Текст книги "Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году"

Враждебное отношение Австрии к триумфальному продвижению Сербии с осени 1913 года начало усиливаться на фоне мрачных новостей из районов, завоеванных сербской армией. В октябре 1913 года от господина Елички, генерального консула Австрии в Скопье, поступили сообщения о зверствах сербов в отношении местного населения. В одном из них говорилось о разрушении десяти небольших деревень, все жители которых были истреблены. Сначала сербы вывели из деревни всех мужчин, построили в шеренгу и расстреляли; затем подожгли дома, а женщин и детей, бежавших от огня, убивали штыками. При этом, по сообщению генконсула, мужчин расстреливали в основном офицеры, а убийство женщин и детей было оставлено рядовому составу. Другой источник сообщал, что после захвата Гостивара, одного из городов в районе, где произошло восстание албанцев против сербских оккупантов, сербы ночью арестовали около трехсот мусульман, вообще не участвовавших в восстании, вывели их за город группами по 20–30 человек, избили прикладами винтовок и закололи штыками (выстрелы могли разбудить остальных жителей); тела сбросили в заранее вырытую могилу. По мнению генконсула, это были не эксцессы спонтанной жестокости, а «хладнокровная, спланированная акция по истреблению населения и уничтожению деревень, которая, по-видимому, проводилась по приказу командования»[342]342
  Отчет генерального консула Елички в Ускюбе, 24 октября 1913 г., копии в приложении к телеграмме: Гризингер в министерство иностранных дел Германии, Белград, 30 октября 1913 г., PA-AA, R14 276, цит. по: Katrin Boeckh, Von den Balkankriegen zum Ersten Weltkrieg. Kleinstaatenpolitik und ethnische Selbstbestimmung auf dem Balkan (Munich, 1996), p. 168.


[Закрыть].

Эти сообщения, совпадавшие, как мы уже видели, с донесениями британских официальных лиц в регионе, неизбежно влияли на отношение к событиям со стороны политического руководства Австрии. В мае 1914 года посол Сербии в Вене г-н Йованович сообщал, что на поведение сербов в новых провинциях ему жаловался даже посол Франции; сходные жалобы поступали от греческих, турецких, болгарских и албанских коллег, и можно было ожидать, что для репутации Сербии это будет иметь «печальные последствия»[343]343
  Йованович – Пашичу, Вена, 6 мая 1914 г., AS, MID – PO, 415, fo. 674.


[Закрыть]. То, что Пашич и его министры с порога отрицали все обвинения, усиливало подозрение, что правительство Сербии либо само стояло за геноцидом, либо не желало ни предотвратить, ни расследовать его проявления. Посланник Австро-Венгрии в Белграде был изумлен передовицами венских газет, рекомендовавших властям Сербии мягче относиться к нацменьшинствам и завоевывать их лояльность посредством политики примирения. Подобный совет, писал он Берхтольду, уместен в «цивилизованных странах», в то время как Сербия – государство, где «насилие и убийства возведены в систему»[344]344
  Шторк – Берхтольду, Белград, 28 октября 1913 г., цит. по: Katrin Boeckh, Von den Balkankriegen zum Ersten Weltkrieg. Kleinstaatenpolitik und ethnische Selbstbestimmung auf dem Balkan (Munich, 1996), pp. 171–172.


[Закрыть]. Оценить воздействие этих отчетов на австрийскую политику нелегко – они едва ли удивили тех политиков и военных, которые уже выработали твердые стереотипы в отношении Сербии и её народа. Но, по крайней мере, эти отчеты акцентировали в глазах Вены политическую нелегитимность сербских территориальных притязаний.

Тем не менее война между Австрией и Сербией не выглядела вероятным событием весной и в начале лета 1914 года. Весной того года обстановка в Белграде была относительно спокойна, что отражало усталость и чувство пресыщенности по окончании Балканских войн. Нестабильность в недавно отвоеванных районах и кризис взаимоотношений между военными и гражданскими властями, терзавший Сербию в мае, позволяли полагать, что в ближайшем времени Белград будет занят, главным образом, вопросами внутренней консолидации. В отчете от 24 мая 1914 года австро-венгерский посланник в Белграде барон Владимир Гизль отмечает: хотя численность сербских войск вдоль албанской границы остается внушительной, причин опасаться будущих вторжений нет[345]345
  Гизль – МИД Вена, Белград, 30 мая 1914 г., in ÖUAP, vol. 8, doc. 9774, pp. 96–97.


[Закрыть]. Столь же спокойно было воспринято донесение, посланное военным атташе в Белграде три недели спустя (16 июня). Отто Геллинек сообщал, что сербские офицеры отозваны из отпусков, что резервистов просят не менять мест постоянного проживания, а армия Сербии находится в повышенной боевой готовности. Тем не менее никаких агрессивных действий Сербии в отношении Австро-Венгрии или Албании, по его мнению, не ожидается[346]346
  Геллинек – МИД Вены, ibid., doc. 9883, pp. 158–159.


[Закрыть]. Итак, на южном фланге всё было относительно спокойно.

Не похоже было, чтобы сами австрийцы собирались воевать. В начале июня Берхтольд поручил одному из начальников отделов министерства, барону Францу фон Мачеко, подготовить секретный список с изложением основных проблем империи на Балканах и предложить варианты решений. Меморандум Мачеко, составленный им после консультаций с Форгахом и Берхтольдом и 24 июня переданный министру на рассмотрение, является для нас самым ясным выражением состояния дипломатического мышления в Вене летом 1914 года. Это не слишком оптимистичный документ. Мачеко включает в меморандум лишь две позиции, где на Балканах наблюдалась положительная динамика: признаки сближения между Австро-Венгрией и Болгарией, которая наконец «пробудилась от российского гипноза», и создание независимой Албании[347]347
  Английский текст меморандума Мачеко, см.: Bridge, From Sadowa to Sarajevo, p. 443.


[Закрыть]. Однако Албания не являлась моделью успешного государственного строительства: уровень внутренней турбулентности и беззакония был высоким, и большинство албанцев полагали, что без внешней помощи у них порядка не будет[348]348
  О необходимости внешней помощи, см. Де Вир и Томсон (голландская миссия в Албании) в военное министерство Нидерландов, NA, 2.05.03, doc. 652 Algemeine Correspondentie over Albanië, Ministerie van Buitenlandse Zaken.


[Закрыть]. Почти все остальные пункты списка были негативными. Сербия, выросшая и усилившаяся после двух балканских войн, стала большей угрозой, чем когда-либо раньше, общественное мнение Румынии изменилось в пользу России, так что стал актуальным вопрос о том, когда Румыния формально порвет с Тройственным союзом, чтобы присоединиться к России. Австрия на каждом шагу сталкивалась с политикой России, которую поддерживал Париж и которая была «в конечном счете агрессивной и направленной против статус-кво». Теперь, когда Османскую империю вышвырнули из Европы, единственной целью Балканской лиги, поддерживаемой Россией, могло быть окончательное расчленение Австро-Венгерской империи, чьи владения Россия когда-нибудь скормит своим голодными сателлитам.

Что могло бы способствовать улучшению ситуации? Меморандум фокусировался на четырех ключевых дипломатических целях. Во-первых, Германии следует внушить больше понимания австрийской балканской политики – Берлин постоянно недооценивал всю серьезность проблем, с которыми Вена сталкивалась на Балканах, и от него ожидалось гораздо большей поддержки. Во-вторых, Румынии пора было определиться, с кем она войдет в союзнические отношения. Русские обхаживали Бухарест в надежде получить нового союзника против Австро-Венгрии. Если румыны намерены присоединиться к Антанте, то Вена должна узнать об этом как можно раньше, чтобы принять меры для защиты Трансильвании и остальной части Венгрии. В-третьих, следует ускорить заключение союза с Болгарией, чтобы противостоять последствиям улучшения отношений между Россией и Сербией. Наконец, следует экономическими уступками отвлечь Белград от политики конфронтации, хотя Мачеко скептически относился к возможности таким образом преодолеть его враждебность.

Меморандум Мачеко содержал признаки паранойи: это было странное сочетание истеричности и фатализма, которое многими австрийцами того времени считалось характерным для настроения и культурного стиля Вены начала ХХ века. Однако в этом не было и намека на то, что Вена считает войну – ограниченную или общую – неизбежной, необходимой или желательной. Напротив, упор в меморандуме был сделан на дипломатических методах и задачи ставились в соответствии с самовосприятием Вены как оплота «консервативной политики миролюбия»[349]349
  Все цитаты из меморандума Мачеко приводятся по изданию: Bridge, From Sadowa to Sarajevo. О истерическом тоне меморандума, дышащего паранойей, см.: Williamson, Austria-Hungary, pp. 165–170; о его пацифистском измерении в целом, см.: Bridge, From Sadowa to Sarajevo, pp. 334–335; другое мнение, согласно которому цели, изложенные в меморандуме (а именно сотрудничество Румынии), не могли быть достигнуты без того, чтобы не спровоцировать кризис, см.: Paul Schroeder, «Romania and the Great Powers before 1914», Revue Roumaine d’Histoire, 14/1 (1975), pp. 39–53.


[Закрыть].

С другой стороны, Конрад, в декабре 1912 года возвращенный на должность начальника Генштаба, оставался несгибаемым приверженцем милитаризма. Однако его авторитет ускользал. В мае 1913 года выяснилось, что полковник Альфред Редль, бывший начальник военной контрразведки и начальник штаба 8-го армейского корпуса в Праге, регулярно передавал в Санкт-Петербург секретные военные материалы, включая подробные планы мобилизации, которые, в свою очередь, русские передали Белграду. Скандал бросал нелестный свет на квалификацию Конрада как военного администратора, если не сказать большего, поскольку все назначения такого уровня были его сферой ответственности. Редль был известен своими гомосексуальными похождениями, и его нескромные и дорогостоящие любовные связи делали его легкой добычей для шантажа со стороны российской разведки. Возникал вопрос: как могло получиться, что это ускользнуло от внимания Конрада, который с 1906 года обязан был курировать служебное продвижение Редля? Было известно, что Конрад мало интересуется этим аспектом своей работы и ограничивается поверхностным знакомством с делами многих назначенцев на высокие командные посты. Свою ошибку Конрад усугубил тем, что разоблаченного полковника-шпиона заставили покончить жизнь самоубийством, вручив ему пистолет в гостиничном номере. Редль застрелился, и эта позорная развязка не только возмутила наследника престола – правоверного католика, но и, что важнее – лишило Генеральный штаб возможности получить от Редля показания о том, что и как он успел передать в Санкт-Петербург.

Возможно, именно это и было целью Конрада, поскольку выяснилось, что в число лиц, причастных к торговле австрийскими военными секретами, входил один офицер Генерального штаба, по происхождению – южный славянин, Чедомил Яндрич, близкий друг Курта фон Хётцендорфа, сына Конрада. Чедомил и Курт вместе учились в Военной академии, вместе выпивали и веселились. Стало известно, что Яндрич, а также итальянская любовница Хётцендорфа-младшего (в этом отношении Курт был сыном своего отца) и другие их приятели были вовлечены в продажу итальянцам военных секретов, большая часть которых передавалась в Санкт-Петербург. Возможно, что и сам Курт фон Хётцендорф был причастен к шпионской деятельности русских, если верить заявлениям полковника Михаила Алексеевича Свечина, тогда – начальника разведки Санкт-Петербургского военного округа. Позже Свечин вспоминал, что среди австрийских шпионов, снабжавших Россию секретнейшей военной информацией, был и сын начальника штаба, который, как утверждалось, похищал рабочие документы в кабинете своего отца и выносил для копирования военные планы Генерального штаба. Можно легко себе представить влияние всех этих неприятных и запутанных событий на репутацию Конрада. В то время вина Курта фон Хётцендорфа (если он и вправду был агентом) не была раскрыта, но в мае 1913 года в Вене на заседании высокопоставленных военных под председательством Конрада было объявлено, что молодой человек виновен в сокрытии важной информации о своих разоблаченных приятелях. Призвав собравшихся офицеров вынести сыну самое суровое наказание, Конрад лишился самообладания и был вынужден на время покинуть заседание[350]350
  См.: Kronenbitter, Grossmachtpolitik Österreich-Ungarns, pp. 236–237; о причастности Гётцендорфа-младшего к этому делу, см.: Bruce W. Menning, «Russian Military Intelligence, July 1914. What St Petersburg Perceived and Why It Mattered», неопубликованная машинопись. Я признателен профессору Мэннингу за то, что он поделился со мною не только этой статьей (накануне её публикации в Journal of Modern History), но и своими мыслями о значении разведки в принятии решений руководством Российской империи. Мемуары Свечина, обсуждаемые Мэннингом, см.: Свечин М. А., Записки старого генерала о былом (Ницца, 1964), с. 99.


[Закрыть]. Несмотря на всё свое высокомерие, начальник Генерального штаба был глубоко деморализован разоблачением Редля, – настолько, что в летние месяцы 1913 года проявлял нетипичную для себя сдержанность в высказываниях[351]351
  Williamson, Austria-Hungary, p. 146.


[Закрыть].

Самым серьезным препятствием на пути агрессивной политики войны оставался Франц Фердинанд. Наследник престола усерднее, чем кто-либо другой, старался нейтрализовать влияние воинственных рекомендаций Конрада на руководителей страны. В начале февраля 1913 года, через шесть недель после возвращения Конрада на должность, Франц Фердинанд напомнил ему при встрече во дворце Шенбрунн, что «долг правительства – сохранение мира». Конрад с обычной прямотой ответил: «Да, но не любой ценой»[352]352
  Цит. по: Sondhaus, Architect of the Apocalypse, p. 122.


[Закрыть]. Франц Фердинанд неоднократно просил Берхтольда игнорировать доводы начальника Генерального штаба и направлял своего помощника, полковника Карла Бардольфа, к Конраду со строгим указанием – не доводить министра иностранных дел «до крайностей». Конраду было заявлено, что Франц Фердинанд «ни при каких условиях не станет воевать с Россией»; ничего подобного у него и в мыслях нет, и что эрцгерцогу не нужно от Сербии «ничего, ни единой овцы, ни сливового дерева»[353]353
  Von Hötzendorf, Aus meiner Dienstzeit, vol. 3, p. 169; Karl Bardolff, Soldat im alten Österreich (Jena, 1938), p. 177; Kiszling, Erzherzog Franz Ferdinand, p. 196.


[Закрыть]. Отношения между ними все более накалялись. Осенью 1913 года их взаимная враждебность перешла в открытый конфликт. В присутствии старших офицеров Франц Фердинанд резко отчитал начальника Генерального штаба за перемену диспозиции на маневрах без консультации с ним, эрцгерцогом. Лишь посредничество фон Аренау, бывшего начальника личного штаба Франца Фердинанда, помешало Конраду подать в отставку. Однако его вынужденный уход с поста был лишь вопросом времени. «После разоблачения Редля, – вспоминал один из адъютантов эрцгерцога, – Конрад сделался политическим покойником (…), речь могла идти лишь о дате похорон»[354]354
  Цит. по: Kronenbitter, Grossmachtpolitik Österreich-Ungarns, p. 71.


[Закрыть]. После нескольких шумных пререканий в ходе летних маневров 1914 года в Боснии Франц Фердинанд надумал избавиться от неуправляемого начальника Генерального штаба. Если бы эрцгерцог пережил поездку в Сараево, то Конрад наверняка потерял бы свой пост. А «ястребы» потеряли бы самого решительного и последовательного своего представителя.

Между тем в дипломатических отношениях Вены и Белграда наметились улучшения, по крайней мере, на поверхности. Правительство Австро-Венгрии владело 51 %-й долей Восточной железнодорожной компании, международного концерна, оперировавшего в Македонии на основе первоначально османской концессии. Теперь, когда большая часть железнодорожных путей перешла под сербский контроль, Вене и Белграду приходилось договариваться о том, кто будет владеть этими путями, кто понесет расходы по их ремонту после войны и продолжится ли прокладка дороги. Поскольку Белград требовал, чтобы дорогой полностью владела Сербия, весной 1914 года начались переговоры о согласовании цены и условий передачи. Дискуссии были сложными, трудными и порой выливались в перебранки, особенно когда спонтанные выступления Пашича по второстепенным вопросам нарушали ход переговоров. Однако и в австрийской, и в сербской прессе эти переговоры имели положительное освещение, и когда эрцгерцог направился в Сараево, они еще продолжались[355]355
  Strandmann, Balkanske Uspomene, pp. 245–50; о сетованиях сербских переговорщиков на вмешательство Пашича, см. письмо Михаила Илича – Пашичу, Вена, 9 марта 1914 года; тот же – тому же, Вена, 10 марта 1914 года, и особ. письмо от 11 марта 1914 года, где Илич просит Пашича воздержаться от «новаций», чтобы не сорвать переговоры, AS, MID – PO, 415, fos. 9–12, 14–24, 25–27; о готовности обеих сторон прийти к соглашению, см. Гартвиг – Сазонову, Белград, 4 марта 1914 г., IBZI, series 3, vol. 1, doc. 379, p. 375.


[Закрыть]. Другим ободряющим событием стало соглашение в конце мая 1914 года, после долгих дипломатических споров, об обмене небольшими группами заключенных, которых обе стороны обвиняли в шпионаже. Это были скромные, но обнадеживающие признаки того, что со временем Австро-Венгрия и Сербия научатся сосуществовать как добрые соседи.

Часть II
Разделенный континент

3. Поляризация Европы, 1887–1907 годы

СРАВНИВАЯ карты союзов между великими державами Европы в 1887 году с аналогичной картой за 1907 год, мы увидим очертания трансформации этих союзов. Первая карта показывает многополярную систему, в которой множество сил и интересов уравновешивают друг друга в шатком балансе. Великобритания и Франция были соперниками в Африке и Южной Азии; Британия противостояла России в Персии и Средней Азии. Франция была полна решимости пересмотреть итоги поражения от Германии в 1870 году. Конфликт интересов на Балканах привел к напряженности в отношениях между Россией и Австро-Венгрией. Италия и Австрия были соперниками на Адриатике и периодически ссорились из-за статуса италоговорящих провинций в Австро-Венгерской империи, в то время как между Италией и Францией возникали трения по поводу политики последней в Северной Африке. Все эти противоречия сдерживались лоскутным одеялом системы 1887 года. Тройственный союз между Германией, Австрией и Италией (20 мая 1882 г.) не позволил напряженности между Римом и Веной перерасти в открытый конфликт. Оборонительный договор перестраховки между Германией и Россией (18 июня 1887 г.) содержал статьи, удерживающие их от войны друг с другом, и обезопасил российско-германские отношения от последствий австро-российской напряженности[356]356
  Rückversicherungsvertrag – обиходное (в дипломатических кругах Германии и России) название тайного договора между Россией и Германией. По условиям договора, обе стороны должны были сохранять нейтралитет при войне одной из них с любой третьей великой державой, за исключением нападения Германии на Францию или России на Австро-Венгрию.


[Закрыть]. Российско-германский союз также гарантировал, что Франция не сможет создать антигерманскую коалицию с Россией. Великобритания была лишь слабо связана с континентальной системой Средиземноморским соглашением 1887 года с Италией и Австрией («Средиземноморская Антанта») – закрепленном обменом нотами, а не подписанием договора, – целью которого было воспрепятствовать французским вызовам в Средиземноморье и российским вызовам на Балканах или в черноморских проливах.

Европейская система 1887 года

Перенесемся на двадцать лет вперед и взглянем на карту европейских союзов 1907 года – картина полностью изменится. Мы увидим биполярную Европу, организованную вокруг двух союзов. Тройственный союз по-прежнему существует (хотя лояльность Италии становится все более сомнительной). Франция и Россия объединены во франко-русский союз (заключенный в 1892-м и ратифицированный в 1894 году), предусматривающий, что если какой-либо член Тройственного союза начнет мобилизацию, обе подписавшие стороны «при первых новостях об этом событии и без необходимости каких-либо предварительных соглашений» немедленно мобилизуют все свои силы и развернут их «с такой скоростью, что Германия будет вынуждена сражаться одновременно на два фронта, на Востоке и на Западе»[357]357
  Текст договора см.: The Avalon Project. Documents in Law, History and Diplomacy, Yale Law School, http://avalon.law.yale.edu/19th_century/frrumil.asp.


[Закрыть]. Британия связана с франко-русским союзом посредством Антанты с Францией (1904) и Англо-русской конвенции 1907 года. Должно пройти еще несколько лет, прежде чем эти слабые связи превратятся в коалиции, которые будут сражаться между собой на полях Первой мировой войны в Европе, но состав двух вооруженных лагерей уже хорошо виден.

1907 год. Система союзов

Поляризация геополитической системы Европы была решающей предпосылкой войны, разразившейся в 1914 году. Почти невозможно вообразить, как мог бы втянуть Европу 1887 года в континентальную войну кризис в австро-сербских отношениях, каким бы серьезным он ни был. Разделение на два блока союзов не вызвало войну; на самом деле в предвоенные годы это не только обострило, но и сдерживало конфликт. Однако без разделения на эти два блока война не могла бы начаться так, как это произошло. Биполярная система структурировала среду, в которой принимались важнейшие решения. Чтобы понять, как возникла эта поляризация, необходимо ответить на четыре взаимосвязанных вопроса. Почему Россия и Франция заключили союз против Германии в 1890-х годах? Почему Британия решила связать свою судьбу с этим союзом? Какую роль сыграла Германия в своем окружении враждебной коалицией? И в какой степени структурная трансформация системы союзов может объяснить события, которые привели к войне в Европе и мире в 1914 году?

Корни франко-русского союза лежат в ситуации, создавшейся в Европе в результате образования Германской империи в 1870 году. На протяжении столетий немецкий центр Европы был фрагментированным и слабым; теперь он стал единым и сильным. Война 1870 года сделала отношения между Германией и Францией перманентно враждебными. Огромные масштабы победы Германии – победы, которую большинство современников не смогли предсказать, – травмировали французские элиты, вызвав кризис, глубоко проникший во французскую культуру, в то время как аннексия Эльзаса и Лотарингии – решительно поддержанная военными и неохотно принятая канцлером Отто фон Бисмарком – стала постоянным бременем франко-германских отношений[358]358
  Claude Digeon, La Crise allemande dans la pensée française 1870–1914 (Paris, 1959), p. 535–542.


[Закрыть]. Эльзас и Лотарингия стал святым Граалем французского культа реванша, обеспечив фокус для последующих волн шовинистической агитации. Конечно, потерянные провинции никогда не были единственной движущей силой французской политики, тем не менее напоминание об их утрате периодически разжигало общественное мнение и оказывало скрытное давление на политиков в Париже. Однако даже без аннексии само существование новой Германской империи повлекло бы изменение отношений с Францией, безопасность которой традиционно обеспечивалась политической раздробленностью немецкой Европы[359]359
  Klaus Hildebrand, Das vergangene Reich. Deutsche Aussenpolitik von Bismarck bis Hitler 1871–1945 (Stuttgart, 1995), p. 18.


[Закрыть]. После 1871 года Франция была вынуждена искать любую возможность для сдерживания новой и грозной силы на восточной границе. Таким образом, длительная вражда между Францией и Германией была до некоторой степени встроена в европейскую международную систему[360]360
  Подробный анализ этой проблемы см. в: Paul W. Schroeder, «The Lost Intermediaries: The Impact of 1870 on the European System», International History Review, 6/1 (1984), p. 1–27.


[Закрыть]. Трудно переоценить всемирно-историческое воздействие этой трансформации. Отныне отношения между европейскими государствами будут определяться новой и незнакомой динамикой.

Учитывая размер и потенциальную военную мощь новой Германской империи, главной целью французской политики стало сдерживание Германии путем формирования антигерманского союза. Самым привлекательным кандидатом на такое партнерство, несмотря на крайнее несходство политических систем, была Россия. Как заметил в 1897 году бывший американский посол в Париже Дж. Б. Юстис, перед Францией «открывались два пути: либо быть самостоятельной и независимой и, опираясь на собственные ресурсы, смело встречать любую опасность… либо попытаться заключить союз с Россией, единственной доступной ей силой»[361]361
  J. B. Eustis, «The Franco-Russian Alliance», The North American Review, 165 (1897), p. 117.


[Закрыть]. Если бы это произошло, Германия столкнулась бы с угрозой потенциально враждебного союза на двух разных фронтах[362]362
  Ulrich Lappenküper, Die Mission Radowitz. Untersuchungen zur Russlandpolitik Otto von Bismarcks (1871–1875) (Göttingen, 1990), p. 226.


[Закрыть].

Берлин мог предотвратить это, только присоединив Россию к собственной системе союзов. Это было логикой, которая лежала в основе Союза трех императоров, заключенного Германией с Австрией и Россией в 1873 году. Но любая система союзов, включающая как Россию, так и Австро-Венгрию, была по определению нестабильной из-за конфликта балканских интересов двух держав. Когда эти противоречия стало невозможно сдерживать дальше, Германия вынуждена была выбирать между Австро-Венгрией и Россией. Если бы Германия выбрала Австро-Венгрию, препятствия на пути франко-русского партнерства были бы устранены. Германский Канцлер Отто фон Бисмарк, главный архитектор империи и главный автор ее внешней политики до своей отставки в марте 1890 года, хорошо осознавал эту проблему и соответствующим образом формировал свою политику. Его цель, как он заявил летом 1877 года, состояла в том, чтобы создать «общую политическую ситуацию, в которой все державы, кроме Франции, нуждаются в нас и в силу своих взаимоотношений удерживаются, насколько это возможно, от формирования коалиций против нас»[363]363
  Цитата из знаменитого Бад-Киссингенского меморандума от 15 июня 1877 года, который был составлен с оглядкой на Балканы, но отражает многие из центральных тем политики канцлера; текст см. в: GP, vol. 2, p. 153–154.


[Закрыть]. Бисмарк избрал обоюдоострую политику, направленную, с одной стороны, на то, чтобы избежать прямой конфронтации между Германией и другими крупными державами, а с другой – на использование, когда это возможно, разногласий между другими державами в интересах Германии.

Бисмарк добился в этом больших успехов. Он снизил риск конфликта с Британией, держась подальше от гонки за колониальными завоеваниями в Африке и Тихом океане. Он сохранял видимость сознательного равнодушия к балканским делам, заявив в своей знаменитой речи перед рейхстагом в декабре 1876 года, что балканский вопрос не стоит «здоровых костей одного померанского мушкетера»[364]364
  Отто фон Бисмарк, речь в рейхстаге 5 декабря 1876 года. См. в: Horst Kohl (ed.), Politische Reden Bismarck. Historisch-kritische Gesamtausgabe (14 vols., Stuttgart, 1892–1905), vol. 6, p. 461.


[Закрыть]. Когда война России с Османской империей в 1877–1878 годах спровоцировала крупный международный кризис, Бисмарк использовал Берлинский конгресс, чтобы убедить великие державы в том, что Германия способна действовать как бескорыстный страж континентального мира. Своим посредничеством в конфликте по послевоенному территориальному урегулированию, не добиваясь какой-либо прямой награды для Германии, канцлер стремился продемонстрировать, что европейский мир и германская безопасность на самом деле являются одним и тем же[365]365
  Hildebrand, Das vergangene Reich, p. 50–51; см. также: Hermann Oncken, Das Deutsche Reich und die Vorgeschichte des Weltkrieges (2 vols., Leipzig, 1933), vol. 1, p. 215.


[Закрыть]. В 1887 году, в период расцвета Бисмарковской системы союзов, Германия была связана соглашениями того или иного рода практически со всеми континентальными державами. Тройственный союз с Австрией и Италией и Договор перестраховки с Россией гарантировали, что Франция останется исключенной из них и не сможет создать антигерманскую коалицию. Средиземноморские соглашения между Великобританией, Италией и Австрией, заключенные при посредничестве Бисмарка, косвенно (через Тройственный союз) даже связывали Берлин с Лондоном.

Однако были пределы того, чего могла достичь бисмарковская дипломатия, особенно в отношении России, чьи балканские обязательства было трудно учесть в хрупкой ткани Союза трех императоров. Яркий тому пример – болгарский кризис середины 1880-х годов. В 1885 году болгарское ирредентистское движение захватило контроль над соседней, находящейся под властью Османской империи, Восточной Румелией и объявило о создании Великой Болгарии[366]366
  Хороший обзор болгарского кризиса см. в: J. M. Roberts, Europe, 1880–1945 (3rd edn, Harlow, 2001), p. 75–78.


[Закрыть]. Российское правительство выступало против аннексии, потому что болгары оказывались опасно близко к Босфору и Константинополю, стратегически чувствительным для России. Британское же правительство, раздраженное недавними провокациями России в Средней Азии, напротив, приказало своим консулам признать новый болгарский режим. Затем король Сербии Милан смешал карты, напав на Болгарию в ноябре 1885 года. Сербы были отброшены, Болгария начала наступление, и Австрии пришлось вмешаться, чтобы помешать им оккупировать Белград. В последовавшем за этим компромиссном мире русским удалось заблокировать прямое признание Великой Болгарии, но они были вынуждены согласиться с формой личного союза между северной и южной (османской) частями страны. Дальнейшие попытки российского вмешательства, включая похищение, запугивание и насильственное отречение болгарского князя, не смогли подчинить политику болгарского правительства Санкт-Петербургу. Весной 1887 года казалось вполне возможным, что русские могут вторгнуться в Болгарию и установить там марионеточное правительство – шаг, которому Австро-Венгрия и Великобритания были вынуждены воспротивиться. Русские в конечном итоге решили отказаться от неисчислимых рисков войны ради Болгарии, но волна сильных антигерманских настроений захлестнула российскую прессу и общественность, поскольку панславянская пресса теперь рассматривала Германию как стража балканских интересов Австрии и главное препятствие для осуществления Россией опеки над балканскими славянами.

Во всем этом был урок для Берлина. Балканская проблема никуда не делась. Болгарский кризис на мгновение высветил огромную опасность, скрытую в нестабильности этого региона, а именно риски того, что действия малозначительного мелкого государства могут однажды вовлечь две великие державы в череду событий, которые приведут к войне между ними. Чем можно было ответить на этот вызов? Ответ Бисмарка очередной раз лежал в политике поиска хороших отношений с Россией, чтобы тем самым приглушать конфликты интересов, держать Санкт-Петербург подальше от Парижа и оказывать сдерживающее влияние на Балканах. Канцлер наладил отношения с Российской империей, заключив Договор перестраховки 1887 года с умеренным и прогерманским министром иностранных дел России Николаем Гирсом. По условиям этого соглашения Берлин обещал содействовать достижению целей России относительно черноморских проливов и оставаться нейтральным в случае войны между Россией и третьей державой, за исключением, конечно, неспровоцированного нападения России на Австро-Венгрию, в таком случае Германия будет соблюдать свои договорные обязательства в рамках Двойственного союза, оказывая помощь двуединой монархии.

Не все в Берлине были убеждены в правильности этого курса. Учитывая агрессивный тон российской прессы и нарастающую конфронтацию в германо-российских отношениях, многие скептически относились к Договору перестраховки. Даже сын Бисмарка, Герберт, статс-секретарь министерства иностранных дел, сомневался в ценности последнего договора с Россией. «Если дело пойдет от плохого к худшему», – признавался Бисмарк-младший своему брату, – Договор перестраховки сможет «удержать русских от того, чтобы впиться нам в горло в течение 6–8 недель»[367]367
  Герберт фон Бисмарк своему брату Вильгельму, 11 ноября 1887 года. См. в: Walter Bussmann (ed.), Staatssekretär Graf Herbert von Bismarck: aus seiner politischen Privatkorrespondenz (Göttingen, 1964), p. 457–458.


[Закрыть]. Кто-то, особенно среди военных, поддался нервозности и начал призывать к превентивной войне против Российской империи. В высших эшелонах администрации возникла антибисмарковская фракция, движимая, среди прочего, растущим разочарованием в барочной сложности и внутренних противоречиях дипломатии канцлера. Почему, спрашивали критики, немцы должны защищать Австро-Венгрию от России и Россию от Австро-Венгрии? Никакая другая страна не ведет себя так; почему Германия должна вечно перестраховываться и уравновешивать, почему только ей одной из великих держав должно быть отказано в праве на независимую политику, основанную на ее собственных интересах? В глазах антибисмарковской фронды, его изощренная сеть трансконтинентальных обязательств выглядела не столько системой, сколько скрипучим хит-робинсоновским[368]368
  Уильям Хит Робинсон (31 мая 1872 – 13 сентября 1944) – английский карикатурист, иллюстратор и художник, наиболее известный своими рисунками причудливо сложных машин для достижения простых целей. – Прим. пер.


[Закрыть] устройством, хлипкой конструкцией, держащейся на «штукатурке и подпорках», создаваемой, чтобы избежать насущных решений, которые стояли перед Германской империей во все более опасном мире[369]369
  Об оппозиции Бисмарку см.: J. A. Nicholls, Germany After Bismarck (Cambridge, MA, 1958), p. 101–103, 132–134; Katherine Lerman, Bismarck. Profiles in Power (Harlow, 2004), p. 244–248; Konrad Canis, Bismarcks Aussenpolitik 1870 bis 1890: Aufstieg und Gefährdung (Paderborn, 2004), p. 381–383; Ernst Engelberg, Bismarck. Das Reich in der Mitte Europas (Munich, 1993), p. 309–13; Otto Pflanze, Bismarck and the Development of Germany (3 vols., Princeton, 1990), vol. 3, The Period of Fortification 1880–1898, p. 313–316.


[Закрыть]. Именно в ответ на это недовольство преемник Бисмарка, канцлер Лео фон Каприви, весной 1890 года отказался продлевать срок действия Договора перестраховки с Россией.

С прекращением Договора перестраховки между Германией и Россией открылась дверь для франко-российского сближения. Но на этом пути было еще много препятствий. Самодержец Александр III был малоприятным политическим партнером для республиканской политической элиты Франции. Обратное тоже верно. Также были сомнения, что Россия сможет что-то выиграть от союза с Францией. В конце концов, в случае серьезного конфликта с Германией Россия, вероятно, в любом случае могла бы рассчитывать на поддержку Франции; почему же нужно было жертвовать свободой действий, чтобы обеспечить ее? Если бы началась война между Россией и Германией, французское правительство вряд ли просто осталось бы в стороне. По крайней мере, немцы были бы вынуждены держать значительные военные силы на французской границе, что уменьшило бы давление на русский фронт – и эти преимущества можно было бы получить без неудобств формального договора. Хотя Франция и Россия были заинтересованы в противодействии имперским планам Британии, их сферы влияния на имперской периферии были слишком далеко друг от друга, чтобы обеспечить возможность для тесного сотрудничества. Французы были не в том положении, чтобы помогать русским в достижении их целей на Балканах, и казалось сомнительным, что Россия когда-либо выиграет от поддержки интересов французов, например, в Северной Африке. По некоторым вопросам интересы России и Франции были диаметрально противоположны: например, политика Франции заключалась в том, чтобы заблокировать планы России в отношении черноморских проливов, поскольку они в конечном итоге могли поставить под угрозу влияние Франции в Восточном Средиземноморье – это была область, где общие интересы объединяли Францию с Великобританией, а не с Россией[370]370
  William L. Langer, «The Franco-Russian Alliance (1890–1894)», The Slavonic Review, 3/9 (1925), p. 554–555.


[Закрыть].

Также было трудно понять, почему русские должны ставить под угрозу свои хорошие отношения с Германией. Между двумя империями периодически возникали трения, наиболее существенные из-за вопроса о немецких тарифах на импорт российского зерна, но практически не было ничего такого, что могло бы привести к прямому столкновению интересов. Споры России с Берлином по большей части возникли из-за соперничества с Веной на Балканах. И сам факт немецкого могущества казался аргументом в пользу более тесного взаимодействия двух соседей, особенно в сфере балканской политики, где была надежда, что налаживание взаимопонимания между Санкт-Петербургом и Берлином может оказывать сдерживающий эффект на Вену. Это была формула, которая с переменным успехом работала в эпоху Союза трех императоров. Таким образом, нейтралитет Германии был потенциально более полезен для России, чем поддержка Франции. Русские давно это осознали – вот почему они решили основывать свою политику континентальной безопасности на пактах с Германией в первую очередь. И именно поэтому царь Александр III, хотя он и не испытывал никаких личных симпатий к Германии или немцам, не обращая внимания на ярость прессы, пошел навстречу Германии с Договором перестраховки в 1887 году.