Текст книги "Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году"

В конструкции принятия решений Германии образовалась трещина. Мнение суверена расходилось с мнением его самых высокопоставленных подданных. Но вскоре трещина исчезла. Самое удивительное касательно письма Вильгельма II Ягову от 28 июля то, что оно не было исполнено. Если бы кайзер обладал всей полнотой власти, которую ему иногда приписывают, его вмешательство могло бы изменить ход кризиса и, возможно, всемирную историю. Но он был не в курсе событий в Вене, где руководство теперь нетерпеливо готовилось к нанесению удара по Сербии. И, что более важно, пробыв в море почти три недели, он не был в курсе событий в Берлине. Его указания Ягову не оказали никакого влияния на позицию берлинских дипломатов в Вене. Бетман не стал сразу сообщать австрийцам о взглядах Вильгельма, чтобы не помешать им объявить войну 28 июля. А срочная телеграмма канцлера Чиршки, отправленная всего через четверть часа после письма Вильгельма Ягову, включала некоторые предложения кайзера, но не содержала его решающего утверждения, что теперь не может быть причин для войны. Вместо этого Бетман придерживался прежней линии поведения, от которой уже отказался Вильгельм, что немцы должны «тщательно избегать создания впечатления, будто мы собираемся сдерживать австрийцев»[1627]1627
  Бетман – Чирски, Берлин, 10:15, 28 июля 1914 г., Geiss, July 1914, doc. 115, p. 259; Stevenson, Armaments, pp. 401–402; о расхождении во взглядах Бетмана и Вильгельма к тому дню см.: Geiss (ed.), Julikrise, vol. 2, pp. 164–165 (комментарий Гейсса).


[Закрыть].

Почему Бетман вел себя таким образом, установить трудно. Предположение о том, что он уже выстроил всю свою дипломатию на политике неизбежности превентивной войны, не находит документального подтверждения. Более вероятно, что он просто придерживался альтернативной стратегии, которая была сконцентрирована на действиях, выглядящих как безоговорочная поддержка Вены, чтобы убедить Россию не реагировать слишком решительно на предпринимаемые Австрией приготовления. Вечером 28 июля Бетман убедил кайзера отправить телеграмму Николаю II, чтобы заверить его, что германское правительство делает все возможное для достижения взаимопонимания между Веной и Санкт-Петербургом. Всего за двадцать четыре часа до этого Вильгельм отверг такой шаг как преждевременный[1628]1628
  Бетман – Вильгельму II, Берлин, 22:15, 28 июля 1914 г., цит. по: Geiss, July 1914, docs. 114, 117, pp. 258, 261.


[Закрыть]. Результатом стала та упомянутая ранее телеграмма из переписки Вилли-Ники, в которой он умолял кузена не ставить под угрозу его роль как посредника. Бетман думал о локализации конфликта, а не о его предотвращении, и он был полон решимости защитить эту политику от вмешательства сверху.

Начиная с 25 июля признаки военных приготовлений в России становились все очевиднее. Офицер разведки в Кенигсберге сообщил, что была перехвачена «необычно длинная» серия зашифрованных радиопередач между Эйфелевой башней и российской радиостанцией в Бобруйске[1629]1629
  Trumpener, «War Premeditated?», pp. 66–67.


[Закрыть]. Утром в воскресенье, 26 июля, генерал-лейтенант Хелиус, военный атташе Германии при дворе Николая II, сообщил, что российские власти, по всей видимости, начали «полномасштабные приготовления к мобилизации против Австрии»[1630]1630
  Хелиус – Вильгельму II, Санкт-Петербург, 26 июля 1914 г., цит. по: Geiss (ed.), Julikrise, vol. 2, doc. 441, p. 48.


[Закрыть]. Чтобы получить более полную картину того, что происходило за границей, майор Николаи из Департамента IIIb прервал свой отпуск, вернулся в Берлин и отдал приказ о мобилизации «внимательных путешественников» (Spannungreisende). Это были добровольцы из разных слоев общества – офицеры запаса, бизнесмены, устроители развлечений, – задача которых заключалась в том, чтобы при первых признаках международной напряженности въехать в Россию и Францию под видом отдыхающих или коммерческих путешественников и провести скрытное наблюдение для установления, как майор Николаи выразился в своей инструкции, «ведутся ли приготовления к войне во Франции и России»[1631]1631
  Цит. по: Trumpener, «War Premeditated?», p. 66.


[Закрыть]. Некоторые из этих людей неоднократно совершали короткие поездки через границу и сообщали о своих наблюдениях лично, как, например, неутомимый герр Хенумон, которому удалось за три дня дважды побывать в Варшаве и на какое-то время застрять в ловушке в русской Польше, когда были закрыты границы. Другие уехали дальше и отправляли закодированные несложным шифром сообщения через обычную телеграфную службу. Пока не было смысла торопиться – 25 июля аналитики, работавшие с сообщениями путешественников, были проинформированы о том, что период напряженности может быть довольно продолжительным. Если же, с другой стороны, напряжение спадет, те путешественники, чей отпуск был отменен, смогут вернуться к отдыху[1632]1632
  Ibid.


[Закрыть].

Внимательные путешественники и другие агенты, действующие из разведывательных станций на восточной границе, вскоре начали сообщать картину российских военных приготовлениях. Со станции в Кенигсберге поступали сообщения об идущих на восток пустых товарных поездах, передвижениях войск вокруг Ковно и приведении пограничных войск в боевую готовность. В 22:00 26 июля путешественник Венцкий сообщил из Вильно коммерческой телеграммой, что в городе уже идет подготовка к войне. В течение 27-го и 28-го числа постоянный поток подробностей от путешественников и других агентов начал поступать в недавно созданную «комиссию по оценке разведданных» в Генеральном штабе. Во второй половине дня 28 июля комиссия произвела оценку, резюмируя последнюю имеющуюся информацию:

Россия, видимо, частично мобилизуется. Степень еще нельзя определить с уверенностью. Военные округа Одессы и Киева вполне определенно. Московский все еще под сомнением. Отдельные сообщения о мобилизации войск Варшавского военного округа еще не проверены. В других районах, особенно в Вильно, мобилизация еще не объявлена. Тем не менее, несомненно, что Россия предпринимает некоторые военные меры также на границе с Германией, которые следует рассматривать как подготовку к войне. Вероятно, объявление о «подготовительном к войне периоде» распространяется на всю империю. Пограничные войска повсюду экипированы для военных действий и готовы к выступлению[1633]1633
  Генеральный штаб, отчет Комиссии по оценке разведданных от 28 июля 1914 г., цит. ibid., p. 72.


[Закрыть].

Это резкое ухудшение ситуации, усиленное новостями об объявлении частичной мобилизации 29 июля, внесло элемент паники в немецкую дипломатию: обеспокоенный сообщениями из Лондона и постоянным потоком данных о российских военных приготовлениях, Бетман внезапно изменил свою позицию. Воспрепятствовав усилиям Вильгельма по сдерживанию Вены 28 июля, теперь он попытался сделать это сам, отправив на следующий день серию срочных телеграмм послу Чиршки[1634]1634
  См., например, Бетман – Чиршки, Берлин, 29 июля 1914 г. и Бетман – Чиршки дважды 30 июля 1914 г. в Geiss (ed.), Julikrise, vol. 2, docs. 690, 695, 696, pp. 287–288, 289–290, 290.


[Закрыть]. Но его усилия, в свою очередь, оказались тщетными из-за скорости российских приготовлений, под угрозой которых немцы должны были принять собственные контрмеры до того, как начинать посредничество.

После известия о всеобщей мобилизации России 30 июля, ответ Берлина (собственными военными приготовлениями) был лишь вопросом времени. Двумя днями ранее военный министр Эрих фон Фалькенхайн добился успеха, после некоторой борьбы с Бетманом, в том, чтобы войскам, находящимся на полигонах, было приказано вернуться на свои базы. Первые подготовительные меры, предпринятые в то время, – закупка пшеницы в западной угрожаемой зоне, организация усиленной охраны на железных дорогах и возвращение войск в гарнизоны – все еще могли держаться в секрете и, таким образом, теоретически могли осуществляться параллельно с дипломатическими усилиями по сдерживанию конфликта. Но это не могло относиться к объявлению «Состояния неминуемой угрозы войны» („Zustand drohender Kriegsgefahr“ – ZDG) последнему этапу готовности перед мобилизацией. Вопрос о том, должна ли Германия объявить эту меру, которая действовала в России с 26 июля, и когда, был одним из центральных пунктов разногласий в берлинском руководстве в последние дни мира.

На встрече 29 июля, в день объявления частичной мобилизации в России, между военными начальниками по-прежнему существовали разногласия: военный министр Фалькенхайн выступал за объявление ZDG, а начальник Генерального штаба Гельмут фон Мольтке и канцлер Бетман-Гольвег были только за расширение патрулирования важных транспортных сооружений. Кайзер, похоже, колебался между двумя вариантами. В Берлине, как и в Санкт-Петербурге, усиление концентрации политического руководства на важных и противоречивых решениях суверена позволило главе государства вновь стать центральным участником процесса разработки политики. Телеграмма, которую Вильгельм получил от царя Николая утром, с угрозой «крайних [российских] мер, которые приведут к войне», настроила его сначала на поддержку военного министра. Но под давлением Бетмана он передумал, и было решено, что ZDG объявляться не будет. Фалькенхайн сожалел об этом исходе, но отметил в своем дневнике, что он может понять мотивы, «потому что любой, кто верит в необходимость сохранения мира или хотя бы желает этого, вряд ли может поддержать объявление „состояния угрозы войны“»[1635]1635
  Дневник Фалькенхайна от 29 июля 1914 г., цит. по: Afflerbach, Falkenhayn, p. 155.


[Закрыть].

31 июля, пока продолжались дальнейшие колебания в отношении военных мер, от посла Пурталеса из Москвы пришло известие о том, что русские накануне вечером объявили полную мобилизацию, начиная с полуночи. Теперь кайзер по телефону потребовал объявить Состояние неминуемой угрозы войны, и этот приказ в 13:00 31 июля был отдан Фалькенхайном вооруженным силам Германии. Ответственность за то, кто начал мобилизацию первым, теперь целиком лежала на русских, что имело определенное значение для берлинского руководства, которое в свете пацифистских демонстраций в некоторых немецких городах было обеспокоено тем, что не должно быть никаких сомнений в оборонительном характере вступления Германии в войну. Особую озабоченность вызывало руководство социал-демократов (СДПГ), набравшее более трети всех голосов на последних выборах в рейхстаг. Бетман встретился 28 июля с правым лидером СДПГ Альбертом Зюдекумом, который пообещал, что СДПГ не будет выступать против правительства, вынужденного защищаться от нападения России (антироссийские настроения были столь же сильны в СДПГ, как и у британских либералов). 30 июля канцлер смог заверить своих коллег, что в случае войны они могут не опасаться подрывной деятельности со стороны организованного рабочего класса[1636]1636
  Berghahn, Germany and the Approach of War, p. 215.


[Закрыть].

Ввиду развития событий в России Вильгельм вряд ли мог и дальше блокировать провозглашение ZDG, но интересно отметить, что, по свидетельству баварского военного представителя фон Веннингера, это решение пришлось «выжимать» из него Фалькенхайну. К полудню к государю вернулось хладнокровие, главным образом потому, что он убедил себя, что теперь действует в условиях внешней угрозы, что имело большое значение почти для всех участников июльского кризиса. Во время встречи, на которой присутствовал военный министр Фалькенхайн, Вильгельм произнес энергичную речь о текущей ситуации, в которой вся ответственность за надвигающийся конфликт лежала на России. «Его манера поведения и язык, – отмечал Фалькенхайн в своем дневнике, – были достойны немецкого императора, достойны прусского короля», – это были поразительные слова для солдата, бывшего в первых рядах тех ястребов, которые критиковали монарха за его любовь к миру и его боязнь войны[1637]1637
  Дневник Фалькенхайна от 31 июля 1914 г., цит. по: Afflerbach, Falkenhayn, p. 160.


[Закрыть]. Российское правительство отказалось отозвать свой приказ о мобилизации, и Германия объявила войну России 1 августа 1914 года.

В последние дни июля внимание германского кайзера по-прежнему было приковано к Великобритании. Отчасти это было связано с тем, что, как и многие немцы, он видел в Британии державу, стоящую в центре европейской системы, от которой зависело предотвращение всеобщей войны. Вильгельм разделял и более распространенное заблуждение – он переоценивал вес Британии в континентальной дипломатии, и при этом недооценивал, насколько ее ключевые политики (в частности, Грей) уже приняли решение двигаться определенным курсом. Хотя тут определенно имелось и психологическое измерение: Англия была тем местом, где Вильгельм отчаянно искал – хотя лишь изредка добивался – аплодисментов, признания и привязанности. Англия представляла многое из того, чем он восхищался: мощный военно-морской флот, оснащенный лучшими кораблями и вооруженный лучшим оружием, какие только могла создать тогда современная наука и промышленность, богатство, изысканность, светскость и (по крайней мере, в кругах, с которыми он встречался во время своих посещений) своего рода аристократическое, полное достоинства поведение людей, которым он восхищался, но которому оказалось невозможно подражать. Англия была домом его покойной бабушки, о которой Вильгельм позже говорил, что, если бы она была жива, она никогда бы не позволила Ники и Джорджу так вероломно напасть на него. Англия была королевством его вызывающего зависть и ненависть дяди, Эдуарда VII, которому удавалось улучшать международное положение своей страны там, где Вильгельм терпел неудачу за неудачей. И, конечно же, это была родина его матери, к тому времени уже тринадцать лет покойной, с которой у него были такие сложные и запутанные отношения. Этот клубок эмоций и ассоциаций всегда присутствовал в его мыслях, когда Вильгельм пытался анализировать британскую политику.

28 июля кайзера очень воодушевило сообщение его брата принца Генриха Прусского, в котором говорилось, что Георг V намеревался не допустить участия Великобритании в войне. Рано утром 26-го числа Генрих, который участвовал в яхтенной регате вокруг острова Уайт, поспешил из порта Кауса в Букингемский дворец, чтобы проститься с британским монархом перед возвращением в Германию. Между царственными особами произошел разговор, в котором, как утверждал Генрих, Георг V сказал ему: «Мы постараемся приложить все наши силы, чтобы остаться в стороне от всего этого, и мы будем соблюдать нейтралитет»[1638]1638
  Георг V, по сообщению принца Генриха Прусского, Генрих – Вильгельму II, 28 июля 1914 г., в DD, vol. 1, pp. 32–89.


[Закрыть]. Эти слова были переданы кайзеру по телеграфу, как только принц прибыл в Кильскую гавань 28 июля. Вилли воспринял это заявление «брата Джорджа» как официальное заверение о британском нейтралитете. Когда Тирпиц попытался оспорить его прочтение ситуации, Вильгельм ответил с характерной смесью напыщенности и наивности: «У меня есть слово короля, и этого для меня достаточно»[1639]1639
  Harold Nicolson, King George the Fifth (London, 1952), p. 245; Berghahn, Germany and the Approach of War, p. 219.


[Закрыть]. Неясно, действительно ли британский король говорил эти слова. Запись в его дневнике по этому поводу предсказуемо малоинформативна – в ней просто говорится: «Генрих Прусский приехал ко мне рано утром; он сразу же возвращается в Германию». Но другой отчет о встрече, вероятно, написанный монархом по просьбе Эдварда Грея, содержит более подробную информацию. Согласно этому источнику, когда Генрих Прусский спросил Георга V, что будет делать Англия в случае европейской войны, британский монарх ответил:

Я не знаю, что мы будем делать, мы ни с кем не ссорились и, надеюсь, останемся нейтральными. Но если Германия объявит войну России, а Франция поддержит Россию, то, боюсь, что мы окажемся втянуты во все это. Но можете быть уверены, что я и мое правительство сделаем все возможное, чтобы предотвратить европейскую войну![1640]1640
  Nicolson, King George the Fifth, p. 246.


[Закрыть]

Таким образом, рассказ брата Генри об этой беседе был образцом того, когда желаемое принимают за действительное, хотя мы не можем полностью исключить возможность того, что Георг V скорректировал свой отчет о встрече в соответствии с ожиданиями министра иностранных дел, и в этом случае истина может лежать где-то посредине. В любом случае телеграммы Генриха было достаточно, чтобы укрепить уверенность кайзера в том, что Британия останется в стороне, и его оптимизм, казалось, подкреплялся нежеланием британского правительства, особенно Грея, ясно заявить о своих намерениях.

Поэтому Вильгельм был шокирован, узнав утром 30 июля о разговоре между Греем и немецким послом графом Лихновским, в котором британский министр предупредил, что Британия останется в стороне, если все ограничится столкновением Австрии, Сербии и (странное замечание) России, и что она вмешается на стороне Антанты, если в конфликт вступят Германия и Франция. Депеша посла вызвала у немецкого монарха негодование и дюжину разъяренных пометок на полях: англичане стали «негодяями» и «подлыми лавочниками», которые хотят заставить Германию оставить Австрию «в беде» и осмеливаются угрожать ужасными последствиями, в то же время отказываясь одернуть и усмирить своих агрессивных континентальных союзников[1641]1641
  Лихновский – Ягову, Лондон, 29 июля 1914 г., цит. по: Geiss, July 1914, doc. 130, pp. 288–290.


[Закрыть]. Когда на следующий день пришло известие о всеобщей мобилизации, объявленной русскими, мысли Вильгельма снова обратились к Британии. В сочетании с предупреждениями Грея, мобилизация русских «доказывала» Вильгельму, что Англия планировала использовать «предлог», предоставленный разрастанием конфликта, чтобы «разыграть карту объединения всех европейских наций в пользу Англии и против нас!»[1642]1642
  Вильгельм II, пометки на телеграмме Пурталес – Ягову, Санкт-Петербург, 30 июля 1914 г., Geiss, July 1914, doc. 135, pp. 293–295.


[Закрыть]

Затем, вскоре после пяти вечера субботы, 1 августа, пришла сенсационная новость. Всего через несколько минут после того, как в Берлине был отдан приказ о всеобщей мобилизации, поступила телеграмма от Лихновского из Лондона с описанием утренней встречи с британским министром иностранных дел. Казалось, что Грей предлагал не только отказаться от вступления в войну, если Германия воздержится от нападения на Францию, но и поручиться за нейтралитет Франции. Текст телеграммы был следующим:

Сэр Эдвард Грей только что прислал мне известие от сэра У. Тиррелла, что он надеется, что сможет сегодня днем, по результатам заседания Совета министров [Лихновский отправил телеграмму в 11:14], сделать для меня заявление, которое может оказаться судьбоносным в предотвращении великой катастрофы. Судя по намеку сэра У. Тиррелла, это, по-видимому, означает, что в случае, если мы не станем нападать на Францию, Англия также останется нейтральной и будет гарантировать французскую пассивность. Я узнаю подробности сегодня днем. Сэр Эдвард Грей только что позвонил мне и спросил, могу ли я дать гарантии, что в случае, если Франция останется нейтральной в войне между Россией и Германией, мы не станем нападать на французов. Я заверил его, что я могу взять на себя ответственность за такую гарантию, и он воспользуется этим заверением на сегодняшнем заседании кабинета. Дополнительно: сэр В. Тиррелл настоятельно умолял меня использовать свое влияние, чтобы помешать нашим войскам нарушить французскую границу. От этого зависит все. Он сказал, что в одном случае, когда немецкие войска уже перешли границу, французские войска отошли[1643]1643
  Лихновский – Ягову, Лондон, 1 августа 1914 г., DD, vol. 3, doc. 562, p. 66.


[Закрыть].

Ошеломленные этим неожиданным предложением, руководители в Берлине бросились готовить сердечный положительный ответ на подобное предложение. Но черновик еще не был готов даже наполовину, когда около 20:00 из Лондона пришла следующая телеграмма: «В продолжение [моей предыдущей телеграммы] сэр У. Тиррелл только что был у меня и сказал, что сэр Эдвард Грей хочет сегодня внести предложение о нейтралитете Англии, даже если мы будем находиться в состоянии войны как с Францией, так и с Россией. Я встречусь с сэром Эдвардом Греем в 3:30 и немедленно доложу»[1644]1644
  Лихновский – Ягову, Лондон, 1 августа 1914 г., ibid., doc. 570, p. 70.


[Закрыть].

Сообщения из Лондона послужили поводом для ожесточенного спора между императором и начальником Генерального штаба. Немецкая мобилизация уже шла полным ходом, а это означало, что огромный механизм плана Шлиффена был запущен. Увидев первую телеграмму Лихновского, Вильгельм высказал мнение, что, хотя приказ о мобилизации на данный момент не может быть отменен, он будет готов остановить любые действия против Франции в обмен на обещание англо-французского нейтралитета. При поддержке Бетмана, Тирпица и Ягова он приказал прекратить дальнейшие передвижения войск до прибытия нового сообщения из Лондона, разъясняющего природу британского предложения. Но в то время, как Вильгельм и Бетман хотели воспользоваться возможностью избежать войны на западе, Мольтке придерживался мнения, что, однажды начавшись, общая мобилизация не может быть остановлена. «Это вызвало очень оживленный и драматичный спор, – вспоминал один наблюдатель. – Мольтке, ужасно взволнованный, с дрожащими губами, настаивал на своей позиции. Кайзер, канцлер и все остальные напрасно умоляли его»[1645]1645
  Цит. по: Afflerbach, Falkenhayn, p. 164.


[Закрыть]. Было бы самоубийством, утверждал Мольтке, оставлять спину Германии незащищенной перед мобилизующейся Францией. В любом случае первые патрули уже вошли в Люксембург, а 16-я дивизия из Трира следовала за ними. Вильгельма это не убедило. Он приказал отправить в Трир приказ остановить 16-ю дивизию у границ Люксембурга. Когда Мольтке стал умолять кайзера не препятствовать оккупации Люксембурга на том основании, что это поставит под угрозу контроль Германии над ее железнодорожными маршрутами, Вильгельм отрезал: «Используйте другие маршруты!» Спор зашел в тупик. В процессе спора Мольтке практически впал в истерику. В перерыве заседания, в приватном разговоре с военным министром Эрихом фон Фалькенхайном начальник Генерального штаба, почти доведенный до слез, признался, что «он полностью сломлен, потому что это решение кайзера продемонстрировало ему, что кайзер все еще надеется на мир»[1646]1646
  Дневник Фалькенхайна, 1 августа 1914 г., цит. по: ibid., pp. 165–166. Версия этого разговора с Фалькенхайном находит подтверждение у Мольтке, но, возможно, не заслуживает полного доверия. Согласно воспоминаниям очевидца, адъютанта Макса фон Мутиуса, кайзер попросил Мольтке дать ответ на вопрос о том, можно ли отказаться от нарушения границ на западе, в частности, от ввода 16-й дивизии в Люксембург. Мольтке ответил, что он не знает, и в результате его подчиненный, офицер оперативного управления Генерального штаба подполковник Таппен, подтвердил, что это все еще возможно. Согласно этому рассказу, кайзер не отменял распоряжений Мольтке напрямую своей властью, но оставался в пределах условных границ своих полномочий. В любом случае дошедшие до нас рассказы сходятся во мнении о травматическом воздействии этого эпизода на начальника Генерального штаба, который впоследствии с одержимостью возвращался к нему; см.: Afflerbach, Kaiser Wilhelm II als Oberster Kriegsherr im Ersten Weltkrieg. Quellen aus der militärischen Umgebung des Kaisers, 1914–1918 (Munich, 2005), p. 13.


[Закрыть].

Даже после получения следующей телеграммы Мольтке продолжал утверждать, что план мобилизации на этой последней стадии уже не может быть изменен в такой степени, чтобы исключить развертывание против Франции, но Вильгельм отказался его слушать: «Ваш прославленный дядя не дал бы мне такого ответа. Если я отдал приказ, это должно быть возможно»[1647]1647
  Cecil, Wilhelm II, vol. 2, p. 107.


[Закрыть]. Вильгельм распорядился принести шампанское, в то время как Мольтке в смятении бросился вон. Дома он заявил жене, что он прекрасно подготовлен к борьбе с врагами, но не с «такими, как этот кайзер». По мнению жены Мольтке, стресс от этого конфликта был таков, что у начальника Генерального штаба случился легкий инсульт[1648]1648
  Mombauer, Helmuth von Moltke, p. 222.


[Закрыть].

Пробки от шампанского полетели в потолок, а Бетман и Ягов все еще готовили ответ на первую телеграмму из Лондона. Они писали, что Германия примет это предложение, «если Англия сможет гарантировать всей своей вооруженной силой безоговорочный нейтралитет Франции в германо-российском конфликте». Мобилизация будет продолжаться, но немецкие войска не будут переходить французскую границу до 7 часов утра 3 августа в ожидании подтверждения соглашения. Кайзер подкрепил это послание личной телеграммой королю Георгу V, в которой он сердечно принимал предложение «французского нейтралитета под гарантии Великобритании» и выражал надежду, что Франция не станет «возбуждаться». «Войска в моих пограничных районах находятся в процессе отмены, посредством телеграфных и телефонных сообщений, их марша на Францию»[1649]1649
  Вильгельм II – Георгу V, Берлин, 1 августа 1914 г., DD, vol. 3 doc. 575, p. 74.


[Закрыть]. Ягов тоже отправил телеграмму Лихновскому с просьбой поблагодарить Грея за его инициативу[1650]1650
  Бетман – Лихновскому, Берлин, 1 августа 1914 г., ibid., vol. 3, doc. 578, p. 76; Вильгельм II – Георгу V, Берлин, 1 августа 1914 г., ibid., vol. 3, doc. 575, p. 74.


[Закрыть].

Вскоре после этого от Лихновского поступила новая депеша. С нетерпением ожидаемая в 15:30 встреча с Греем состоялась, но, к изумлению немецкого посла, Грей не предложил ни британского, ни французского нейтралитета, и было похоже, что он даже не ставил этот вопрос перед своими коллегами по кабинету. Вместо этого он только намекнул на возможность того, что немецкая и французская армии могут «в случае войны с русскими остаться стоять на позициях друг против друга, не совершая нападения ни с одной из сторон», а затем сосредоточился на описании тех действий Германии, которые могут вызвать британское вмешательство. В частности, Грей предупредил, что «было бы очень трудно сдержать чувства англичан в отношении нарушения бельгийского нейтралитета с любой стороны [Франции или Германии]». Лихновский ответил встречным вопросом, неожиданно поменявшись ролями с министром иностранных дел: готов ли Грей дать ему заверения в нейтралитете Великобритании, если Германия согласится не нарушать суверенитет Бельгии? Как ни странно, эта застало Грея врасплох – он был вынужден заявить, что не может дать никаких таких заверений, поскольку Англия не может связывать себе руки подобными обещаниями. Другими словами, Грей, по-видимому, отказался от своего предыдущего предложения. В то же время он продемонстрировал – возможно, это вышло случайно, – что сделал свое предложение, не проконсультировавшись заранее с французами. В своем отчете об этом, по большей части безрезультатном, разговоре Лихновский просто сообщил, что британцы, вероятно, не были готовы давать какие-либо обещания, которые ограничили бы их свободу действий, но что Грей согласился далее обсуждать возможность франко-германского вооруженного нейтралитета[1651]1651
  Лихновский – Ягову, Лондон, 1 августа 1914 г., ibid., vol. 3, doc. 596, pp. 89–91.


[Закрыть]. В Берлине эта депеша, прибывшая рано вечером, вызвала всеобщее замешательство, и никакого ответа послу отправлено не было.

Тем временем персональная телеграмма кайзера, в которой он сердечно принимал предложение британского правительства о французском нейтралитете, легла на стол королю Георгу V, вызвав панику в Лондоне. Похоже, что в тот день никто не был в курсе гибкой политики и противоречивых обещаний Грея, и министра иностранных дел срочно вызвали в Букингемский дворец, чтобы он дал объяснения и подготовил ответ. Около 21:00 он набросал карандашом текст, который стал ответом Георга V на телеграмму кайзера Вильгельма:

Должно быть, возникло некоторое недопонимание относительно предложения, которое прозвучало в дружеской беседе между принцем Лихновским и сэром Эдвардом Греем сегодня утром, когда они обсуждали, как можно было бы избежать реального военного столкновения между немецкими и французскими армиями, пока еще сохраняется какой-то шанс на соглашение между Австрией и Россией. Сэр Эдвард Грей организует встречу с принцем Лихновским завтра рано утром, чтобы выяснить, есть ли недопонимание с его стороны[1652]1652
  Георг V – Вильгельму II, Лондон, 1 августа 1914 г., ibid., vol. 3, doc. 612, pp. 103–104.


[Закрыть].

Оставшаяся двусмысленность была развеяна следующей телеграммой от принца Лихновского, который получил «согласие» Ягова на британское «предложение» примерно в то же время, когда король Георг получил теплую телеграмму от своего кузена. С невозмутимой ясностью Лихновский ответил: «Поскольку никакого британского предложения не существует, ваша телеграмма недействительна. Поэтому дальнейших шагов не предпринимаю»[1653]1653
  Лихновский – Ягову, Лондон, 1 августа 1914 г., ibid., vol. 3, doc. 603, p. 95.


[Закрыть].

К этому времени в Берлине было уже около 11 вечера. Мольтке, проливавший слезы отчаяния, запершись в своем кабинете в Генеральном штабе, по поводу приказа кайзера остановить продвижение 16-й дивизии, ждало неожиданное облегчение. Незадолго до полуночи ему было приказано вернуться во дворец, чтобы выслушать новости о последней депеше из Лондона. По прибытии Вильгельм показал начальнику штаба полученные им телеграммы с изложением (уточненной) британской позиции и сказал: «Теперь вы можете делать то, что хотите»[1654]1654
  Цит. по: Afflerbach, Falkenhayn, p. 167.


[Закрыть].

Но чего собирался достичь Грей? В его противоречивых заявлениях Лихновскому, Камбону и британским коллегам в течение 1 августа настолько сложно найти систему, что попытка разобраться в этом вызвала отдельную поддискуссию в литературе о причинах войны. 29 июля Грей предупредил Лихновского, что Британия может быть вынуждена принять неотложные меры, если Германия и Франция будут вовлечены в войну – это было тем самым предупреждением, которое вызвало гневные замечания кайзера о «негодяях» и «подлых лавочниках»[1655]1655
  Лихновский – Ягову, Лондон, 29 июля 1914 г., DD, vol. 1, doc. 368, pp. 86–89.


[Закрыть]. При этом 31 июля он также предупредил своего посла в Париже Берти, что нельзя ожидать, чтобы британская общественность поддержала вмешательство в конфликт, столь далекий от собственных интересов его страны[1656]1656
  Грей – Берти, Лондон, 31 июля 1914 г., BD, vol. 11, doc. 352, p. 220.


[Закрыть]. Возможно, Грей действительно предлагал перспективу британского нейтралитета Лихновскому – это означало бы, что на самом деле со стороны Лихновского не было неправильного понимания его намерений[1657]1657
  Harry F. Young, «The Misunderstanding of August 1, 1914», Journal of Modern History, 48/4 (1976), pp. 644–665.


[Закрыть]. При таком прочтении заявление о «недопонимании» становится для Грея способом выбраться из той неразберихи, в которую он попал. Или, возможно, он пытался подстраховаться, будучи не уверен, одобрит ли британский кабинет его политику поддержки Франции. Если бы они этого не сделали, то предложение о нейтралитете, по крайней мере, обеспечило бы Великобритании возможность, с помощью которой можно было бы получить различные гарантии Германии (например, обещание воздержаться от упреждающего нападения на Францию)[1658]1658
  Stephen J. Valone, «„There Must Be Some Misunderstanding“: Sir Edward Grey’s Diplomacy of August 1, 1914», Journal of British Studies, 27/4 (1988), pp. 405–424.


[Закрыть]. Или, вероятно, Грей вовсе не был сторонником политики нейтралитета, но ненадолго попал под давление со стороны своего либерального-империалистического союзника лорда-канцлера Холдена – необходимо было найти способ предотвратить или отсрочить начало военных действий между Францией и Германией, чтобы было время лучше подготовить и обучить британский экспедиционный корпус. Беспокойство по поводу растущей хрупкости международных финансовых рынков в последнюю неделю июля также могло заставить его задуматься[1659]1659
  Keith M. Wilson, «Understanding the „Misunderstanding“ of 1 August 1914», Historical Journal, 37/4 (1994), pp. 885–9; о влиянии международной финансовой нестабильности на британское мышление см.: Nicholas A. Lambert, Planning Armageddon. British Economic Warfare and the First World War (Cambridge, MA, 2012), pp. 185–231; обсуждение взглядов Ламберта см.: Williamson, «July 1914: Revisited and Revised», pp. 17–18; Я благодарен Сэму Уильямсону за то, что он привлек мое внимание к этой части аргументации Ламберта.


[Закрыть].

Какую бы точку зрения мы ни выбрали – и разногласия между историками говорят сами за себя – очевидно, что неясность действий Грея была на грани открытого противоречия. Предложить британский нейтралитет, особенно перед лицом угрозы континентальной войны с участием Франции, означало бы грубый отказ от той позиции, которую министр иностранных дел занимал ранее, – действительно настолько разительный, что трудно поверить, что это действительно было его намерением. С другой стороны, предложение о том, чтобы Франция и Германия избегали столкновения, поддерживая вооруженное противостояние, получило недвусмысленное отражение в документах. В телеграмме, отправленной Берти 1 августа в 17:25, Грей сам написал, что он предложил германскому послу, чтобы «после мобилизации на западной границе французская и немецкая армии оставались на своих позициях, и ни одна из них не пересекала границу, пока другая не сделает этого. Я не могу сказать, согласуется ли это с обязательствами Франции в рамках ее альянса»[1660]1660
  Грей – Берти, Лондон, 1 августа 1914 г., BD, vol. 11, doc. 419, p. 250.


[Закрыть]. Но даже это предложение было странным, поскольку оно основывалось на предположении, что Франция готова отказаться от союза с Россией, над укреплением которого Пуанкаре и его коллеги так много работали последние годы. В лучшем случае это предполагает очень слабое понимание реальности более широкой политической и военной ситуации. Как бы то ни было, вскоре Берти призвал Грея прийти в себя, выразив свое возмущение и разочарование предположениями министра иностранных дел в удивительно дерзком и резком ответе:

Я не могу себе представить, что в случае, если Россия, будучи в состоянии войны с Австрией, подвергнется нападению со стороны Германии, занятие нейтральной позиции будет соответствовать обязательствам Франции по отношению к России. Если Франция примет обязательство оставаться нейтральной, немцы сначала атакуют русских, а если они их победят, то обернутся против французов. Могу ли я попросить Вас уточнить, каковы обязательства французов в рамках франко-русского альянса?[1661]1661
  Берти – Грею, Париж, 2 августа 1914 г., ibid., doc. 453, p. 263; о «дерзости» этого ответа см.: Wilson, «Understanding the „Misunderstanding“», p. 888.


[Закрыть]

Как мы знаем, такой необычный вариант действий не случился. Сам Грей оставил его еще до того, как едкая записка Берти достигла стола министра иностранных дел. Одно мы знаем наверняка: в эти дни Грей действовал под колоссальным давлением. Он очень мало спал. У него не было возможности узнать, поддержит ли кабинет его интервенционистскую политику, и когда, и на него осуществляли разнообразное давление противники интервенции в его собственном правительстве (которые все еще контролировали большинство в кабинете) и сторонники интервенции из консервативной оппозиции.