Электронная библиотека » Кристофер Кларк » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 25 сентября 2024, 10:20


Автор книги: Кристофер Кларк


Жанр: Исторические приключения, Приключения


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Шрифт:
- 100% +
«Безответственные элементы»

«В городе тихо, население в целом сохраняет спокойствие», – так вечером 11 июня британский посланник в Белграде, сэр Джордж Бонем, кратко сообщал в Лондон[37]37
  Бонем – Лансдауну, шифрованная телеграмма, Белград, 19:45, 11 июня 1903 г., TNA, FO 105/157, fo. 11.


[Закрыть]
. Сербская «революция», отмечал Бонем, была встречена жителями столицы «с нескрываемым удовлетворением»; следующий за покушением день «стал праздничным, улицы были увешаны национальными флагами». «Не видно и следа скорби, приличествующей подобному событию»[38]38
  Бонем – Лансдауну, телеграмма (копия), Белград, 12 июня 1903 г., TNA, FO 105/157, fo. 43.


[Закрыть]
. «Самой поразительной чертой» сербской трагедии, отмечал сэр Фрэнсис Планкетт, коллега Джорджа Бонема в Вене, было «необычайное спокойствие, с которым тамошнее общество восприняло столь ужасное преступление»[39]39
  Ф. Планкетт – Лансдауну, Вена, 12 июня 1903 г. ibid., fo. 44.


[Закрыть]
.

В невозмутимом спокойствии сербов критически настроенные наблюдатели усмотрели признак бессердечности нации, в силу исторической традиции привыкшей к насилию и цареубийству. На самом же деле жители Белграда имели все основания приветствовать успех заговора. Цареубийцы немедленно передали власть временному правительству, состоявшему из представителей всех политических партий. Срочно созванный парламент вернул из Швейцарии Петра Карагеоргиевича, объявив его королем Сербии. В стране была восстановлена, с небольшими изменениями, поистине демократическая конституция 1888 года, переименованная в «Конституцию 1903 года». Вековая проблема соперничества двух сербских династий ушла в прошлое. Тот факт, что Петр Карагеоргиевич, проживший большую часть жизни во Франции и Швейцарии, был почитателем Джона Стюарта Милля (и даже в молодости перевел на родной язык его эссе «О свободе»), вдохновлял либерально настроенную часть сербского общества.

Еще более обнадежило публику воззвание Петра Карагеоргиевича, сделанное вскоре после его возвращения на родину, в котором он обещал править Сербией как «подлинно конституционный монарх»[40]40
  Воззвание Петра Карагеоргиевича от 25 июня (по старому стилю), см.: Djurdje Jelenić, Nova Srbija i Jugoslavija. Istorija nacionalnog oslobodjenja i ujedinjenja Srba, Hrvata i Slovenaca, od Kočine krajine do vidovdanskog ustava (1788–1921) (Belgrade, 1923), p. 225.


[Закрыть]
. Отныне королевство станет настоящим парламентским государством, где король царствует, но не управляет. Убийство в ходе переворота реакционного премьер-министра Цинцар-Марковича – фаворита Александра – свидетельствовал в пользу того, что власть в стране будет зависеть не от доброй воли монарха, а от поддержки народа и политических партий. Сами партии могли теперь заниматься политикой, не опасаясь репрессий. Пресса освободилась от гнета цензуры, ставшей нормой при правлении Обреновичей. Появилась перспектива национальной политической жизни, более чуткой к потребностям народа и более отвечающей настроениям общества. Сербия находилась на пороге нового этапа своего политического существования[41]41
  Сочинения, в которых переворот 1903 года подается как преддверие «золотого века» Сербии, см.: M. Popović, Borba za parlamentarni režim u Srbiji (Belgrade, 1938), pp. 85–108, 110–11; Z. Mitrović, Srpske politicke stranke (Belgrade, 1939), pp. 95–114; Alex N. Dragnich, The Development of Parliamentary Government in Serbia (Boulder, 1978), pp. 95–98; Dragnich, Serbia, Nikola Pašić and Yugoslavia.


[Закрыть]
.

Однако если переворот 1903 года разрешил часть старых проблем, то он же создал и новые проблемы, которые сильно повлияют на события 1914 года. Прежде всего, сеть конспираторов, организованная для устранения королевской четы, вовсе не была распущена, а стала важным фактором сербской политики и общественной жизни. В состав временного революционного правительства, сформированного на следующий день после белградского переворота, вошли четыре заговорщика (ставшие министрами обороны, экономики и общественных работ) и шесть представителей политических партий. Еще не оправившись от ран, Апис получил изъявление благодарности от Скупщины и стал национальным героем. Тот факт, что своим существованием новый режим был обязан кровавому преступлению заговорщиков, в сочетании со страхом перед их возможной местью, затруднял публичную критику происходящего в стране. Через десять дней после цареубийства один из министров нового кабинета признался журналистам, что считает действия заговорщиков «прискорбными», но «не смеет открыто высказаться об этом, опасаясь вызвать раздражение в армии, от чьей поддержки зависит благополучие правительства и самой сербской монархии»[42]42
  Комментарии M. Kaliević, приведенные в Bonham to Marquess of Lansdowne, 21 June 1903, TNA, FO 105/157, fo. 310; см. также: Vucinich, Serbia between East and West, pp. 70–71.


[Закрыть]
.

Особым влиянием бывшие заговорщики пользовались при дворе. «Пока что самую важную и даже единственную опору Его Величества, – сообщал британский посланник Уилфрид Тесайджер из Белграда в ноябре 1905 года, – составляют офицеры-цареубийцы»; их удаление оставило бы короля «без политической силы, на чью верность или симпатию он мог бы положиться»[43]43
  Тесайджер – Лансдауну, Белград, 15 ноября 1905 г., TNA, FO 105/158, fo. 250. (Тесайджер-старший был отцом известного британского путешественника и литератора, географа, исследователя Азии, Уилфрида Тесайджера, прозванного Мубарак бин Лондон).


[Закрыть]
. Поэтому неудивительно, что зимой 1905 года, когда Петр Карагеоргиевич искал того, кто сопровождал бы его сына, наследного принца Георгия, в путешествии по Европе, королевский выбор естественным образом пал на Аписа. Тот лишь недавно оправился от тяжелых ранений; в его теле остались три пули, полученные им в ночь убийства королевской четы. Таким образом, главному вдохновителю антимонархического заговора было поручено наблюдать за тем, чтобы наследный принц – юный Карагеоргиевич – завершил образование, достойное монарха. Впрочем, королем Сербии он так и не станет; Георгий сам лишил себя шансов на престолонаследие, когда в 1909 году до смерти забил своего камердинера[44]44
  Тесайджер – Лансдауну, Белград, 15 ноября 1905 г., ibid., fos. 254–255; Dragnich, Serbia, Nikola Pašić and Yugoslavia, pp. 73–74.


[Закрыть]
.

Таким образом, австрийский посланник в Белграде лишь немного преувеличивал, когда писал, что сербский король – даже после его утверждения парламентом – оставался «заложником» людей, приведших его к власти[45]45
  MacKenzie, Apis, p. 56.


[Закрыть]
. В конце ноября 1905 года один влиятельный австрийский дипломат сформулировал это так: «Король – пустое место; весь спектакль режиссируют участники 11 июня»[46]46
  Граф Каетан Мерей фон Капош-Мере – Эренталю, 27 November 1903, цит. по: F. R. Bridge, From Sadowa to Sarajevo. The Foreign Policy of Austria-Hungary, 1866–1914 (London, 1972), p. 263; Мнение автора письма находит подтверждение в послании Коштовица (консула Нидерландов в Белграде) Мелвилу ван Лийндену, Белград, 4 сентября 1903 г., NA, 2.05.36, doc. 10, Rapporten aan en briefwisseling met het Ministerie van Buitenlandse Zaken.


[Закрыть]
. Заговорщики использовали свое влияние, чтобы занять самые престижные посты в вооруженных силах и правительстве. Все новоназначенные адъютанты короля, как и все офицеры службы армейского снабжения, а также начальник вестовой службы военного ведомства оказались участниками событий 11 июня; заговорщики влияли на армейские назначения, в том числе на высшие командные должности. Используя такую привилегию, как прямой доступ к королевской персоне, они оказывали влияние также и на политические вопросы общенационального значения[47]47
  David MacKenzie, «Officer Conspirators and Nationalism in Serbia, 1901–1914», in S. Fischer-Galati and B. K. Kiraly (eds.), Essays on War and Society in East Central Europe, 1720–1920 (Boulder, 1987), p. 125; D. Djordjević, «The Role of the Military in the Balkans in the Nineteenth Century», in R. Melville and H.-J. Schroeder (eds.), Der Berliner Kongress von 1878 (Wiesbaden, 1982), pp. 343–345.


[Закрыть]
.

Интриги вчерашних заговорщиков не оставались без должного ответа. Новое правительство оказалось под сильным давлением извне с требованием дистанцироваться от сети заговорщиков. Особенно настаивала на этом Британия, отозвавшая своего полномочного посланника из Белграда; работой миссии остался руководить Тесайджер, временный поверенный в делах. Осенью 1905 года великие державы продолжали бойкотировать ряд важных для Белграда мероприятий, особенно дворцовые церемонии. В недрах сербской армии, преимущественно в крепости Ниш, созрел «заговор против заговорщиков» под руководством капитана Милана Новаковича, который в своем манифесте потребовал уволить со службы шестьдесят восемь самых одиозных участников цареубийства. Новакович и его соратники были вскоре арестованы, преданы военному суду и – вопреки пылкой защите – признаны виновными; их приговорили к различным срокам тюремного заключения. Выйдя на свободу два года спустя, Новакович возобновил публичные нападки на цареубийц – и снова оказался в тюрьме. В сентябре 1907 года, при загадочных обстоятельствах (якобы при попытке к бегству), Новакович и его родственник погибли, что вызвало шумный скандал в парламенте и либеральной печати[48]48
  D. T. Bataković, «Nikola Pašić, les radicaux et la „Main Noire“», Balcanica, 37 (2006), p. 154; подробный рассказ о «контрзаговоре в Нише» см.: Vasić, Devetsto treća, pp. 131–184.


[Закрыть]
. Таким образом, после цареубийства 1903 года проблема отношений военных и гражданских властей оставалась неразрешенной – ситуация, определившая реакцию Сербии на события 1914 года.

Человеком, взвалившим на себя львиную долю ответственности за управление этим запутанным клубком амбиций, стал Никола Пашич, лидер Радикальной партии. Никола Пашич, отучившийся в Цюрихе на инженера, на долгие годы после переворота стал ведущим государственным деятелем Сербского королевства. За период с 1904 по 1918 год он десять раз – в общей сложности на протяжении девяти лет – возглавлял кабинет министров. Как человек, находившийся на вершине сербской политики до, во время и после Сараевского убийства, Пашич оказался одним из главных персонажей июльского кризиса, предшествовавшего началу Первой мировой войны.

Безусловно, в предвоенной истории Европы политическая карьера Пашича была одной из самых примечательных, причем не только из-за ее длительности. Свыше сорока лет активно участвуя в сербской политике, Пашич пережил целую череду головокружительных взлетов и драматичных падений. Будучи номинально инженером, он всю свою жизнь отдал политической борьбе – одна из причин, по которой Пашич до сорока пяти лет оставался холостяком[49]49
  Глубокий анализ личности Пашича, см.: Djordje Stanković, Nikola Pašić. Prilozi za biografiju (Belgrade, 2006), pt 2, ch. 8, p. 322.


[Закрыть]
. С юности он был глубоко привержен идее независимости Сербии. В 1875 году, когда в Боснии началось восстание против турецкого гнета, Никола Пашич направился в самую гущу борьбы в качестве корреспондента ирредентистской газеты «Народно Ослобођење», чтобы отправлять репортажи непосредственно с передовой линии борьбы сербов за независимое национальное государство. В начале 1880-х годов под руководством Пашича прошло обновление Радикальной партии, которая оставалась доминирующей силой в сербской политике вплоть до начала Первой мировой войны.

Радикальная партия воплощала в жизнь эклектичную политику, сочетавшую либерально-конституциональные идеи с призывами к территориальной экспансии под лозунгом объединения всех сербов Балканского полуострова. Ее электоральной базой – и залогом постоянного успеха на выборах – было мелкое крестьянство, составлявшее основную часть населения страны. Будучи крестьянской партией, радикалы исповедовали идеи «народничества», сближавшие их с панславистскими группами в России. Они с подозрением относились к профессиональной армии не только потому, что были недовольны фискальным бременем, связанным с ее содержанием, но и потому, что сохраняли приверженность крестьянскому ополчению как лучшей и наиболее естественной форме вооруженной организации. Во время Тимокского восстания 1883 года радикалы поддержали вооруженное выступление крестьян против правительства. После подавления восстания лидеры радикалов подверглись репрессиям. Среди тех, кто попал под подозрение, был и Никола Пашич; он удалился в изгнание – как раз вовремя, чтобы избежать ареста, – и был заочно приговорен к смертной казни. За годы изгнания он установил прочные контакты в Санкт-Петербурге, снискав популярность в панславянских кругах; в дальнейшем его политика всегда была тесно связана с политикой России[50]50
  Slobodan Jovanović, «Nicholas Pašić: After Ten Years», Slavonic and East European Review, 15 (1937), p. 369.


[Закрыть]
. После отречения Милана в 1889 году Пашич, в изгнании ставший неоспоримым героем радикального движения, был помилован. Он возвратился в Белград на волне народного ликования и был избран президентом Скупщины, а затем – мэром столицы. Впрочем, его первое пребывание на посту премьер-министра (с февраля 1891 по август 1892 года) закончилось отставкой – в знак протеста против продолжавшихся антиконституционных манипуляций со стороны Милана и членов регентского совета.

В 1893 году, упразднив регентство, Александр направил Пашича в Санкт-Петербург в качестве чрезвычайного и полномочного посланника Сербии. Целью назначения было удовлетворить политические амбиции Пашича и вместе с тем удалить его из Белграда. Не скрывая убежденности в том, что национальное освобождение Сербии в конечном счете будет зависеть от помощи России, Пашич упорно трудился над укреплением российско-сербских отношений[51]51
  О пророссийской ориентации Пашича, скорее прагматической, нежели идеологической, см. Čedomir Popov, «Nova Osvetljenja Rusko-Srpskih odnosa» (review of Latinka Petrović and Andrej Šemjakin (eds.), Nikola Pašić. Pisma članci i govori (Belgrade, 1995)), в издании Zbornik Matice Srpske za Slavistiku, 48–49 (1995), p. 278; Vasa Kazimirović, Nikola Pašić i njegovo doba 1845–1926 (Belgrade, 1990), pp. 54–55, 63. Идеологический аспект пророссийской ориентации Пашича подчеркивается в книге: Андрей Шемякин, Идеология Николы Пашича. Формирование и эволюция (1868–1891) (Москва, 1998); о миссии в Санкт-Петербург см.: MacKenzie, Apis, p. 27.


[Закрыть]
, однако эта работа прервалась, когда в белградскую политику в очередной раз вернулся Милан. Радикальная партия подверглась гонениям, и ее члены были отстранены от государственной службы; Никола Пашич был отозван из Санкт-Петербурга. В период совместного правления Милана и Александра за Пашичем была установлена полицейская слежка; от политики его удерживали на почтительном расстоянии. В 1898 году Пашич получил девять месяцев тюрьмы за то, что в партийном издании он якобы упомянул короля-отца в оскорбительном тоне. В 1899 году, когда страну потрясла весть о неудачном покушении на жизнь Милана, Пашич все еще находился в тюрьме. Подозрения в преступном соучастии вновь пали на радикалов, хотя их связь с молодым боснийцем, стрелявшим в короля-отца, так и осталась непроясненной до сих пор. Король Александр потребовал, чтобы Пашича казнили как соучастника в покушении на убийство, однако жизнь лидера радикалов была спасена (что особенно парадоксально, ввиду его роли в позднейших событиях, благодаря энергичному вмешательству со стороны австро-венгерского правительства). Посредством уловки, характерной для правления Александра, Пашича убедили в том, что если он не признает моральной ответственности за попытку покушения, то его казнят вместе с еще десятком товарищей по партии. Не подозревая, что его жизнь благодаря вмешательству Вены уже спасена, Пашич подписал требуемый документ, который был тотчас опубликован. Пашич вышел из тюрьмы, преследуемый подозрением, будто он – спасая свою шкуру – «подставил» Радикальную партию. И если в тот момент он сохранил себе жизнь, с политической точки зрения он стал трупом. В неспокойные последние годы правления Александра Никола Пашич самоустранился из общественной жизни.

Со сменой режима политическая карьера Пашича вступила в золотой век: Радикальная партия и ее вождь стали в общественной жизни Сербии доминирующей силой. Наконец-то человек, так долго боровшийся за власть, смог ею воспользоваться – и довольно быстро освоился с ролью отца нации. Столичная интеллектуальная элита его недолюбливала, зато среди крестьян Пашич пользовался громадным авторитетом. Уроженец города Заечар, он говорил на простом, грубоватом восточносербском наречии, который в столице находили забавным. Его речь перемежалась отступлениями и нежданными ремарками, которые становились частью политического фольклора. Вот типичный образчик: в 1908 году, протестуя против аннексии Боснии и Герцеговины австрийцами, знаменитый сатирик Бранислав Нушич возглавил в Белграде демонстрацию и, проехав через весь город, верхом на коне въехал в вестибюль сербского дипломатического ведомства. Услышав об этом, Пашич якобы прокомментировал: «Э… знаете… я знаю, что он неплохо пишет, но хммм… что он так же неплохо управляется с поводьями, как с пером, я не подозревал…»[52]52
  Nikac Djukanov, Bajade: anegdote o Nikoli Pašiću (Belgrade, 1996), p. 35.


[Закрыть]
Пашич был плохим оратором, но легко устанавливал контакт с публикой, особенно крестьянами, составлявшими абсолютное большинство электората. В их восприятии лапидарный стиль и тяжеловесный юмор Пашича, не говоря уже о его роскошной, патриархальной бороде, были признаками невероятной мудрости, дальновидности и рассудительности. Друзья и политические сторонники звали его «Баjа», слово, которое означает не просто уважаемого, но искренне любимого и всеми почитаемого человека[53]53
  Stanković, Nikola Pašić, pp. 315–316.


[Закрыть]
.

Смертный приговор, долгие годы изгнания, нервозная жизнь в условиях постоянной слежки – все это наложило глубокий отпечаток на политическую практику и манеру поведения Пашича. Его второй натурой стали бдительность, осторожность и скрытность. Годы спустя его секретарь рассказывал, что Пашич не доверял свои мысли и решения не только листу бумаги, но и словесным инструкциям. Он усвоил привычку регулярно сжигать свои документы, как официальные, так и частные. В ситуациях потенциального конфликта он проявлял внешнюю незаинтересованность, до последнего часа не желая раскрывать карты. Пашич был прагматичным до такой степени, что оппоненты считали его совершенно беспринципным. В его натуре все это соединилось с чувствительностью к общественному мнению, потребностью быть душой заодно с сербской нацией, во имя которой он столько трудился и страдал[54]54
  Bataković, «Nikola Pašić», pp. 150–151; Dragnich, Serbia, Nikola Pašić and Yugoslavia, pp. 3, 6, 7, 27–28; MacKenzie, Apis, pp. 26–28.


[Закрыть]
. Заранее узнав о заговоре против монарха, Пашич сохранил тайну, но сам отказался от участия в цареубийстве. Когда за день до штурма дворца ему сообщили детали запланированной операции, его реакция оказалась весьма характерной. Свою семью он отправил поездом на Адриатическое побережье, в то время – австрийскую территорию, и стал ожидать развязки.

Пашич знал: его успех в политике зависит от того, сможет ли он сохранить личную независимость и независимость правительства, одновременно установив стабильные и длительные отношения с армией, включая сеть заговорщиков в ее рядах. Дело касалось не только сотни активистов, но множества молодых офицеров (число которых неуклонно возрастало), считавших заговорщиков воплощением сербской национальной идеи. Для Пашича проблема осложнялась тем, что самые грозные его политические противники, «независимые радикалы» (фракция, отколовшаяся от его собственной партии в 1901 году), были готовы – ради свержения его правительства – сотрудничать с цареубийцами.

В этой непростой ситуации Пашич действовал мудро. Стремясь сорвать формирование антиправительственной коалиции, он предпринял шаги к примирению с отдельными заговорщиками. Несмотря на протесты товарищей по Радикальной партии, Пашич поддержал щедрый пакет финансирования армии, что позволило ей компенсировать часть потерь, вызванных отставкой Милана с поста главнокомандующего. Пашич публично признал легитимность переворота 1903 года (вопрос, имевший для заговорщиков большое символическое значение) и выступил против судебного преследования цареубийц. В то же время он постепенно ограничивал их присутствие в общественной жизни. Узнав, что заговорщики планируют шумно отпраздновать первую годовщину цареубийства, Пашич (тогда – министр иностранных дел) добился переноса торжеств на 15 июня, годовщину восшествия на престол нового короля. В 1905 году, когда политическое влияние цареубийц стало предметом обсуждения в прессе и парламенте, Пашич предупредил Скупщину об угрозе демократическому порядку со стороны «безответственных элементов», действующих вне конституционных рамок. Эта линия соответствовала настроениям рядовых членов Радикальной партии, ненавидевших то, что они именовали «преторианским духом» офицерского корпуса. В 1906 году Пашич умело воспользовался предлогом нормализации отношений с Великобританией, чтобы добиться увольнения в запас нескольких старших офицеров – активных участников цареубийства[55]55
  Bataković, «Nikola Pašić», p. 151; Dragnich, Serbia, Nikola Pašić and Yugoslavia, p. 76; MacKenzie, Apis, p. 57; Constantin Dumba, Memoirs of a Diplomat, trans. Ian F. D. Morrow (London, 1933), pp. 141–143.


[Закрыть]
.

Ловкие маневры Пашича произвели двойственный эффект. Самые одиозные из цареубийц лишились важных позиций, поэтому в краткосрочной перспективе влияние их сети на национальную политику уменьшилось. С другой стороны, Пашич мало чем мог воспрепятствовать росту этого влияния в армии и среди сочувствующих гражданских лиц. Последние, известные как «заверитељи» – уверовавшие в правду заговора под влиянием его успехов, – склонялись, по сравнению с ранними конспираторами, к еще более радикальным взглядам[56]56
  Vucinich, Serbia between East and West, p. 102.


[Закрыть]
. И, что еще важнее, с устранением некоторых высокопоставленных цареубийц из общественной жизни статус безоговорочного лидера конспиративной сети достался неуемному Апису. В каждую годовщину цареубийства, когда офицеры-заговорщики собирались в центре Белграда в ресторане «Коларац», в небольшом парке рядом с Национальным театром, чтобы отпраздновать событие, главным «виновником торжества» оставался Апис. Никто из соратников не сделал столько для привлечения к делу молодых, патриотичных офицеров, готовых любыми средствами добиться великой цели: собрать всех сербов в единое национальное государство.

Воображаемые карты

В основе концепции «объединения всех сербов» лежала воображаемая Сербия, плохо соотносившаяся с политической картой Балкан, какой она фактически была на пороге XX века. Важнейшим политическим манифестом этого идеального государства стал секретный меморандум от 1844 года, автором которого был Илия Гарашанин, министр внутренних дел в годы правления князя Александра Карагеоргиевича. Опубликованный в 1906 году, этот документ – известный как «Начертаније» (от сербского слова «нацрт», набросок) – представлял собой проект «Программы национальной и внешней политики Сербии». Трудно переоценить влияние этого документа на поколения сербских политиков и патриотов; со временем он превратился в «Великую хартию» сербского национализма[57]57
  Автором текста, на который опиралось «Начертаније», был чешский мыслитель Франтишек Зах, чей проект предполагал федеративную организацию югославянских народов. Однако там, где у Заха фигурировали «южные славяне», Гарашанин пишет «сербы». Эти и другие правки превратили широкий космополитический документ Заха в узконаправленный манифест сербского национализма.


[Закрыть]
. Гарашанин начинает меморандум с констатации: Сербия «невелика, но не обязана вечно пребывать в таком состоянии»[58]58
  Текст «Начертаније» см. в: Dragoslav Stranjaković, «Kako postalo Garašaninovo „Načertanije“», in Spomenik Srpske Kraljevske Akademije, VCI (1939), p. 75, цитируется в: Wolf Dietrich Behschnitt, Nationalismus bei Serben und Kroaten 1830–1914 (Munich, 1980), p. 55.


[Закрыть]
. В качестве первой заповеди сербской политики автор вводит «принцип национального единства»; под этим подразумевается объединение всех сербов в границах общего для них государства: «Где живет серб, там и Сербия». Исторической основой этого экспансионистского видения сербской государственности стала средневековая империя Степана Душана, обширная территория, включавшая большую часть нынешней Сербии (но исключавшая Боснию, что достаточно любопытно) плюс всю современную Албанию, большую часть Македонии, а также Центральную и Северную Грецию.

Царство Душана, как известно, распалось после поражения в битве на Косовом поле 28 июня 1389 года. Однако эта неудача, по мнению Гарашанина, не уничтожила легитимности сербского государства; она лишь на время прервала ход его исторического развития. Таким образом, «восстановление» Великой Сербии, объединяющей всех сербов, оказывалось не новшеством, а возрождением древнего исторического права. «Нельзя обвинить [нас] в том, что мы замыслили нечто небывалое и беспочвенное, какую-то революцию или потрясение, – напротив, следует признать идею [Великой Сербии] политической необходимостью, рожденной в древнейшие времена и укорененной в былых национально-политических устоях сербской жизни»[59]59
  Цит. по: Behschnitt, Nationalismus, p. 57; также см.: Horst Haselsteiner, «Nationale Expansionsvorstellungen bei Serben und Kroaten im 19. Jahrhundert», Österreichische Osthefte, 39 (1997), pp. 247–248.


[Закрыть]
. В аргументации Гарашанина историческое время оказалось драматически спрессованным, что характерно для интегрального (то есть стремящегося к единению) национализма. Она основывалась, кроме того, на фантастическом предположении, будто неоднородное, аморфное и полиэтничное средневековое государство Душана может быть совместимо с идеей современного национального государства, единого в культурном и языковом отношении. Сербские патриоты не видели здесь противоречия, поскольку считали всех обитателей упомянутых территорий своими соотечественниками. Вук Караджич, создатель современного сербохорватского литературного языка и автор опубликованного в 1836 году великого национального манифеста «Срби сви и свуда» («Сербы все и всюду»), рассуждал о пятимиллионной нации сербов, говорящих на «сербском языке» и на обширном пространстве от Боснии и Герцеговины до Темешвара в Банате (в Восточной Венгрии, сегодня – город в Западной Румынии), от Бачки (регион, включающий север Сербии и юг Венгрии) до Хорватии, Далмации и Адриатического побережья (от Триеста до Северной Албании). Разумеется, некоторым жителям этих земель, признает Караджич (имея в виду, в частности, хорватов), «все еще трудно именовать себя сербами, но, похоже, к этому самоназванию они постепенно привыкнут»[60]60
  Текст манифеста «Srbi svi i svuda», см.: Vuk Stefanović Karadžić, Kovčežic za istoriju, jezik, običaje Srba sva tri zakona (Vienna, 1849), pp. 1, 7, 19, 22; об удивительном нежелании хорватов принимать название «сербы», см.: pp. 2–3; Haselsteiner, «Nationale Expansionsvorstellungen», pp. 246–247.


[Закрыть]
.

Как хорошо понимал Гарашанин, программа объединения ставила сербское государство на путь длительной борьбы с двумя великими континентальными империями, Османской и Австрийской, чьи владения вклинивались в пределы «Великой Сербии», какой ее воображали себе патриоты. В 1844 году Османская империя все еще контролировала большую часть Балканского полуострова. «Из фасада турецкого государства Сербии надлежит упорно выбивать камень за камнем, чтобы из этих материалов выстроить на фундаменте древнего царства Душана новое, великое Сербское государство»[61]61
  Karadžić, Kovčežic, pp. 2–3; Haselsteiner, «Nationale Expansionsvorstellungen», p. 248.


[Закрыть]
. Австрия тоже записывалась в противники[62]62
  Stranjaković, «Kako postalo Garašaninovo „Načertanije“», p. 84, цит. по: Behschnitt, Nationalismus, p. 56; Haselsteiner, «Nationale Expansionsvorstellungen», p. 249.


[Закрыть]
. На ее землях – в Венгрии, Хорватии, Славонии, Истрии и Далмации – проживают сербы (а также хорваты, еще не осознающие себя сербами), которые стремятся к освобождению от тирании Габсбургов и объединению под покровом белградской государственности.

Вплоть до 1918 года, когда многие цели, намеченные Гарашаниным, были достигнуты, его меморандум оставался для сербских правителей важнейшим политическим проектом, в то время как его идеи внушались широким слоям населения путем инъекций националистической пропаганды, частично координируемой из Белграда, частично направляемой патриотической прессой[63]63
  David MacKenzie, «Serbia as Piedmont and the Yugoslav Idea, 1804–1914», East European Quarterly, 28 (1994), p. 160.


[Закрыть]
. Однако идея «Великой Сербии» была не просто результатом государственной политики или пропаганды – она глубоко коренилась в самосознании и культуре сербского народа. Память о царстве Душана воплотилась в чрезвычайно живую традицию сербского народного эпоса. Это были длинные, исполнявшиеся под аккомпанемент однострунного гусла меланхоличные баллады, в которых певцы и слушатели вновь переживали трагические моменты сербской истории. В сельской глубинке и на многолюдных ярмарках, во всех населенных сербами землях эти баллады соединяли в народном сознании поэзию, историю и национальную самобытность. Одним из первых это отметил немецкий историк Леопольд фон Ранке. В своей «Истории Сербии», опубликованной в 1829 году, он писал: «история нации, созданная ее поэзией, стала национальным достоянием – и в такой форме сохраняется народной памятью»[64]64
  Leopold von Ranke, The History of Servia and the Servian Revolution, trans.: Mrs Alexander Kerr (London, 1853), p. 52.


[Закрыть]
.

Превыше всего в этой традиции была память о борьбе сербского народа против чужеземного гнета. Постоянной темой переживаний было поражение сербов на Косовом поле 28 июня 1389 года. За долгие века сильно приукрашенное, это второстепенное средневековое событие превратилось в символ противостояния «сербского мира» и его супостатов. Битва на Косовом поле стала центром исторической хроники, которую населяли не только великие герои, объединявшие сербов в трагические времена, но и коварные злодеи, отказавшиеся поддержать сербское дело или предавшие своих соотечественников. Среди героев мифического пантеона был и легендарный убийца Милош Обилич, воспетый за то, что в разгар битвы он пробрался в османский лагерь и перерезал горло турецкому султану, прежде чем был схвачен и обезглавлен стражей. Таким образом, главными темами эпоса были цареубийство, мученичество, жертвенность и отмщение за гибель соотечественников[65]65
  Tim Judah, The Serbs. History, Myth and the Destruction of Yugoslavia (2nd edn, New Haven, 2000), pp. 29–47.


[Закрыть]
.

Опрокинутая в мифическое прошлое, воображаемая Сербия обрела в этой песенной культуре свою вторую жизнь. Слушая эпические песни боснийских сербов во время восстания против турецкого ига в 1875 году, британский археолог сэр Артур Эванс поражался их способности «воодушевить боснийского серба на преодоление узких рамок традиции его […] собственного государства», соединить его личный жизненный опыт с опытом его «братьев» в других сербских землях и таким образом «разрушить ограничения современных географических и дипломатических условностей»[66]66
  Arthur J. Evans, Through Bosnia and the Herzegovina on Foot during the Insurrection, August and September, 1875 (London, 1877), p. 139.


[Закрыть]
. Следует признать, что в XIX веке устная эпическая традиция, вытесняемая популярной печатной культурой, вступила в полосу постепенного упадка. Однако еще в 1897 году, путешествуя по Сербии, британский дипломат сэр Чарльз Элиот слышал на базарах в долине Дрины эпические баллады в исполнении странствующих певцов. «Эти рапсодии, – констатирует он, – исполняются монотонно под аккомпанемент однострунной гитары, но с таким подлинным чувством и выражением, что производят довольно сильное впечатление»[67]67
  Barbara Jelavich, «Serbia in 1897: A Report of Sir Charles Eliot», Journal of Central European Affairs, 18 (1958), p. 185.


[Закрыть]
. Так или иначе, печатные сборники сербской эпической поэзии, составленные и изданные Вуком Караджичем, были весьма популярны, гарантируя ее востребованность растущей образованной элитой. Более того, корпус эпической литературы продолжал пополняться. Классика жанра – баллада «Горный венок», которую в 1847 году сочинил владыка Черногории Петр II Петрович Негош, воспевала мифического тираноборца и национального героя Милоша Обилича и призывала сербов возобновить борьбу против иноземного господства. По сей день баллада «Горный венок» является важной частью сербского литературного канона[68]68
  Dedijer, Road to Sarajevo, pp. 250–260.


[Закрыть]
.

Верность идее возвращения «утраченных» сербских земель плюс угрозы, связанные с уязвимым географическим положением страны между двумя обширными империями, наделили внешнюю политику сербского государства рядом характерных черт. Во-первых, неясность географической ориентации. Одно дело – исповедовать доктрину «Великой Сербии», другое – определить, где должен начаться процесс воссоединения. Может быть, в Воеводине, провинции Венгерского королевства? Или в Османском Косово, известном как «Старая Сербия»? Или в Боснии, которая не входила в царство Душана, но где проживало значительное число сербов? Или на юге, в Македонии, все еще остававшейся под властью Османской империи? Несоответствие между возвышенной целью национального объединения и скудными военными и финансовыми ресурсами, которыми располагало сербское государство, не оставляло белградским политикам другого выхода, как гибко использовать любую возможность в быстро менявшейся ситуации на Балканском полуострове. Поэтому между 1844 и 1914 годами внешняя политика Сербии, словно стрелка компаса, металась в направлении разных стран, расположенных по периметру этого государства. Логика этих колебаний зачастую была лишь непосредственной реакцией на внешние события. В 1848 году, когда сербы в Воеводине восстали против политики «мадьяризации», которую проводило революционное венгерское правительство, Гарашанин помог им амуницией и силами добровольцев из Сербского княжества. В 1875 году общее внимание привлекла Герцеговина, где сербы подняли восстание против турок; среди тех, кто бросился в гущу битвы, были Пашич и будущий король Петр Карагеоргиевич, возглавивший войска и сражавшийся инкогнито. После 1903 года, как результат неудачи антитурецкого восстания, усилилось желание освободить сербов Османской Македонии. После того как в 1908 году Австрия официально аннексировала Боснию и Герцеговину (с 1878 года находившуюся под ее военной оккупацией), в фокусе повестки дня оказались аннексированные районы. Однако в 1912–1913 годы его приоритетом вновь стала Македония.

Внешняя политика Сербии вынужденно лавировала между визионерским национализмом, пропитывавшим политическую культуру страны, и сложными этнополитическими реалиями Балканского полуострова. В центре сербского мифического пейзажа находилась область Косово, которая, однако, в этническом отношении не была однозначно сербской территорией. По крайней мере, с XVIII века большинство там составляли мусульмане, говорившие на албанском языке[69]69
  Точная численность населения «Старой Сербии» (включая Косово, Метохию, Санджак и Буяновац) неизвестна; см.: Behschnitt, Nationalismus, p. 39.


[Закрыть]
. Значительная часть населявших Далмацию и Истрию, которых Вук Караджич записывал в сербы, были на самом деле хорватами, не желавшими присоединения к Великому сербскому государству. В Боснии, которая исторически не являлась частью Сербии, проживало немало этнических сербов (в 1878 году, когда провинцию оккупировала Австро-Венгрия, сербы составляли 43 % населения Боснии и Герцеговины). Однако там же жили католики-хорваты (примерно 20 %) и боснийские мусульмане (примерно 33 %). Наличие значительной доли населения, исповедующего ислам, являлось характерной особенностью Боснии. В самой Сербии в ходе долгой борьбы с Османской империей мусульманские общины были по большей части уничтожены, мусульмане депортированы или вынуждены эмигрировать[70]70
  См.: Justin McCarthy, Death and Exile. The Ethnic Cleansing of Ottoman Muslims, 1821–1922 (Princeton, 1996), pp. 161–164 и далее.


[Закрыть]
.

Еще сложнее был казус Македонии. Наложенный на современную политическую карту Балкан, географический регион, именуемый Македонией, включает, помимо бывшей югославской республики с одноименным названием, пограничные районы на южной сербской и восточной албанской периферии, значительную часть Юго-Западной Болгарии и широкую полосу на севере Греции[71]71
  Превосходный обзор страны (с картами), см.: Andrew Rossos, Macedonia and the Macedonians. A History (Stanford, 2008), p. 4.


[Закрыть]
. По сей день точные исторические границы Македонии остаются спорными (вспомним долгий конфликт между Афинами и Скопье по поводу использования названия «Македония» для бывшей югославской республики). Столь же спорен вопрос о том, в какой степени регион обладает собственной языковой, культурной и национальной идентичностью (существование македонского языка признают сегодня лингвисты всего мира, кроме лингвистов Сербии, Болгарии и Греции)[72]72
  John Shea, «Macedonia in History: Myths and Constants», Österreichische Osthefte, 40 (1998), pp. 147–168; Loring M. Danforth, «Competing Claims to Macedonian Identity: The Macedonian Question and the Breakup of Yugoslavia», Anthropology Today, 9/4 (1993), pp. 3–10; Rossos, Macedonia, p. 5.


[Закрыть]
. В 1897 году, путешествуя по Сербии, сэр Чарльз Элиот был удивлен тем, что его сербские попутчики «не допускали мысли о наличии в Македонии болгар». Напротив, они «утверждали, что все славяне, проживающие в этой стране, являются сербами»[73]73
  Jelavich, «Serbia in 1897», p. 187.


[Закрыть]
. Шестнадцать лет спустя, когда Фонд Карнеги направил в этот регион комиссию по расследованию злодеяний, совершенных в ходе Второй балканской войны, члены комиссии обнаружили, что установить на месте консенсус по поводу этнической принадлежности жителей Македонии совершенно невозможно: столь накаленной оказалась атмосфера, в которой этот вопрос обсуждался, причем даже в университетских кругах. Отчет комиссии, опубликованный в 1913 году, содержал не одну, а две этнические карты региона, отражавшие точки зрения, соответственно, Белграда и Софии. На одной карте Северо-Западная Македония была населена сербами, с нетерпением ожидавшими воссоединения с родиной. На другой карте тот же регион был обозначен как главный очаг расселения болгар[74]74
  Carnegie Foundation Endowment for International Peace, Enquête dans les Balkans: rapport présenté aux directeurs de la Dotation par les membres de la commission d’enquête (Paris, 1914), pp. 448, 449.


[Закрыть]
. В конце XIX столетия сербские, греческие и болгарские агенты вели на территории Македонии активную пропаганду, вербуя местное население в ряды своих националистических движений.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 | Следующая
  • 3 Оценок: 3

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации