Текст книги "Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году"

«Начало большой балканской войны, – сообщал корреспондент Times в Вене Уикхэм Стид 17 октября 1912 года, – ощущается здесь как момент исторической важности. Как бы она ни развивалась, она должна радикально изменить текущую ситуацию»[878]878
  «Austrian Sympathies», The Times, 18 October 1912, p. 5 col. B.


[Закрыть]. Ни для одной другой великой державы события, разворачивающиеся на Балканах, не создали проблем таких масштабов и столь неотложных. Неожиданно быстрые победы государств Лиги принесли Австро-Венгрии клубок взаимосвязанных проблем. Во-первых, налицо был факт, что прежний политический курс Австрии на Балканах полностью разрушен. Дипломатическая аксиома политики Вены, заключающаяся в поддержке Турции в качестве ключевой руководящей силы в регионе в любой ситуации, стала неактуальна. Требовалась внезапная импровизация. Пришлось отказаться от попыток лета 1912 года «законсервировать статус-кво». Взамен появилась новая политическая программа, направленная на управление изменениями, происходящими на Балканах, с тем чтобы минимизировать ущерб австро-венгерским интересам. Территориальные приобретения Сербии были приемлемы, но они должны были сопровождаться гарантиями хорошего поведения Сербии в будущем, предпочтительно посредством какой-либо формы институционального экономического сотрудничества (теперь Вена была готова урегулировать этот вопрос на гораздо более благоприятных условиях, чем при старом таможенном союзе, и в Белград была отправлена миссия с предложением)[879]879
  Boeckh, Balkankriegen, pp. 26–7.


[Закрыть]. С другой стороны, Сербии ни при каких обстоятельствах нельзя было позволить расширять свои границы до побережья Адриатического моря. Причина заключалась в том, что сербский порт со временем мог попасть под контроль иностранной державы (под которой подразумевалась Россия). Каким бы надуманным ни выглядело это опасение, ему придавала правдоподобие репутация Гартвига как яростного ненавистника Австрии, некоронованного «короля Белграда».

В соответствии со своей традиционной политикой Вена также настаивала, что Албания должна быть провозглашена независимым государством. Продвигаемая под лозунгом «Балканы для балканских народов», эта политика служила подкреплением для сопротивления сербским захватам на Адриатике, поскольку любой порт, который мог рассчитывать заполучить там Белград, неизбежно будет находиться посреди страны, населенной албанцами[880]880
  F. R. Bridge, From Sadowa to Sarajevo. The Foreign Policy of Austria-Hungary, 1866–1914 (London, 1972), p. 346; см. также: «Servia and the Sea», The Times, 9 November 1912, p. 7, col. A.


[Закрыть]. Обнародование этой политики вызвало волну возмущения со стороны просербских элементов внутри монархии – на заседании боснийского сейма в Сараеве в ноябре 1912 года сербские депутаты приняли резолюцию о том, что «жертвы и победы» Сербской армии «оправдывают „возвращение“ Албании в состав Сербии», и выражали горечь по поводу того факта, что Австро-Венгерская монархия продолжала оспаривать «автономные права» своих южных славян, защищая при этом «некультурных албанцев»[881]881
  [Wickham Steed], «The Problem of Albania», The Times, 18 November 1912, p. 5 col. A. Русская панславянская печать занимала аналогичную позицию.


[Закрыть]. Для европейских держав программа Берхтольда выглядела как вполне умеренный ответ на драматические изменения, происходящие на Балканах. Даже Сазонов в конце концов присоединился к консенсусу в пользу независимости Албании.

Непредсказуемой была Сербия. К концу октября 1912 года сербские войска уже продвигались к побережью, жестоко подавляя всякое сопротивление албанцев на своем пути. Ряд мелких провокаций еще больше осложнили отношения: сербы перехватывали австрийскую консульскую почту и нарушали работу других консульских служб, поступали также сообщения об арестах или похищениях консулов. Был ли, например, австро-венгерский консул в Митровице помещен сербской армией под четырехдневный домашний арест для его собственной защиты, как утверждали сербские власти, или же для того, «чтобы он не стал свидетелем „выселения“ местного албанского населения», как утверждал сам консул? В разгар этих событий министерство иностранных дел Австро-Венгрии предприняло еще одну попытку использовать новостной поток в свою пользу. Когда перестали поступать телеграфные сообщения от Оскара Прохазки, австро-венгерского консула в Призрене, в Вене начали распространяться слухи о том, что он был похищен и кастрирован сербскими солдатами. Министерство провело расследование и обнаружило, что, хотя он действительно был незаконно задержан (по сфабрикованным обвинениям в поощрении турецкого сопротивления), слухи о кастрации были ложными. Вместо того чтобы опровергнуть слухи, министерство позволило им продержаться неделю или две, чтобы извлечь максимум пропагандистского капитала из предполагаемого возмущения. Прохазка объявился несколько недель спустя с нетронутым мужским достоинством, но уловка дала обратный ожидаемому эффект, породив много негативных комментариев. Дело Прохазки оказалось тем мелким, но неумелым упражнением в манипулировании прессой, которое предоставило дополнительные аргументы для утверждений, что Австрия всегда ведет свою публичную политику с помощью поддельных документов и ложных обвинений[882]882
  Samuel R. Williamson, Austria-Hungary and the Origins of the First World War (Houndmills, 1991), pp. 127–128; Bridge, From Sadowa to Sarajevo, p. 347; прекрасное подробное исследование дела Прохазки см.: Robert A. Kann, Die Prochaska-Affäre vom Herbst 1912. Zwischen kaltem und heissem Krieg (Vienna, 1977).


[Закрыть].

Какое-то время казалось, что албанский вопрос может спровоцировать более широкий европейский конфликт. К середине ноября 1912 года черногорские и сербские войска заняли часть Северной Албании, включая Алессио (Лежа) и портовые города Сан-Джованни-ди-Медуа (Медва) и Дураццо (Дуррес). Большой отряд черногорских войск окружил город Скутари (Шкодер), где проживало 30 000 албанцев. Вторжение в него грозило стать faits accomplis[883]883
  Свершившийся факт – Прим. пер.


[Закрыть], который полностью дискредитировал бы политику Вены. Берхтольд продолжал настаивать на создании независимой Албании и выводе оккупационных сил. Однако ни черногорцы, ни сербы не желали отказываться от захваченных албанских территорий. Вена была полна решимости, в случае крайней необходимости, силой выбить захватчиков. Но пробная мобилизация в России и увеличение численности российских войск в приграничных с Австро-Венгрией районах наводили на мысль, что Санкт-Петербург также может пойти на поддержку своих союзников военными средствами. 22 ноября король Черногории Никола I сообщил австрийскому посланнику в Цетине, что «если монархия попытается изгнать меня силой, я буду драться до последнего солдата и до последнего патрона»[884]884
  Цит. по: Treadway, Falcon and Eagle, p. 125.


[Закрыть].

Албанский вопрос продолжал будоражить европейскую политику всю зиму и весну 1912–1913 годов. 17 декабря 1912 года этот вопрос был поднят на первом заседании конференции послов великих держав, созванной в Лондоне под председательством Эдварда Грея для решения вопросов, возникших в результате балканской войны. Послы согласились, что под совместными гарантиями держав должно быть создано нейтральное, автономное албанское государство. Сазонов – после некоторого колебания – принял необходимость автономии Албании. Но определение границ нового государства оказалось делом весьма нелегким. Русские требовали, чтобы города Призрен, Печ, Дибра, Джяковица и Скутари были переданы их сербо-черногорским союзникам, а Австрия настаивала, чтобы они были включены в состав новой Албании. Вена в конечном итоге успокоила Санкт-Петербург, одобрив уступку большинства спорных территорий вдоль албанской границы в пользу Сербии – это было политикой, изначально проводимой не Берхтольдом, а его послом в Лондоне графом Менсдорфом, который вместе со своим российским коллегой графом Бенкендорфом во время конференции проделали огромную работу по примирению противоположных сторон[885]885
  Friedrich Kiessling, Gegen den grossen Krieg? Entspannung in den internationalen Beziehungen (Munich, 2002), p. 186.


[Закрыть]. К марту 1913 года проблема албанско-сербской границы была – по крайней мере в теории – в значительной степени решена.

Однако ситуация оставалась напряженной, поскольку в Албании оставалось более 100 000 сербских солдат. Лишь 11 апреля правительство Белграда объявило о выводе войск из страны. Международное внимание сосредоточилось на черногорцах, которые все еще блокировали Скутари и отказывались снимать осаду. Король Никола заявил, что он, возможно, примет решение отвести войска, если великие державы предпримут прямое военное вторжение на черногорскую территорию и тем самым предоставят ему возможность для «почетного отступления» – предлагал ли он это всерьез или просто издевался над международным сообществом, понять было невозможно[886]886
  Цит. по: Treadway, Falcon and Eagle, p. 137.


[Закрыть]. В ночь с 22 на 23 апреля комендант Скутари Эссад-паша Топтани, уроженец Албании, капитулировал и вывел свой гарнизон из города. Над городом и его крепостью были подняты черногорские флаги, в Черногории и Сербии началось всеобщее ликование. По словам голландского посланника в Белграде, весть о падении Скутари вызвала «неописуемую радость» в сербской столице. Город был завешен флагами, все работники получили выходной, а толпа гуляк из 20 000 человек аплодировала около российского посольства[887]887
  Рапапорт – Вреденбурчу, Белград, 23 апреля 1913 г., NA, 2.05.36, 9, Consulaat-Generaal Belgrado en Gezantschap Zuid-Slavië 1891–1940.


[Закрыть].

Когда дальнейшие совместные ноты Лондонской конференции с требованием вывода черногорских войск были проигнорированы, было решено, что на следующем заседании послов (намеченном на 5 мая) будет принято решение об общем ответе великих держав. Тем временем австрийцы начали готовиться к односторонним венным действиям против черногорских захватчиков, если дипломатические усилия потерпят неудачу. Неясно было, как на действия Австрии отреагируют русские. Однако к концу января 1913 года непрошеная активность черногорского короля утомила и российский двор, и министерство иностранных дел. Никола, возможно, считал, что действует в славянских интересах и, таким образом, заслуживает безоговорочной поддержки России – на самом деле министерство иностранных дел в Санкт-Петербурге рассматривало его как тщеславного правителя, главным желанием которого было завоевать восхищение своих подданых[888]888
  Гирс (посланник России в Черногории) – Николаю II, Цетинье [начало января] 1913 г. и 21 января 1913 г., GARF, ф. 601, оп. 1, дел. 785.


[Закрыть]. Министерство иностранных дел в Санкт-Петербурге предприняло весьма необычный шаг, опубликовав заявление, в котором публично отрекалось от поддержки Николы и его планов в отношении Скутари. В нем Сазонов (имя которого не стояло под документом, но авторство не опровергалось) упрекнул прессу в невежественном подходе к балканским вопросам и заявил, что Никола не имеет права на Скутари, который был «чисто албанским» городом[889]889
  Бюссере – Давиньону, Санкт-Петербург, 11 апреля 1913 г., MAEB AD, Russia 3.


[Закрыть]. Таким образом, было дано понять, что Россия готова присоединиться к совместной инициативе великих держав. Но когда кризис вокруг Скутари достиг апогея, Сазонов также предупредил, что российское общественное мнение может вынудить его вмешаться военным путем, если австрийцы будут действовать самостоятельно. «Политические перспективы, – сообщил Бьюкенен из Санкт-Петербурга, – чернее, чем в любой другой период кризиса»[890]890
  Бьюкенен – Николсону, 1 мая 1913 г., цит. по: Treadway, Falcon and Eagle, p. 148.


[Закрыть].

После нескольких месяцев международного напряжения проблема внезапно исчезла сама. 4 мая, за день до встречи послов в Лондоне, король Никола объявил, что передает «судьбу города Скутари в руки мировых держав». Город вернулся под албанский суверенитет. Подписанием мирного договора в Лондоне 30 мая 1913 года Первая балканская война формально завершилась. 29 июля на пятьдесят четвертой сессии конференции послы подтвердили, что Албания станет независимым суверенным государством несмотря на то, что почти половина всех населенных албанцами районов (особенно Косово) осталась за пределами границ, согласованных в Лондоне[891]891
  Текст этой резолюции см.: Robert Elsie, «Texts and Documents of Albanian History», http://www.albanianhistory.net/texts20_1/AH1913_2.html.


[Закрыть].

Не успели высохнуть чернила на Лондонском мирном договоре, как на Балканах снова вспыхнула война, на этот раз за перераспределение трофеев первого конфликта. Бухарестский договор от 10 августа 1913 года закрепил за Сербией новые районы на юго-востоке Македонии, тем самым подтвердив увеличение территории королевства – по сравнению со статус-кво, существовавшим до 1912 года, – почти вдвое и увеличение его населения чуть более чем на 64 %. В Вене возникло замешательство по поводу того, как реагировать на новую ситуацию. Берхтольд все еще пытался восстановить политический контроль на фоне какофонии конкурирующих политических предложений, когда летом 1913 года в Вену поступили сообщения о возобновлении беспорядков на албанско-сербской границе. Несмотря на неоднократные упреки и предупреждения, Белград по-прежнему отказывался вывести свои войска из определенных районов, расположенных с албанской стороны границы, согласованной на лондонской конференции. Их целью якобы была защита Сербии от албанского бандитизма – на самом деле поведение сербских войск само по себе было главной причиной проблем на границе. В июле Вена потребовала покинуть занятые территории, но безуспешно. Затем великие державы, под руководством Эдварда Грея, предъявили коллективное требование о выводе войск, но это тоже не возымело эффекта. Франция и Россия заблокировали дальнейшие коллективные действия в начале сентября. Когда в Белград были отправлены отдельные ноты от Австрии, Германии и Великобритании, первым ответом было заявление действующего министра иностранных дел Мирослава Спалайковича, что никаких сербских войск в спорных районах нет. А затем, через пару дней, несколько непоследовательное заявление, что указанные войска теперь отведены за линию реки Дрины. На самом деле сербские войска все еще оставались в пределах установленной на лондонской встрече территории Албании. Сообщения от 17 сентября о том, что Белград собирался открыть таможенные посты в нескольких захваченных районах, вызвали еще большее беспокойство в Вене[892]892
  Это описание основано на последовательности событий, изложенной в неопубликованной рукописи, Samuel R. Williamson «Serbia and Austria-Hungary: The Final Rehearsal, October 1913».


[Закрыть].

Эта напряженная игра в кошки-мышки между Веной и Белградом помогает объяснить, почему австрийские власти постепенно утратили уверенность в эффективности использования стандартных дипломатических процедур с целью урегулирования конфликта интересов с Сербией. Когда албанцы в пограничных районах ответили на сербские провокации (например, на отказ, в нарушение лондонского соглашения, в доступе к крупным албанским торговым городам через сербскую границу) возобновлением партизанских действий, сербские подразделения еще глубже вошли на территорию Албании. Сербский посланник в Вене Йованович вызвал серьезное волнение, когда заявил 26 сентября в интервью венской газете, что ввиду сложности обнаружения какого-либо официального албанского органа, который мог бы нести ответственность за беспорядки на границе, Сербия может быть «вынуждена принимать меры самостоятельно». Пашич усугубил проблему 30 сентября, заявив, что Сербия намеревается «для своей собственной защиты» занять «стратегические позиции» на территории Албании[893]893
  Заявление сербского посланника в Вене Йовановича для Neue Freie Presse, опубликованно в: «The Albanian Outbreak», The Times, 27 September, 1913, p. 5, col. A; «Return of M. Pashitch to Belgrade», The Times, 1 October, p. 6, col. E.


[Закрыть]. Австрийская нота правительству Пашича от 1 октября с требованием разъяснить ситуацию вызвала уклончивый ответ.

Краткий визит Пашича в Вену 3 октября никак не улучшил ситуацию. Берхтольд, обезоруженный теплой и приветливой манерой сербского лидера, упустил возможность донести до него, насколько серьезной ситуация выглядит в глазах Австрии. Пашич заверил представителей прессы в Вене, что «он положительно оценивает будущие отношения между Сербией и дуалистической монархией», но он также встревожил их словами о необходимости «изменения границ» на спорных территориях[894]894
  Williamson, «Serbia and Austria-Hungary», pp. 14–15.


[Закрыть]. Заявления из Белграда о том, что у Сербии нет намерения «бросить вызов Европе», чтобы захватить территорию Албании, обнадеживали, как и дружеские возгласы высокопоставленного чиновника МИД в Белграде, который принял поверенного в делах Австрии Риттера фон Шторка, «так тепло, как если бы Пашич только что подписал оборонительный союз в Вене»[895]895
  «M. Pashitch in Vienna», The Times, 4 October 1913, p. 5, col. C; Williamson, «Serbia and Austria-Hungary», p. 19.


[Закрыть]. Тем не менее попытки выяснить реальные планы сербского правительства в отношении Албании были заблокированы уклончивым многословием. И в то же время продолжалось продвижение сербских войск вглубь Албании. 9 октября, когда австрийский поверенный в делах настоял на встрече с Пашичем, чтобы обсудить этот вопрос, он обнаружил, что премьер снова пребывает в очень благодушном настроении, но все еще говорит о «временной» сербской оккупации албанской территории[896]896
  Williamson, «Serbia and Austria-Hungary», p. 21.


[Закрыть]. 15 октября за этим последовало объявление в полуофициальной газете «Самоуправа», что Сербия все-таки намеревается занять «стратегические позиции» в Албании[897]897
  «Serbian Aggression in Albania», The Times, 16 October 1913, p. 7, col. C.


[Закрыть]. После того как на очередное австрийское предупреждение последовал довольно вызывающий ответ, 17 октября Белграду был предъявлен ультиматум. Сербии давалось восемь дней на то, чтобы покинуть албанскую территорию. Если этого не произойдет, говорилось в документе, Австро-Венгрия применит «надлежащие средства для обеспечения выполнения своих требований»[898]898
  Цит. Williamson, Austria-Hungary, p. 153.


[Закрыть].

Ультиматум сработал. Осенью 1913 года великие державы согласились с тем, что претензии Сербии на кусок албанской территории незаконны. Даже министр иностранных дел Сазонов в Санкт-Петербурге, прочистив горло, признал, что «Сербия более, чем обычно предполагалось, виновна в том развитии дел, которые привели к недавнему ультиматуму», и призвал Белград уступить[899]899
  Отчет о комментарии Сазонова: О’Бейрн (поверенный в делах Великобритании в Санкт-Петербурге) – Грею, Санкт-Петербург, 28 октября 1913 г., BD, vol. 10 (i), doc. 56, p. 49.


[Закрыть]. Через два дня после получения ультиматума Пашич объявил, что сербские войска будут выведены из Албании. К 26 октября они покинули спорную территорию.

Октябрьское противостояние с Сербией в 1913 году создало несколько прецедентов, которыми Австрия руководствовалась в урегулировании кризиса, разразившегося между двумя государствами после Сараева. Первым и наиболее очевидным было то, что он, казалось, продемонстрировал эффективность ультиматумов. Австрийская нота от 17 октября получила широкую поддержку в прессе, а новости о том, что сербы наконец вывели свои войска из Албании, были встречены в Вене с энтузиазмом. Берхтольда критиковали за его предполагаемую робость во время кризиса с осадой Скутари – теперь он был героем дня. Неприятное впечатление оставила и сербская дипломатия в отношениях с Веной: неискренняя вежливость, выдаваемая за сердечность, маскировала политику тщательно дозированных провокаций и несоблюдения договоренностей. В данном случае произошло не только столкновение интересов, но столкновение несовместимых стилей ведения международной политики. Казалось, что Белград будет отступать лишь до того предела, до которого его будет оттеснять Вена, хладнокровно принимая любые унижения, которые могут при этом возникнуть; как только австрийцы ослабят давление, попытки провокаций возобновятся. Все это придавало вес утверждению о том, что в конце концов Сербия понимает только грубую силу.

Для Австро-Венгрии Балканские войны изменили все. Прежде всего, они показали, насколько изолирована Вена и насколько мало понимания встретил ее взгляд на балканские события в высоких кабинетах иностранных партнеров. Враждебность Санкт-Петербурга и его полное пренебрежение интересами Вены в регионе еще можно было принять как должное. Гораздо больше тревожило безразличие других держав. Нежелание международного сообщества видеть, что Австрия сталкивается с реальными угрозами безопасности на своей южной периферии и имеет право противодействовать им, отражало более существенный сдвиг во взглядах. Традиционно западные державы рассматривали Австрию как опору, на которой держалась стабильность в Центральной и Восточной Европе, и, следовательно, как державу, которую необходимо сохранить любой ценой. Но к 1913 году эта максима перестала казаться такой убедительной. Она уступила место тенденции – которая после 1907 года быстро завоевала популярность среди государств Антанты – думать о Европе в терминах союзных блоков, а не как о континентальной геополитической экосистеме, в которой каждая держава должна играть свою роль. Враждебность к Австрии в политических репортажах английских и французских газет в последние предвоенные годы усилила эту тенденцию, приведя к широкому распространению мнения о том, что Австро-Венгрия является анахроничным и обреченным образованием или, как писали сербские газеты, «вторым больным человеком Европы» (после Османской империи, к которой обычно применялся этот эпитет)[900]900
  Paul Schroeder, «Stealing Horses to Great Applause. Austria-Hungary’s Decision in 1914 in Systemic Perspective», in Holger Afflerbach and David Stevenson (eds.), An Improbable War, pp. 17–42, esp. pp. 38–40.


[Закрыть].

Особую тревогу вызывал прохладный характер поддержки со стороны Германии. Берлин твердо поддержал курс Вены на конфронтацию с Сербией в октябре 1913 года – в то время, когда предложение подобной поддержки явно не влекло риска более широкого конфликта, – но в остальном его действия были неоднозначными. В феврале 1913 года, во время обострения австро-русского противостояния, когда численность войск по обе стороны границы (в Галиции) была увеличена настолько, что война казалась неизбежной, даже немецкие военные призывали Вену к осторожности. Мольтке написал своему коллеге Конраду фон Хетцендорфу, заверив его, что, хотя Германия без колебаний поддержит Австро-Венгрию в случае нападения России, «будет трудно оправдать германское вмешательство, если войну спровоцирует Австрия – это не вызовет понимания у немецкого народа»[901]901
  Майор фон Фабек в Генеральный штаб, Берлин, 11 февраля 1913 г., прилагается: черновик письма Мольтке Конраду, Берлин, 10 февраля 1913 г., PA-AA, R10896.


[Закрыть].

Одной из главных проблем для Вены стала позиция немецкого кайзера Вильгельма II. Вильгельм не только не призывал свое правительство к солидарности с австрийцами, но и запретил министерству иностранных дел в Берлине участвовать в любых действиях, которые «могли бы помешать болгарам, сербам и грекам в их победоносном движении»[902]902
  Комментарий на полях к телеграмме Телеграфного бюро Вольфа Вильгельму II, Берлин, 4 ноября 1912 г., в GP, vol. 33, pp. 276–277 (doc. 12321); Варнбюлер – Вайцзеккеру, Берлин, 18 ноября 1812 г., HSA Stuttgart E50/03 206.


[Закрыть]. Балканские войны, утверждал он, были частью всемирно-исторического развития, которое должно было вытеснить ислам из Европы. Если позволить балканским государствам консолидироваться за счет Турции, это создаст основу для множества стабильных национальных образований, которые со временем могут составить некую конфедерацию, «Соединенные Штаты Балкан». Нельзя было придумать ничего лучше для сохранения мира, смягчения австро-российской напряженности и возникновения нового регионального рынка для немецкого экспорта[903]903
  Вильгельм II, комментарий на полях, Кидерлен-Вехтер – Вильгельму II, Берлин, 3 ноября 1912 г., в GP, vol. 33, pp. 274–6 (doc. 12320).


[Закрыть]. И Вильгельм продолжал разглагольствовать в том же духе. Во время кризиса в ноябре 1912 года, когда сербы воевали за доступ к Адриатике, Вильгельм безапелляционно отмел соображения о том, что германское правительство обязано поддерживать Вену против Белграда. Разумеется, нынешнее развитие событий на полуострове было «неудобным» для Вены, но он «ни при каких обстоятельствах не рассматривал возможность выступить против Парижа и Москвы во имя Албании и Дураццо». 9 ноября он даже предложил министерству иностранных дел убедить Вену передать Албанию под сюзеренитет сербского принца[904]904
  Вильгельм II в Министерство иностранных дел Германии, Летцлинген, 9 ноября 1912 г., ibid., vol. 33, p. 302 (doc. 12348).


[Закрыть].

Все эти донкихотские спекуляции едва ли могли служить утешением встревоженным политикам, принимавшим решения в Вене. На секретной встрече со своим другом эрцгерцогом Францем Фердинандом 22 ноября 1912 года Вильгельм действительно выразил готовность поддержать позицию Австрии относительно недопустимости присутствия сербских войск в Албании, даже с риском начала войны с Россией, но только при том условии, что ни Великобритания, ни Франция гарантированно не вмешаются в конфликт. Было бы крайне маловероятно, добавил он, что изолированная Россия вообще осмелится тогда на какие-либо действия[905]905
  E. C. Helmreich, «An Unpublished Report on Austro-German Military Conversations of November 1912», Journal of Modern History, 5 (1933), p. 206. Таким образом изложил содержание беседы эрцгерцог Франц Фердинанд; австрийский посол Сегени сообщал о более агрессивной позиции, а именно о том, что кайзер выразил готовность пойти на риск войны со всеми тремя державами Антанты.


[Закрыть]. Однако даже эти умеренно обнадеживающие сигналы были дезавуированы через три дня официальными сообщениями Бетман-Гольвега и Кидерлен-Вехтера о том, что Германия будет искать многостороннее решение[906]906
  Stevenson, Armaments, pp. 250, 259; Helmreich, «Unpublished Report», pp. 202–203.


[Закрыть]. В феврале 1913 года, когда балканский зимний кризис был в разгаре, Вильгельм написал Францу Фердинанду письмо, в котором убеждал его в необходимости искать дипломатические способы снижения накала конфликта с Россией на том основании, что обсуждаемые вопросы недостаточно важны, чтобы оправдать продолжение вооруженного противостояния[907]907
  Вильгельм II – Францу Фердинанду (черновик), 24 февраля 1913 г., PA-AA, R10896.


[Закрыть]. 18 октября, когда разгорался албанский кризис, Вильгельм признал в разговоре с Конрадом, что, возможно, «наконец-то» наступила ситуация, «в которой великая держава больше не может наблюдать, но должна взяться за меч». Тем не менее всего десять дней спустя он говорил австрийскому послу в Берлине, что Вена должна успокоить Белград, подкупив руководство крупными денежными подарками («от короля и до последнего лавочника, их всех можно заполучить за деньги»), программами военного обмена и льготными условиями в торговле[908]908
  Сегени в МИД Вены, Берлин, 28 октября 1913 г., ÖUAP, vol. 7, doc. 8934, p. 512.


[Закрыть]. В декабре 1913 года Вильгельм заверил австрийского посланника в Мюнхене, что Берхтольду хватит «пары миллионов», чтобы купить прочный плацдарм в Белграде[909]909
  Велич – Берхтольду, Мюнхен, 16 декабря 1913 г., ibid., doc. 9096, p. 658.


[Закрыть].

В отчете, отправленном 25 апреля 1914 года, граф Фридрих Сапари, высокопоставленный деятель венского министерства иностранных дел и специалист по австро-германским отношениям (к тому времени занимавший пост посланника в Санкт-Петербурге), нарисовал мрачную картину недавней политики Германии на Балканах. Сапари заявил, что твердая поддержка со стороны Германии, которая помогла завершить Боснийский кризис в марте 1909 года, ушла в прошлое. На смену ему пришел – Сапари цитировал лицемерный жаргон Берлинской высокой дипломатии – «бесконфликтный диалог, направленный на консолидацию зон экономической и культурной активности». Наступательная позиция по отношению к России была оставлена, и Берлин теперь не предпринимал никаких шагов без предварительных консультаций с Санкт-Петербургом. Во время Балканских войн Германия скомпрометировала позицию Австрии, присоединившись к хору держав, требовавших придерживаться политики сдержанности, заставив Вену смириться с сербскими завоеваниями и провокациями. Все это означало полную «измену балканским интересам Австро-Венгрии». Это несколько наигранное драматическое описание, окрашенное опасениями венгра Сапари по поводу растущей поддержки Россией Румынии, но оно отражало общее чувство разочарования в связи с неспособностью Берлина оказать какое-либо реальное влияние на Балканском полуострове. Особенно возмутительной была поспешность, с которой Берлин одобрил Бухарестский мирный договор, тем самым лишив Австрию возможности улучшить положение Болгарии, которую австрийцы, но не немцы, рассматривали как потенциальный противовес сербской мощи[910]910
  Сапари в Министерство иностранных дел, Санкт-Петербург, 25 апреля 1914 г., ibid., doc. 9656, pp. 25–27.


[Закрыть].

Это чувство изоляции вкупе с неоднократными провокациями 1912–1913 годов, в свою очередь, усилило в Вене готовность прибегнуть к односторонним мерам. Были признаки того, что сопротивление военным способам решения проблем среди ключевых политиков ослабевает. Самым заметным признаком перемены настроений было решение вернуть Конрада в самый разгар паники русской мобилизации. «Вы должны снова стать начальником Генерального штаба», – устало сообщил император генералу на аудиенции 7 декабря 1912 года[911]911
  Lawrence Sondhaus, Architect of the Apocalypse (Boston, 2000), p. 120.


[Закрыть]. После восстановления в должности Конрад, конечно, продолжал советовать начать войну, но в этом не было ничего нового. Более тревожным было снижение сопротивления крайним мерам со стороны других ключевых игроков. Осенью 1912 года почти все (включая премьер-министра Венгрии Тису) в тот или иной момент выступали за политику конфронтации, подкрепленную угрозой военных действий. Заметным исключением был Франц Фердинанд, который в решительном письме от 12 октября предупредил Берхтольда о недопустимости втягивания монархии в «ведьмовскую кухню войны» Конрада. Надо подумать и о России, и о Болгарии, и о немцах, которые, вероятно, будут уклоняться от любого опасного демарша. Что касается Белграда, то единственные, кто стремится там к конфликту, – это экстремистская партия цареубийц, добавил Франц Фердинанд, (не зная, что член этой партии убьет его восемь месяцев спустя). Он заключил, что не верит, что «существует какая-либо необходимость» в войне. Давление в пользу военного решения исходит исключительно от тех служителей австро-венгерской короны, кто «сознательно или бессознательно работает, чтобы нанести ущерб монархии»[912]912
  Williamson, «Serbia and Austria-Hungary», p. 23; Hugo Hantsch, Leopold Graf Berchtold. Grandseigneur and Staatsmann (2 vols. Graz, 1963), vol. 2, pp. 499–500.


[Закрыть]. И все же 11 декабря 1912 года, во время встречи высших должностных лиц с императором во дворце Шенбрунн, даже Франц Фердинанд отказался от своей привычной поддержки мира любой ценой и выступил за военную конфронтацию с Сербией.

Разумеется, это было кратковременное затмение: услышав возражения Берхтольда и гражданских министров наследник сразу же отказался от своей прежней точки зрения и выразил поддержку дипломатическому решению. Четыре месяца спустя настала очередь Берхтольда нарушить единство. На заседании Объединенного совета министров 2 мая 1913 года, разгневанный возобновлением осады черногорцами Скутари, Берхтольд впервые внял доводам о необходимости мобилизации против Черногории. Это, конечно, не было равносильно призыву к европейской или даже локальной войне, поскольку Черногория к этому времени была полностью изолирована – даже сербы отказались от ее поддержки[913]913
  Treadway, Falcon and Eagle, pp. 143–144, 145.


[Закрыть]. Берхтольд надеялся, что одной лишь мобилизации будет достаточно, чтобы напугать захватчиков Албании, и считал маловероятным вмешательство России. Как оказалось, даже мобилизация оказалась ненужной. Никола отступил до того, как был предъявлен ультиматум[914]914
  Ibid., pp. 150–156.


[Закрыть]. Тем не менее решительный тон этого заседания предвещал, что далее Вена будет занимать все более воинственную позицию. В сентябре-октябре 1913 года, после второго сербского вторжения в Северную Албанию, когда Конрад, как обычно, умолял о войне, Берхтольд снова согласился в общих чертах с политикой конфронтации, как и Франц Иосиф, что было необычно. На этом этапе Франц Фердинанд и Тиса (по разным причинам) оставались единственными, кто был настроен миролюбиво среди руководителей высшего звена. И успех ультиматума в обеспечении вывода сербских войск из Албании сам по себе рассматривался как оправдание более воинственного стиля дипломатии[915]915
  Stevenson, Armaments, p. 271; см. также: Williamson, Austria-Hungary, pp. 155–156.


[Закрыть].

Эта воинственная позиция совпала с растущим осознанием того, в какой степени экономические ограничения начинают сдерживать стратегические возможности Австро-Венгрии. Частичная мобилизация во время кризиса на Балканах оказалась огромным финансовым бременем для монархии. Дополнительные военные расходы за 1912–1913 годы составили 390 миллионов крон, столько же, сколько и весь годовой бюджет австро-венгерской армии, что было серьезной проблемой в то время, когда экономика монархии вступала в рецессию[916]916
  Williamson, Austria-Hungary, pp. 157–158.


[Закрыть]. В этой связи мы должны напомнить, что Австро-Венгрия очень мало тратила на свою армию: из великих держав меньше тратила только Италия. Ежегодно под призыв попадал меньший процент населения (0,27 %), чем во Франции (0,63 %) или Германии (0,46 %). 1906–1912 годы были годами бума для экономики империи, но очень мало от этого перепадало военному бюджету. Империя имела под ружьем меньше пехотных батальонов в 1912 году, чем в 1866 году, когда ее армии столкнулись с пруссаками и итальянцами при Кениггреце и Кустозе, несмотря на удвоение населения за тот же период. Одной из причин этого был дуализм: венгры последовательно блокировали рост военной мощи[917]917
  Norman Stone, «Army and Society in the Habsburg Monarchy 1900–1914», Past & Present, 33 (April 1966), pp. 95–111; о численности пехоты см.: Holger Herwig, The First World War. Germany and Austria-Hungary, 1914–1918 (London, 1997), p. 12.


[Закрыть]. Необходимость умиротворять входящие в империю народы дорогостоящими инфраструктурными проектами, было еще одним препятствием для военных инвестиций. Хуже того, мобилизации летом или ранней осенью серьезно подрывали аграрную экономику, потому что отрывали большую часть сельской рабочей силы от уборки урожая[918]918
  Kronenbitter, Grossmachtpolitik Österreich-Ungarns, pp. 146, 147, 149, 154.


[Закрыть]. В 1912–1913 годах критики правительства могли использовать тот аргумент, что мобилизация мирного времени вызывала огромные расходы и подрывала экономику, не делая ничего для повышения безопасности империи. Казалось, тактические мобилизации больше не были инструментом, который монархия могла позволить себе использовать. Но в таком случае гибкость правительства в урегулировании кризисов на балканской периферии серьезно уменьшалась. Без промежуточного варианта чисто тактических мобилизаций процесс принятия решений неизбежно стал бы менее тонким. Это стал бы вопрос мира или войны.