Текст книги "Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году"

Выбор кандидатов на роль цареубийц – молодой человек, уже отметившийся проваленным рискованным заданием, и двое совершенно неопытных школьников – на первый взгляд кажется безумием, но в безумии Илича была своя система. Истинным назначением второй группы террористов было сокрытие подлинных нитей заговора. В этой связи Мехмедбашич представлял собой идеальный выбор: инициативный, хотя и некомпетентный террорист был полезным дублером для Белградской ячейки, и при этом, что важно, не был сербом. После теракта Илич и Принцип, как боевики «Черной руки», обязаны были (в теории) покончить с собой или по меньшей мере хранить молчание. В отличие от них сараевские активисты не смоги бы ничего рассказать обо всей сети заговора – по той простой причине, что ничего не знали о его масштабах. Таким образом, это должно было создать впечатление, что убийство в Сараеве – чисто локальное событие, никак не связанное с Белградом.

В какой мере Никола Пашич был осведомлен о заговоре против Франца Фердинанда и что он предпринял, чтобы его предотвратить? Практически наверняка какие-то детали заговора были ему известны. Об этом имеется ряд свидетельств, но наиболее красноречивым являются воспоминания Люба Йовановича, министра образования в правительстве Пашича. Йованович ссылается на слова Пашича (в отрывке из мемуаров, изданных в 1924 году, но, вероятно, написанных гораздо раньше), сказанные на заседании министров «в конце мая или начале июня», что, по его данным, «какие-то люди собирались отправиться в Сараево, чтобы убить там Франца Фердинанда». Все правительство, включая Пашича, согласилось с тем, что убийство следует предотвратить, для чего глава кабинета отдаст соответствующий приказ пограничным службам на Дрине[172]172
  Ljuba Jovanović, «Nach dem Veitstage des Jahres 1914», Die Kriegsschuldfrage. Berliner Monatshefte für Internationale Aufklärung, 3/1 (1925), pp. 68–69; о значении этого документа, см.: Albertini, Origins, vol. 2, p. 90; впрочем, эта версия событий не является общепринятой: см., например: Buha, «Mlada Bosna», p. 343, где утверждается (на основании отсутствия прямых доказательств), что Пашич знал о пересечении границы, но не о характере миссии молодых людей; см. также: Bataković, «Nikola Pašić», p. 162; Stanković, Nikola Pašić, p. 262.


[Закрыть]. Прочие документы и фрагменты показаний, а также странное и малообъяснимое поведение Пашича после 1918 года, лишь усиливают подозрения в том, что кое-что о заговоре было ему известно заранее[173]173
  Свидетельство о том, что этот факт заранее был известен Пашичу, обсуждается в: Albertini, Origins, vol. 2, pp. 90–97. Альбертини особо акцентирует свидетельство Л. Йовановича, подкрепленное сведениями о том, что Циганович мог быть агентом Пашича; Лучано Магрини, коллега Альбертини, добавляет еще два признания, сделанных сотрудниками Пашича и записанных во время войны, см.: Id., Il dramma di Seraievo. Origini i responsabilità della guerra europea (Milan, 1929), pp. 106–108, 114–116. Имевшаяся на тот момент информация получила правовую оценку в Sidney Bradshaw Fay, The Origins of the First World War (2 vols., New York, 1929), vol. 2, pp. 140–46; Hans Uebersberger, Österreich zwischen Russland und Serbien. Zur südslawischen Frage und der Entstehung des Ersten Weltkrieges (Cologne, Graz, 1958), pp. 264–265 дополняет это свидетельство, публикуя найденную в бумагах сербского МИД записку почерком Пашича, где упоминаются «школьники», «бомбы» и «револьверы». В весьма детальном повествовании Владимира Дедиджера о предыстории заговора предполагается, что Пашич, вероятно, заранее знал о заговоре: Vladimir Dedijer, The Road to Sarajevo (London, 1967). Однако, допускает автор, это была лишь интуитивная догадка Пашича, базирующаяся на уверенности в вероятности такого заговора и подкрепленная неполной и разрозненной информацией, которой он располагал. Позднейшие работы предлагают ряд интерпретаций, но не добавляют к этому корпусу литературы никаких новых свидетельств; см., напр.: Friedrich Würthle, Die Spur führt nach Belgrad (Vienna, 1975).


[Закрыть]. Да, но как он мог узнать о нем? Основываясь на косвенных доказательствах, можно предположить, что его осведомителем был тот же Милан Циганович, служащий Сербской железной дороги и по совместительству агент «Черной руки». Представляется, что за деятельностью тайного общества он следил по личному поручению премьер-министра. В таком случае Пашич заранее имел подробную информацию не только о заговоре, но и об участвовавших в нем лицах и организациях[174]174
  Доказательство роли Цигановича как информатора является косвенным, но убедительным, см.: Bogičević, Procès de Salonique, pp. 32, 131–132; Fay, Origins, vol. 2, pp. 146–148; и Albertini, Origins, vol. 2, p. 98. В ряды общества «Единство или смерть!» входил также племянник Пашича.


[Закрыть].

Три террориста, в конце мая проникшие в Боснию и следовавшие в Сараево, никаких следов в официальных сербских документах не оставили. В любом случае они были не единственными, кто летом 1914 года нелегально переходил границу Сербии и переправлял оружие. В докладах сербских пограничников в первой половине июня сообщается о разветвленной системе тайных трансграничных операций. 4 июня начальник пограничного округа Подринье в Шабаце предупредил министра внутренних дел Протича, что офицеры, осуществляющие пограничный контроль, намереваются «с помощью наших людей в Боснии переправить туда партию оружия и боеприпасов». Начальник округа собирался было изъять оружие, но, поскольку багаж уже находился на боснийской территории, возникли опасения, что эта попытка бросит тень подозрений на пограничную стражу и сделает явными ее тайные операции. Как показали дальнейшие расследования, человеком, принимавшим оружие на боснийской территории, был не кто иной, как Раде Малобабич[175]175
  См.: Глава Подринского округа – Протичу, Шабац, 4 июня 1914 г.; Протич – Пашичу (с кратким изложением донесений с границы), Белград, 15 июня 1914 г.; Глава Подринского округа – Командующему 5-й пограничной стражей в Лознице, Шабац, 16 июня 1914 г.; Командующий Дринской дивизией, Валево – Военному министру, 17 июня 1914 г., DSP vol. 7, docs. 155, 206, 210, 212, pp. 290, 337–339, 344–335, 347.


[Закрыть].

Эти операции вызывают тревогу – сетовал местный чиновник – не только потому, что проводятся без ведома соответствующих гражданских властей, но и потому, что осуществляются «публично, среди бела дня». А поскольку в них участвуют «люди на государственной службе», то может сложиться впечатление, будто «мы поощряем такого рода акции». Пашич и министр внутренних дел Протич всё это понимали. Если правда, что Пашич в то время уже знал о существовании заговора, то он должен был сделать все возможное, чтобы пресечь деятельность, опасную для репутации правительства в Белграде. Действительно, 10 июня гражданским властям приграничных округов поступило указание о том, что «такого рода деятельность следует всячески предотвращать»[176]176
  Министр внутренних дел – Главе Подринского округа в Шабаце, 10 июня 1914 г., там же, ответ Протича, приложенный к док. 155, p. 290.


[Закрыть].

Способны ли были гражданские власти в пограничных районах пресекать операции пограничной стражи – это уже другой вопрос. Когда от Райко Степановича, сержанта пограничной стражи, переправившего в Боснию нелегальную партию оружия, потребовали явиться для отчета к главе округа, тот просто проигнорировал вызов[177]177
  Глава Подринского округа – Протичу, Шабац, «Сов. секретно», 14 июня 1914 г., ibid., doc. 198, p. 331.


[Закрыть]. В середине июня, после заседания кабинета министров, гражданским властям было разослано распоряжение о проведении официального расследования фактов нелегальной отправки оружия и людей в Боснию, а капитану 4-го пограничного округа 16 июня была направлена лаконичная записка, «рекомендовавшая» «пресечь трафик оружия, боеприпасов и других взрывчатых веществ из Сербии в Боснию». Никакого ответа на это не последовало. Позже выяснилось, что командиры пограничных частей имели строгий приказ: все обращения гражданских властей оставлять без ответа и передавать вышестоящему командованию[178]178
  Капитан 4-й пограничной стражи – Командующему 5-м пограничным округом, 19 июня 1914 года; Командующий 5-м пограничным округом – Начальнику Генерального штаба, та же дата, там же, оба доклада приложены к документу 209, с. 343; см. также: Dedijer, Road to Sarajevo, pp. 390–391; Buha, «Mlada Bosna», p. 178.


[Закрыть].

Иначе говоря, государственную границу правительство Сербии не контролировало. Когда военный министр Степанович обратился к начальнику Генерального штаба с просьбой уточнить официальную позицию военных в отношении тайных операций на территории Боснии, запрос был передан сперва начальнику оперативного отдела, отговорившегося незнанием, а затем – начальнику военной разведки, которым был хорошо знакомый нам Апис. В пространном, дерзком и неискреннем ответе начальнику оперативного отдела Апис выгораживал Малобабича и утверждал, что переданное ему оружие предназначалось лишь для самообороны сербских агентов, действующих в Боснии. О бомбах он якобы ничего не слышал (три года спустя Апис под присягой заявит, что он лично поручил Малобабичу обеспечить и координировать убийство Франца Фердинанда)[179]179
  Полный сербский текст заявления Аписа на суде имеется в публикации: Milan Z. Živanović, Solunski process hiljadu devetsto sedamnaeste. Prilog zaproucavanje politicke istorije Srbije od 1903. do 1918. god. (Belgrade, 1955), pp. 556–558; см. также: MacKenzie, «Black Hand» on Trial, p. 46.


[Закрыть]. Если же на границе возникла угроза безопасности Сербии – пишет Апис, – то не из-за осторожных и необходимых операций военных, а из-за волюнтаризма гражданских властей, требовавших передать им контроль над государственной границей. Короче говоря, вся ответственность ложилась на гражданские власти, пытавшиеся вмешиваться в деликатные – и выходящие за рамки их компетенции и понимания – операции военных[180]180
  Разведотдел Королевского Генерального штаба (Апис) Оперативному управлению Генерального штаба, 21 июня 1914 г., в DSP, vol. 7/2, doc. 230, pp. 364–365.


[Закрыть]. Ответ Аписа был направлен начальнику Генерального штаба Путнику, который резюмировал и одобрил его в письме военному министру Сербии от 23 июня. Пропасть между структурами гражданской власти и сербским военным руководством, в которое глубоко проникла «Черная рука», протянулась теперь через все государство – от берегов Дрины до правительственного квартала в Белграде.

Встревоженный дерзким тоном заявлений Аписа и начальника Генерального штаба, Пашич решился на ответные меры: 24 июня он отдал распоряжение о проведении полного расследования действий пограничной стражи. Согласно данным из «многочисленных источников», сообщал он в письме военному министру под грифом «Совершенно секретно», «сербские офицеры» занимаются деятельностью, которая является не только опасной, но и предательской, «поскольку направлена на разжигание конфликта между Сербией и Австро-Венгрией».

Все союзники и друзья Сербии, если узнают, чем занимаются наши офицеры и сержанты, не только отвернутся от нас, но и примут сторону Австро-Венгрии, позволив ей наказать такого беспокойного и нелояльного соседа, готовящего мятежи и убийства на ее территории. Жизненные интересы Сербии обязывают нас с осторожностью относиться ко всему, что может спровоцировать вооруженный конфликт с Австро-Венгрией в тот момент, когда стране необходим мир, чтобы восстановить силы и подготовиться к событиям, ожидающим нас в ближайшем будущем[181]181
  Пашич – Степановичу, Белград, 24 июня 1914 г., in ibid., doc. 254, pp. 391–392.


[Закрыть].

Письмо завершалось приказом начать «серьезное расследование» с целью установить точное число офицеров, виновных в такой «безрассудной и бессмысленной» деятельности, и «подавить и искоренить» преступные группы.

Разумеется, это было попыткой запереть конюшню за сбежавшим жеребцом и помахать кулаками после драки, поскольку террористы перешли границу еще в конце мая. К моменту, когда Пашич распорядился закрыть границу, прошло более двух недель; к моменту, когда он созрел для расследования заговора, минуло почти четыре недели. Трудно понять, почему на известие о заговоре премьер-министр реагировал так медленно. Должно быть, он знал, что указания пограничникам были бесполезны, поскольку многие из них входили в «Единство или смерть!». Возможно, он опасался результатов противостояния со своим влиятельным недругом, Аписом. Удивительно то, что, вопреки призывам к «серьезному расследованию», Апис оставался на посту начальника военной разведки на протяжении всего кризиса. Его не только не уволили, но даже не отстранили от должности до получения результатов расследования. В этой связи необходимо напомнить об остром политическом кризисе, парализовавшем Сербию в мае 1914 года. Тогда перевес оказался на стороне Пашича, но это далось ему с большим трудом и лишь при содействии послов двух великих держав, имевших наибольшее влияние на Сербию. Поэтому сомнительно, чтобы Пашич был способен пресечь деятельность Аписа, даже если бы захотел. Возможно, премьер-министр даже полагал, что, вступив в открытое противостояние, рискует быть убитым агентами «Черной руки», что, впрочем, представляется маловероятным, поскольку майский кризис он пережил и остался невредим. С другой стороны, не забудем, что премьер-министр, вопреки всему, оставался самым влиятельным человеком в стране, государственным деятелем с непревзойденным опытом, стоявшим во главе массовой партии, делегаты которой по-прежнему доминировали в национальном законодательном органе. Вероятнее всего, в роковые недели Пашич вернулся к методам выживания, усвоенным за долгие годы пребывания на гребне бурной сербской политики: не высовывайся, не раскачивай лодку, дай волнам улечься, пережди шторм.

Тем не менее у Пашича на руках оставалась сильная карта: он мог с минимальным риском для себя разрушить планы заговорщиков, тайно предупредив Вену о заговоре с целью покушения на жизнь эрцгерцога. Вопрос о том, было ли сделано такое предупреждение, по сей день остается предметом горячих споров. В этом деле доказательная база особенно ненадежна, ибо никто не был заинтересован в том, чтобы задним числом признать, что такого рода официальное предупреждение было отправлено или получено. Сам премьер-министр в интервью венгерской газете Az Est от 7 июля 1914 года прямо отрицал, что пытался предупредить Вену о заговоре[182]182
  Albertini, Origins, vol. 2, p. 99; Stanković, Nikola Pašić, saveznivi i stvaranje Jugoslavije, p. 40.


[Закрыть]. Едва ли он мог поступить иначе, поскольку признав, что ему заранее было известно о заговоре, Пашич рисковал – вместе со своими коллегами – быть обвиненным в соучастии. В послевоенные годы апологеты Сербии должны были следовать той же линии, поскольку их доводы в пользу невиновности Белграда в развязывании войны основывались на тезисе о полном неведении сербского правительства в отношении заговора. Со своей стороны, и австрийские власти не были готовы признать сам факт предупреждения, поскольку это породило бы вопрос, почему для защиты жизни эрцгерцога не были приняты более эффективные меры. В полуофициальной венской газете Fremdenblatt от 2 июля было опубликовано заявление, опровергавшее слухи о том, будто МИД Австрии получил предварительное уведомление об угрозе покушения на жизнь наследника престола[183]183
  См.: «Die Warnungen des serbischen Gesandten», Neue Freie Presse, 3 July 1914, p. 4.


[Закрыть].

Тем не менее есть убедительные свидетельства о том, что некое предупреждение все же было сделано. Самым надежным свидетелем является Абель Ферри, заместитель министра иностранных дел Франции, который 1 июля занес в служебный дневник важную запись. Согласно записи, накануне его посетил старый друг, Миленко Веснич, сербский посланник в Париже. По ходу беседы Веснич упомянул, между прочим, что правительство в Белграде «предупредило австрийское правительство о возможности некоего заговора»[184]184
  «Note de M. Abel Ferry», 1 July 1914, DDF, series 3, vol. 10, doc. 466, pp. 670–671.


[Закрыть]. Среди лиц, подтверждающих этот факт, был сербский военный атташе в Австро-Венгрии, в 1915 году рассказавший итальянскому историку Магрини о телеграмме, посланной Пашичем в сербское представительство в Вене, в которой говорилось, что «благодаря утечке информации, у Белграда есть основание подозревать, что готовится покушение на жизнь эрцгерцога во время его ожидаемой поездки в Боснию», и что австро-венгерскому правительству следовало бы посоветовать отложить этот визит[185]185
  Рассказ полковника Лешанина приводится в Magrini, Il dramma di Seraievo, p. 115.


[Закрыть].

На основе подобных воспоминаний и показаний третьих лиц можно восстановить, каковы были дальнейшие шаги Йована Йовановича, сербского посланника в Вене. В полдень 21 июня его принял Леон фон Билинский, возглавлявший Общеимперское министерство финансов. Целью посланника было предупредить австрийское правительство о возможных последствиях визита эрцгерцога в Боснию, однако предупреждение было сделано в самых общих выражениях. Йованович предполагал, что визит наследника престола, предпринятый в годовщину поражения сербов на Косовом поле, будет выглядеть как нарочитая провокация. Среди молодых людей сербской национальности, несущих службу в австро-венгерских войсках, «может найтись тот, кто вместо приветственного салюта холостыми патронами встретит эрцгерцога настоящими выстрелами – боевыми патронами». Билинский, не впечатленный подобными аргументами, «не выказал никакого интереса и не придал важности словам посланника» ответив лишь: «Будем надеяться, что ничего не случится»[186]186
  Письмо Йовановича в Neues Wiener Tageblatt, 177, 28 June 1924, цит. по: Albertini, Origins, vol. 2, p. 105; Bogičević, Procès de Salonique, pp. 121–125; Magrini, Il dramma di Seraievo, pp. 115–16; Fay, Origins, vol. 2, pp. 152–166.


[Закрыть]. После войны Билинский избегал разговоров об этих событиях с журналистами и историками, заявляя, что мрачные эпизоды недавнего прошлого следует предать забвению. Ясно, что в тот момент он отнесся к предупреждению несерьезно: оно было сформулировано в столь общих выражениях, что его можно было принять за инструмент запугивания, за недозволенную попытку сербского посланника вмешаться во внутренние дела Австро-Венгерской монархии посредством туманных угроз в адрес ее высших представителей. Поэтому Билинский не счел необходимым рассказать о предупреждении министру иностранных дел Австрии графу Берхтольду.

Короче говоря, хотя некое предупреждение и было передано, оно не соответствовало всей серьезности ситуации. В ретроспективе оно выглядит как операция прикрытия. Йованович мог бы сделать более конкретное и прямое предупреждение, предоставив австрийцам всю информацию, которой в тот момент располагал Белград. Кроме того, Пашич мог бы предупредить австрийцев об опасности напрямую, не прибегая к посредничеству Йовановича. Вместо того чтобы жертвовать миром и безопасностью родной страны, премьер-министр мог бы рискнуть своей собственной карьерой и начать реальное расследование заговора. Впрочем, в этой ситуации, как всегда, имелись свои сложности и ограничения. Дело в том, что Йованович был не только членом сербской дипломатической миссии, но и активным сторонником объединения сербов, человеком со стойкой репутацией ультранационалиста. В прошлом он принадлежал к «комитађи», а после аннексии 1908 года участвовал в разжигании беспорядков в Боснии и даже, по слухам, командовал партизанскими отрядами. Мало того, в дни политического кризиса летом 1914 года «Черная рука» выдвигала его своим кандидатом на пост министра иностранных дел – на случай, если бы удалось свергнуть кабинет Пашича[187]187
  Remak, Sarajevo, p. 75.


[Закрыть]. Нужно сказать, что ультранационалистические взгляды сербского посланника были настолько вызывающи, что Вена даже намекала Белграду на желательность его замены другим, менее враждебным лицом. В этом – одна из причин, по которой Йованович обратился к Билинскому, а не к графу Берхтольду, который его сильно недолюбливал[188]188
  Ibid., p. 74; Albertini, Origins, vol. 2, p. 102.


[Закрыть].

Пашич тоже действовал, руководствуясь разными мотивами. С одной стороны, у него были опасения – общие для руководства Радикальной партии – насчет того, как отреагирует подполье, связанное с движением «Единство или смерть!», на то, что будет явно сочтено ими как подлое предательство[189]189
  Vučković, Unutrašnje krize, p. 192.


[Закрыть]. С другой стороны, Пашич, возможно, надеялся, что покушение на эрцгерцога в Сараеве потерпит неудачу. Разумеется, важнейшим здесь было понимание того, сколь глубоко структуры государства и сама логика его исторического становления были связаны с ирредентистским движением. Пашич мог сожалеть о его крайностях, но не мог открыто его осуждать. Мало того, для него опасным было бы даже публичное признание собственной осведомленности о его деятельности. Речь шла не только о традициях сербской национальной консолидации, всегда опиравшейся на сотрудничество государства с нелегальными структурами, пронизывавшими сопредельные страны. Речь также шла о будущем Сербии. Националистические сети необходимы были ей в прошлом, и она снова будет зависеть от них в будущем, когда, по мнению Пашича, непременно настанет час включить Боснию и Герцеговину в состав Великой Сербии.

Все, что мы знаем об этом тонком, изощренном политике предполагает, что он осознавал, что Сербии, чтобы восстановить силы после кровопролитных Балканских войн, нужен был, прежде всего, прочный мир. Интеграция недавно присоединенных территорий – процедура сама по себе конфликтная и болезненная – только началась. В стране назревала угроза внеочередных выборов[190]190
  Stanković, Nikola Pašić. Prilozi za biografiju, p. 264.


[Закрыть]. Однако характерной чертой самых опытных политиков является именно их способность одновременно анализировать события на разных уровнях причинно-следственных связей. Пашич хотел мира, но вместе с тем был уверен (и никогда не скрывал этого), что завершающий этап исторической экспансии сербского государства, вероятнее всего, осуществится в условиях войны. Для того чтобы устранить огромные препятствия, стоявшие на пути сербского «воссоединения», необходим был крупный европейский конфликт с участием великих держав.

Возможно, Пашич помнил предупреждение, которое Чарльз Хардинг, постоянный заместитель министра иностранных дел Великобритании, сделал Гружичу, сербскому посланнику в Лондоне в момент кризиса 1908–1909 годов, вызванного политикой аннексий. В январе 1909 года Хардинг предупредил посланника, что страны Антанты и Россия поддержат Сербию лишь в том случае, если она подвергнется нападению со стороны Австро-Венгрии. Если же инициативу в развязывании конфликта берет на себя Сербия, то ни о какой помощи не может быть и речи[191]191
  Radusinović, «Antanta i aneksiona kriza», p. 18.


[Закрыть]. То, что сербский премьер-министр, возможно, мыслил в этом направлении, подтверждается его беседой с российским императором весной 1914 года, когда Пашич убеждал царя в том, что в случае австро-венгерской атаки на Сербию той потребуется помощь со стороны России[192]192
  Stanković, Nikola Pašić, saveznivi i stvaranje Jugoslavije, pp. 30–32; Dragnich, Serbia, Nikola Pašić and Yugoslavia, p. 106.


[Закрыть]. Разумеется, этот сценарий был бы немыслим, если бы мировая общественность сочла покушение на жизнь эрцгерцога актом сербской агрессии. Впрочем, Пашич был убежден, что австрийцы не докажут наличия связи между заговорщиками (если покушение состоится) и правительством Сербии, поскольку, по его собственному мнению, подобной связи не существовало[193]193
  Stanković, Nikola Pašić, saveznivi i stvaranje Jugoslavije, p. 36.


[Закрыть]. Таким образом, полагал Пашич, нападение Австро-Венгрии гарантирует Белграду поддержку со стороны России и ее союзников; в одиночестве Сербия не останется[194]194
  Ibid., p. 41.


[Закрыть]. По его мнению, дело было не столько в симпатиях России к Сербии, сколько в логическом следствии императивов, определявших российскую политику на Балканах[195]195
  О том, как Пашич воспринимал балканскую политику России, см.: A. Šemjakin, «Rusofilstvo Nikole Pasica», p. 28.


[Закрыть]. Пашич был настолько убежден в прочности этого защитного механизма, что даже газета «Пjемонт» иногда высмеивала его за «великую веру в матушку Россию»[196]196
  Цит. по: Behschnitt, Nationalismus, p. 128.


[Закрыть]. Впрочем, справедливость его упований вполне могли подкрепить депеши сербского посланника в Санкт-Петербурге, сообщавшего в середине июня о том, что на своей восточной границе Россия предпринимает меры по реструктуризации обороны, позволяющие ей высвободить значительные силы «для наступления в западном направлении»[197]197
  Доклады сербского военного атташе в Санкт-Петербурге цитируются в письме Протича Пашичу, Белград, 12 июня 1914 года; довольно эмоциональные оценки готовности России к войне присутствуют в переписке между посольством Сербии в Санкт-Петербурге (Спалайкович) и министерством иностранных дел в Белграде, 13 июня 1914 года, DSP, vol. 7, docs. 185, 189, pp. 317, 322.


[Закрыть].

Это не означает, что Пашич сознательно стремился к расширению конфликта или что мотивом его поведения, в самом деле, было желание спровоцировать нападение Австрии. Однако смутное ощущение того, что война была, возможно, исторически неизбежным горнилом для закалки сербской государственности, притупило в нем чувство опасности в момент, когда еще сохранялись шансы остановить террористов. Эти мысли и сценарии, должно быть, роились в голове Пашича, когда он – в тягостной медлительности – размышлял о том, как справиться с ситуацией, возникшей после сообщений о готовящемся в Сараеве заговоре.

Над правительством в Белграде летом 1914 года тяготело многовековое наследие сербской истории и особенно драматичная судьба Сербского королевства после 1903 года. Это была все еще неустоявшаяся и хрупкая демократия, где гражданские власти находились в политической обороне. Исход борьбы за власть между «преторианцами» (сетью заговорщиков, связанных с цареубийством 1903 года) и лидерами Радикальной партии (которая доминировала в парламенте) еще не был определен. Из двух Балканских войн ирредентистское движение вышло триумфатором, более чем когда-либо готовым к решительному наступлению. Глубокое взаимопроникновение государственных институтов и неформальных ирредентистских структур внутри страны и за ее пределами делало бессмысленной попытку контролировать их деятельность. Эти черты сербской политической культуры негативно сказывались на людях, управлявших страной, и ложились тяжелым бременем на ее отношения с Австро-Венгерской империей. «Тому, кто не является сербом, – заметил как-то Милош Богичевич, бывший одно время сербским посланником в Берлине, – трудно разобраться во множестве национальных организаций, реализовывавших идею Великой Сербии»[198]198
  Bogičević, Procès de Salonique, p. iii.


[Закрыть]. Эта непрозрачность структуры националистических движений и их взаимоотношений с государственными институтами делала задачу по разграничению официальных и неофициальных форм ирредентизма практически невозможной даже для опытного иностранного наблюдателя за событиями на белградской политической сцене. В июле 1914 года все это окажется чревато самыми пагубными последствиями.

Нараставшая тем летом напряженность – истощение финансовых и оборонных возможностей Сербии после двух тяжелых войн, угроза военного путча на недавно присоединенных территориях, неспособность предотвратить заговор против влиятельной и мстительной соседней державы – должна была казаться Николе Пашичу невыносимой. Однако человек, которому пришлось управлять таким сложным и нестабильным государственным образованием в условиях кризиса, вызванного событиями 28 июня 1914 года, сам являлся продуктом этой политической системы. Пашич был лидером чрезвычайно скрытным и осторожным до нерешительности: эти характеристики он приобрел за долгие годы участия в сербской политической жизни. Они позволили ему свыше трех десятилетий выживать в замкнутом, мелком, но бурном море белградской политики. Однако эти качества были совершенно не теми, которые требовались в кризис, охвативший Сербию после того, как в Сараеве террористы исполнили свою зловещую миссию.