальному разделу между мировыми державами, они хотели быть уверены в том, что им найдется место за столом, за которым будут делить добычу[1083]1083
  Carl Mühlmann, Deutschland und die Türkei 1913–1914. Die Berufung der deutschen Militärmission nach der Türkei 1913, das deutsch-türkische Bündnis 1914 und der Eintritt der Türkei in den Weltkrieg (Berlin, 1929), p. 5.


[Закрыть].

Большие надежды возлагались на Анатолийскую железную дорогу. Власти в Константинополе намеревались умиротворить и интегрировать анатолийский «дикий восток», который в то время все еще являлся жертвой грабежей черкесских бандитов, и цивилизовать наиболее слаборазвитые османские земли. Они рассматривали Анатолию, через свои ориенталистские очки, как колонию, нуждающуюся в модернизации. В районах, соединенных с метрополией железной дорогой, пытались внедрять новые сельскохозяйственные культуры, в том числе сахарную свеклу и картофель, которые, как оказалось, уже выращивались в этом регионе в течение некоторого времени, а также предпринимали усилия по созданию промышленных предприятий, таких как бумагоделательные фабрики, использующие в качестве сырья траву эспарто, из которой можно производить высококачественную бумагу. Многие из этих проектов так и остались в экспериментальной стадии, либо потому, что климат и почвы были неподходящими для предлагаемых культур, либо в силу отсталости местных жителей, отказывающихся принимать нововведения. Для крестьян анатолийской глуши, некоторые из которых подгоняли к построенным станциям подводы с сеном, в надежде продать его погонщикам лошадей, которые, как они предполагали, будут тянуть поезда, появление паровозов стало незабываемой сенсацией[1084]1084
  Yerçil, «Anatolian Railway», p. 91.


[Закрыть].

В Германии анатолийское предприятие тоже распалило колониальное воображение. Некоторые пангерманисты видели в Анатолии (практически невероятное) пространство для будущего массового расселения немцев; другие были больше заинтересованы в доступе к рынкам, торговым путям и сырью[1085]1085
  Ibid., pp. 95–120.


[Закрыть]. Железные дороги (так же, например, как плотины гидроэлектростанций в 1930–1950-е годы или космические путешествия в 1960-х годах) занимали особое место в имперском воображении на пороге двадцатого века. В Британии и в Капской колонии разрабатывались планы строительства железной дороги от Кейптауна до Каира; примерно в то же время французы планировали построить конкурирующую супердорогу с запада на восток Африки, из Сенегала в Джибути. История великого строительства глобальных телеграфных сетей уже продемонстрировала тесную связь между инфраструктурой и властью, особенно в тех областях Британской империи, где телеграфные станции были маленькими форпостами имперского управления и дисциплины.

Поэтому в 1903 году известие, что османское правительство доверило компании, принадлежащей немецким банкам, строительство беспрецедентной железнодорожной линии, которая должна была начинаться от Анкары, где начиналась и Анатолийская железная дорога, и через Адану и Алеппо пройти по Месопотамии до Багдада и в конечном итоге до города Басра на берегу Персидского залива, вызвало потрясение. Проект, согласно которому теоретически, в один прекрасный день, можно было бы поехать на поезде прямо из Берлина в Багдад, встретил враждебные подозрения и противодействие со стороны других имперских держав. Британцы были обеспокоены перспективой получения немцами привилегированного доступа к нефтяным месторождениям Османского Ирака, важность которого росла в то время, когда британский флот планировал переход с угля на нефть[1086]1086
  Helmut Mejcher, «Oil and British Policy Towards Mesopotamia», Middle Eastern Studies, 8/3 (1972), pp. 377–91, esp. pp. 377–8.


[Закрыть]. Они опасались, что Германия, проложившая сухопутный путь на восток, тем избавившись от ограничений, налагаемых британским глобальным военно-морским господством, может стать угрозой превосходству Великобритании в колониальной торговле. Несмотря на то что маршрут железной дороги был проложен – что было очень неудобно для инженеров и инвесторов – как можно дальше от сферы российских интересов, Санкт-Петербург опасался, что дорога поставит немцев в положение, создающее угрозу российскому контролю над Кавказом и севером Персии.

Эти наводящие страх стратегические прогнозы в ретроспективе кажутся надуманными, но они оказывали сильное влияние на политиков того времени, которые были склонны предполагать, что экономические инвестиции неизбежно превратятся в геополитические рычаги. Периодические протурецкие и происламские выступления кайзера Вильгельма II никак не развеивали подобных подозрений. В 1898 году в Дамаске, во время своего второго визита на Ближний Восток, совершая паломничество по Палестине, Вильгельм произнес импровизированный тост, который цитировался в газетах по всему миру: «Да будет Его Величество султан и 300 миллионов мусульман, живущих во всем мире, которые видят в нем своего халифа, твердо уверены, что германский кайзер всегда будет их другом»[1087]1087
  Цит. по: J. C. G. Röhl, Wilhelm II. The Kaiser’s Personal Monarchy, 1888–1900, trans. Sheila de Bellaigue (Cambridge, 2004), p. 953.


[Закрыть]. Это излияние, вызванное эйфорией под влиянием бурных аплодисментов арабской толпы, пробудило страх, что Германия может объединиться с силами панисламизма и арабского национализма, которые уже набирали силу в Британской и Российской империях[1088]1088
  Об интересе Германии к панисламизму как инструменту внешней политики см.: Sean McMeekin, The Berlin–Baghdad Express. The Ottoman Empire and Germany’s Bid for World Power, 1898–1918 (London, 2010), pp. 7–53.


[Закрыть].

В действительности участие Германии в экономике Турции не было несоразмерным с точки зрения ее международного веса. Немецкие инвестиции шли в электроэнергетику, сельское хозяйство, горнодобывающую промышленность и муниципальный транспорт, торговля между Германией и Османской империей росла. Тем не менее (в 1913 году) немцы все еще отставали от Великобритании, Франции и Австро-Венгрии по импорту из Османской империи и от Великобритании и Австро-Венгрии по экспорту в Османскую империю. Французские инвестиции по-прежнему превышали инвестиции Германии примерно на 50 процентов. Нельзя также сказать, что немецкий капитал вел себя более агрессивно, чем европейские конкуренты. Например, в гонке за стратегическим контролем над ценными нефтяными концессиями Месопотамии британские банки и инвесторы при поддержке Лондона легко поставили немцев в невыгодное положение, сочетая жесткие торги и безжалостную финансовую дипломатию[1089]1089
  Fischer, Griff nach der Weltmacht, p. 54.


[Закрыть]. В сфере железнодорожного строительства, куда было вложено более половины всех немецких инвестиций (340 миллионов золотых франков), вклад Франции был сопоставим по размеру (около 320 миллионов золотых франков). В то время как французы владели 62,9 % государственного долга Османской империи, которым управляло международное агентство от имени кредиторов империи, Германия и Великобритания имели примерно равные доли в оставшейся части. А самое мощное финансовое учреждение в Константинополе, Имперский Оттоманский банк, который помимо контроля над прибыльной табачной монополией и множеством других предприятий также обладал исключительным правом на выпуск банкнот в Османской империи, был франко-британским, а не германским предприятием. Он также был инструментом французской политики в том смысле, что его кредитные и фискальные операции осуществлялись из Парижа[1090]1090
  Herbert Feis, Europe, The World’s Banker 1870–1914 (New York, 1939), p. 53; Ulrich Trumpener, Germany and the Ottoman Empire 1914–1918 (Princeton, 1968), pp. 3–11; Harry N. Howard, The Partition of Turkey, 1913–1923 (Norman, 1931), pp. 49–50.


[Закрыть].

После долгих переговоров ряд международных соглашений во многом снял напряженность вокруг Багдадской железной дороги. Франко-германское соглашение от 15 февраля 1914 года обозначило границы между сферами интересов ключевых немецких и французских инвесторов (французский капитал имел решающее значение для финансирования проекта), и 15 июня немцы смогли преодолеть британские возражения, среди прочего, путем признания британского контроля над важнейшим участком будущей железной дороги Басра–Персидский залив – уступка, которая лишила проект большей части его предполагаемой геостратегической ценности для немцев. Эти и другие эпизоды сотрудничества, когда политические вопросы были отложены в сторону в интересах обеспечения прагматичного соглашения в экономической сфере, дали немцам повод надеяться, что Османская империя действительно может стать театром «мировой политики без войны», которая со временем создаст основу для некоего партнерства с Великобританией[1091]1091
  Hildebrand, Das vergangene Reich, pp. 281–282.


[Закрыть].

Гораздо более серьезным, чем споры по поводу контроля над Багдадской железной дорогой, был кризис, разразившийся в декабре 1913 года из-за прибытия в Константинополь немецкой военной миссии. После катастрофических поражений на Балканах правительство Османской империи отчаянно искало иностранной помощи в укреплении своих вооруженных сил путем проведения коренной военной реформы. Хотя командование Османской империи некоторое время рассматривало возможность приглашения французской военной миссии, немцы были более очевидными партнерами. Немецкие военные советники постоянно находились в Константинополе с конца 1880-х и 1890-х годов, когда «Гольц-паша» руководил курсами подготовки турецких офицерских кадров[1092]1092
  О «Goltz Pascha» и других немецких военных советниках в Константинополе до прибытия Лиман фон Сандерса см.: Bernd F. Schulte, Vor dem Kriegsausbruch 1914. Deutschland, die Türkei und der Balkan (Düsseldorf, 1980), pp. 17–38.


[Закрыть]. Но эта миссия должна была стать более масштабной, чем предыдущие. Ее руководитель должен был получить командный пост (отказ передать такие полномочия предыдущим советникам рассматривался как основная причина провала прежних усилий) и стал бы нести ответственность за все османское военное образование, включая подготовку офицеров Генерального штаба. Он также должен был обладать неограниченными полномочиями военной инспекции, и его должна была сопровождать группа из сорока немецких офицеров, находящихся на действительной службе. Самое главное: как командующий 1-м армейским корпусом Османской империи, он также должен был нести ответственность за оборону проливов и самого Константинополя[1093]1093
  Mühlmann, Deutschland und die Türkei, pp. 10–11; Hildebrand, Das vergangene Reich, p. 297.


[Закрыть]. Главой миссии был выбран генерал-лейтенант Лиман фон Сандерс, командующий 22-м дивизионом в Касселе.

Поскольку ни кайзер, ни канцлер Бетман-Гольвег не воспринимали эту миссию как фундаментальный отход от предыдущей практики, и поскольку ее детали прорабатывались между военными командованиями Османской империи и Германии, она не рассматривалась как предмет официальных дипломатических переговоров с Россией. Вместо этого кайзер неофициально поднял этот вопрос в мае 1913 года во время встречи с Николаем II и Георгом V по случаю свадьбы принцессы Виктории Луизы Прусской и принца Эрнста Августа Ганноверского. Ни один из суверенов не высказал возражений против запланированной миссии. Об этом не упоминалось, когда Бетман и Сазонов встречались для кратких переговоров в ноябре 1913 года, и канцлер предположил, что Сазонов был проинформирован царем[1094]1094
  Theobald von Bethmann Hollweg, Betrachtungen zum Weltkriege (2 vols., Berlin, 1919), vol. 1, pp. 88–89.


[Закрыть]. Однако, когда новости о деталях полномочий фон Сандерса начали просачиваться в прессу, в российских газетах поднялась мощная волна протеста. В основе возмущения общественности, которое поощрялось российским министерством иностранных дел, лежало опасение, что эта миссия не только усилит влияние Германии в Константинополе, который все чаще рассматривался как узкое место и стратегическая цель, имеющая огромное значение для черноморской политики России, но и повысит жизнеспособность Османской империи, крах и разделение которой становились аксиомой в российском стратегическом планировании на ближайшее и среднесрочное будущее[1095]1095
  Об организованной МИД кампании в «Новом Времени» см.: David MacLaren McDonald, United Government and Foreign Policy in Russia, 1900–1914 (Cambridge, MA, 1992), p. 191; о решимости турецких властей использовать германскую миссию для улучшения своих вооруженных сил и тем самым защиты от дальнейших аннексий см.: Свербеев (российский посол в Берлине) – Сазонову, 16 января 1914 г., IBZI, series 3, vol. 1, doc. 21, pp. 22–23.


[Закрыть]. Российский полномочный военный представитель в Берлине охарактеризовал фон Сандерса в письме царю как «очень энергичного и хвастливого» человека[1096]1096
  Татищев – Николаю II, Берлин, 6 ноября 1913 г., ГАРФ, ф. 601, оп. 1, дело 746 (2).


[Закрыть]. Не очень помогло делу и воинственное выступление кайзера на секретной аудиенции для членов миссии, где он напутствовал отбывающих офицеров создать ему «сильную армию», которая будет «подчиняться моим приказам» и формировать «противовес агрессивным замыслам России». Эти слова были переданы в Санкт-Петербург российским военным атташе в Берлине Базаровым[1097]1097
  Цитируется из отчета Базарова от 16 декабря 1913 г. в: Fischer, War of Illusions, p. 334. Как Базаров узнал о содержании этого выступления, неясно.


[Закрыть]. Таким образом, Сазонов воспринял германскую миссию как агрессивные действия «исключительного политического значения»[1098]1098
  Пурталес – МИД Германии, 28 ноября и 5 декабря 1913 г., GP, vol. 38, docs. 15457, 15466; Mühlmann, Deutschland und die Türkei, p. 12.


[Закрыть]. В Санкт-Петербурге царил ужас: «Я никогда не видел их столь взволнованными», – признался Эдвард Грей послу Германии в Лондоне[1099]1099
  Цит. по: Lichnowsky, My Mission to London, p. 14.


[Закрыть].

Почему русские так резко отреагировали на миссию фон Сандерса? Мы должны понимать, что даже во время кризисов 1912–1913 годов, когда Сазонов, казалось бы, отдавал приоритет Балканскому полуострову, оставив попытки установить контроль над Дарданеллами, черноморские проливы оставались в центре стратегического мышления России. Важность проливов для экономической жизни России была как никогда очевидна. В 1903–1912 годах через Дарданеллы проходило 37 % всего российского экспорта. Доля этого направления в экспорте пшеницы и ржи, имеющих жизненно важное значение для нуждающейся в финансировании индустриальной экономики России, был намного выше – около 75–80 процентов[1100]1100
  Бовыкин, Из истории возникновения Первой мировой войны, с. 125–126; Fischer, War of Illusions, pp. 147–148.


[Закрыть]. Актуальность этой транспортной артерии стала очевидной из-за двух Балканских войн. С самого начала конфликта Сазонов неоднократно заявлял как воюющим государствам, так и союзным великим державам, что закрытие проливов для нейтрального торгового судоходства нанесет «огромные убытки» российским экспортерам и что должны быть приняты все меры, чтобы избежать того, что могло бы к этому привести[1101]1101
  Сазонов – Демидову (российский посланник в Афинах), Санкт-Петербург, 16 октября 1912 г., с копиями в Константинополь, Париж и Лондон; Сазонов – Гирсу, Санкт-Петербург, 18 октября 1912 г.; Сазонов – русским послам в Париже, Лондоне, Берлине, Вене и Риме, 5 октября 1912 г., все в АВПРИ, ф. 151 (ПА), oп. 482, д. 130, л. 14, 20, 22.


[Закрыть]. Как он и опасался, Балканские войны действительно привели к двум временным перекрытиям Дарданелл, серьезно подорвав российскую внешнюю торговлю.

Однако временные перекрытия торговых путей – это одно, необратимая потеря влияния в зоне важнейших геополитических интересов – другая, гораздо более серьезная проблема. Летом 1911 года Сухомлинов опасался, что немцы могут закрепиться на Босфоре: «За Турцией, – предупреждал он, – стоит Германия»[1102]1102
  Сухомлинов – Нератову, 11 августа 1911 г., IBZI series 3, vol. 1, doc. 310, p. 376.


[Закрыть]. В ноябре 1912 года казалось, что именно болгары были близки к захвату Константинополя. Тогда Сазонов поручил Извольскому предупредить Пуанкаре, что, если город будет захвачен, Россия будет вынуждена немедленно отправить туда весь Черноморский флот[1103]1103
  Сазонов – Извольскому, 4 ноября 1912 г. (копии в Лондон и Константинополь); Сазонов – Гирсу (послу в Константинополе), «секретная телеграмма», Санкт-Петербург, 2 ноября 1912 г., АВПРИ, ф. 151 (ПА), оп. 482, д. 130, л. 96, 87.


[Закрыть]. В течение последующих недель Сазонов обсуждал с Генеральным штабом и Адмиралтейством планы высадки русских войск для защиты Константинополя и российских интересов. Он отклонил предложение Великобритании об интернационализации турецкой столицы на том основании, что это может ослабить влияние России в регионе. Были составлены новые планы по силовому захвату Константинополя и всей зоны проливов[1104]1104
  Bobroff, Roads to Glory, pp. 52–53; Боброфф, Пути к славе, с. 99–100.


[Закрыть]. В документе, подготовленном для Коковцова и начальников департаментов 12 ноября, Сазонов объяснил выгоды, ожидаемые от захвата проливов: это обеспечит безопасность одного из важнейших мировых торговых путей, даст «ключ к Средиземному морю» и заложит «основу беспрецедентного развития российской мощи». Он утверждал, что Россия займет «глобальное положение, которое является естественным венцом ее усилий и жертв на протяжении двух столетий нашей истории». С удивительным откровением, указывающим на важность общественного мнения, Сазонов делает вывод, что достижение такого величия «объединит правительство и общество» в решении проблемы «неоспоримой общенациональной важности» и тем самым «принесет исцеление в нашу общественную жизнь»[1105]1105
  Сазонов – Коковцову и начальникам департаментов, 12 ноября 1912 г., цит. ibid., p. 55.


[Закрыть].

Россия потеряла миллионы во время недавнего закрытия проливов, писал Сазонов 23 ноября 1912 года Николаю II: «Представьте, что произойдет, если вместо Турции проливы отойдут к государству, которое сможет противостоять требованиям России»[1106]1106
  Сазонов – Николаю II, 23 ноября 1912 г., Бовыкин, Из истории возникновения Первой мировой войны, с. 126


[Закрыть]. Опасения по этому поводу привели к тому, что все лето и осень 1913 года российское черноморское командование провело в готовности к неминуемой операции по захвату Дарданелл. Штаб-офицер Морского генерального штаба капитан А. В. Немиц заявил, что «России необходимо быть готовой совершить это [захват проливов] в ближайшие же годы»[1107]1107
  Захер Я. М. Константинополь и проливы, Красный архив, № 6 (1924), с. 55 и № 7 (1924), с. 32–54.


[Закрыть]. Обеспокоенность по поводу растущей силы турецкого флота усиливала актуальность этих предложений. Турки уже заказали один дредноут, который в настоящее время строился в Великобритании, и еще два линкора были заказаны в 1912–1914 годах, хотя к моменту начала войны ни один из них еще не прибыл в порт базирования. Тем не менее перспектива турецкого превосходства над российским черноморским флотом наполняла мысли флотского командования в Санкт-Петербурге дурными предчувствиями, которые отчасти были не более чем инверсией их собственных имперских замыслов[1108]1108
  Bobroff, Roads to Glory, pp. 76–95; Боброфф, Пути к славе, с. 144–179.


[Закрыть].

Таким образом, для русских – и в особенности для Сазонова, который принимал непосредственное участие во всех соответствующих стратегических обсуждениях, – все, что касалось контроля над проливами уже было очень чувствительным вопросом к тому моменту, когда миссия Лимана фон Сандерса прибыла в Константинополь. Что особенно не понравилось министру иностранных дел, так это планируемая передача турецких войск под немецкое командование. Поначалу Германия не хотела идти ни на какие компромиссы по этому вопросу, потому что нежелание предоставить реальную власть предыдущим поколениям военных советников рассматривалась (как немцами, так и турками) как основная причина их неспособности провести эффективную военную реформу. Опыт подсказывал, что одного права отдавать приказания было недостаточно без полномочий контролировать их выполнение. Сазонова все эти аргументы не впечатлили, и он попытался усилить давление на Берлин. Он предложил Лондону и Парижу выпустить совместную ноту держав Антанты, в которой они самым решительным образом возражали бы против немецкой военной миссии и которая содержала бы неявную угрозу, что «если Германия обеспечит себе такие преимущественные позиции в Константинополе, то другие державы сочтут себя обязанными действовать в соответствии со своими интересами в Турции»[1109]1109
  Сазонов – российскому поверенному в делах, Лондон, 7 декабря 1913 г., цит.: B. von Siebert (ed.), Graf Benckendorffs diplomatischer Schriftwechsel (Berlin, 1928), vol. 3, doc. no. 982, pp. 208–209.


[Закрыть].

Эта инициатива не увенчалась успехом, главным образом потому, что только Россия видела в миссии Лимана фон Сандерса угрозу своим жизненным интересам. Ни французов, ни британского военного атташе в Константинополе приезд фон Сандерса особо не встревожил. Они согласились с тем, что после неудач предыдущих миссий для немцев имело смысл настаивать на более жестком контроле для достижения какого-либо долговременного результата. Грей также сообщил, что неотложность ирландского вопроса и «тяжелое внутреннее состояние страны» исключают какое-либо прямое участие Великобритании в этом конфликте[1110]1110
  D. C. B. Lieven, Russia and the Origins of the First World War (London, 1983), p. 47; Эттер (российский поверенный в делах в Лондоне) – Сазонову, Лондон, 14 января 1914 г., IBZI, series 3, vol. 1, doc. 3, pp. 2–3.


[Закрыть]. В любом случае британцев беспокоили не столько успехи Германии в Турции, сколько растущее господство там французского капитала. «Независимость Турции испаряется под натиском французских финансистов», – сказал сэр Луи Малле Эдварду Грею в марте 1914 года. 18 марта в яростной речи в палате общин депутат от консерваторов сэр Марк Сайкс, эксперт по Турции и Ближнему Востоку, предупреждал, что мертвая хватка французских финансистов в Османской Сирии в конечном итоге «откроет им путь к аннексии»[1111]1111
  Луи Малле – Эдварду Грею, Лондон, 23 марта 1914 г., TNA FO 800/80; Great Britain, House of Commons Debates, 1914, vol., 59 cols. 2169–2170, цит. по: William I. Shorrock, «The Origin of the French Mandate in Syria and Lebanon: The Railroad Question, 1901–1914», International Journal of Middle East Studies, 1/2 (1970), p. 153; см. также: Stuart Cohen, «Mesopotamia in British Strategy, 1903–1914», International Journal of Middle East Studies, 9/2 (1978), pp. 171–181, esp. pp. 174–177.


[Закрыть].

Не стоит забывать и тот факт, что на Босфоре уже действовала британская военно-морская миссия, сфера ответственности которой была расширена с прибытием в 1912 году адмирала Артура Лимпуса, в контракте которого говорилось, что он был «комендантом турецкого флота»[1112]1112
  Записка о взаимопонимании между Его Превосходительством Хуршид-пашой, министром военно-морского флота, от имени правительства Османской империи и адмиралом Лимпусом, 25 мая 1912 г., Limpus Papers. Caird Library, NMM, LIM/12; о назначении Лимпуса см. также: Paul G. Halpern, The Mediterranean Naval Situation, 1908–1914 (Cambridge, MA, 1971), p. 321.


[Закрыть]. Помимо контроля за улучшением обучения личного состава и курирования снабжения Османского флота, Лимпус координировал отправку торпедных катеров и установку мин в черноморских проливах, важнейшего средства, с помощью которого перекрывался доступ для иностранных военных кораблей[1113]1113
  См.: «Instructions for Hallifax Bey», 11 May 1914, ibid., LIM/9.


[Закрыть]. Лимпус понимал свою миссию в широком политическом смысле – его переписка с Османским адмиралтейством охватывала не только вопросы технической модернизации, закупок и обучения, но и более широкие вопросы стратегической важности, такие как степень военно-морской мощи, требуемая, чтобы «сделать опасным для русских переброску войск через Черное море»[1114]1114
  Лимпус – Османское адмиралтейство, 5 июня 1912 г., ibid., LIM 8/1 (letter-book), fos. 63–67.


[Закрыть]. Другими словами, его присутствие в Константинополе служило целям, близким к целям фон Сандерса. Лимпус с мудрой британской невозмутимостью взирал на англо-германский кондоминиум над османской морской и наземной обороной. «Англия имеет самый большой опыт в военно-морских вопросах и береговых сооружениях», – сообщил он Османскому адмиралтейству в июне 1912 года:

У Германии самая мощная армия, она также считается самой эффективной. Уверен, что было самым разумным нанять немецких советников для всего, что связано с армией. Уверен, что будет самым разумным всех советников по военно-морским вопросам выписать из Англии[1115]1115
  Лимпус – Османское адмиралтейство, 5 июня 1912 г., ibid., LIM 8/1 (letter-book), fos. 68–69.


[Закрыть].

Поэтому Сазонову было трудно разделить со своими партнерами по Антанте то возмущение, которое испытали в России при известии о прибытии в Константинополь германской военной миссии. Грей отверг политику совместных угроз, предложенную Сазоновым, и предоставил вместо этого гораздо более безобидный запрос относительно масштабов и полномочий немецкой делегации. Несмотря на энергичные кивки Делькассе в Санкт-Петербурге[1116]1116
  Делькассе – Министерство иностранных дел, 29 января 1914 г., AMAE NS, Russie 42, fos. 223–234; см. также: Извольский – Сазонову, Париж, 15 января 1914 г., IBZI, series 3, vol. 1, doc. 12, pp. 12–14, в котором сообщается о противодействии Франции финансовому бойкоту Османской империи Россией.


[Закрыть], набережная д’Орсе высказала даже меньше энтузиазма, чем британское министерство иностранных дел, потому что в языке ультимативной ноты Сазонова разглядела перспективу тотального «распада азиатской Турции» с потенциально катастрофическими последствиями для французских финансовых интересов. Таким образом, Париж предпочел поддержать более мягкое предложение Грея[1117]1117
  Извольский – Сазонову, Париж, 18 декабря 1913 г.; Извольский – Сазонову, Париж, 18 декабря 1913 г., в Stieve (ed.), Der diplomatische Schriftwechsel Izwolskis, vol. 3, docs. 1179, 1181, pp. 425–5, 428–31; Dülffer, Kröger and Wipplich. Vermiedene Kriege, pp. 663–4.


[Закрыть]. Другими словами: слишком много различных противоречащих друг другу имперских амбиций и нервозности было сосредоточено на шатающейся Османской империи, чтобы державы Антанты смогли сплотиться против одной предполагаемой угрозы.

Тем не менее этот эпизод спровоцировал опасную эскалацию воинственных настроений у ключевых российских политиков. Сазонов был взбешен прохладной реакцией Великобритании и Франции на протесты России. В телеграмме от 12 декабря 1913 года российскому послу в Лондоне он с горечью сообщал об уменьшающейся вере в эффективность британской поддержки, добавляя, что «отсутствие солидарности между державами Антанты вызывает у нас серьезную озабоченность»[1118]1118
  Sazonov to Benckendorff, St Petersburg, 11 December 1913, in Benno Siebert (ed.), Benckendorffs diplomatischer Schriftwechsel (3 vols., Berlin, 1928), vol. 3, doc. 991, p. 217.


[Закрыть]. В донесении царю от 23 декабря он занял откровенно воинственную позицию. Он предупреждал, что «совместные военные меры» должны быть немедленно подготовлены и согласованы с Францией и Великобританией. Державам Антанты следует «захватить и занять определенные точки в Малой Азии и заявить, что они останутся там до тех пор, пока их цели не будут достигнуты». Конечно, такая драматическая инициатива чревата «европейскими осложнениями», но более вероятно, что позиция «твердой решимости» приведет к желаемому эффекту, заставив немцев отступить. С другой стороны, уступка «может иметь самые фатальные последствия». Следует созвать встречу на высшем уровне для обсуждения вопросов, связанных с миссией фон Сандерса[1119]1119
  См.: McDonald, United Government, p. 193; о «стимулирующем» эффекте миссии фон Сандерса, см.: Strachan, First World War, p. 61.


[Закрыть].

Состоявшаяся 13 января 1913 года встреча проходила под председательством премьер-министра Владимира Коковцова. Присутствовали также Сазонов, военный министр Сухомлинов, начальник штаба генерал Жилинский и морской министр Григорович. Встреча началась с обсуждения «мер принуждения», необходимых для оказания давления на Константинополь, чтобы заставить его отказаться от своей просьбы о посылке германской военной миссии. Мысль о том, что для оказания давления на правительство Турции могут быть использованы экономические санкции была отвергнута – это одновременно нанесло бы ущерб обширным финансовым интересам Франции в Османской империи и ослабило бы узы Антанты. Альтернативой был вооруженный захват силами Антанты ключевых опорных пунктов. Сазонов отметил, что важнейшим предварительным условием является поддержка Франции. Коковцов, как обычно, возражал против всего этого воинственного настроя, указывая, что война – это слишком большой риск. На протяжении всей встречи он старался придать обсуждению умеренный и разумный тон. По его мнению, вместо того чтобы действовать под влиянием обиды и применять репрессии, важно точно установить границы того, что Россия будет терпеть, а чего нет. Немцы, как заметил Коковцов, искали выход «из ситуации, созданной российскими требованиями», и уже выразили готовность пойти на уступки. Таким образом, было крайне важно избегать «категорических заявлений ультимативного характера», которые вынудили бы их ужесточить свою позицию[1120]1120
  Pokrowski M. Drei Konferenzen. Zur Vorgeschichte des Krieges, trans. Anon ([Berlin], 1920), pp. 34, 38.


[Закрыть]. Но на этот раз премьер-министру противостоял хор, состоявший из Сухомлинова, Сазонова, Григоровича и Жилинского, которые утверждали, что вероятность немецкого вооруженного вмешательства минимальна и что, если дойдет до худшего, война, хотя и не слишком желательная, тем не менее вполне приемлема. Военный министр Сухомлинов и начальник штаба Жилинский категорически заявили о «полной готовности России к войне один на один с Германией, не говоря уже о войне один на один с Австрией»[1121]1121
  Ibid., p. 42.


[Закрыть].

Все эти радикальные сценарии, впрочем, быстро утратили актуальность, потому что немцы отступили, и кризис миновал. Встревоженный масштабом реакции со стороны России и призываемый к поиску компромисса со стороны Лондона и Парижа, Берлин согласился отдать фон Сандерса в армию султана: он остался генеральным инспектором, но его повышение до «фельдмаршала Османской империи» означало, что он мог уступить прямое командование 1-м армейским корпусом без потери лица[1122]1122
  Hildebrand, Das vergangene Reich, p. 298.


[Закрыть].

Конфликт вокруг миссии Лимана фон Сандерса так и не перерос в континентальную войну, но, оглядываясь назад, можно сказать, что это был момент откровения. Во-первых, он показал, насколько воинственным стало мышление некоторых российских политиков. Сазонов, в частности, перешел от колеблющегося состояния в ранней стадии своего пребывания на посту к более твердой и более германофобской позиции – он начал строить нарратив германо-российских отношений, не оставляющий места для поиска взаимопонимания с Берлином: Россия всегда была понятливым миролюбивым соседом, а Германия – двуличным хищником, запугивающим и унижающим русских при каждом удобном случае. Теперь пришло время твердо стоять на своем! Не следует недооценивать способность таких нарративов сужать горизонты возможной политики. И неоднократные слова поддержки из Парижа явно наложили свой отпечаток: на совещании 13 января Сазонов заметил, что, хотя неясно, как на войну между Россией и Германией отреагируют англичане, несомненно, что французы предложат «активную помощь, включая даже самые крайние меры». Французский посол господин Делькассе, как сообщил Сазонов, недавно заверил его, что «Франция пойдет так далеко, как того пожелает Россия». Что касается Великобритании, то, хотя поначалу могут быть некоторые колебания, «вне всякого сомнения», Лондон вмешается, как только возникший конфликт начнет развиваться не в пользу Франции и России[1123]1123
  Pokrowski, Drei Konferenzen, pp. 39, 41; о роли Сазонова в этих дискуссиях см.: Horst Linke, Das Zarische Russland and der Erste Weltkrieg. Diplomatie and Kriegsziele 1914–1917 (Munich, 1982), p. 22.


[Закрыть].

Николай II тоже стал придерживаться более твердой позиции: в разговоре с послом Бьюкененом в начале апреля 1914 года он заметил, что «обычно считается, что ничто не разделяет Германию и Россию». Однако «это не так: есть вопрос о Дарданеллах», где, как опасался царь, немцы работают над тем, чтобы запереть Россию в Черном море. Если Германия попытается это сделать, важно, чтобы все три державы Антанты заняли согласованную позицию, давая понять Берлину, что «все трое будут вместе сражаться против немецкой агрессии»[1124]1124
  Бьюкенен – Грею, 3 апреля 1914 г., цит. по: Lieven, Russia and the Origins, p. 197.


[Закрыть]. Для немцев, с другой стороны, жесткая реакция России на миссию фон Сандерса в сочетании с горечью по поводу капитуляции Германии перед требованиями России создали ощущение, что теперь Берлин и Санкт-Петербург разделяет непреодолимая пропасть. «Русско-прусские отношения умерли навсегда! – сетовал кайзер. – Мы стали врагами!»[1125]1125
  Заключительный комментарий на полях письма Пурталеса – Бетман-Гольвегу, Санкт-Петербург, 25 февраля 1914 г., GP, vol. 39, doc. 15841, p. 545; см. также обсуждение в Dülffer, Kröger and Wippich, Vermiedene Kriege, p. 670.


[Закрыть]

Кризис вокруг миссии фон Сандерса окончательно пошатнул и без того ослабленное положение миролюбивого Коковцова. Когда пришли известия о немецкой военной миссии, он был во Франции, обсуждая новую ссуду на железные дороги. Сазонов попросил его поехать в Берлин для переговоров с немцами. Сообщения Коковцова оттуда показывают, что он остро чувствовал, насколько его задвинули на второй план. Он находит весьма сложным, замечал он в лишь слегка завуалированной жалобе Сазонову, заставить своих немецких собеседников понять «особенности» российской системы, которая предоставляет настолько ограниченные «полномочия и прерогативы» председателю Совета министров[1126]1126
  Цит. по: McDonald, United Government, p. 193.


[Закрыть]. Председательство Коковцова на встрече 13 января было последним, когда он исполнял обязанности премьера. В конце января 1914 года он был отправлен царем в отставку с постов как председателя Совета министров, так и министра финансов.