Текст книги "Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году"

8. Расходящиеся круги

ДНЕМ в воскресенье, 28 июня, кайзер находился на своей яхте «Метеор», стоявшей на рейде у северного побережья Германии, готовясь участвовать в Кильской регате. Моторный катер «Хульда», непрерывно подавая гудки, приблизился к ее борту и адмирал Мюллер, глава военно-морского ведомства, прокричал новость об убийстве через разделявшую их полоску воды. После краткого совещания на борту императорской яхты было решено, что Вильгельм должен немедленно вернуться в Берлин, «чтобы взять дела в свои руки и сохранить мир в Европе»[1275]1275
  Цит по: David Fromkin, Europe’s Last Summer. Who Started the Great War in 1914? (New York, 2004), p. 138.


[Закрыть]. Примерно в то же время в ложе ипподрома Лоншан, в Булонском лесу в Париже, президенту Раймонду Пуанкаре, который присутствовал на Гран-при вместе с другими членами дипломатического корпуса, была вручена срочная телеграмма. Граф Николаус Сечен фон Темерин, посол Австро-Венгрии, немедленно покинул скачки. Президент и большинство других иностранных представителей остались наслаждаться послеобеденными заездами.

Эти сами по себе незначительные виньетки намекают на расхождение в реакции и действиях, которые могли омрачить июльский кризис 1914 года. В Германии, по словам британского посла в Берлине, известие об убийстве вызвало всеобщее смятение. Император только что был с визитом у эрцгерцога в Конопиште, его резиденции в Богемии, и «близость» между двумя мужчинами была «делом общеизвестным, а также большим удовлетворением для немцев». Кроме того, в Германии испытывали сочувствие к престарелому императору[1276]1276
  Румбольд – Грею, Берлин, 3 июля 1914 г., BD, vol. 11, doc. 26, p. 18.


[Закрыть]. Для немцев, как и для австрийцев, шок, вызванный этим событием, вылился в бесчисленные личные впечатления, такие, как у историка Фридриха Майнеке, который чувствовал, как все чернеет на его глазах по мере того, как он читал заголовки, вывешенные в окнах редакций газет[1277]1277
  Friedrich Meinecke, Erlebtes, 1862–1919 (Stuttgart, 1964), p. 245.


[Закрыть].

В Румынии, несмотря на недавнее политическое отчуждение между Бухарестом и Веной, новость тоже была воспринята большинством с глубоким сожалением. Румынская пресса единодушно восхваляла покойного как «защитника меньшинств и сторонника национальной автономии» в пределах своей империи[1278]1278
  Акерс-Дуглас – Грею, Бухарест, 30 июня 1914 г., BD, vol. 11, doc. 30, p. 23.


[Закрыть]. Российский посланник в Бухаресте сообщил, что румыны по обе стороны Карпатских гор видели в Франце Фердинанде движущую силу, стоявшую за недавними усилиями по достижению компромисса между администрацией Венгрии и румынами Трансильвании; он отметил, что многие «государственные деятели и политики» надеялись, что вступление эрцгерцога на престол империи откроет двери для восстановления добрых отношений с Веной. Посол Сербии в Бухаресте с сожалением отметил, что реакция Румынии на убийства была «гораздо менее дружественной по отношению к Сербии, чем мы могли ожидать»[1279]1279
  Поклевский-Козелл – Сазонову, 4 июля 1914 г., IBZI, vol. 4, doc. 81, p. 87; Христич – Пашичу, Бухарест, 30 июня 1914 г., AS, MID – PO, 411, fo. 689.


[Закрыть].

Реакция везде была разной. Самым резким контрастом, конечно, было отношение в самой Сербии, откуда британский посол сообщал об «ощущении скорее ошеломления, а не сожаления» среди населения[1280]1280
  Краканторп – Грею, Белград, 2 июля 1914 г., BD, vol. 11, doc. 27, pp. 19–20.


[Закрыть]. Из соседней Черногории секретарь австрийской миссии Лотар Эггер Риттер фон Мёльвальд докладывал, что хотя выражения сочувствия погибшим в Сараеве супругам и звучали, австрийцев обвиняли в том, что они сами навлекли на себя это бедствие[1281]1281
  Мёльвальд – МИД Вена, Цетин, 29 июня 1914 г., HHStA, PA I, Liasse Krieg, 810, fo. 22.


[Закрыть]. В маленьком городке Металка, прямо на границе Австрии с Черногорией, праздничные флаги все еще развевались 2 июля; проведенное австрийцами расследование показало, что флаги были подняты только 30 июня – они были вывешены не для того, чтобы отметить Косов день, а для того, чтобы поиздеваться над австрийскими пограничниками, дислоцированными поблизости[1282]1282
  Записка военного министерства (подпись Кробатина), Вена, 2 июля 1914 г.; Берхтольд – Мёлльвальду, ÖUAP, vol. 8, docs. 9996, 10040, pp. 270–271, 295–296.


[Закрыть]. Бессердечный сербский посланник Спалайкович сообщил 9 июля из Санкт-Петербурга, что новости об убийстве Франца Фердинанда были встречены «с удовольствием»[1283]1283
  Спалайкович – Пашичу, Санкт-Петербург, 9 июля 1914 г., AS, MID – PO, 412, fo. 28.


[Закрыть].

Италия, одновременно и союзник, и соперник Австрии, встретила смерть эрцгерцога и его супруги со смешанными чувствами. Эрцгерцог был почти так же враждебен к итальянцам в Австро-Венгрии, как и к мадьярам. Несмотря на все официальные выражения сожаления, было очевидно, писал британский посол в Риме Реннелл Родд, «что люди в целом считают устранение покойного эрцгерцога едва ли не чудом». Отчеты австрийского посла и сербского посланника подтверждали это впечатление[1284]1284
  Родд – Грею, Рим, 7 июля 1914 г., BD, vol. 11, doc. 36, p. 28; Мерей – Берхтольду, Рим, 2 июля 1914 г., ÖUAP, vol. 8, doc. 9988, p. 263; Михайлович – Пашичу, Рим, 1 июля 1914 г., AS, MID – PO, 411, fos. 762–765.


[Закрыть]. Согласно депеше российского посла, в воскресенье днем толпы людей в переполненном римском кинотеатре встретили новости аплодисментами и призывами к оркестру исполнить государственный гимн – «Marcia reale! Marcia reale!» Когда оркестр подчинился, раздались бурные аплодисменты. «Это ужасное преступление, – заметил послу Свербееву министр иностранных дел Сан-Джулиано, – но мир во всем мире не станет хуже». В беседе с сербским посланником в Риме один итальянский журналист резюмировал свои чувства следующими словами: «Grazie Сербия!»[1285]1285
  Свербеев Сазонову, частное письмо, Рим, 30 июня 1914 г., IBZI, series 3, vol. 4, doc. 29, p. 37; Михайлович – Пашичу, Рим, 1 июля 1914 г., AS, MID – PO, 411, fols. 762–765.


[Закрыть]

В Париже новости из Сараева были вытеснены с первых полос громким скандалом. 16 марта 1914 года мадам Кайо, жена бывшего премьер-министра Жозефа Кайо, вошла в кабинет Гастона Кальметта, редактора «Фигаро», и выпустила в него шесть пуль. Причиной убийства была кампания, проводившаяся газетой против ее мужа, в ходе которой Кальметт опубликовал любовные письма, написанные ею Жозефу Кайо, когда он был еще женат на своей первой жене. Суд должен был начаться 20 июля, и, конечно же, общественный интерес к этой истории, сочетавшей сексуальный скандал и преступление из-за страсти, да еще и совершенное женщиной, широко известной во французской общественной жизни, был чрезвычайно высоким. Уже 29 июля авторитетная газета Le Temps посвятила защите мадам Кайо (на том основании, что посягательство на ее честь делало преступление оправданным) в два раза больше места на первой полосе, чем кризису, назревающему в Центральной Европе[1286]1286
  John Keiger, France and the Origins of the First World War (London, 1983), pp. 139, 145.


[Закрыть]. Притом что парижская пресса все же не могла не отреагировать на новости из Сараева, преобладающим стало мнение, что Вена не имела ни оснований, ни права обвинять сербское правительство в соучастии в убийствах – напротив, французские газеты обвиняли венскую прессу в разжигании антисербских эмоций[1287]1287
  Сечен – Берхтольду, Париж, 1 июля 1914 г., ÖUAP, vol. 8, doc. 9970, p. 237.


[Закрыть].

Напротив, сербский посланник в Лондоне с тревогой сообщил, что британская пресса, похоже, «следует за австрийской пропагандой» и обвиняет Сербию в убийстве: «Они утверждают, что это была акция сербского революционера и что он связан с Белградом; это нехорошо для Сербии»[1288]1288
  Боскович – Пашичу, Лондон, 18 июля 1914 г., AS, MID – PO, 411, fo. 684.


[Закрыть]. Передовица в Times от 16 июля утверждала, что австрийцы имеют полное право настаивать на тщательном расследовании всех деталей заговора и требовать, чтобы Сербия впредь подавляла ирредентистскую агитацию против монархии[1289]1289
  Менсдорф – МИД Вена, Лондон, 16 июля 1914 г., HHStA, PA I, Liasse Krieg, 812, fo. 478.


[Закрыть].

Как показывает эта совершенно разная реакция, отношение к убийству преломлялось через отношения между государствами. Румыния представляет собой интересный случай. Общественное мнение в целом было благосклонно к покойному эрцгерцогу, который был известен своими прорумынскими взглядами. Но король Румынии Кароль I, человек, стоявший в центре недавнего поворота Румынии в сторону держав Антанты, придерживался просербских взглядов. Он был уверен, что сербское правительство проведет полное и тщательное расследование преступления и что поэтому Австрия не имеет права предъявлять требования к Белграду[1290]1290
  Чернин – МИД Вена, Бухарест, 10 июля 1914 г., ibid., 810, fo. 369.


[Закрыть].

Гораздо более зловещим признаком стало постепенное сгущение предположений и допущений, которые сводили к минимуму значимость самого события и тем самым делегитимизировали его как потенциальный casus belli. Во-первых, это было утверждение, часто упоминавшееся в дипломатической переписке между державами Антанты и их возможным итальянским партнером, что убитый эрцгерцог возглавлял австро-венгерскую партию войны – мнение, которое расходилось с истиной. Акцент на непопулярности жертвы заставлял усомниться в подлинности чувств, питаемых в Австрии по поводу преступления, одновременно работая на утверждение, что заговор отражал местную непопулярность династии Габсбургов среди южных славян монархии и, следовательно, не имел ничего общего с внутренними делами в Сербии. Затем было сделано крайне смелое предположение – которое подавалось, как если бы оно было плодом долгих и глубоких исследований, – что официальная Сербия не имела никакого отношения к теракту в Сараеве. Согласно депеше сербского посланника в Берлине от 13 июля 1914 года, министерство иностранных дел России сообщило российскому послу в Берлине, что «нет никаких следов сербской причастности к убийству в Сараеве», – причем в то время, когда австрийское следствие, несмотря на всю свою медлительность, уже представило явные доказательства обратного. Мирослав Спалайкович одобрительно подтвердил из Санкт-Петербурга, что, несмотря на досье с доказательствами, переданное австрийским корреспондентским бюро российской прессе, газеты в российской столице следовали линии правительства и рассматривали инцидент в Сараеве как «чисто внутреннее австрийское дело»[1291]1291
  Йованович – Пашичу, Берлин, 13 июля 1914 г., AS, MID – PO, 412, fos. 63–64; Спалайкович – Пашичу, Санкт-Петербург, 12 июля 1914 г., ibid., fos. 105–106.


[Закрыть].

Если мы проследим развитие этой темы в российских депешах, то увидим, как эти предположения сливаются в аргумент, отказывающий Вене в праве на контрмеры и превращающий убийство в якобы надуманный предлог для агрессивных действий, настоящие мотивы которых следует искать в другом месте. Как писал из Вены российский посол Шебеко, Франц Фердинанд в последние годы был не более чем марионеткой кайзера. Поскольку после убийства в Вене воцарились искренние антисербские настроения, это была работа «немецких элементов» (Шебеко не упомянул важную роль, которую в антисербских демонстрациях, последовавших за убийством, играли хорваты, хотя в более поздней депеше он загадочно добавил, что также были замешаны «болгарские элементы»). В частности, посол Германии Генрих фон Чирски, как сообщил Шебеко 1 июля, изо всех сил старался «использовать печальное событие», настраивая общественное мнение против Сербии и России (на самом деле Чирски в это время делал прямо противоположное: он призывал к осторожности всех и каждого, к большому огорчению немецкого императора; и изменил риторику существенно позже)[1292]1292
  Шебеко – Сазонову, Вена, 30 июня 1914 г.; Вена, 1 июля 1914 г., Вена, 1 июля 1914 г., IBZI, series 3, vol. 8, docs. 32, 46, 47, pp. 39, 53, 54.


[Закрыть].

Из Белграда Гартвиг докладывал в Санкт-Петербург, что все утверждения австрийских властей лживы: в Сербии не было злорадства, напротив, весь сербский народ проникнут сочувствием и скорбью после ужасного убийства в Сараеве, в Белграде не существует никаких подпольных обществ, которые якобы помогали террористам в их заговоре против эрцгерцога, Чабринович не получал ни бомб, ни оружия с оружейного склада Крагуевац и так далее. Утверждение о том, что австрийцы фабрикуют доказательства, было важным не только потому, что оно напоминало о скандале с процессами Фридюнга, о которых все еще хорошо помнили в Сербии (см. главу 2), или потому, что оно было ложно (хотя оно определенно было), но и потому, что оно подразумевало, что Вена намеренно манипулировала выстрелами в Сараеве как предлогом для мотивированного хищническим экспансионизмом нападения на Белград[1293]1293
  Гартвиг – Сазонову, Белград, 30 июня 1914 г., ibid., vol. 4, doc. 35, p. 43; о важности дела Фридюнга как предлога для отказа верить австрийским уликам против Сербии см. также: Manfred Rauchensteiner, Der Tod des Doppeladlers. Österreich-Ungarn und der Erste Weltkrieg (Graz, 1994), p. 77.


[Закрыть]. И за всеми этими махинациями предположительно стояли немцы, которые, как заметил российский посланник в Софии, вполне могли видеть в нынешнем событии шанс совершить превентивное нападение на своего восточного соседа и тем самым нейтрализовать растущее военное превосходство франко-русского альянса[1294]1294
  Броневский – Сазонову, София, 8 июля 1914 г., IBZI, series 3, vol. 4, doc. 136, p. 143.


[Закрыть]. Так родилась та цепочка аргументов – за несколько недель до того, как разразилась война! – которая в последующем получит долгую жизнь в исторической литературе.

Из всего этого в глазах российских политиков естественно следовало, что Австрия не имела права предпринимать какие-либо меры против Сербии. Аксиомой для российской позиции было утверждение о том, что суверенное государство не может нести ответственность за действия частных лиц на иностранной территории, тем более что подозреваемые были «юными анархистами» – российские источники почти нигде не ссылаются на сербскую или южнославянскую националистическую ориентацию убийц[1295]1295
  Свербеев (посол в Берлине) – Сазонову, 2 июля 1914 г., ibid., doc. 62, p. 68.


[Закрыть]. Было бы неправильно и ошибочно считать целую нацию виновной в злодеяниях конкретных людей, совершенных за границей[1296]1296
  Бенкендорф – Сазонову, Лондон, 30 июня 1914 г., ibid., doc. 26, p. 32.


[Закрыть]. Было бы «несправедливо» со стороны австрийцев, сказал посол Шебеко своему британскому коллеге в Вене 5 июля, даже обвинять Сербию в том, что она «косвенно благоволила антипатии, приведшей к заговору, жертвой которого стал эрцгерцог»[1297]1297
  Бунзен (британский посланник в Вене) – Грею, 5 июля 1914 г., BD, vol. 11, doc. 40, pp. 31–2.


[Закрыть]. Разговор 8 июля между Сазоновым и австрийским поверенным в делах в Санкт-Петербурге Оттокаром фон Чернином показывает, насколько узкими были рамки, в которых Россия допускала справедливость действий Вены после Сараева. Чернин упомянул «возможность» того, что правительство Австро-Венгрии «потребует сотрудничества от сербского правительства в расследовании последнего убийства в Сербии». В ответ Сазонов предупредил австрийского дипломата, что этот шаг «произведет очень плохое впечатление на Россию». Австрийцы должны отказаться от этой идеи, «иначе они ступят на опасный путь»[1298]1298
  Карлотти – Сан-Джулиано, Санкт-Петербург, 8 июля 1914 г., IBZI, series 3, vol. 4, doc. 128, p. 128; в российской публикации этой переписки отмечается, что в записях МИД России нет документов, относящихся к этому разговору, а в отчете Чернина о той же встрече такой разговор описывается, но этот момент не упоминается. Причина может заключаться в том, что Чернин получил конфиденциальную информацию от знакомого в Вене, но хотел скрыть тот факт, что он сообщил Сазонову о намерениях Австрии. Такое совпадение между откровениями Чернина и официальным настроением в Вене в то время предполагает, однако, что комментарий действительно был сделан и что обмен мнениями был подлинным.


[Закрыть]. В беседе 18 июня с австрийским послом Фрицем Сапари, вернувшимся к тому времени в Санкт-Петербург после длительного отпуска, во время которого он ухаживал за своей умирающей женой в Вене, Сазонов выразил то же мнение в еще более резких выражениях, заявив, что «никаких доказательств того, что сербское правительство потакало таким махинациям, никогда не будет представлено»[1299]1299
  Сапари – Берхтольду, 18 июля 1914 г., ÖUAP, vol. 8, doc. 10365, p. 495.


[Закрыть].

Такой контекст вокруг этих событий был крайне важен, потому что он был частью политического процесса, посредством которого Россия формировала решение относительно того, как реагировать в случае, если австрийцы решат принять силовые меры против Сербии. Кровавый акт в Сараеве, в отвратительной аморальности которого не могло быть никаких сомнений, нужно было хирургическим путем отделить от сербского контекста, чтобы разоблачить предполагаемое намерение Австрии «использовать преступление с целью нанести смертельный удар по Белграду»[1300]1300
  Шебеко устно Берхтольду, 30 июля в Вене, см.: N. Shebeko, Souvenirs. Essai historique sur les origines de la guerre de 1914 (Paris, 1936), p. 258.


[Закрыть]. Это был, конечно, очень русский взгляд на события, проникнутый исторической симпатией к героической борьбе сербских «младших братьев». Но поскольку именно русские должны были решить, оправдывает ли австро-сербское столкновение их собственное вмешательство, и если да, то когда именно, их точка зрения на этот вопрос имела решающее значение. И не было особых причин ожидать, что другие державы Антанты будут настаивать на более тщательном расследовании всех обстоятельств. Французское правительство уже предоставило Санкт-Петербургу карт-бланш в вопросе принятия решения относительно австро-сербского конфликта. Сам Пуанкаре, даже не пытаясь разобраться в деле самостоятельно, категорически отрицал какую-либо связь между Белградом и террористическим актом. В интересной беседе с австрийским послом 4 июля 1914 года в Париже президент Франции сравнил убийство в Сараеве с убийством президента Франции Сади Карно итальянским анархистом в 1894 году. Это был жест, который, казалось, выражал сочувствие, но на самом деле это было сделано с целью представить событие в Сараеве как действия сумасшедшего одиночки, за которые ни одна политическая сила, и уж тем более ни одно суверенное государство, не могло нести ответственности. Напрасно австрийский посол пытался напомнить президенту, что убийство Карно не имело «никакого отношения к какой-либо антифранцузской агитации в Италии, тогда как нельзя не замечать, что в Сербии годами агитировали против монархии, используя любые законные или незаконные средства»[1301]1301
  Сечен Берхтольду, 4 июля 1914 г., ÖUAP, vol. 8, doc. 10047, p. 299.


[Закрыть].

Эдвард Грей по крайней мере выразил теоретический интерес в установлении источника провокации – была ли это Австрия или Сербия – на том основании, что британское общественное мнение не поддержит участие Тройственной Антанты в войне в помощь сербской агрессии. Но его рассуждения о том, как можно было бы отделить правых от неправых в таком конфликте, звучали крайне расплывчато, а его комментарии в первые дни после убийства не предполагали, что он намеревался предъявлять слишком строгие критерии оценки правдоподобности к беспочвенным утверждениям русских. 8 июля граф Бенкендорф, российский посол в Лондоне, заметил Эдварду Грею, что «не видит, на чем может быть основан демарш против Сербии». Ответ министра иностранных дел был характерно уклончивым:

Я сказал, что не знаю, что имеется в виду. Я мог только предположить, что какое-то открытие, сделанное во время судебного процесса над лицами, причастными к убийству эрцгерцога (например, что бомбы были получены в Белграде) могло, в глазах австрийского правительства, служить основанием для обвинения в халатности против правительства Сербии. Но это было только мое предположение.

Граф Бенкендорф сказал, что он надеется, что Германия сдержит Австрию. Он и подумать не может, что Германия захочет, чтобы разгорелся серьезный конфликт[1302]1302
  Грей – Бьюкенену, Лондон, 8 июля 1914 г., BD, vol. 11, doc. 39, p. 31.


[Закрыть].

Грей не ответил (или не записал ответа) на это последнее высказывание, которое имело большое значение, потому что возлагало на Германию обязанность сдерживать своего союзника и красноречиво указывало на неизбежность «конфликта», то есть, в данном контексте, войны между великими державами в том случае, если она этого не сделает. Тот же аргумент был более подробно изложен в телеграмме из Вены, полученной Греем на следующий день. В ней был отчет о разговоре между британским послом в Вене и его российским коллегой, в котором последний заявил, что не может поверить в то, что Австрия будет настолько глупа, чтобы позволить себе «ввязаться в войну»,

поскольку изолированный конфликт с Сербией был бы невозможен и Россия была бы вынуждена взяться за оружие для защиты Сербии. О другом развитии событий не могло быть и речи. Война Австрии с Сербией означала бы общеевропейскую войну.[1303]1303
  Бунзен – Грею, 5 июля 1914 г., ibid., doc. 41, pp. 31–32.


[Закрыть]

В течение десяти дней русские составили правдоподобный вариант собственной контрпропаганды относительно событий в Сараеве. Безусловно, в картине были противоречия. Как заметил один австрийский дипломат, русским не стоило, с одной стороны, утверждать, что южные славяне Боснии и Герцеговины едины в их ненависти к тирании Габсбургов, а с другой – жаловаться на толпы разгневанных хорватов, крушащих сербскую собственность. И российское утверждение о том, что Сербия не желает ничего, кроме жизни в мире и согласии со своим соседом, не соответствует более ранним заверениям Сазонова, сделанным (через Гартвига) Пашичу, что Сербия скоро унаследует южнославянские земли разваливающейся Австро-Венгерской империи. Появившееся в российской прессе заявление Спалайковича о том, что Белград заранее предупредил Вену о заговоре с целью убийства эрцгерцога, вызвало неудобные вопросы о даре предвидения, открывшегося у сербских политиков, о чем в Санкт-Петербурге предпочли не упоминать. Более того, вся история поддержки Россией сербского экспансионизма и балканской нестабильности в целом была исключена из нарисованной картины. И наконец, в ней начисто отсутствовал даже малейший намек на признание наличия у России собственных связей с подпольными сербскими организациями. После войны полковник Артамонов, российский военный атташе в Белграде, откровенничал о своих близких отношениях с Аписом. Он даже признал, что предоставил главе «Черной руки» средства для поддержки его шпионских операций в Боснии, хотя и отрицал наличие у него какой-либо информации или подозрений о существовании заговора с целью убийства эрцгерцога[1304]1304
  Bernadotte Everly Schmitt, Interviewing the Authors of the War (Chicago, 1930), p. 10. В то время как Шмитт склонен верить словам Артамонова, Альбертини более скептичен, см.: Luigi Albertini, The Origins of the War of 1914, trans. Isabella M. Massey (3 vols., Oxford, 1953), vol. 2, pp. 81–86.


[Закрыть].

В любом случае уже было ясно, что ни Лондон, ни Париж не собираются оспаривать русскую версию событий. Непопулярный, воинственно настроенный солдафон был убит гражданами его собственной страны, доведенными до безумия годами унижения и жестокого обращения. И теперь коррумпированный, рушащийся и вместе с тем якобы хищный режим, который он представлял, намеревался обвинить в его, никого не тронувшей, смерти безупречного и мирного славянского соседа. Такая картина событий в Сараеве сама по себе, конечно, не представляла сформулированного решения об активных действиях. Но она устранила некоторые препятствия для российской военной интервенции в случае австро-сербского конфликта. Сценарий начала войны на Балканах из потенциальной возможности стал фактической неизбежностью.

Еще до того, как Алек Хойос вышел из ночного поезда Вена-Берлин воскресным утром 5 июля, в Германии сложилось мнение о том, что Австро-Венгрия будет иметь полное право устроить какой-либо демарш против Белграда. Ключевую роль в изменении политического настроения сыграл кайзер. Когда Вильгельм прочитал депешу Чирски от 30 июня, в которой сообщалось, что он призывал австрийцев к спокойствию, Вильгельм сделал гневные комментарии на полях:

Кто уполномочил его на это? Это совершенная глупость! Это не его дело, поскольку это полностью дело Австрии [определять], что она собирается делать. Позже, если что-то пойдет не так, скажут: Германия не пожелала! Не будет ли так любезен Чирски прекратить нести чушь! Пришла пора избавиться от сербов[1305]1305
  Вильгельм II, комментарии на полях Чирски – Бетман-Гольвегу, Вена, 30 июля 1914 г., цит. по: Imanuel Geiss (ed.), Julikrise und Kriegsausbruch 1914. Eine Dokumentensammlung (2 vols., Hanover, 1963/4), vol. 1, doc. 2, p. 59.


[Закрыть].

Кто-то явно передал этот комментарий Чирски, потому что 3 июля он заверял Берхтольда в поддержке Берлином австрийских действий при условии, что цели будут четко определены и дипломатическая ситуация будет благоприятной[1306]1306
  Отчет Берхтольда о разговоре с Чирски, 3 июля 1913 г., ÖUAP, vol. 8, doc. 10006, p. 277; Hugo Hantsch, Leopold Graf Berchtold. Grandseigneur und Staatsmann (2 vols., Graz, 1963), vol. 2, pp. 566–568.


[Закрыть]. Таким образом, по прибытии в немецкую столицу Хойос был уверен, что его ожидает теплый прием. Его первой задачей было ознакомить Сегени, австрийского посла в Берлине, с двумя документами, которые он привез с собой: отредактированным меморандумом Мачеко и личным письмом Франца Иосифа германскому императору. Затем Сегени с копиями обоих документов отправился в Потсдам, куда он был приглашен на обед к кайзеру, а Хойос встретился с Артуром Циммерманном, заместителем министра иностранных дел Германии.

Вильгельм II принял посла в Новом дворце, огромном здании в стиле барокко в западной части дворцового комплекса в Потсдаме. Согласно отчету Сегени, Вильгельм быстро прочитал оба документа и затем заметил, что он «ожидал серьезных действий с нашей стороны против Сербии», но он также должен учитывать, что такой курс вполне может вызвать «серьезные европейские осложнения». Таким образом, он не сможет дать «окончательного ответа до встречи с рейхсканцлером». Затем император удалился на обед. Сегени писал:

После обеда, когда я еще раз самым решительным образом подчеркнул серьезность ситуации, Его Величество уполномочил меня передать нашему Верховному Государю [Францу Иосифу], что мы можем рассчитывать, и в этом случае тоже, на полную поддержку Германии. Как он сказал, он должен выслушать мнение рейхсканцлера, но он не сомневался ни в малейшей степени, что господин фон Бетман-Гольвег полностью согласится с ним. Это было особенно верно в отношении действий с нашей стороны против Сербии. Однако, по его [кайзера Вильгельма] мнению, откладывать эти действия не следует. Позиция России в любом случае была бы враждебной, но он готовился к этому в течение многих лет, и, если дойдет до войны между Австро-Венгрией и Россией, мы должны быть уверены, что Германия встанет на нашу сторону с лояльностью, подобающей союзникам. Россия, впрочем, при нынешнем положении дел, никоим образом не готова к войне и наверняка будет долго и усердно размышлять, стоит ли объявлять призыв к мобилизации. […] Но если мы действительно признаем необходимость военных действий против Сербии, то он (кайзер) пожалел бы, если бы мы не смогли использовать настоящий момент, который так выгоден для нас.[1307]1307
  Сегени – Берхтольду, Берлин, 5 июля 1914 г., ÖUAP, vol. 8, doc. 10058, pp. 306–307.


[Закрыть]

Пока посол и император беседовали в Потсдаме, Хойос встретился с заместителем статс-секретаря Циммерманном в министерстве иностранных дел в Берлине для неформальной беседы – статс-секретарь Готлиб фон Ягов все еще не вернулся из своего свадебного путешествия и, таким образом, был недоступен для переговоров. Хойос и Циммерманн в принципе пришли к согласию, что Германия поддержит действия Австрии против Сербии. Циммерманн прочитал оба документа, привезенных из Вены и отметил, что он не уполномочен высказывать официальную точку зрения, а затем заметил (согласно более поздним воспоминаниям Хойоса), что, если австрийцы предпримут активные действия против Сербии, вероятность европейской войны будет близка к 90 %, прежде чем, тем не менее, заверить посла в поддержке Германией плана Австрии[1308]1308
  Воспоминания Хойоса цит. по: Fritz Fellner, «Die Mission „Hoyos“», in id., Vom Dreibund zum Völkerbund. Studien zur Geschichte der Internationalen Beziehungen 1882–1919, ed. H. Mashl and B. Mazohl-Wallnig (Vienna, 1994), p. 137.


[Закрыть]. Опасения заместителя министра, выраженные в его призыве к осмотрительности, сделанном 4 июля в Вене, явно рассеялись.

В пять часов вечера в Новом дворце собралась небольшая группа, чтобы обсудить утренние события и согласовать позицию. Присутствовали кайзер, его адъютант генерал Плессен, начальник военного кабинета генерал Линкер и военный министр генерал Фалькенхайн. Заместитель статс-секретаря Циммерманн и канцлер Бетман-Гольвег, который тем временем вернулся из своего имения, также были приглашены. Плессен записал некоторые подробности встречи в дневнике. Вначале кайзер зачитал письмо Франца Иосифа, из которого всем стало ясно, что австрийцы «готовятся к войне с Сербией» и хотят «сначала убедиться в позиции Германии». «Среди нас преобладало мнение, что чем раньше австрийцы выступят против Сербии, тем лучше, и что русские, хотя и являются друзьями Сербии, в конце концов не станут вмешиваться»[1309]1309
  Holger Afflerbach, Falkenhayn: Politisches Denken und Handeln im Kaiserreich (Munich, 1994), p. 151; Albertini, Origins, vol. 2, p. 142; Annika Mombauer, Helmut von Moltke and the Origins of the First World War (Cambridge, 2001), p. 190; Geiss (ed.), Julikrise, vol. 1, p. 79.


[Закрыть].

На следующий день, 6 июля, Бетман-Гольвег принял графа Хойоса и посла Сегени с Циммерманном, чтобы дать австрийцам официальный ответ (кайзер Вильгельм тем временем покинул Берлин, отправившись в свой ежегодный яхтенный поход). Бетман сначала подробно остановился на общей ситуации с безопасностью на Балканах. Болгарию следует более тесно интегрировать в Тройственный альянс, Бухарест следует попросить уменьшить свою поддержку румынского ирредентизма в Трансильвании и так далее. Только после этого он обратился к предполагаемой военной акции:

Что касается наших отношений с Сербией, [сообщал Сегени], он сказал, что, по мнению правительства Германии, мы должны сами судить о том, что нужно сделать, чтобы разобраться в этих отношениях; каким бы ни было наше решение, мы могли быть уверены, что Германия, как наш союзник и друг нашего Монарха, будет стоять за нами. В ходе дальнейшего разговора я понял, что и канцлер, и его император рассматривают немедленное наше выступление против Сербии как лучшее и наиболее радикальное решение наших проблем на Балканах. С международной точки зрения он считает, что лучше действовать сейчас, чем откладывать все на более поздний срок[1310]1310
  Сегени – Берхтольду, Берлин, 6 июля 1914 г., ÖUAP, vol. 8, doc. 10076, p. 320.


[Закрыть].

Несмотря на некоторые странности этого короткого обращения – среди прочего, только девять из пятидесяти четырех строк печатного текста этого резюме в изложении Сегени посвящены предлагаемым мерам против Сербии, и в нем нет никакого упоминания о возможных действиях России – из него видно, что правительством Германии было принято ясное и чрезвычайно важное решение. И на этот раз его позиция была единой. Кайзер и канцлер (который также был и министром иностранных дел) разделяли общую позицию, как и заместитель статс-секретаря министерства иностранных дел, заменяющий Ягоу, имперского министра иностранных дел. Военный министр был поставлен в известность о принятом решении и сообщил императору, что германская армия готова к любому развитию событий. Результатом стала уверенность в поддержке со стороны Германии, известная как «карт-бланш».

Настолько, насколько эта метафора, которая в остальном слегка вводит в заблуждение, подразумевает обещание полной поддержки партнеру по альянсу, она верно описывает намерения Германии. Кайзер и канцлер считали, что австрийцы имели право принимать меры против Сербии и что они заслужили возможность делать это, не опасаясь запугивания со стороны России. Гораздо более проблематичным является утверждение о том, что немцы истолковали австрийские послания чрезмерно широко, взяв на себя обязательства, которые превосходили австрийские намерения, и тем самым вынудили их к войне[1311]1311
  Imanuel Geiss, July 1914. The Outbreak of the First World War. Selected Documents (New York, 1974), p. 72; Albertini, Origins, vol. 2, pp. 137–40.


[Закрыть]. Хотя не подлежит сомнению, что письмо Франца Иосифа не упоминает непосредственно «войну» против Сербии, оно не оставляло у читателя абсолютно никаких сомнений в том, что Вена предполагала самые радикальные действия. Как еще можно понять его настойчивое утверждение о том, что «мирное урегулирование конфликта» между двумя государствами более невозможно и что проблема будет решена только тогда, когда Сербия будет «устранена как фактор силы на Балканах»? В любом случае граф Хойос устранил всяческую двусмысленность в отношении намерений Вены. Он установил личный контроль над представлением австрийской позиции во время своей «миссии» в Берлин; позже он рассказывал историку Луиджи Альбертини, что именно он, а не посол-ветеран составлял депешу, отправленную в Вену от имени Сегени, в которой резюмировались заверения Бетмана от имени Германии[1312]1312
  Albertini, Origins, vol. 2, p. 147; Hantsch, Berchtold, vol. 2, pp. 571–572.


[Закрыть].

Как германское руководство оценивало риск того, что нападение Австрии на Сербию вызовет российскую интервенцию, вынудит Германию помочь своему союзнику, приведет в действие положения франко-российского альянса и тем самым развяжет континентальную войну? Некоторые историки утверждали, что Вильгельм, Бетман и их военные советники видели назревающий кризис в Сараеве как возможность начать конфликт с другими великими державами на условиях, благоприятных для Германии. В предыдущие годы представители немецких военных неоднократно приводили доводы в пользу превентивной войны на том основании, что, поскольку баланс ударной военной силы быстро менялся не в пользу Тройственного союза, время для Германии было на исходе. В войне, которая начнется сейчас, все еще можно было победить; через пять лет разрыв в вооружениях увеличился бы до такой степени, что перевес в пользу держав Антанты был бы непреодолим.

Насколько в действительности важны были такие аргументы в обсуждениях, которые вело немецкое руководство? Отвечая на этот вопрос, мы должны прежде всего отметить, что ключевые лица, принимающие решения, не считали российское вмешательство вероятным и менее всего желали его спровоцировать. 2 июля Эрнст фон Зальца и Лихтенау, посланник Саксонии в Берлине, сообщал, что, хотя некоторые высокопоставленные военные утверждают, что было бы желательно «позволить войне начаться сейчас», в то время как Россия не готова к ней, он считает маловероятным, что кайзер согласится с подобной точкой зрения. В отчете, отправленном на следующий день военным атташе Саксонии, отмечалось, что в отличие от тех, кто благосклонно смотрит на перспективу начать войну скорее раньше, чем позже, «кайзер, как говорят, высказался в пользу сохранения мира». Все присутствовавшие на встрече с Вильгельмом II в Потсдаме вечером 5 июля считали, что русские, хотя и являются друзьями Сербии, «в конце концов не вступят в конфликт». Таким образом, когда на той встрече военный министр Фалькенхайн спросил кайзера, желает ли он, чтобы «были сделаны какие-либо приготовления» к возможному конфликту великих держав, Вильгельм ответил отрицательно. Нежелание немцев начинать военные приготовления, которое оставалось характерной чертой того, как Германия действовала в ситуации кризиса до самого конца июля, могло частично отражать уверенность армии в ее боеготовности, но оно также отражало желание немецкого руководства ограничить конфликт Балканами, даже если подобная политика могла поставить под угрозу их готовность к войне в случае выхода конфликта за пределы полуострова[1313]1313
  Albertini, Origins, vol. 2, pp. 159, 137–8; Afflerbach, Falkenhayn, p. 151; Stevenson, Armaments, pp. 372, 375.


[Закрыть].