Текст книги "Горец II"

27

Конан открыл глаза.

Да, Конан – теперь ему хотелось слышать свое имя именно таким.

Но сейчас…

Хотя он ведь не принял последнюю порцию Энергии – а передал ее… И что из этого получится – не знал даже он…

В общем, сейчас он ощущал себя так, как и должно чувствовать после длительного и трудного боя. Усталость положила ему на плечи свои медвежьей тяжести лапы. И когда сзади послышался приближающийся топот – он едва нашел в себе силы повернуться на звук. Впрочем, он уже знал, что приближается не враг…

Луиза Маркос стояла перед ним, и в опущенной руке ее подрагивал странный предмет.

Бластер первого из убитых.

– Я думала… Думала, тебе нужно помочь… – произнесла она с какой-то неловкостью.

– Он разряжен. Не может не быть разряжен – как и все источники энергии на сто ярдов вокруг. Но все равно спасибо…

– Кто ты? – прошептала Луиза, пряча глаза.

– Я Конан – или Карл, называй, как угодно, – Мак-Лауд по прозвищу Клеймора. Я пришел в этот мир пять веков назад… – Мак-Лауд помедлил: – И вот мне снова не удалось умереть… – закончил он чуть слышно…

Не сразу Конан понял причину возникшей между ними неловкости. Но поняв – удивился своей слепоте.

Ведь так все просто! Раньше Бренда смотрела на него совсем другими глазами. Он был для нее дряхлым, склеротическим старикашкой. В лучшем случае возможным союзником. И не более того.

Но сейчас…

Да, сейчас…

(Бренда? Он сказал – Бренда?! Не сказал – подумал… Ну, это все равно…)

Значит, сейчас и он тоже – в новом своем естестве – смотрит на нее иными глазами.

И он понял, что это судьба…

Конан протянул к Луизе руку – медленно и осторожно, очень осторожно он коснулся ее щеки…

Ее просто швырнуло к нему. Стыдясь себя самой, стыдясь внезапного порыва, она спрятала лицо у него на груди.

Когда Мак-Лауд обнял ее, в его правой руке все еще был зажат меч.

– И все-таки я не понимаю… – Луиза расхаживала по комнате в его халате (ее одежда, после пребывания в мусорном контейнере, уже никуда не годилась) и говорила нарочито бурно, почти резко – чтобы скрыть свою растерянность. – Хорошо. Предположим, ты действительно прилетел с другой планеты…

– Прилетел – не совсем то слово.

– Ну пусть пришел, хотя это слово еще более «не то». Приехал. Прибежал. Приплыл…

Мак-Лауд улыбнулся – и Луиза тут же сбавила накал.

– Ладно. Значит, прибыл – а потом в компании со своими «хорошими ребятами» перебил всех «плохих ребят», причем из «хороших» ты тоже остался один… Так?

Конан молча кивнул, не убирая с лица улыбку.

– И что, теперь ты снова хочешь туда улететь?

– Опять «улететь»… Впрочем, ты права: неважно, каким образом я преодолею этот путь. Главное – хочу ли я его преодолеть…

– А ты хочешь?

– Не знаю…

Брови Луизы сошлись к переносице:

– Помни: там ты можешь умереть. А здесь – нет…

– Ты не хочешь, чтобы я умирал? – Мак-Лауд следил за ней все с той же улыбкой.

– Нет… – прошептала она. – Нет, нет, нет…

А потом они лежали рядом и Луиза, ласково и с нежностью поглаживала его тело.

Когда пальцы прошлись вдоль его живота, Конан вздрогнул: Бренда любила делать это, осторожно ведя пальцем вдоль шрама…

Шрама?

Его рука накрыла ладонь Луизы. Потом бережно отодвинула ее, ощупывая живот.

Кожа на этом месте была гладкой. Абсолютно гладкой.

Шрам исчез.

И дрема, смешанная с видениями, окутала Конана…

28

…Пахло вереском. Дымом от костра. И дымом пахло виски – «вода жизни», дитя ячменного зерна и бродильного чана. Со стороны залива ветер доносил приятный запах водорослей и соленых брызг.

Все собравшиеся на вересковой пустоши были одеты в цвета своего клана. Серебристо-зеленая нить Мак-Лаудов вилась по клетчатому тартану [тартан – клетчатая шерстяная материя, из которой в Шотландии изготовлялся традиционный костюм; сочетание клеток и цветных нитей образовывало неповторимый узор, являвшийся родовой принадлежностью каждого из кланов] юбок и шейных платков.

И были наточены клейморы собравшихся, а колчаны луков – полны стрел. Много виски было выпито, много спето воинственных песен и сказано хвастливых слов. А под вечер встал со своего места тан Эйн Гусс, и были точны его движения, выверенные мудростью древнего ритуала.

Вынул он боевой нож, торчавший за отворотом чулка с наружной стороны ноги, – и блеснул при свете молодой луны топаз, вправленный в рукоять.

Обеими руками поднял Эйн Гусс свой нож над головой. А потом вновь воткнул его за правый чулок, уже с внутренней стороны мускулистой икры.

Сделав так – приказал подать себе боевой рог. И подали ему тот рог, доверху наполненный прозрачной жидкостью.

(Не «вода жизни» это была, а чистая ключевая вода. Но ведали о том лишь ближайшие родичи тана. Потому что уже четыре с лишним дюжины зим видел тан, и хотя мог он еще рубиться наравне с молодыми воинами – но пить наравне с ними было ему не по силам.)

Зажав пальцем отверстие в узком конце рога, осушил его Эйн Гусс. Потом отнял он палец – и остаток виски (во всяком случае так думали остальные воины), пролился на клановую юбку – килт.

И берет с орлиным пером он тоже смочил, пролив прозрачное на серебристо-зеленую клетку.

Омочив же – вновь покрыл им свои уже редеющие волосы, рыжие с сединой.

Молчали воины. Лишь слышно было, как поет вдалеке ветер, задевая гребни холмов.

А потом каждый из клана Лаудов извлек свой нож, что торчал с внешней стороны ноги.

Не было на рукояти этих ножей драгоценного камня: это – привилегия тана-предводителя. Лишь цветок чертополоха был выгравирован на ней – символ стойкости.

Стойкость же – не привилегия, а долг. Долг каждого…

И вновь воткнул каждый Мак-Лауд нож за правый чулок, но уже с внутренней стороны.

Что означало войну.

И снова неумеренно пили, хвастались, обещая заткнуть всех врагов за отворот чулка, подобно боевому ножу.

И лился, сопровождая хайлендские песни, заунывный плач волынок.

Но медные рога молчали – им дозволено трубить только в час сражения…

А утром был бой. И запели рога, украшенные кольцами чеканки.

И топот несущейся конницы… Пар от дыхания…

Скрежет клеймор, посвист стрел, треск Запретных жезлов…

Нет, это из другой битвы… Не было под Глен-Финен такого оружия – лишь десяток-другой мушкетов, привезенных с юга, из ненавистной Британии… Это оружие тоже считалось почти запретным – на мушкетеров косились, презрительно зовя их «сассэнах», то есть «англичане». Вот почему они, один раз разрядив свои громобои, взялись за мечи и луки.

Автоматы – из другой битвы… Впрочем, все битвы одинаковые…

– Убей его, убей! – ревела пустошь Глен-Финен.

– Убей его, убей! – ревел зал во время поединка Гориллы с Красавчиком.

(Снова другая битва… Другая – та же самая…)

И убивали.

И возник перед ним Черный Воин – в наборной броне, в шлеме с опущенным на лицо клыкастым забралом.

Направляемый нечеловеческим умением, блеснул под утренним солнцем эспадон, легко отбивая меч в человеческой руке…

И с той же легкостью – одним тычком – пробил он кожаный колет, рубаху и живое мясо, на восемь дюймов войдя в живот под ребрами.

А потом была боль. Медленное, жестокое умирание. Он лежал на смертном ложе, и кто-то не то плакал над ним, не то молился, не то читал заклинания…

Заботливые женские руки прикладывали к его горящему лбу пропитанные уксусом тряпочки, чтобы унять жар. И те же руки колдовали над его пронзенным телом – едко пахнущая мазь из целебных трав слоями ложилась на рану.

Но – только прикусил губу тан Эйн Гусс, обходивший в тот вечер все дома, в которые пришло горе. Прикусил и тут же вышел за порог.

Ведомы ему были раны, от которых выздоравливают, и раны, от которых умирают. Эта была – не из числа первых…

Он тогда все-таки выжил. Как, почему – суждено ему было узнать много позже.

И это было начало его долгого, очень долгого пути…

Значит, не весь путь это был – а лишь его малый отрезок. Теперь он пройден, этот отрезок. И начат другой.

Сколько их еще впереди, таких отрезков, положен ли им предел?

А если нет – значит, и для тех сил, с которыми он борется, тоже предел не обозначен? И каждая победа – лишь временная?

Но каждая победа над силами Зла уменьшает общую власть Зла во Вселенной…

Вот такие мысли навеяло исчезновение старого шрама на животе.

Следа от первой раны…

29

Элен Мак-Лауд сидела у смертного ложа. Впрочем, что скажет фамилия: ведь в Глен-Финен сроду не жил никто, кроме Мак-Лаудов…

У смертного ложа сидела прекрасная Элен. Элен Лебединая Шея – так звали ее в деревушке.

Любимая, не успевшая стать возлюбленной… Остальные женщины уже забылись коротким тяжелым сном. Их можно понять: они обхаживали множество пострадавших. И завтра им снова предстоит мыть, стирать, менять повязки на ранах…

Да ведь и детей, кроме них, не накормит никто. И скот на пастбище – никто не выгонит! А здесь… Жаль парнишку. Очень жаль. Но они и днем уже сделали все, что нужно – и их ночное бдение ничего к этому не прибавит.

Сперва Элен плакала. Потом молилась. А потом поняла, что молитвой Конана не вернуть.

(Что-то странное, зловещее было в обстоятельствах его ранения. Настолько странное, что она лишь несколько намеков смогла уловить, вскользь оброненных в разговоре…

Будто бы тот, кто ранил его, – не из мира живых выходец… Будто бы без ошибки он разглядел юношу еще издали – и пошел к нему сквозь круговерть схватки. Шел неотвратимо, словно притягиваемый магнитным камнем, – и сразу стало ясно, что не миновать им друг друга…

Будто бы, – во всяком случае, так говорили, – лютый страх охватывал каждого, заглянувшего в глаза под медвежьим черепом забрала.

И никто не решился преградить ему путь…)

Многое, наверное, мог рассказать долговязый Тугл – тот, кто спас Конана от смерти, но не смог уберечь от смертельной раны.

Но Тугл молчит… Хмурится, смотрит волком, избегает разговоров.

Не иначе тоже пришлось ему в свалке ближнего боя заглянуть в черноту, зияющую в пасти разъяренного стального медведя…

Небо, земля, огонь и вода.

Ранен ты будешь в бою – не беда!

Рана исчезнет, смешается кровь,

Все, что разъято, срастается вновь!

Нет, это еще не те слова. То есть те, но их одних недостаточно. Как там говорила старая Гулли, которую соседи называли Гулли-ведьма?

«Черную магию белой не победить» – вот, что она говорила…

Два года назад, когда случился падеж скота, Гулли вывели за околицу и всем миром забили камнями. Девочка Элен кидала камни вместе со всеми. И мальчик Конан – тоже кидал…

(Они еще не выделяли друг друга из толпы подростков, еще не открыли для себя любовь.)

Так и не стало в Глен-Финен настоящих колдуний. Об этом вспоминали скорее со вздохом, чем с облегчением. Иной раз трудно без них обойтись…

Падеж скота, кстати, тогда не остановился. Он лишил деревню такой части четвероногого имущества, что Мак-Лауды сочли для себя самым лучшим выходом угнать стадо у соседнего клана – Кабиргеймов из Мэйтленда.

И – закрутилось колесо…

Вчерашняя битва, по правде сказать, тоже была дальним отголоском того набега…

«Цепь наших поступков не только объединяет все сущее под небесами, но и сковывает его по рукам и ногам, как цепь от кандалов – галерника» – так говорила при жизни ведьма Гулли.

А еще так она говорила:

Чтобы волки серые

Не терзали по смерти

Плоть твою и кость твою -

Я помогу тебе!

Пела Элен Лебединая Шея заклинание, услышанное ею от колдуньи, и с каждым словом ей становилось все легче.

Как хорошо, что удосужилась она тогда запомнить:

Прочь, стрела эльфийская,

Гибель приносящая…

Да, конечно, этот Черный Воитель (или как там его называли?), ранивший Конана, не был человеком.

Был он из Сумеречного Народа – того, что скачет по холмам в ночи и играет на вересковых свирелях. Эльфы, гномы, феи…

Кем же еще ему быть?! Ведь нет иных племен, кроме людей и Порождений Сумерек. Иногда они даже бывают добры и мудры – но лучше не встречаться с ними смертному… Ну, ничего!

Ничего – против этого заклинания не устоит ни одно сумеречное ведовство! Оно – заклинание – тоже ведь из черной магии взято!

Будь ты ранен феями,

Будь ты ранен эльфами,

Будь ты ранен ведьмами -

Я помогу тебе…

И вдруг словно холодный смешок раздался над ухом Элен. И чужой голос заговорил с ней иными словами, в ином ритме, разрывая ткань заклинания, как рвет меч человеческое тело:

Народ издревле

по-всякому звал нас,

Но кем мы зачаты,

и чьи же мы чада,

Кто был нашим предком

из темных духов,

Как с ними бороться,

с созданиями Ночи,

И где их жилище -

не ведомо смертным…

Вот с кем, значит, столкнулась она… Вот кого попыталась остановить заклятьем!

Не Порождения Сумерек…

Порождения Ночи!

Если бы не этот холодный голос, напевший Элен неведомые строки…

Если…

Но не вышло. И не только у Элен – у многих возникла уверенность, что некая злая сила, засевшая в мертвом теле, только и ждала своего часа.

И заговорил люд о неком оборотне, превращающемся не в волка, а в адского воина-убийцу.

Якобы всякий, кому нанесет такой воин рану, превращается в его подобие – как приобретает волчий облик жертва укуса оборотня обыкновенного…

(Чуть ли не благом казался всем, уверовавшим в это, оборотень-волк – такой знакомый, привычный издавна…)

И…

…И когда Конана гнали из селенья, привязав руки к поперечному бревну, Элен бесновалась в первых рядах гонителей. Выкрикивая оскорбления, швыряла камни, требовала, чтобы принесли хворост и огниво…

Возможно, больше всего в ней бушевала гордость оскорбленной женщины. Отказался от нее – ушел к Сыновьям Ночи, будет теперь в далеком Нигде ласкать Темных дев…

Ей и самой мудрено было определить, что она домыслила самостоятельно, в ярости и испуге, что нашептали кумушки-подружки, а что…

Лишь тан Эйн Гусс остановил расправу. Хотя никакой он был не друг и не родственник. Родственник – на уровне клана, а друг – где же видано, чтобы тан мог быть другом вчерашнему мальчишке?

Да… Мудр был тан…

Мак-Лауд усмехнулся при мысли, что Эйн Гусс, сам о том не зная, спас своих сородичей от тяжелейшего шока. Если бы они и впрямь устроили ему аутодафе… Но их винить не в чем. Такова была бы реакция жителей любой средневековой деревушки.

Да и не только средневековой…

Но все же…

Все же знал Конан по меньшей мере двух женщин, которые поступили бы не так, как Элен.

А теперь, возможно, уже трех таких женщин он знал…

30

На Нью-Йорк опустилась ночь… Конан и Луиза спали, тесно прижавшись друг к другу.

И два меча лежали в изголовье кровати – так, чтобы можно было дотянуться до эфеса, едва пробудившись от внезапной тревоги.

Один – древнейший цвайхандер. А второй…

Именно на рукоять второго меча, прямо на украшающую ее морду дракона вдруг положил руку Мак-Лауд, беспокойно шевельнувшись во сне.

Но – не проснулся он. Может быть, слишком велика была усталость после недавнего боя – столь велика, что даже сила Воскрешения не до конца сумела ее снять…

А может – слишком мирно дышала рядом с ним девушка?

А в Лэрге был еще вечер, не ночь. Санчос де ла Лопес де Рамирес, прозванный в иной жизни Катаной, стоял перед стеклянной дверью ателье.

Час тому назад, когда он бесцельно шатался по улицам, с детской радостью смотря на машины, экраны телевизоров за стеклом витрин, сияние огней, – он услышал сзади смешок.

Человек, стоящий за его спиной, находился в состоянии весьма отдаленном от трезвого. Тем не менее он счел необходимым выставить вперед обвиняющий перст.

– Еще один металлист чертов… Совсем житья нет от них! – Перст его указывал даже не на самого Рамиреса, а на его одежду: камзол, бриджи, высокие сапоги – все это усыпано металлическими заклепками, пряжками, множеством тонких ремешков… – И не стыдно тебе в таком возрасте-то, папаша? Поди, шестой десяток уже идет…

Рамирес мало что понял – но вдруг осознал, насколько он инороден здесь в этом своем костюме, с обнаженной шпагой в руке…

И вспомнил, что не один прохожий бросал на него мимоходом косой взгляд…

– Благодарю вас, сударь. Почтительно благодарю, – он поклонился, прижав руку к сердцу. – Не будете ли вы столь добры сообщить мне, где бы я мог заказать одежду, подобающую…

Ему пришлось прерваться. Так как речь его оказала на блюстителя морали воздействие, сравнимое с ударом по темени.

Тот икнул и сел на землю.

Пожав плечами, Рамирес перешел на другую сторону улицы, где задал тот же вопрос немолодой даме.

У нее он имел куда больший успех…

И вот сейчас он уже протянул было руку к стеклянной двери – но рука замерла на полдороге.

Он что-то почувствовал…

Какую-то угрозу… Далекую, но от того не менее реальную.

И тут же снова в мозгу пробудился Зов…

Он не мог знать, что именно сейчас, далеко отсюда его друг и ученик перевернулся с живота на бок, нащупывая сквозь сон рукоятку меча.

Меча, принадлежавшего ранее ему, Рамиресу…

И уж тем более не мог знать, что оранжевые круги, словно след от пробившего водяную гладь камня, расплываются по небу ночного Нью-Йорка.

На этот раз на них никто не обратил ни малейшего внимания.

Даже сотрудники «Шилд», – впрочем, у них снова нашлось бы вполне реалистическое объяснение, не выходящее за грани обыденности.

И никто не увидел, как черное тело устремилось к земле, набирая скорость, как если бы было оно настоящим метеоритом…

…Это был один из последних поездов подземки. Большинство пассажиров дремало, некоторые тихо переговаривались. Один, надев на левый глаз монокуляр мини-телевизора (последняя новинка!), смотрел рекламную передачу.

(Что-то несусветное творилось на крохотном экранчике, напоминая одновременно фильмы ужасов и стандартную рекламу…

Ожившие мертвецы – жуткие, с явными следами разложения – дрались за право вкусить шоколадный батончик.

Наконец один из них, распихав конкурентов, сунул его в свой безгубый рот – и мгновенно исчезли трупные язвы, следы посмертного распада…

Окончательно оживший покойник – теперь вполне симпатичный юноша – демонстрировал телезрителям обертку чудо-батончика.

Крупным планом, чтобы все могли рассмотреть название…)

Наверное, владелец мини-телевизора остался единственным из бодрствующих, кто даже не шевельнулся, когда страшный удар сотряс весь вагон…

Под ногами у оцепеневших пассажиров бесформенной грудой валялись останки человеческого тела, каким-то образом пробившего крышу вагона.

Груда переломанных костей, разорванных мышц… Шевельнулась неестественно вывернутая углом, рука. Последнее движение? Судороги агонии?

Нет…

Человек встал. Был он столь высок, что почти касался головой потолка.

И пассажиры – хотя среди них было немало крепких мужчин – шарахнулись от него в стороны, как домашние животные при виде тигра…

Страшный крик разомкнул губы незнакомца:

– А-а-а! Я снова здесь!

– Я снова здесь! Немеряна моя сила! Никто не встанет на моем пути!..

Так Кричал Черный Воин. Он вновь пришел в этот мир…

Лишь один человек в вагоне никак не среагировал на происходящее. Любитель рекламных программ. Он все еще продолжал наблюдать за оживлением мертвецов на экране, не зная, что все это происходит перед ним воочию.

Некоторое время Черный Воин пристально смотрел на него, потом пробормотал:

– Моим началом будешь ты…

И потряс сидящего за плечо.

Тот поднял правое веко (к левому глазу все еще была прижата телеприставка) и увидел лицо своей смерти…

Монокуляр с хрустом вдавился в орбиту, перемешивая стекло, ткани глазного яблока, дрожащую студенистую массу мозга…

Правый глаз человека так и остался открытым, но уже не видел, как улыбнулся его убийца.

Улыбнулся непонятной страстью…

И действительно – никто не рискнул заступить дорогу Крагеру всех Крагеров, когда тот шагнул к дверце, отделяющей салон от кабины водителя.

Люди, оцепенев от ужаса, слышали, как проломилась под руками Черного Воина дверь – словно была сделана из картона.

Видели, как вылетел оттуда, из темноты кабины, человек в железнодорожной форме. Вернее, тело человека: он был мертв еще до того, как коснулся пола.

А потом чудовищная волна ускорения опрокинула стоящих, а тех, кто сидел, перемешала в орущей, многотелой, захлебывающейся страхом куче.

Поезд рванулся вперед, как авиалайнер на взлете…

На табло одна за другой загорались цифры.

100… 150… 200…

Наконец высветилась цифра 250 – и табло зашкалило. Такая скорость просто не предусматривалась конструкторами метрополитена даже теоретически.

– Добавь-ка еще… – сказал в пустоту Черный Воин. И послал мысленный импульс, отдавая мотору часть своей Силы.

Люди на перроне отшатнулись, когда поезд свистящей кометой пронесся через станцию. Весь окутанный синим облаком статических разрядов, он гнал перед собой волну воздуха, способную повалить с ног.

Лишь немногие успели заметить, что творится внутри вагонов…

По всей системе метрополитена волнами расходилась паника. Диспетчеры срочно отводили на запасные пути все поезда, которые находились на территории движения безумного экспресса.

Скорость росла.

На станциях воздух сбивал с ног. Внутри вагонов он, врываясь сквозь многочисленные щели, приобрел почти осязаемую твердость. И разил, словно струя пескоструйной установки. Проламывал человеческими телами окна, размазывая их по бешено мчащимся мимо стенам тоннеля. Швырял людей на ставшие вдруг смертельно опасными стойки поручней.

Крагер всех Крагеров, стоя на месте водителя, кричал в экстазе безумия. Он единственный из всех сохранял способность стоять.

Волны людских мук и ужаса окутывали его – и он пил их, наслаждаясь.

И Сила его росла… Теперь она стала куда большей, чем прежде – когда он истратил часть ее на разгон поезда.

Апофеоз наступил, когда на скорости около шестисот километров в час головной вагон пробил бетонную стену тоннеля – и поезд почти всей длиной, словно червь из проеденного плода, выплеснулся на асфальтированную улицу.

Остолбеневшие прохожие видели кровавое месиво изломанных вагонов, кровавое месиво на водительском месте… Или?..

Никто из них не понял, как это получилось, – но человек на месте водителя был жив и невредим.

– Поезд прибыл на конечную станцию! – крикнул он, обращаясь в глубь вагона. И захохотал…

Вряд ли кто-нибудь из пассажиров еще мог слышать его. Но Черного Воина это уже не интересовало. Спрыгнув на землю, он некоторое время простоял в полной неподвижности. Потом встряхнулся и целеустремленно зашагал куда-то.

Его тоже вел Зов…

Как акулу – запах крови.