Текст книги "Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году"

Великобритания представляла совсем иную картину. В отличие от Столыпина и Коковцова или их немецких коллег Бюлова и Бетман-Гольвега, у министра иностранных дел Великобритании сэра Эдварда Грея не было причин опасаться нежелательного вмешательства государя. Георг V был совершенно счастлив, что его министр иностранных дел руководил международной политикой. Грей также пользовался безоговорочной поддержкой своего премьер-министра Герберта Асквита. Ему не приходилось бороться, как его французским коллегам, с могущественными чиновниками в своем собственном министерстве. Уже одно лишь время нахождения Грея на посту обеспечивало ему возможность более существенного и последовательного влияния на политику, чем когда-либо пользовалось большинство его французских коллег. За то время, что Эдвард Грей возглавлял министерство иностранных дел – с декабря 1905 по декабрь 1916 года, – во Франции были назначены и отправлены в отставку пятнадцать министров. Более того, приход Грея в министерство иностранных дел укрепил его влияние в неофициальной группе высокопоставленных чиновников, которые в целом разделяли его взгляды на британскую внешнюю политику. Без сомнения, Грей был самым влиятельным министром иностранных дел довоенной Европы.

Как и большинство его предшественников в девятнадцатом веке, сэр Эдвард Грей происходил из высшего эшелона британского общества. Он был потомком выдающейся линии сановников-вигов – его прадед был тем самым графом Греем, внесшим законопроект о избирательной реформе 1832 года[578]578
  Согласно традиции, в палате общин были представлены землевладения, без привязки к численности населения. Возникшие в стране крупные города не имели своих депутатов, тогда как незначительные местечки, прозванные «гнилыми» из-за того, что обезлюдели за последние десятилетия, продолжали их посылать. Депутатов от населенных пунктов с пятью домами или затопленных водой в парламенте было почти половина (254 из 513). Законом, предложенным партией вигов во главе с премьер-министром лордом Чарльзом Греем, было предоставлено представительство в парламенте большим городам, возникшим в ходе промышленной революции, а также было изъято представительство в палате «гнилых местечек». – Прим. пер.


[Закрыть] и в честь которого был назван популярный ароматизированный чай с бергамотом. Из всех политиков, которые выступали на европейской политической арене до 1914 года, Грей – один из самых сложных для понимания. Его надменный и выспренний стиль не подходил рядовым членам Либеральной партии. Он долгое время был членом парламента, но считал, что внешняя политика слишком важна, чтобы быть предметом горячих обсуждений в ходе парламентских дебатов. Он был министром иностранных дел, который мало знал мир за пределами Британии, никогда не проявлял особого интереса к путешествиям, не говорил на иностранных языках и чувствовал себя неловко в компании иностранцев. Он был либеральным политиком, чьи политические воззрения были чужды большинству либералов и поддерживались большинством консерваторов. Он стал самым влиятельным членом фракции, известной как «либеральные империалисты», но, похоже, его мало волновала Британская империя – его взгляды на внешнюю политику и национальную безопасность были сосредоточены на европейском континенте.

Возник любопытный диссонанс между личностью Грея как частной и общественной персоны и его modus operandi в политике. В молодости он не проявлял никаких признаков интеллектуального любопытства, политических амбиций или драйва. Он бездельничал в Баллиол-колледже в Оксфорде, большую часть времени потратив на то, чтобы стать чемпионом Университета по большому теннису, прежде чем получить третье место на выпускном экзамене по юриспруденции, предмету, который он выбрал, потому что тот считался легким. Его первый (неоплачиваемый) политический пост был организован ему за счет семейных связей. Став политиком, Грей всегда культивировал образ человека, для которого все это было утомительным долгом, а не призванием. Когда после поражения либералов при ключевом голосовании в 1895 году парламент был распущен, Грей, который тогда был членом палаты и парламентским заместителем министра иностранных дел, заявил, что ничуть не сожалеет. «Я никогда больше не буду членом кабинета, и дни моего пребывания в палате общин, вероятно, сочтены. Мы [он и его жена Дороти] испытываем огромное облегчение»[579]579
  Sir Edward and Lady Grey, Cottage Book. The Undiscovered Country Diary of an Edwardian Statesman, ed. Michael Waterhouse (London, 2001), p. 63; о неприязни Грея к политической жизни см. также: ibid., p. 21.


[Закрыть]. Грей был страстным натуралистом, орнитологом и рыбаком. На рубеже веков он был уже хорошо известен как автор авторитетного эссе о нахлыстовой рыбалке. Даже будучи министром иностранных дел, он был склонен покидать свой рабочий кабинет, едва возникала возможность отправиться на загородную прогулку, и не любил чтобы его вызывали в Лондон, если это не было абсолютно необходимо. Некоторые из тех, кто работал с Греем, например дипломат Сесил Спринг-Райс, чувствовали, что его прогулки по окрестностям Лондона выходят из-под контроля и что министру иностранных дел стоит «выкроить немного времени из своих наблюдений за утками, чтобы выучить французский язык»[580]580
  Спринг-Райс – Фергюсону (лорд Нова), 16 июля 1898 г., цит. по: Stephen Gwynn (ed.), The Letters and Friendships of Sir Cecil Spring-Rice (London, 1929) pp. 252–253.


[Закрыть]. Коллегам было трудно понять его политическую мотивацию; он производил на них впечатление человека, «лишенного личных амбиций, отстраненного и неприступного»[581]581
  Артур Понсонби, цит. по: Steiner, British Foreign Office, p. 84.


[Закрыть].

И в то же время Грей развил глубокий аппетит к власти и готовность использовать конспиративные методы, чтобы заполучить ее и удержать. Его вступление на пост министра иностранных дел было плодом тщательного планирования с участием его верных друзей и поддерживающих их либеральных имперцев, Герберта Асквита и Р. Б. Холдейна. В «Relugas Compact», заговоре, задуманном в рыбацком домике Грея в шотландской деревушке с таким названием, трое мужчин решили оттеснить лидера либералов сэра Генри Кэмпбелла-Баннермана и занять ключевые посты в кабинете министров. Скрытность и пристрастие к тайным закулисным сделкам оставались отличительной чертой стиля Грея как министра иностранных дел. Поза джентльменской неуверенности скрывала его интуитивное понимание методов и тактики агрессивной политики.

Грей быстро обеспечил безоговорочный контроль над процессом разработки внешней политики, в том числе, сфокусировав ее в первую очередь на «германской угрозе». Конечно, мы бы зашли слишком далеко, приписывая эту переориентацию британской политики исключительно интригам и коварству одного Эдварда Грея. Грей не был кукловодом; Люди новой политики – Берти, Хардинг, Николсон, Маллет, Тиррелл и другие – не подвергались манипуляциям и не контролировались им, но работали вместе с ним в качестве членов свободной коалиции, движимой общими идеями. На самом деле Грей весьма зависел от некоторых из этих сотрудников – например, многие из его решений и меморандумов были составлены по большей части на основе отчетов Хардинга[582]582
  Ibid., p. 92.


[Закрыть]. Прорыв группы Грея к власти облегчался недавними структурными реформами в министерстве иностранных дел, целью которых было не столько укрепить авторитет министра иностранных дел, сколько более широко распространить влияние на ряд высокопоставленных должностных лиц[583]583
  Ibid., p. 91.


[Закрыть]. Тем не менее энергия и бдительность, с которыми Грей поддерживал свое господство, впечатляют. Помогло, конечно, то, что он пользовался твердой поддержкой своего бывшего сообщника Герберта Асквита, премьер-министра с 1908 по 1916 год. Поддержка значительной части консервативного блока в палате общин была еще одним важным активом – и Грей оказался искусным в поддержании своей межпартийной привлекательности.

Но полнота власти и постоянство взглядов Грея не полностью защитили британскую политику от беспокойств, характерных для европейских руководителей. Антигерманская позиция, занятая группой Грея, не получила широкой поддержки за пределами министерства иностранных дел. Его не поддержала даже большая часть британского кабинета министров. Либеральное правительство и сторонники либералов в целом были поляризованы напряжением между либеральными империалистическими и радикальными элементами. Многие из ведущих радикалов, в том числе некоторые из наиболее уважаемых фигур в партии, выразили сожаление по поводу политики министра иностранных дел по сближению с Россией. Они обвиняли Грея и его соратников в излишне провокационной позиции в отношении Германии. У них были сомнения в том, что плоды умиротворения России перевешивают потенциальные преимущества дружбы с Германской империей. Их беспокоило, что создание Тройственной Антанты, возможно, заставит Германию занять еще более агрессивную позицию, и они настаивали на улучшении отношений с Берлином. Еще одной проблемой был характер британского общественного мнения, особенно внутри культурной и политической элиты, которое, несмотря на периодические англо-германские «газетные войны», в последние несколько лет перед началом войны все более склонялось к прогерманским настроениям[584]584
  Dominik Geppert, Pressekriege. Öffentlichkeit und Diplomatie in den deutsch-britischen Beziehungen (1896–1912) (Munich, 2007), pp. 412–418.


[Закрыть]. Антагонизм по отношению к Германии сосуществовал в британской элите с многоуровневыми культурными связями и глубоким восхищением культурными, экономическими и научными достижениями этой страны[585]585
  Об отношениях элиты с Германией см.: Thomas Weber, «Our Friend „The Enemy“». Elite Education in Britain and Germany before World War I (Stanford, 2008).


[Закрыть].

Грей справился с этими проблемами, скрыв процесс выработки политики от недоброжелательного взгляда. Документы, исходящие из его кабинета, часто имели пометку «Только для ограниченного обращения»; типичная аннотация его личного секретаря гласила: «Сэр Э. Грей считает, что этого списка рассылки достаточно». Консультации по важным политическим решениям – в частности, в отношении растущей приверженности союзу с Францией – ограничивались доверенными контактами внутри администрации. Кабинет не был проинформирован, например, о переговорах между Францией и Великобританией в декабре 1905 и мае 1906 года, в ходе которых военные представители обеих стран в принципе согласовали форму, которую британская военная интервенция в поддержку Франции примет в случае войны. Такой образ действий соответствовал пониманию Греем политики как дела элит и его публичной позиции в отношении Антанты, согласно которой ее следовало культивировать «в духе лояльности и щедрости», гарантируя, что любые возникающие проблемы «укрепят», а не ослабят «Согласие» и что постепенное продвижение к углублению отношений всегда должно быть изолировано от «партийных разногласий»[586]586
  Речь Грея в Клубе восьмидесятых, опубликованная в The Times, 1 June 1905, p. 12, col. B.


[Закрыть]. Другими словами, Грей проводил двойную политику. Публично он неоднократно отрицал, что Великобритания была обязана прийти на помощь Франции. Руки Лондона оставались абсолютно свободными. Под давлением враждебно настроенных коллег он всегда мог сказать, что сценарии взаимной мобилизации были просто планами военных на случай непредвиденных обстоятельств. Посредством этих сложных маневров Грей смог придать удивительную внутреннюю последовательность руководству британской внешней политикой.

Тем не менее легко увидеть, как такое положение дел, обусловленное изменением баланса сил между фракциями в британском правительстве и политической элите, породило путаницу. Для тех французских собеседников, которые имели дело непосредственно с министром иностранных дел и его соратниками, было ясно, что «милорд Грей», как некоторые из них старомодно титуловали его, поддержит Францию в случае войны, несмотря на официальные заявления на необязывающий характер Антанты. Но для немцев, которые не были посвящены в эти переговоры, все выглядело так, как будто бы Британия может остаться в стороне от континентальной коалиции, особенно если франко-российский альянс проявит агрессивную инициативу против Германии, а не наоборот.

Колебания власти в разных точках принятия решений увеличивали сложность и повышали непредсказуемость взаимодействий в европейской международной системе, особенно в те моменты политических кризисов, когда два или более руководителей взаимодействовали друг с другом в атмосфере повышенного давления и угрозы. С особой ясностью мы можем наблюдать это в конфликте, вспыхнувшем между Германией и Францией из-за Марокко летом 1911 года. Франко-германское соглашение 1909 года относительно Марокко было нарушено, как мы видели, после ряда шагов, предпринятых на набережной д’Орсе, кульминацией которых стала отправка большого контингента французских войск в султанат в апреле 1911 года. 5 июня 1911 года испанское правительство, встревоженное перспективой одностороннего захвата Францией власти в Марокко, направило войска для оккупации Лараша и Ксара-эль-Кебира на севере и северо-западе Марокко. Немецкая интервенция была теперь неизбежна, и канонерская лодка имперских военно-морских сил «Пантера», невзрачное судно, которому уже два года как пора было на слом, бросило якорь у побережья Марокко 1 июля 1911 года.

В Агадирском кризисе есть нечто весьма странное. Он обострился до такой степени, что казалось, что западноевропейская война неизбежна, но позиции, занятые противоборствующими сторонами, не были непримиримыми и в конечном итоге стали основой для прочного урегулирования. Почему случилась эскалация? Отчасти причина кроется в непреклонности набережной д’Орсе. Именно Централь перехватила инициативу на ранней стадии кризиса. Их позиция укрепилась после того, как министр иностранных дел Жан Крюппи покинул свой пост 27 июня, за несколько дней до прибытия «Пантеры» в Агадир. Его преемник Жюстин де Сельв – такой же кандидат по умолчанию, как и Крюппи, – сразу же попал под влияние главы администрации французского министерства иностранных дел Мориса Эрбетта. В качестве начальника отдела коммуникаций, между 1907 и 1911 годами Эрбетт обзавелся обширной сетью в прессе и плотно работал с журналистами во время кризиса в Агадире, чтобы дискредитировать саму идею переговоров с Германией. Отчасти вследствие германофобии Эрбетта и других влиятельных чиновников вышло так, что даже поручение начать переговоры с Берлином о том, как Германия могла бы добиться компенсации за получение Францией Марокко в свое исключительное владение, было отправлено французскому послу в Берлине только в конце июля 1911 года.

Этот примирительный шаг сам по себе стал возможен только потому, что посол Жюль Камбон обратился со своего поста в Берлине через голову своего министра иностранных дел к энергичному и откровенному премьер-министру Жозефу Кайо, который вступил в должность 27 июня, как раз перед разразившимся кризисом. Сын министра финансов, прославленного Эжена Кайо, который так быстро выплатил Германии компенсацию после поражения 1870 года, Жозеф Кайо был экономическим либералом и модернизатором налоговой политики. Он смотрел на международные дела прагматичными глазами бизнесмена. Он не видел причин, по которым к коммерческим интересам Германии в Марокко нельзя применять тот же подход, что и к интересам других стран, и он критиковал меркантилизм в экономической стратегии, ставший отличительной чертой европейского империализма[587]587
  Jean-Claude Allain, Joseph Caillaux (2 vols., Paris, 1978), vol. 1, esp. pp. 327–333; W. Henry Cooke, «Joseph Caillaux. Statesman of the Third Republic», Pacific Historical Review, 13/3 (1944), pp. 292–297.


[Закрыть]. Кабинет разделился между Кайо, выступавшим за примирительную политику в отношении Марокко, и Жюстином де Сельвом, который выступал в роли рупора ястребов с набережной д’Орсе. Де Сельв находился под давлением своего министерства, требовавшего отправить французские крейсера в Агадир, шаг, который мог спровоцировать серьезную эскалацию. После того как Кайо наложил вето на этот вариант, ястребы начали организовывать кампанию против него и Жюля Камбона. Пресс-релизы министерства использовались для дискредитации сторонников примирения. Кайо так взбесили попытки Мориса Эрбетта саботировать его политику, что он вызвал его к себе в кабинет и сказал, сопровождая свои слова наглядной демонстрацией: «Я сломаю тебя, как этот карандаш»[588]588
  Allain, Joseph Caillaux, vol. 1, p. 388.


[Закрыть]. Кайо в конце концов смог добиться соглашения с Германией, но только посредством конфиденциальных и неофициальных переговоров с Берлином (через посольство Германии в Париже, через Жюля Камбона в Берлине и при посредничестве бизнесмена по имени Фондер). Их он успешно провел в обход министра иностранных дел и его чиновников[589]589
  John Keiger, France and the Origins of the First World War (London, 1983), pp. 35, 42.


[Закрыть]. В начале августа Кайо дал конфиденциальное согласие на компенсационную сделку с Берлином, против которой продолжал категорически выступать его министр иностранных дел Жюстин де Сельв[590]590
  Allain, Agadir, p. 402.


[Закрыть].

Эта закулисная дипломатия помогла премьеру обойти ястребов-германофобов из французского министерства иностранных дел, но она принесла с собой дополнительные риски. В первую неделю августа 1911 года кратковременный сбой связи привел к совершенно ненужной эскалации, включая угрозы отправить французские и британские военные корабли в Агадир, хотя Кайо и его немецкий коллега на тот момент фактически были готовы к компромиссу[591]591
  Ralf Forsbach, Alfred von Kiderlen-Wächter (1852–1912). Ein Diplomatenleben im Kaiserreich (2 vols., Göttingen, 1997), vol. 2, pp. 500–501.


[Закрыть]. Кайо обвинил в недоразумении своего посредника Фондера, но не было бы необходимости в посреднике, подобном Фондеру, или в закулисных переговорах, если бы министерские чиновники не сговорились добиться его отставки и сорвать переговоры о взаимопонимании с Германией. Неизбежно это также приводило к тому, что Кайо иногда приходилось брать назад свои обязательства, потому что его коллеги на уровне министров отказывались исполнять те гарантии, которые он давал Берлину. И все эти сложные маневры усиливали неуверенность Берлина в том, как следует понимать действия Франции: это был вопрос определения действующих сил и сопоставления противодействующих тенденций, как это сделал один молодой немецкий дипломат, когда сообщил, что, «несмотря на крики в прессе и шовинизм армии», политика Кайо, вероятно, возобладает[592]592
  Оскар Фрайхер фон дер Ланкен-Вакениц – Лангверту фон Зиммерну, Париж, 21 августа 1911 г., GP, vol. 29, doc. 10717.


[Закрыть].

Что касается политики Германии во время кризиса, то ее формулировал не канцлер Бетман-Гольвег и, конечно, не кайзер, которого Марокко совершенно не интересовало, а энергичный статс-секретарь по иностранным делам империи Альфред фон Кидерлен-Вехтер. Кидерлен участвовал в создании франко-германского соглашения по Марокко от февраля 1909 года, и было естественно, что он сыграл ведущую роль в формулировке ответа Германии на отправку туда французских войск. В манере, характерной для верхушки немецкой исполнительной власти, министр иностранных дел установил личный контроль над марокканской политикой, управлял переговорами с Парижем и держал канцлера на расстоянии вытянутой руки от развивающегося кризиса[593]593
  О том, что Кидерлен не удосужился держать Бетман-Хольвега в курсе событий, см. дневниковую запись Курта Ризлера от 30 июля 1911 года в Karl Dietrich Erdmann (ed.), Kurt Riezler. Tagebücher, Aufsätze, Dokumente (Göttingen, 1972), pp. 178–179.


[Закрыть]. Кидерлен не интересовался защитой немецких интересов в Марокко, но он был полон решимости не допустить, чтобы Франция в одностороннем порядке установила там собственный контроль. Он надеялся, отвечая на каждый шаг Франции последовательно нарастающими агрессивными протестными жестами, добиться признания прав Германии и некоторой формы территориальной компенсации во Французском Конго. У него были веские основания полагать, что эта цель может быть достигнута без конфликта, поскольку в мае 1911 года Жозеф Кайо, тогдашний министр финансов, заверил немецких дипломатов в Париже, что «Франция будет готова, если мы [немцы] признаем ее жизненно важные интересы в Марокко, пойти на уступки нам в других местах»[594]594
  Доклад Шена в министерство иностранных дел Берлина, Париж, 7 мая 1911 г., GP, vol. 29, doc. 10554, fo. 113.


[Закрыть]. Поэтому после вступления Кайо в должность премьер-министра в июне Кидерлен предположил, что именно такой и будет политика Франции. Он отверг планы отправить в Агадир два военных корабля. Он посчитал, что одной «Пантеры», которая не была оборудована для организации высадки десанта и не имела инструкций ее совершать, будет достаточно для символической демонстрации[595]595
  David Stevenson, Armaments and the Coming of War: Europe 1904–1914 (Cambridge, 1996), pp. 182–3; Oncken, Panthersprung, pp. 136–144; о миссии «Пантеры» как о проявлении «благоразумия» Кидерлена и стремления избежать «военных осложнений», см. особенно Allain, Agadir, p. 333.


[Закрыть].

Последующее развитие кризиса показало, что Кидерлен сильно недооценил реакцию Франции. Он также серьезно промахнулся с организацией тыла внутри страны. Личные отношения Кидерлена с кайзером Вильгельмом II не были особенно теплыми. Император в 1911 году относился к политике администрации в Северной Африке столь же скептически, как и в 1905[596]596
  G. P. Gooch, «Kiderlen-Wächter», Cambridge Historical Journal, 5/2 (1936), p. 187.


[Закрыть]. Чтобы противостоять возможному сопротивлению со стороны кайзера, Кидерлен заручился поддержкой немецких ультранационалистических политиков и публицистов. Но после того, как началась кампания в прессе, он уже не мог ее контролировать. Как следствие, политика, рассчитанная на удержание кризиса ниже порога вооруженного противостояния, велась на фоне яростной националистической агитации в прессе, которая вызвала тревогу в Париже и Лондоне. Кричащие заголовки в ультранационалистических газетах «Западное Марокко принадлежит Германии!» были как манна небесная для ястребов в Париже. Они также обеспокоили кайзера, который выступил с такой резкой критикой политики министра иностранных дел, что 17 июля Кидерлен подал в отставку – только при посредничестве канцлера Бетмана удалось отстоять политический курс и уговорить Кидерлена остаться на посту[597]597
  Forsbach, Kiderlen-Wächter, pp. 469, 471, 474, 476, 477.


[Закрыть].

Наконец, 4 ноября 1911 года, франко-германский договор определил условия соглашения. Марокко стало исключительно французским протекторатом, немецкие деловые интересы были уважительно учтены, а часть Французского Конго была передана Германии. Но марокканский кризис 1911 года выявил опасную непоследовательность французской дипломатии. Внутренний дисциплинарный комитет, созванный 18 ноября 1911 года для расследования действий Мориса Эрбетта, вскрыл тщательно продуманные интриги парижских чиновников. Кайо и его политика тоже были дискредитированы. Он и его кабинет в глазах общественности отвечали за соглашение, которое, по мнению многих французских националистов, слишком много уступало Германии, что, конечно, примечательно, учитывая, что по этому соглашению немцы получали меньше, чем предлагал им Делькассе в обмен на Марокко в конце 1890-х годов. Разоблачения секретных переговоров премьер-министра с Германией (полученные черным кабинетом путем вскрытия и дешифровки дипломатической корреспонденции и слитые в прессу через Централь) предопределили его судьбу, и 21 января 1912 года Кайо покинул премьерский пост, проведя на нем всего семь месяцев.

В Германии тоже осуждали ноябрьский договор 1911 года – за то, что немцы получили слишком мало. Отчасти в этом был виноват Кидерлен – существовало явное несоответствие между тем, чего Германия могла ожидать в реальности, бросая вызов французам в Марокко, и манящими призами – такими, например, как «Немецкое Западное Марокко», – которыми разогревала и манила публику ультраправая националистическая пресса, агитацию в которой Кидерлен, из тактических соображений, неразумно инициировал и воодушевил. Такими действиями министр иностранных дел внес свой вклад в углубление отчуждения между правительством и теми среди крайне правых, кто утверждал, что является его «естественными сторонниками». Однако этот фаустовский пакт с националистической печатью был необходим ему только потому, что министр не имел других средств гарантировать, что кайзер своим неожиданным вмешательством не поставит под угрозу его контроль над процессом выработки политики.

Возможно, самым важным для Парижа результатом непоследовательной политики Германии во время кризиса стала нарастающая тенденция неверно истолковывать ее действия как блеф. Читая Агадирское досье на набережной д’Орсэ в первые месяцы 1912 года, новый премьер и министр иностранных дел Раймон Пуанкаре был поражен чередованием агрессии и уступок в политике немцев: «всякий раз, когда мы применяли примирительный подход к Германии, – заметил Пуанкаре, – она злоупотребляла этим; с другой стороны, каждый раз, когда мы проявляли твердость, она уступала». Из этого он сделал угрожающий вывод, что Германия понимает «только язык силы»[598]598
  Эти комментарии записаны в «Indications données à M. Stéphen Pichon à M. de Margerie, 18 October 1918», в AMAE, NS Allemagne 51, fo. 202, цит. по: Stefan Schmidt, Frankreichs Aussenpolitik in der Julikrise 1914. Ein Beitrag zur Geschichte des Ausbruchs des Ersten Weltrieges (Munich, 2009), p. 228.


[Закрыть].

Британское участие в этом кризисе также несло на себе отпечаток глубоких разногласий в структуре исполнительной власти. Реакция либерального кабинета в Лондоне поначалу была осторожной, поскольку считалось, что Франция несет большую ответственность за провоцирование кризиса и ее следует призвать к уступкам. 19 июля кабинет даже уполномочил Грея проинформировать Париж о существовании обстоятельств, при которых Великобритания может согласиться на присутствие Германии в Марокко. Французское правительство гневно ответило, что Британское согласие будет равносильно нарушению англо-французского соглашения 1904 года[599]599
  Грей – Берти, 19 и 20 июля 1911 г., Берти – Грею, 21 июля 1911 г., BD, vol. 7, docs. 397, 405, 408, pp. 376, 382, 385; см. также: Samuel R. Williamson, The Politics of Grand Strategy. Britain and France Prepare for War, 1904–1914 (Cambridge, MA, 1969), pp. 146–147.


[Закрыть]. В то же время антигермански настроенные соратники Грея заняли твердую профранцузскую позицию. Николсон, Бьюкенен, Холдейн и сам Грей обсудили угрозу, исходящую из Германии, и пришли к выводу, что на карту поставлено сохранение Антанты. 19 июля военный министр Ричард Холдейн попросил директора отдела военных операций Генштаба сэра Генри Уилсона отложить его отъезд на континент, чтобы он мог провести утро, оценивая необходимую численность войск на случай конфликта на франко-германской границе[600]600
  Keith M. Wilson, «The Agadir Crisis, the Mansion House Speech and the Double-edgedness of Agreements», Historical Journal, 15/3 (1972), p. 517.


[Закрыть]. Когда Жюстин де Сельв выразил удивление по поводу размеров компенсаций в Конго, которые потребовала Германия, сэр Фрэнсис Берти написал Грею из Парижа о «чрезмерных» требованиях немцев, которые, как «они знают, невозможно будет принять и призваны примирить французов с присутствием Германии на марокканском побережье»[601]601
  Берти – Грею, Париж, 17 июля 1911 г., BD, vol. 7, doc. 391, pp. 370–371.


[Закрыть] – это было неверное толкование позиции Германии, и оно было рассчитано на то, чтобы напугать британское Адмиралтейство, для которого создание немецкой базы на побережье Атлантики было неприемлемо.

Перспектива создания немецкого порта в Атлантике позволила Грею получить одобрение кабинета министров на передачу 21 июля германскому послу персонального предупреждения о том, что если Германия намеревается высадить десант в Агадире, то Британия будет обязана защищать свои интересы там – под этим Грей подразумевал отправку британских военных кораблей[602]602
  Грей – Гошену, Лондон, 21 июля 1911 г., ibid., doc. 411, p. 390.


[Закрыть]. В тот же день группа Грея еще больше подняла градус: вечером 21 июля 1911 года канцлер казначейства Дэвид Ллойд Джордж выступил в Мэншен-хаусе, резиденции лорда-мэра Сити, с речью, в которой сделал резкое заявление относительно позиции Берлина. Ллойд Джордж заявил, что Британия должна сохранить «свое место и престиж среди великих держав мира». Британское могущество не раз «спасало» континентальные страны от «невероятных катастроф и даже от исчезновения наций». Если бы Британия была вынуждена выбирать между миром, с одной стороны, и уступкой своего международного превосходства – с другой, «тогда я решительно утверждаю, что мир такой ценой был бы невыносимым унижением для такой великой нации, как наша»[603]603
  «Mr Lloyd George on British Prestige», The Times, 22 July 1911, p. 7, col. A.


[Закрыть]. В последующие дни Грей продолжал раздувать панику в Лондоне, предупредив Ллойд Джорджа и Черчилля, что британский флот находится под угрозой неминуемой атаки, и информировав Реджинальда Маккенна, первого лорда Адмиралтейства, что немецкий флот мобилизован и готов к удару – на самом деле Hochseeflotte[604]604
  Флот открытого моря – основной военный флот германских кайзеровских ВМС, который базировался в Вильгельмсхафене. – Прим. пер.


[Закрыть] был рассредоточен, и Германия не собиралась его концентрировать[605]605
  Stevenson, Armaments, p. 186.


[Закрыть].

Речь в Мэншен-хаусе не была спонтанной импровизацией. Это был гамбит, тщательно спланированный Греем, Асквитом и Ллойд Джорджем. Подобно тому как Кайо действовал в обход министерства иностранных дел, чтобы навязать свою собственную «мирную» повестку на переговорах с Берлином, так и антигермански настроенная коалиция Грея в обход «радикальных голубей» – пацифистов – в либеральном кабинете отправила немцам жесткий и потенциально провокационный сигнал. Ллойд Джордж не согласовывал резкие формулировки своей речи с кабинетом, только с премьер-министром Асквитом и министром иностранных дел Греем[606]606
  Timothy Boyle, «New Light on Lloyd George’s Mansion House Speech», Historical Journal, 23/2 (1980), pp. 431–433; об антигерманской ориентации выступления см.: Richard A. Cosgrove, «A Note on Lloyd George’s Speech at the Mansion House, 21 July 1911», Historical Journal, 12/4 (1969), pp. 698–701; о конспирации либерально-империалистической группировки, стоявшей за этой речью, см.: Wilson, «The Agadir Crisis», pp. 513–532; id., The Policy of the Entente. Essays on the Determinants of British Foreign Policy, 1904–1914 (Cambridge, 1985), p. 27; Williamson, Grand Strategy, pp. 153–155.


[Закрыть]. Речь была тем более важной, что сигнализировала о переходе Ллойд Джорджа из лагеря радикальных пацифистов в лагерь либеральных имперцев. Его слова вызвали ужас в Берлине, где создалось впечатление, что британское правительство неспровоцированно вмешалось в двусторонние франко-германские переговоры. «Кто такой Ллойд Джордж, чтобы ставить Германии условия и препятствовать быстрому франко-германскому урегулированию?» – вопрошал британского посла в Берлине Артур Циммерманн, заместитель статс-секретаря по иностранным делам[607]607
  Цит. по: Wilson, «Agadir Crisis», pp. 513–514.


[Закрыть].

Слова Ллойд Джорджа также шокировали тех министров британского кабинета, которые не одобряли программу Грея. Виконт Морли, министр по делам Индии, осудил эту речь – и последующую поддержку ее Греем в разговоре с послом Германии в Лондоне – как «неоправданную и неудачную провокацию против Германии». Лорд-канцлер Роберт Рид, 1-й граф Лореберн был потрясен, обнаружив, что Британия так агрессивно поддерживает Францию в столкновении, в котором (как казалось сэру Риду) Париж ни в коем случае не освобождался от собственной доли ответственности. Он умолял Грея дезавуировать выступление Ллойд Джорджа и дать понять, что Великобритания не намерена вмешиваться в переговоры между Францией и Германией[608]608
  Wilson, Policy of the Entente, p. 27.


[Закрыть].

Группа Грея одержала верх. На заседании Комитета обороны империи, созванном 23 августа 1911 года, было решено, что в случае начала франко-германской войны Великобритания предпримет немедленную континентальную интервенцию, включая отправку британских экспедиционных сил. Присутствовали Асквит, Грей, Холдейн, Ллойд Джордж и руководители служб, но главные радикалы, в том числе Морли, Крю, Харкорт и Эшер, не были проинформированы, либо не были приглашены. Последующие недели были заполнены (к ужасу радикалов) энергичным планированием войны. Даже Асквит был в ужасе от интенсивных «военных переговоров», направленных на согласование планов и стратегии мобилизации с французами в сентябре 1911 года, но Грей отказался их остановить[609]609
  Steiner, British Foreign Office, p. 125.


[Закрыть]. В гораздо большей степени, чем любая из двух изначально враждовавших сторон, Великобритания была готова к возможности резкой военной эскалации[610]610
  О месте «военного варианта» в политике Грея см.: Jost Dülffer, Martin Kröger and Rolf-Harald Wippich, Vermiedene Kriege. Deeskalation von Konflikten der Grossmächte zwischen Krimkrieg und Ersten Weltkrieg 1856–1914 (Munich, 1997), p. 639.


[Закрыть]. В то время как французы не проводили никаких приготовлений к войне, даже в самый разгар кризиса, Бетман отмечал в письме к немецкому послу в Лондоне, что «Великобритания, похоже, была готова нанести удар в любой день»[611]611
  Бетман – Меттерниху, 22 ноября 1911 г., GP, vol. 29, doc. 10657, pp. 261–266 (о «приказе британского правительства готовиться к войне»); Бетман – Меттерниху, 22 ноября 1911 г., GP, vol. 31, doc. 11321, pp. 31–33 (p. 32 о «готовности к удару»). О роли Великобритании в эскалации кризиса: Hew Strachan, The First World War (Oxford, 2001), p. 26.


[Закрыть]. Министр иностранных дел Австрии граф Алоиз фон Эренталь пришел к аналогичному выводу, отметив 3 августа, что Англия порой, казалось, была готова использовать марокканскую ссору как предлог для полной «расплаты» со своим немецким соперником[612]612
  Эренталь, аудиенция у императора Франца Иосифа, Мендель, 3 августа 1911 г., ÖUAP, vol. 3, doc. 2579, p. 294.


[Закрыть]. Контраст с относительно сдержанной и примирительной позицией России был особенно поразительным[613]613
  Разговор между Кидерленом и Остен-Сакеном, изложенный в письме Остен-Сакена Нератову, Берлин, 20 августа 1911 г., IBZI, series 3, vol. 1, part 1, doc. 238, p. 344.


[Закрыть]. Только после этой реакции со стороны Британии Вена отказалась от политики нейтралитета, которую она до сих пор занимала в отношении Марокканского кризиса[614]614
  Friedrich Kiessling, Gegen den grossen Krieg? Entspannung in den internationalen Beziehungen, 1911–1914 (Munich, 2002), p. 59.


[Закрыть].

Битва между ястребами и голубями на этом еще не закончилась. Подобно тому как чиновники французского министерства иностранных дел отомстили Кайо и несчастному Жюстину де Сельву, добившись их отставки в январе 1912 года, так и в Британии радикальные либеральные скептики возобновили свои атаки на политику, проводимую Греем. Среди министров было много тех, кто никогда до Агадира не задумывался о глубине приверженности Грея интересам Франции. В декабре 1911 года произошло восстание заднескамеечников против Грея. Отчасти неприязнь по отношению к нему возникла из-за раздражения от его секретной деятельности – почему никто не был проинформирован о действиях, которые правительство якобы предпринимало от имени британского народа? Артур Понсонби и Ноэль Бакстон, оба известные противники Грея и либеральные активисты, потребовали сформировать комитет для улучшения англо-германских отношений. Волна критики министра иностранных дел прокатилась практически по всей либеральной прессе. Но в то время, как закаленным в аппаратных битвах чиновникам в Париже удалось дискредитировать как Кайо, так и его миролюбивую политику, «прогерманское» лобби в Британии оказалось не в состоянии ни устранить Грея, ни скорректировать его курс.

Для этого было три причины: первая заключалась в том, что британские министры были по своей природе менее уязвимы для такого рода кампаний благодаря сильной партийной структуре британской парламентской политики. Вторая причина проистекала из того факта, что если бы политика Грея была полностью дискредитирована, а он сам ушел бы в отставку, забрав с собой Ллойд Джорджа, Холдейна и, возможно, Черчилля, – это был бы конец участия либералов в правительстве, отрезвляющая мысль для однопартийцев, придерживающихся принципа невмешательства. В-третьих, не менее важна была поддержка политики Грея по военному соглашению с Францией парламентскими консерваторами. Одной из вещей, которые помогли министру иностранных дел выдержать бури Агадирского кризиса, были тайные заверения в поддержке со стороны Артура Бальфура, лидера Консервативной партии до ноября 1911 года[615]615
  Wilson, Policy of the Entente, pp. 31–36.


[Закрыть]. Эта зависимость от парламентской оппозиции станет чем-то вроде долга к оплате летом 1914 года, когда кризис в Ирландии поставил вопрос о продолжении поддержки консерваторов.