Текст книги "Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году"

Возможно, самым примечательным недостатком немецкой политики в 1900-х годах была неспособность увидеть, насколько быстро международная обстановка менялась не в пользу Германии. Политические деятели в Берлине в первые годы двадцатого века сохраняли уверенность в том, что глобальная напряженность между Британской империей и Россией будет по-прежнему гарантировать Германии определенную свободу маневра. В краткосрочной перспективе они сосредоточились на поддержании хороших отношений с Санкт-Петербургом. Они считали, что в долгосрочной перспективе бремя противостояния России и рост немецкого флота заставят Британию искать лучших отношений с Берлином.

В ночь с 8 на 9 февраля 1904 года флот адмирала Того Хэйхатиро атаковал и потопил русские линкоры, стоявшие на якоре на рейде Порт-Артура, расположенного на китайском побережье, тем самым начав Русско-японскую войну. Японцы нанесли первый удар, но спровоцировали его русские. В течение предыдущего десятилетия царь и его самые влиятельные советники были очарованы перспективой создания обширной восточноазиатской империи. Русские неуклонно продвигались в Северный Китай, на полуостров Ляодун и север Кореи, вторгаясь в сферу интересов Японии. Они использовали боксерское восстание 1898–1901 годов (которое само частично было следствием проникновения русских в Китай) в качестве предлога для отправки 177 000 солдат в Маньчжурию якобы для защиты ее железных дорог. После того как восстание утихло, Россия проигнорировала требования других держав о выводе своих войск. К началу 1903 года стало ясно, что русские намерены остаться в Маньчжурии на неопределенный срок. Неоднократные просьбы японцев о формальном разграничении сфер влияния России и Японии в Маньчжурии и Корее, соответственно, не получили должного отклика в Санкт-Петербурге.

Укрепленные союзом 1902 года с Великобританией, японцы чувствовали себя достаточно уверенно, чтобы взять дело в свои руки. Последовавшая за этим война принесла России поражение в масштабе, которого никто не мог предвидеть. Два из трех российских флотов были уничтожены (третий, Черноморский, был спасен, по иронии судьбы, ограничениями, которые все еще не позволяли российским военным кораблям проходить через контролируемые Турцией проливы). Русские войска были разбиты в Маньчжурии в 1904 году, японцы осадили Порт-Артур, и армия, посланная для его освобождения, была вынуждена отступить из этого района. В январе 1905 года после долгой и ожесточенной борьбы Порт-Артур сдался. Двумя месяцами позже японская армия численностью 270 000 человек разбила слегка превосходящие силы русских возле Мукдена в Маньчжурии. Пока на Дальнем Востоке разворачивалась эта катастрофа, по Российской империи прокатилась волна межнационального насилия, массовых забастовок, политических протестов и восстаний, обнажив внутреннюю хрупкость царского самодержавия. В какой-то момент армия численностью почти 300 000 человек – больше, чем все силы, противостоявшие японцам в Маньчжурии, – должна была быть размещена в Польше для восстановления порядка.

Влияние русско-японского конфликта на расклад сил было одновременно всеобъемлющим и противоречивым. В краткосрочной перспективе война, казалось, предоставила Германии неожиданные возможности прорваться сквозь ограничения, наложенные франко-российским альянсом и англо-французской Антантой. Однако в более долгосрочной перспективе война имела прямо противоположный эффект: она привела к ужесточению системы альянсов, переориентировав копившееся прежде на периферии напряжение на европейский континент и резко сократив свободу маневра для Германии. Поскольку оба эти аспекта имеют отношение к событиям 1914 года, стоит кратко рассмотреть каждый по очереди.

К лету 1904 года дипломатическое положение Германии было значительно хуже, чем на момент, когда Бисмарк покинул свой пост в 1890 году. Немецкие политические лидеры не придавали этому значения, главным образом потому, что, по их мнению, напряженность между Британией и континентальными державами должна была оставить дверь для германо-британского сближения постоянно открытой. На этом фоне известие об англо-французском сердечном согласии стало серьезным ударом. В письме Бюлову от апреля 1904 года кайзер Вильгельм сообщил канцлеру, что Антанта дала ему «много пищи для размышлений», потому что тот факт, что Англия и Франция могут больше не бояться друг друга, означает, что для них «необходимость действовать с учетом нашей позиции становится все менее актуальной»[459]459
  Вильгельм II – Бюлову, Сиракузы, 19 апреля 1904 г., см. в: GP, vol. 20/1, doc. 6378, p. 22–23.


[Закрыть].

Как могла Германия выбраться из этого печального состояния? Существовали два варианта. Первый заключался в том, чтобы подписать соглашение с Россией и тем самым ослабить или нейтрализовать франко-русский союз. Второй – найти способы ослабить новый союз между Англией и Францией. Русско-японская война дала возможность опробовать оба варианта. Немецкий кайзер в течение некоторого времени до этого – безуспешно – призывал к дипломатическому подходу к русским, и он быстро заметил преимущества, которые можно извлечь из затруднительного положения России. В письме к царю от февраля 1904 года он указал, что французы снабжали японцев сырьем и поэтому вряд ли вели себя как надежные союзники[460]460
  Вильгельм II – Николаю II, 11 февраля 1904 г., см. в: W. Goetz (ed.), Briefe Kaiser Wilhelms II. an den Zaren, 1894–1914 (Berlin, 1920), p. 337–338.


[Закрыть]. В июне он сообщил Николаю, что уверен: Антанта Франции с Великобританией, союзником Японии, «препятствовала тому, чтобы французы пришли вам на помощь!» В других письмах сочувственно говорилось о неудаче русской армии и выражалась уверенность в будущих успехах[461]461
  Вильгельм II – Николаю II, 6 июня, 19 августа 1904 г., см. в: ibid., p. 340–41.


[Закрыть]. Немцы также оказали и практическую помощь, такую как бункеровку русских линкоров углем с немецких станций по пути на восток. Эти прелюдии завершились двумя официальными предложениями о союзе. Первый, представленный 30 октября 1904 года, предлагал союз, предусматривающий, что каждая из двух подписавших сторон придет на помощь другой в случае нападения в Европе или в любой точке мира. Но царь Николай не хотел заключать формальное соглашение, не посоветовавшись со своим французским союзником. Поскольку было сложно представить, чтобы французы согласились, это было равносильно отклонению предложения.

К лету 1905 года, однако, внутреннее и военное положение России резко ухудшилось. Когда кайзер возобновил свои подходы к Николаю, он обнаружил, что царь теперь более склонен рассматривать немецкие предложения. Летом 1905 года королевская яхта «Гогенцоллерн» направилась к небольшой рыбацкой деревушке Бьёркё в Финском заливе для встречи с царской «Полярной звездой». Два судна пришвартовались рядом друг с другом 23 июля, и царь отправился на борт к кузену обедать. Последовали конфиденциальные переговоры, в ходе которых Вильгельм смог с успехом сыграть на беспокойстве Николая по поводу антироссийских замыслов Британии и ненадежности французов, которые теперь связали свою судьбу с Великобританией. Переутомленный Николай расплакался, обнял своего немецкого кузена и расписался на пунктирной линии. Однако получившийся в результате проект договора не выдержал проверки царскими чиновниками в Санкт-Петербурге. Они указали, что невозможно согласовать союз с Берлином с французским альянсом, который все еще составлял основу безопасности России. Сообщения из Парижа подтвердили, что французы не потерпят изменения условий русско-французского договора ради русско-германского сближения. Царь по-прежнему благосклонно относился к возможности соглашения с Германией, но под давлением своих политических и экономических советников он постепенно отказался от этой идеи. Таким образом, восточная дорога из немецкой изоляции была перекрыта, по крайней мере, в обозримом будущем.

В то же время немецкое руководство искало способы снова открыть дверь, которую недавно захлопнул англо-французский договор. В рамках всеобъемлющего урегулирования нерешенных колониальных споров, достигнутых в рамках Антанты, британцы согласились признать Марокко находящимся в сфере влияния Франции в обмен на признание Францией британского первенства в Египте. Решив извлечь выгоду из этой договоренности, пока британские обязательства были еще свежи, французское правительство в январе 1905 года направило дипломатическую миссию в Фес с целью организации укрепления французского контроля над Марокко.

Учитывая условия англо-французского соглашения, не было ничего особенно удивительного в стремлении укрепления французского влияния в Марокко. Но министр иностранных дел Франции решил придать этой политике показательный антигерманский оттенок. Возможные разногласия с Испанией были разрешены путем обмена территориями, а Североафриканское соглашение 1902 года с Италией гарантировало уступчивость Рима, согласие Лондона было частью условий Антанты. Однако немцам не предложили ничего. Берлин не был даже заранее поставлен в известность о намерениях Франции. Это было отходом от собственной прежней политики Делькассе, которая предусматривала, что согласие Германии будет достигнуто в обмен на территориальную компенсацию «в других частях Африки, где у нее могут быть интересы»[462]462
  Делькассе – Барреру, 28 февраля 1900 г., цит. по: Andrew, Delcassé, p. 151.


[Закрыть]. Решив исключить немцев, Делькассе добавил абсолютно лишний элемент провокации в свою североафриканскую политику, за что подвергся критике со стороны своих французских коллег: даже Поль Ревуа, ближайший соратник Делькассе в марокканском вопросе, сетовал на непримиримость министра; «великое несчастье», говорил Ревуа, состоит в том, что Делькассе счел «неприемлемым вести переговоры с Германией. „Немцы – отвратительные мошенники“, – говорит он. Но, ради всего святого, я прошу не обмена романтическими словами или свадебными кольцами, а делового разговора!»[463]463
  Abel Combarieu, Sept ans à l’Élysée avec le président Émile Loubet: de l’affaire Dreyfus à la conférence d’Algésiras, 1899–1906 (Paris, 1932), p. 183–184.


[Закрыть] Даже Эжен Этьен, лидер Французской колониальной партии, оценил отказ Делькассе вести переговоры с немцами по Марокко как «верх неосторожности»[464]464
  Цит. по: Andrew, Delcassé, p. 271; Samuel R. Williamson, The Politics of Grand Strategy. Britain and France Prepare for War, 1904–1914 (Cambridge, MA, 1969), p. 14; ср.: J. C. G. Röhl, Wilhelm II. Der Weg in den Abgrund, 1900–1941 (Munich, 2008), p. 372.


[Закрыть].

Со своей стороны, министерство иностранных дел Германии уже давно с подозрением следило за активностью Франции в Марокко и твердо намеревалось не допустить, чтобы французское правительство, действуя в одностороннем порядке, нанесло ущерб интересам Германии в этом регионе. Немецкая позиция была законна с юридической точки зрения: международное соглашение 1881 года официально признавало Марокко как область, статус которой может быть изменен только на многосторонней основе, посредством международного договора. Однако конечной целью политики Германии было не соблюдение международного права, а, скорее, испытание на прочность Антанты. Сообщения из Лондона дали немцам повод предположить, что британское правительство не будет считать себя обязанным вмешиваться в спор по поводу Марокко между Францией и третьей державой[465]465
  Меттерних (посол Германии в Лондоне) – Министерство иностранных дел Германии, Лондон, 4 июня 1904 г., см. в: GP, vol. 20/1, doc. 6384, p. 29–30.


[Закрыть]. Была надежда, что это, в свою очередь, напомнит французам – в причудливой формулировке кайзера, – что «у флота нет колес», и тем самым смягчит их сопротивление тому или иному варианту поиска взаимопонимания с Германией[466]466
  Hildebrand, Das vergangene Reich, p. 222–223; Williamson, Grand Strategy, p. 31–32.


[Закрыть]. В этом смысле марокканскую инициативу можно рассматривать как развернутую на запад версию поиска подходов к России в 1904–1905 годах.

В начале января 1905 года французская делегация отправилась вглубь марокканской территории, в Фес, чтобы потребовать передачи Франции контроля над марокканской армией и полицией; султан Мулай Абд аль-Азиз ответил отказом. 31 марта 1905 года кайзер Вильгельм II, совершавший прогулку на яхте по Средиземному морю, нанес неожиданный визит в Танжер. Встреченный восторженными толпами жителей города, увидевшими в немецком государе желанный противовес французам, Вильгельм поехал в германскую миссию, где оказал холодный прием третьему секретарю французской миссии, который приехал приветствовать его «от имени г-на Делькассе», и выступил на устроенном ему торжественном приеме с речью, в которой заявил, что немецкие коммерческие и экономические интересы, а также независимость и целостность Марокко должны быть сохранены[467]467
  «The German Emperor at Tangier», The Times, 1 April 1905, p. 5, col. A.


[Закрыть]. Пробыв в городе едва ли два часа, он вернулся на яхту и покинул Танжер.

В краткосрочной перспективе это впечатляющее упражнение в политике театральных жестов имело большой успех. Высадка вызвала гневное возмущение во Франции, но британцы не выказали желания вмешиваться, и после фазы взаимных угроз и балансирования на грани войны французское правительство решило продолжить мирное урегулирование. Теофиль Делькассе был отправлен в отставку, а его политика провокаций была временно дискредитирована. Его обязанности взял на себя новый и неопытный премьер-министр Франции Морис Рувье, предложивший двусторонние переговоры о будущем Марокко. Но немцы неразумно попытались, как мы теперь ретроспективно можем заключить, воспользоваться обретенной инициативой, отклонив предложение Рувье и настаивая вместо этого на разрешении спора на международной конференции, как того требует договор 1881 года. В конечном итоге их требование было удовлетворено, но триумф Германии оказался недолгим. На конференции, созванной в испанском портовом городе Альхесирас в январе 1906 года, квазинезависимость Марокко была подтверждена в общих чертах, но немецкие переговорщики не смогли заручиться какой-либо поддержкой своих предложений относительно интернационализации марокканской полиции и финансовых учреждений со стороны других великих держав (за исключением австрийцев). Великобритания, Италия и Испания, которые были фактически куплены за счет компенсационных сделок, и Россия, которой в обмен на поддержку был обещан дополнительный французский заем, твердо встали на сторону Франции. Российские делегаты отправились в Альхесирас с указанием «энергично» поддерживать каждое французское предложение[468]468
  «The Morocco Question», The Times, 8 January 1906, p. 9, col. A.


[Закрыть]. Бесполезность Тройственного союза стала очевидной для всех. Грубой ошибкой было, как выяснилось, искать многостороннего решения вопроса, который Франция уже решила на взаимной основе с большинством заинтересованных держав. Немецкие политики совершили непростительную ошибку. 5 апреля 1906 года канцлер Бернгард фон Бюлов, главный архитектор немецкой политики в Марокко, после выступления в рейхстаге с речью о результатах Альхесираса побледнел и рухнул на пол. Он окончательно оправился лишь к октябрю[469]469
  Katherine Lerman, The Chancellor as Courtier: Bernhard von Bülow and the Governance of Germany, 1900–1909 (Cambridge, 1990), p. 147–148; о «бесполезности» Тройственного союза см.: Prince Max von Lichnowsky, My Mission to London, 1912–1914 (London, 1929), p. 3.


[Закрыть].

Таким образом, усилия правительства Германии по преодолению германской изоляции потерпели сокрушительный провал как на восточном, так и на западном фронте. Англо-французская Антанта скорее укрепилась, чем была ослаблена немецкой провокацией в Марокко[470]470
  Kennedy, Anglo-German Antagonism, p. 280.


[Закрыть]. Сложившиеся, казалось бы, для Германии в результате Русско-японской войны возможности на востоке также оказались иллюзорными. Восточный вариант был снят с рассмотрения летом 1907 года на обозримое будущее, когда Великобритания и Россия подписали конвенцию, разрешающую все их споры по Персии, Афганистану и Тибету.

Конвенция 1907 года заключена не из страха перед Германией или из-за враждебности к ней. Скорее наоборот: поскольку Россия представляла для Британии существенно большую угрозу в более широком диапазоне уязвимых мест, Россию нужно было умиротворять, а Германии – противостоять. Эта логика в британском подходе к сближению с Россией была доминирующей еще до начала века, и она оставалась в силе после подписания Конвенции. В марте 1909 года сэр Чарльз Хардинг лаконично сформулировал ее. «У нас нет нерешенных споров с Германией, кроме вопроса о конкуренции в строительстве флота, – сказал он сэру Артуру Николсону, который вскоре станет его преемником, – в то время как все наше будущее в Азии связано с поддержанием лучших и самых дружественных отношений с Россией. Мы не можем позволить себе каким-либо образом жертвовать нашим соглашением с Россией, даже ради сокращения расходов на военно-морскую программу»[471]471
  Хардинг – Николсону, Лондон, 26 марта 1909 г., цит. по: Zara S. Steiner, The Foreign Office and Foreign Policy, 1898–1914 (Cambridge, 1969), p. 95.


[Закрыть]. То же самое можно сказать и о влиятельных российских политиках, которые согласились с положениями Конвенции: для них это не было политикой, направленной против Германии, а скорее шаг в сторону политики сдерживания, призванной обеспечить передышку либо для внутренней консолидации, либо (в зависимости от того, кого вы спрашивали) большей свободы внешних действий. Особый интерес вызывала возможность увязать сделку по Персии с перспективой британской поддержки в борьбе за доступ России к проливам. Для Извольского и его посла в Лондоне графа Бенкендорфа вопрос о проливах был «стержнем Конвенции» и ключом к обеспечению возможности благоприятного для России пересмотра прав доступа к проливам «когда настанет время» в ближайшем будущем[472]472
  Marina Soroka, Britain, Russia and the Road to the First World War. The Fateful Embassy of Count Aleksandr Benckendorff (1903–16) (London, 2011), p. 146; Rogers Platt Churchill, The Anglo-Russian Convention of 1907 (Cedar Rapids, 1939), p. 340; David MacLaren McDonald, United Government and Foreign Policy in Russia, 1900–1914 (Cambridge, MA, 1992), p. 110.


[Закрыть].

Другими словами: хотя новая система международных договоров, возникшая в 1907 году, в целом ставила Германию в невыгодное положение, не нужно полагать, что этот результат стал отражением приведших к нему осознанных намерений. Только в случае Франции можно говорить о политике, в которой неизменно уделялось первоочередное внимание сдерживанию Германии. Имеет больше смысла рассматривать эти соглашения как европейское следствие всемирно-исторических преобразований – китайско-японской войны и превращения Японии в региональную державу, финансового бремени африканских конфликтов и Большой игры в Центральной Азии, отступления османского могущества в Африке и Юго-Западной Европе и возникновения Китайского вопроса, заключавшегося не только в конкуренции между великими державами, нараставшей там, но и в вызванной нараставшим уровнем внутренней нестабильности. «Нетерпеливость» Германии и ее назойливость выскочки-парвеню были частью общей картины, но они воспринимались внутри поля зрения, охватывавшего более широкие проблемы. Некогда широко распространенное мнение о том, что к изоляции Германии привело ее собственное вопиющее международное поведение, не подтверждается более широким анализом процессов, которые привели к тектоническим изменениям этой эпохи[473]473
  Описание, отражающее давление периферии на европейскую дипломатию, см. в: Thomas Otte, China Question; Thomas Otte, The Foreign Office Mind. The Making of British Foreign Policy, 1865–1914 (Cambridge, 2011); Nils Petersson, Imperialismus und Modernisierung. Siam, China und die europäischen Mächte, 1895–1914 (Munich, 2000); убедительную критику теоретических и эмпирических оснований «консенсусного мнения» о том, что сами немецкие политики «вызвали» свою собственную изоляцию из-за вопиющего международного поведения, см. в: Paul W. Schroeder, «Embedded Counterfactuals and World War I as an Unavoidable War», доступную в интернете по адресу: http://ir.emu.edu.tr/staff/ekaymak/courses/IR515/Articles/Schroeder on counterfactuals.pdf; p. 28–29.


[Закрыть].

На самом деле причинно-следственная связь между антагонизмом по отношению к Германии и новой системой союзов в какой-то степени направлена в обратную сторону: не антагонизм по отношению к Германии вызвал ее изоляцию, а скорее сама новая система направляла и усиливала враждебность по отношению к Германской империи. В случае с Россией, например, победа Японии на Востоке и временное урегулирование имперской ссоры с Великобританией в Средней Азии неизбежно переориентировали активность внешней политики на единственный оставшийся театр, на котором она все еще могла выражать имперское видение – на Балканы, ту область, где трудно было избежать конфликта с Австро-Венгрией и, как следствие, с Германией. Старый фракционный раскол в российском внешнеполитическом сообществе между «азиатами» и «европейцами» разрешился в пользу последних. При Извольском и Сазонове сторонники европоцентричной политики, которые были склонны не доверять Германии и выступали за хорошие отношения с Великобританией и Францией, всегда занимали большинство ключевых позиций[474]474
  Fiona K. Tomaszewski, A Great Russia. Russia and the Triple Entente (Westport, 2002), p. 68.


[Закрыть]. Англо-французская Антанта таким же образом нейтрализовала антибританские настроения, которые до 1904 года периодически разбавлялись германофобией французских государственных деятелей.

Особенно поразителен случай с Великобританией. Удивительно, насколько агрессивно ряд ключевых британских политиков отреагировал на немецкий вызов французскому проникновению в Марокко. 22 апреля 1905 года министр иностранных дел лорд Лансдаун сообщил английскому послу в Париже, что, по его мнению, немцы могут пожелать получить порт на западноафриканском побережье в качестве компенсации за захват Марокко Францией и что Англия готова присоединиться к Франции, чтобы «объединить усилия в противостоянии этому предложению»[475]475
  Лансдаун – Берти, Лондон, 22 апреля 1905 г., в: BD, vol. 3, doc. 90, p. 72–73.


[Закрыть]. Послом Великобритании в Париже был не кто иной, как сэр Фрэнсис «Бык» Берти, виконт Теймский, бывший парламентский заместитель министра, который запугивал немецкого поверенного в делах Эккардштайна угрозой войны из-за Трансвааля. Передавая Делькассе, который ничего не слышал о немецких планах в отношении мавританского порта, послание Лансдауна, Берти использовал более твердые формулировки, создававшие ощущение категоричной и безоговорочной поддержки французских мер: «Правительство Его Британского Величества, – было сказано в послании французскому министерству иностранных дел, – считает, что поведение Германии в марокканском вопросе является абсолютно неблагоразумным с учетом позиции г-на Делькассе, и оно желает оказать его превосходительству всю поддержку, которая может быть в его силах»[476]476
  Памятная записка британского посольства в Париже, Париж, 24 апреля 1905 г., DDF, series 2, vol. 6, doc. 347, pp. 414–15; о незнании Делькассе предполагаемых немецких планов по западному марокканскому порту см. примечание 5 к тому же.


[Закрыть]. В приватной беседе с Делькассе Берти еще больше подкрепил ожесточение министра иностранных дел воинственными разговорами; на следующий день тот сообщил своему близкому соратнику, что позиция Франции теперь будет непоколебима, используя формулировки, напоминающие предыдущие угрозы Берти Эккардштайну:

[Германия] знает, что Англия выступила бы против нее. Я повторяю, что Англия поддержала бы нас полностью и не подписала бы мира без нас. Неужели вы считаете, что император Вильгельм может спокойно наблюдать, как его боевой флот будет разгромлен, его морская торговля уничтожена, а его порты подвергнуты бомбардировкам английским флотом?[477]477
  Разговор между Делькассе и Палеологом 26 апреля: Maurice Paléologue, The Turning Point. Three Critical Years 1904–1906, trans. F. Appleby Holt (London, 1935), p. 233.


[Закрыть]

Воинственные сигналы поступали и от других влиятельных представителей британского истеблишмента. Генерал Грирсон, начальник оперативного управления Генерального штаба, в сопровождении своего заместителя совершил личную инспекционную поездку по франко-бельгийским приграничным районам в марте 1905 года, чтобы оценить условия высадки британского экспедиционного корпуса. В апреле первый морской лорд сэр Джон «Джеки» Фишер, который с самого начала кризиса «жаждал сразиться» с немцами, зашел уже так далеко, что предложил отправить британский флот в Кильский канал и высадить экспедиционный корпус на побережье Шлезвиг-Гольштейна[478]478
  Andrew, Delcassé, p. 283–5; об «антигерманизме» Фишера см.: Strachan, First World War, p. 18.


[Закрыть]. Эти поразительные воинственные заявления не имели никакого отношения к позиции, занятой Германией в отношении французского проникновения в Марокко. Они возникли и подпитывались из опасений, что Германия испытывает силу новой Антанты, которая в конечном счете была основана на соглашении о признании британских интересов в Египте в обмен на французские интересы в Марокко.

Вступление сэра Эдварда Грея в должность министра в декабре 1905 года укрепило влияние возникшей антигерманской фракции в британском министерстве иностранных дел. Сподвижники и подчиненные Грея снабжали его непрерывным потоком служебных записок и протоколов, предупреждающих об угрозе, исходящей от Берлина[479]479
  Steiner, Foreign Office, p. 100, 102.


[Закрыть]. Голоса несогласных тонули в этом потоке. Информация от британских посланников в Германии, которая шла вразрез с господствующей точкой зрения, такая как, например, депеши Ласселлса, Де Салиса и Гошена из Берлина, снабжались скептическими аннотациями по прибытии в Лондон. Напротив, отчеты из Мюнхена, а затем из Вены сэра Фэйрфакса Картрайта, который никогда не упускал придать максимально негативную окраску текущим событиям в Германии и Австрии, приветствовались с одобрением: «превосходный и ценный во всех отношениях отчет», «крайне интересно и заслуживает прочтения», «интересная и наводящая на размышления депеша», «прекрасная телеграмма», «мистер Картрайт – проницательный наблюдатель», «вдумчивый обзор ситуации» и т. д.[480]480
  См., например, аннотации, добавленные Греем, Кроу и Эдуардом VII к различным письмам Картрайта Грею, Мюнхен, 12 января 1907 г., 23 апреля 1907 г., 7 августа 1907 г., 8 января 1908 г., в: BD, vol. 6, docs. 2, 16, 23 и аннотации к депешам Картрайта из Мюнхена от 8 января 1908 г. в: ibid., p. 11, 32, 42, 108. Сидни Фэй обсуждает реакцию Лондона на депеши Картрайта в своей рецензии на цитируемый том «Британских документов» (BD) в: American Historical Review, 36 (1930), p. 151–155.


[Закрыть]

В «официальном сознании» британской внешней политики история англо-германских отношений воспринималась как мрачный список немецких провокаций. Заместитель начальника канцелярии министерства иностранных дел Г. С. Спайсер пришел к убеждению, что Германия проводила «линию, неизменно враждебную интересам Великобритании» со времен Бисмарка[481]481
  Г. С. Спайсер, заметки для Берти и Грея, Париж, 12 сентября 1907 г., в: BD, vol. 6, док. 35, с. 56.


[Закрыть]. В позднейшие годы, оглядываясь назад, Грей склонялся ко взгляду на два десятилетия – между 1884 годом и его вступлением в должность, как на эпоху принципиально ошибочных уступок заклятому врагу[482]482
  Edward Grey, Twenty-Five Years, 1892–1916 (2 vols., London, 1925), vol. 1, p. 33.


[Закрыть]. Германскому руководству приписывались «скрытые и вероломные планы тевтонской экспансии»[483]483
  Эйр Кроу, Меморандум о текущем состоянии британских отношений с Францией и Германией, 1 января 1907 г., в: BD, vol. 3, appendix to doc. 445, p. 406.


[Закрыть]. Немцев обвиняли в стремлении установить диктатуру на континенте, в «сознательном стремлении к мировому господству», в желании, как выразился Берти мальчишеским языком итонского школяра, «столкнуть нас в воду и стащить нашу одежду»[484]484
  Grey, Twenty-Five Years, vol. 2, p. 29; J. A. S. Grenville, Lord Salisbury and Foreign Policy. The Close of the Nineteenth Century (London, 1970), p. 213.


[Закрыть]. В ноябре 1909 года сэр Чарльз Хардинг назвал Германию «единственной агрессивной силой в Европе»[485]485
  Заметки Хардинга от 10 ноября 1909 г. для Гошена и Грея, Берлин, 4 ноября 1909 г., в: BD, vol. 6, doc. 204, p. 311; для содержательного и резко ревизионистского обсуждения этого и других высказываний см.: Keith M. Wilson, The Policy of the Entente. Essays on the Determinants of British Foreign Policy, 1904–1914 (Cambridge, 1985), p. 100.


[Закрыть]. Похожие на мантры, повторяющиеся при каждой возможности в депешах, письмах и протоколах различных ведомств, такие утверждения сливались в новую виртуальную реальность, становясь способом создания определенной картины мира.

Почему все эти люди вдруг стали столь враждебны к Германии? Неужели немцы вели себя «хуже», чем другие державы, запугивая и давя в ситуациях, когда другие державы использовали более мягкие и деликатные modus operandi? Конечно, в среде, где так много значат субъективные впечатления, а нормы приемлемого поведения были столь разными, трудно определить, насколько «провокационными» были конкретные инициативы и способы действий. Была ли телеграмма Крюгера более провокационной, чем грубые формулировки президента Гровера Кливленда в письме, примерно в то же время отправленном из Вашингтона в Лондон, чтобы воспрепятствовать британскому вторжению в Венесуэлу? Был ли захват Цзяо-Чжоу более провокационным, чем установление Америкой контроля над зоной Панамского канала или установление российского протектората над Монголией? Было ли грубое стремление Германии к дипломатическому триумфу в Агадире более провокационным, чем односторонние меры, с помощью которых Франция нарушила франко-германское соглашение о Марокко в 1911 году (см. главу 4)? Возможно, это неправильная постановка вопросов. Германофобы редко приводили конкретные доводы. Они говорили о хвастливых амбициях и запугивающем «поведении» Германии, о непредсказуемости кайзера и угрозе, которую немецкая военная мощь представляет для баланса сил в Европе в общих чертах, но они скромно избегали назвать конкретные нарушения, допущенные Германией против достойной практики международного поведения.

Наиболее полный отчет о недовольстве британцев можно найти в знаменитом «Меморандуме о нынешнем состоянии британских отношений с Францией и Германией», составленном Айром Кроу, в то время старшим клерком в Западном департаменте министерства иностранных дел, в январе 1907 года. Кроу был одной из самых выдающихся фигур британского внешнеполитического сообщества. Его отец работал в британской консульской службе, но его мать и жена были немками, а самому Кроу, родившемуся в Лейпциге, было семнадцать, когда он впервые посетил Англию, чтобы подготовиться к вступительным экзаменам в министерство иностранных дел – при этом он еще плохо владел английским языком. На протяжении всей своей жизни он говорил по-английски с тем, что современники называли «гортанным» акцентом – один из его подчиненных вспоминал, как Кроу выговаривал ему: «то, что вы накор-р-рябали в этом мемор-р-рандуме, – полнейшее дер-р-рьмо». Представление о том, что Кроу, потрясающе эффективный и трудолюбивый во всем, что касалось работы департамента, неизменно останется германофилом по стилю и взглядам, гарантировало, что он никогда не поднимется по служебной лестнице так высоко, как того позволял его талант. Несмотря на эти личные качества или, возможно, отчасти благодаря им, Кроу стал в Уайтхолле одним из самых непримиримых противников курса на сближение с Германией.

Меморандум от 1 января 1907 года открывался кратким обзором недавнего марокканского кризиса. Кроу наделил повествование духом морализма из детского альманаха «Для мальчиков»[486]486
  The Boy’s Own Paper – британский иллюстрированный альманах с рассказами, предназначенный для мальчиков и подростков, выходивший с 1879 по 1967 год как средство приучения детей младшего возраста к чтению и воспитания их в духе христианской морали. – Прим. пер.


[Закрыть]. Немецкий хулиган угрожал Франции в надежде «пресечь в корне» ее «мальчишескую дружбу» с Британией. Но хулиган недооценил отвагу и лояльность Британии – верного друга Франции; он «просчитался в оценке силы британских чувств и характера министров Его Величества». Как и большинство хулиганов, он оказался трусом, и перспективы «англо-французской вооруженной коалиции» было достаточно, чтобы избавиться от него. Но прежде, чем он отступил, хулиган еще больше опозорил себя, грубо заискивая перед британским другом, «нарисовав привлекательными красками политику сотрудничества с Германией». Как Британия должна отреагировать на это неприглядное поведение? Как ведущая мировая держава, утверждал Кроу, Британия была обязана, как предписывало нечто практически равносильное «закону природы», противостоять любому государству, которое стремилось создать коалицию, угрожающую британской гегемонии. Однако именно на это и была рассчитана политика Германии. Конечной целью Германии была «немецкая гегемония сначала в Европе, а затем и в мире». Но, в то время как британскую гегемонию все приветствовали и наслаждались ею, и никто ей не завидовал и не боялся, поскольку она несла политический либерализм и свободу торговли, окрики кайзера и истерики пангерманской прессы показали, что германская гегемония будет равносильна «политической диктатуре», которая станет «крушением европейских свобод».

Конечно, Кроу не выступал и не мог выступать против роста немецкой мощи и влияния в принципе. Проблема заключалась в грубом и провокационном способе, которым Германия преследовала свои цели. Но в чем именно состояли германские провокации? Они включали такие резкие поступки, как «сомнительные действия» на Занзибаре и захват Камеруна в то время, когда Лондон уже объявил о своем намерении предоставить жителям этой страны британский протекторат. Куда ни глянь – или, по крайней мере, так казалось Кроу, – британцы спотыкались о немцев. Список проступков продолжался – от финансовой поддержки Германией республики Трансвааль, их жалоб на методы ведения Лондоном войны в Южной Африке и до их вмешательства в регионе долины Янцзы, «который тогда считался практически британским заповедником». И чтобы усугубить ситуацию, наблюдались «до некоторой степени непристойные» попытки Германии влиять на международную прессу, от Нью-Йорка до Санкт-Петербурга, Вены, Мадрида, Лиссабона, Рима, Каира и даже Лондона, «где посольство Германии наладило конфиденциальные и неожиданно весьма доверительные отношения с рядом респектабельных и широко читаемых газет»[487]487
  Айра Кроу, Меморандум о нынешнем состоянии британских отношений с Францией и Германией, 1 января 1907 г., в: BD, vol. 3, appendix to doc. 455, p. 406. О консолидации «антигерманской фаланги» во главе министерства иностранных дел см.: Jürgen Angelow, Der Weg in die Urkatastrophe. Der Zerfall des alten Europas 1900–1914 (Berlin, 2010), p. 51–52.


[Закрыть].

Можно отметить много удивительных вещей в этом увлекательном документе, который Грей отправил премьер-министру сэру Генри Кэмпбел-Баннерману и разослал другим высокопоставленным членам правительства. Во-первых, это почти комическая склонность Кроу рассматривать войны, протектораты, оккупации и аннексии имперской Британии как естественное и желательное положение дел, а сравнительно неэффективные маневры немцев – как беспричинные и возмутительные нарушения мира. Как могли немцы нагло приставать к Британии по вопросу о Самоа, когда Лондон был на грани «передачи» своей ссоры с Трансваалем «в арбитраж войны»! Во-вторых, он склонен видеть длинную руку германской политики за каждым межимперским конфликтом; таким образом, получается, что это именно немцы «разжигали» британские «столкновения с Россией в Центральной Азии» и «старательно поощряли» европейское сопротивление британской оккупации Египта. Где бы ни возникали трения между Британией и ее имперскими соперниками, немцы якобы за кулисами дергали за ниточки. Что же касается германской деятельности по манипуляции прессой от Каира до Лондона, по этом вопросу Кроу демонстрировал больше, чем легкую нервозность: реальные отношения немцев с британской прессой бледнели на фоне гораздо более крупных и лучше финансируемых операций, субсидировавшихся из Санкт-Петербурга и Парижа.