Текст книги "Первый век Санкт-Петербурга. Путь от государева бастиона к блистательной столице империи"

Пытаясь представить жизнь в Царском Селе в последние десять лет правления Елизаветы, несомненно нужно обратить внимание на несколько небольших зданий у дворца и парка. Можно ли здесь угадать те «сельские праздники», о которых писала Екатерина в своем приглашении? «В Царском Селе, – писала она в 1750 году, – мы стараемся, как возможно, себя развлечь; днем прогуливаемся или охотимся. Важную роль играют качели; когда мы качались, мадемуазель Балк, фрейлина императрицы, вызвала к себе интерес мсье Сергея Салтыкова, камергера великого князя. На следующий день он сделал ей предложение, которое она приняла, и вскоре они отпраздновали свадьбу. Вечером мы играли в карты, это было после ужина».

Но в парке Царского Села историк встретится с той же трудностью, что и во дворце, – он не сможет определить время, поскольку в парке находится много домиков для отдыха, которые не имеют аналогов в Европе и потому не могут быть датированы каким-то периодом. Разбросанные по всему парку у прогулочных дорожек, полян и озер павильоны и прочие парковые сооружения, которые являются одной из главных достопримечательностей Царского Села, относятся ко всем периодам существования императорского дворца. Если некоторые павильоны были построены даже еще перед началом строительства дворца, то ряд других датируется XX веком. Поэтому примерно из восьмидесяти отдельных сооружений императорского парка мы должны ограничиться описанием лишь тех, что стояли здесь до 1762 года (в том числе и тех, что к нашему дню уже исчезли). Конечно, было бы нелепо описывать в нашем кратком, ограниченном по времени рассказе более поздние сооружения, относящиеся к XVIII и XIX векам, которые не являются предметом нашего исследования.

Как мы уже говорили, работа Растрелли над дворцом началась в 1749 году и окончилась в 1756-м. С началом работы над дворцом – а возможно, и двумя-тремя годами раньше – Растрелли приступил и к созданию первого из небольших сооружений в парке, которое показывает дарование Растрелли ярче, чем сам дворец. Следует помнить, что существующий в наши дни «английский парк» был разбит уже при Екатерине II, при Елизавете же здесь все еще был «голландский парк» в официальном стиле, с каналами, где можно было поймать рыбу, с аккуратными беседками, аллеями, шпалерами и «густыми рощицами с покрытыми мхом сиденьями».

Примерно в 1746 году в одном из уголков сада (с аккуратно постриженными аллеями вместо беспорядочно разросшихся зарослей посаженных в петровские времена елей), на берегу канала, только что проложенного садовником Елизаветы Ламбертусом, началось возведение Эрмитажа. Растрелли, по всей вероятности, несколько позже передал эту работу Квасову и Чевакинскому.

Этот самый «растреллиевский» из всех царскосельских павильонов стоит в центре симметричного «французского парка» в юго-восточной части Екатерининского парка. Поначалу павильон окружал канал, берега которого были выложены черным и белым мрамором, но позднее канал засыпали. Красивый железный купол раньше был позолочен. Вдоль основания павильона идут барельефы, изображающие играющих дельфинов; поначалу они были целиком из литья, а нанесенный временем ущерб подправили гипсом. Барельефы выполнил Дункер. Все четыре угла украшают статуи; на здании – массивные кариатиды и прочие украшения из резного дерева.

Центральный салон на верхнем этаже представляет собой банкетный зал. От четырех углов зала четыре галереи ведут в обширные апартаменты. Роскошные украшения позолочены, а потолок расписан отцом и сыном Валериани, отцом и сыном Градизи и Пересинотти. Нижний этаж состоит из кухни и помещений для прислуги. Наиболее интересной особенностью Эрмитажа является механизм, при помощи которого блюда для пяти обеденных столов (в центральном зале и четырех примыкающих комнатах) могут быть убраны сквозь пол на расположенную внизу кухню, так что тридцать пять человек могут обходиться без присутствия прислуги, то есть без посторонних глаз. Столы снабжены устройством для опускания отдельных тарелок и блюд. Сидящему за столом достаточно лишь написать свою просьбу, и, когда тарелка опустится, внизу бросятся выполнять заказ, с тем чтобы через некоторое время требуемое блюдо появилось на пустующем месте. Когда посетители Эрмитажа желали потанцевать после обеда, все столы опускались, на их месте появлялась секция паркета, и зал для банкетов превращался в бальный зал.

7 сентября 1754 года (строительство Эрмитажа было завершено примерно в 1752 году) для осмотра Царского Села были приглашены иностранные послы. «И после того, как дипломатические посланники и другие высокопоставленные лица увидели дворец, парк и зоологический сад, – свидетельствует доклад придворного квартирмейстера, – они поехали на трех дрожках [это что-то вроде наших старых узких омнибусов, где пассажиры сидели спиной друг к другу, поставив ноги на подножки. – К.М.] в Эрмитаж. В два часа они сели обедать; блюда на всех столах менялись, после чего был подан десерт, так что всего было в избытке; назначенные для этого придворные слуги выполняли свои обязанности с крайними вниманием и пунктуальностью, без малейших задержек или нерегулярности. Перед обедом иностранные посланники с особым интересом осмотрели механизмы столовой комнаты, после чего столы были быстро снова опущены, а пол встал на место, к изумлению гостей».

Преимущества этого удивительного устройства, помимо всех прочих достоинств этого в целом очаровательного павильона, созданного тонким искусством Растрелли и Валериани, естественно, сделали Эрмитаж любимым местом Елизаветы как для развлечения иностранных высокопоставленных особ, так и для более интимных ужинов в летнее время. Следует вспомнить, что подобный механизм был установлен в обнесенном рвом Эрмитаже Петергофа во время правления Петра. Людовик XV и мадам Помпадур в одно время с Елизаветой избавились от любопытных взглядов лакеев при помощи подобного «летающего стола» в Шуазиле-Руа в Малом Трианоне Версаля.

Эрмитаж Царского Села сегодня в целом выглядит так же, как и во времена Елизаветы. Этого, к сожалению, нельзя сказать о других павильонах Растрелли. Пекарня, ранее служившая в качестве кухни для Эрмитажа, была убрана в 1776 году; на ее месте появилось строение в готическом стиле, один из экспериментов в духе модных в то время архитектурных веяний. Адмиралтейство, представлявшее собой деревянный навес для лодок на краю Большого озера, было передвинуто в 1752 году Елизаветой на другую часть берега; в 1773 году его снесли. Построенный в 1750 году на острове в середине Большого озера каменный павильон, заменивший стоявший здесь прежде деревянный домик для отдыха, исчез еще до конца XVIII века, уступив свое место классическому павильону работы Кваренги.

Нижняя ванна, построенное в 1746 году второстепенное и ничем не примечательное здание, пришла в полный упадок. Построенный в 1755 году Грот, или Утренняя комната, при Екатерине II был лишен своей каменной балюстрады, 210 тысяч больших раковин и 630 фунтов маленьких раковин, которые, наряду с известковым туфом, украшали стены в стиле гротов Мантуи и Рима. Тем не менее Грот остается привлекательным маленьким строением с красивыми гипсовыми скульптурами, отражающимися в водах Большого озера, на восточном берегу которого Грот стоит. Согласно Вилчовскому, само здание и внутренние украшения Грота созданы итальянцем Росси под руководством Растрелли.

Намного печальнее судьба восхитительного охотничьего домика под названием «Монбижу». Его начали строить в 1747–1748 годах; это было очень красивое и пропорциональное кирпичное строение, окрашенное в цвет морской волны; выступающие части были покрыты белой краской, а украшения позолочены. Здание имело два этажа, в середине над ним возвышался высокий купол, окрашенный в темно-зеленый цвет, тогда как остальная крыша была красного цвета. Здание имело четыре коротких крыла по сторонам. Цокольный этаж содержал подвалы, на первом этаже находились зал и восемь комнат меньшего размера. Под куполом располагалась большая комната; как можно судить по описаниям современников, внутренние украшения были необыкновенно величественны даже здесь; на стенах висели картины с животными, написанные молодым Грутом. К сожалению, Монбижу стал жертвой изменившихся вкусов. В 1830 году это здание снесли, и на его месте появился Арсенал – замок в весьма фальшивом готическом стиле, предназначенный для того, чтобы вместить в себя коллекцию старинного оружия.

Хотя и Эрмитаж, и Монбижу являются своеобразными для европейского рококо, нетрудно найти их предшественников в таких книгах, как «Гражданская архитектура» Декера 1713 года издания, где есть рисунки зданий, поразительно напоминающие наши обнесенные рвом здания. Только «русифицированные» купола созданы исключительно замыслом Растрелли.

Таким же прискорбным, как исчезновение Монбижу, является и уничтожение Катальной горки, которая во время своего краткого существования была одним из главных чудес Царского Села. Несколько раз, описывая жизнь двора при Анне Иоанновне и Елизавете, мы упоминали о любви русских к катанию с гор. Это развлечение до сих пор любимо русскими детьми. В Александровском дворце Царского Села можно видеть тщательно выполненную горку, которая устанавливалась в помещении и принадлежала последнему царевичу. Недавняя выставка в Лондоне советского оборудования для детских комнат включала в себя горку, более просто изготовленную, но такую же по форме. Сама Елизавета не была в этом отношении исключением – девочкой она в Москве часто развлекалась на «русских горках», которые снабжались небольшими тележками на колесах или роллерах; эта тележка пускалась вниз по долгому склону, минуя ряд возвышенностей. Спускалась Елизавета и с так называемых ледяных гор, которые воздвигали на Масленицу и во время каждого зимнего праздника в Москве; обычно эти ледяные горки представляли собой простые деревянные желоба, покрытые льдом. И потому в Царском Селе во времена Елизаветы Растрелли создал для нее огромный спуск из камня и кирпича. Должно быть, это было восхитительное зрелище. Центральный павильон Катальной горки тянулся примерно на сто пятьдесят футов. Его высота вместе с поблескивающим куполом составляла примерно девяносто футов. Под идущим к земле склоном находились приводимые в действие лошадьми устройства для подъема и спуска тележек. Катальная горка могла похвастать мраморными колоннами, просторными залами, пол которых был выстлан паркетом и мрамором, и монументальными лестницами, украшенными позолоченной балюстрадой и статуями. Из конца в конец Катальная горка протянулась более чем на девятьсот футов. Катальная горка была завершена в 1757 году, в 1776 году Екатерина внесла несколько изменений, а в 1792 году все сооружение было ликвидировано. Планы Растрелли сохранились до наших дней, и их весьма интересно сравнить с тем, что осталось от аналогичного Катальной горке павильона Большого спуска в Ораниенбауме, о котором мы упомянем чуть позже.

Рассказом об исчезнувших и удивительных удовольствиях Царского Села времен Елизаветы мы и завершим описание этого дворца.

Поскольку это творение Растрелли имеет лишь небольшое отношение к жизни Елизаветы и ее двора, мы лишь слегка остановимся на нем, хотя многие критики считают его главным шедевром Растрелли. Впрочем, строительство Смольного монастыря и Смольного собора началось по распоряжению Елизаветы, которая во время одного из особо набожных периодов в конце своей жизни выразила желание удалиться в Смольный монастырь в качестве кающейся грешницы.

Деятельность Растрелли в последние десять лет правления Елизаветы не ограничивалась лишь Царским Селом и Зимним дворцом. В 1750 году он построил в Санкт-Петербурге новое здание оперы, картины для которого писал Степан Иванов. В 1751 году Растрелли построил так называемый Среднерогатский дворец, примерно в пяти милях к югу от города и недалеко от прямой дороги к Царскому Селу. Позднее дворец был перестроен; в наши дни на его месте развалины. По своему замыслу это было простое, хоть и имеющее правильные пропорции, одноэтажное здание без ненужных излишеств или украшений. Оно весьма напоминало, как заметил Ло Гатто, дворец в Перове около Москвы. У здания был намного более обширный и выразительный центральный фронтон, чем обычно. Возможно, что в 1753–1754 годах Растрелли снова посетил Москву и что именно он построил в Кремле новый каменный дворец для Елизаветы (так называемый Зимний дворец). Именно в нем жил Наполеон в 1812 году; в том же году дворец сгорел. В 1756–1758 годах Растрелли построил маленькую церковь Святой Троицы в монастыре Святого Сергия (Сергиевская пустынь) около Стрельны, которую Грабарь описывает как «восхитительное создание, элегантное и очень легкое, с чрезвычайно живописной резьбой». У церкви была намного более узорчатая, «подобная свадебному пирогу» наружность, чем, к примеру, у имеющего те же размеры храма Святого Андрея в Киеве. Вместе с тем сам монастырь Святого Сергия отличает простота форм (этот монастырь, окруженное крепостным валом, аллеями и прудами большое прямоугольное здание, был основан в 1743 году).

За год до того, как началась реконструкция Царского Села, в 1748 году, заложили первый камень в основание Смольного монастыря. Проект был создан еще в 1744 году, значит, замысел возник примерно в то же время, что и замысел киевской церкви. Работы начались в канун 50-х, но в 1757 году внезапно были приостановлены, – возникло опасение, что императрица умрет. Затем строительство возобновилось и продолжалось многие годы после смерти Елизаветы, хотя в целях экономии замысел Растрелли в полной мере воплощен так и не был.

Сохранившаяся в Академии художеств модель показывает, что монастырь, который в наши дни представляет собой крестообразное сооружение с двенадцатью сторонами и с собором посредине, по первоначальному замыслу должен был включать в себя невообразимо высокую колокольню перед собором, в основании которой должны были находиться огромные ворота. Колокольню так и не построили, но наиболее важная часть проекта Растрелли, в котором рококо сочетается со стилем старых укрепленных московских монастырей, была воплощена в жизнь.

Монастырь занял свое место как в истории, так и в географии, после вариаций более раннего времени на ту же тему. К этим вариациям можно отнести выполненный в стиле петровского барокко монастырь Александра Невского, расположенный на том же берегу Невы примерно в одной-двух милях на юг. Работы над внутренним убранством монастыря Александра Невского продолжались даже в описываемое время: в 1752 году Елизавета пожаловала продукцию недавно открытых серебряных рудников в Колывани – примерно в 3250 фунтов весом – на украшение гробниц покоящихся в соборе святых. В соборе Смольного монастыря Растрелли снова воплотил традиционный русский принцип «пяти куполов»: вокруг массивного центрального купола возвышаются четыре башни с луковками на вершине. Можно спорить – шедевр это или нет, но из всех созданий Растрелли этот собор является наиболее русским.

Название «Смольный» происходит от названия «Смольный двор», который располагался на этом месте раньше – здесь для нужд Адмиралтейства со времен Петра очищалась смола, полученная из сосновых деревьев. К слову, не следует путать монастырь Растрелли с расположенным неподалеку Смольным институтом благородных девиц для дочерей дворян, построеннм при Екатерине II. Так случилось, что этот институт стал штабом большевистской партии между августом и октябрем 1917-го, из-за чего название «Смольный» заняло постоянное место в истории.

Растрелли суждено было завершить свои работы в Санкт-Петербурге там же, где они начались. Вспомним, что в самом начале своей карьеры, в 1732 году, он построил для Анны Иоанновны «третий» Зимний дворец на берегу Невы. Во время правления Елизаветы он вносил в него разные изменения, а в 1746 году добавил крыло. Но здание уже выглядело анахронизмом и не соответствовало величию правления. И потому в 1754 году дворец разобрали и издали указ, разрешавший населению увозить остатки. Растрелли в это время спешно построил большой деревянный дворец между Мойкой и Адмиралтейством. В июле того же года начались работы над новым постоянным дворцом на месте старого – и это был Зимний дворец, который стоит в наши дни. Обстоятельства возведения дворца заставляют вспомнить о первых годах строительства Санкт-Петербурга. На работах было занято столько людей, что им приходилось ютиться в примитивных укрытиях посреди болотистых лугов. И снова из-за плохого питания и плохой воды многие умирали. Говорят, что при возведении нового Зимнего дворца было использовано 140 тысяч бочек известки и мела.

Мнения по поводу преимуществ и недостатков этого огромного сооружения очень разнятся. Некоторые критики отзываются о дворце с восхищением, другие же – и среди них Грабарь и Рео – находят в нем недостатки. Зданию определенно недостает легкости, а его пропорции неудобны, поскольку, имея всего около семидесяти футов в высоту, в длину оно протянулось на четыреста пятьдесят футов. Расположенный внизу по стене ряд ионических колонн поднимается с фундамента, зрительно несколько увеличивая высоту здания. Верхний ряд коринфских колонн поднимается на два этажа в высоту. С точки зрения большинства критиков украшений здесь слишком много; создается впечатление, что внутренние украшения дворца распространились на здание и снаружи. «Как в опере», – говорит Рео, который считает ряд колонн слишком частым, а рамы окон тяжеловесно украшенными. Подобные замечания вызывают и ряды стоящих и сидящих фигур, чередующихся с массивными цветочными вазами. Эти фигуры размещены на каждом углу, на парапете и на крыше – здесь они стоят словно гигантские кегли.

Из XVIII века до нас доносится негодующий голос Урэксхолла. «Он слишком большой, – говорит он о Зимнем дворце. – И очень сухой. Такое впечатление, что для планирования этого здания призвали Джона Ванбру, настолько разительно сходство с его стилем. Здание не завершено, как и почти все в России». Здесь он прав – из соображений экономии цари более позднего времени лишили дворец того, что придавало ему легкость. Цвет здесь играет большую роль в общем замысле, чем в других работах Растрелли. Но на протяжении примерно столетия несчастный дворец сверху донизу покрывала однообразная монотонная темно-красная краска, что придавало зданию тяжеловесный вид. А поначалу оно было бирюзово-голубым (или, по мнению других специалистов, оранжевым); у него были белые колонны и белые дверные рамы, а также серебристый орнамент, созданный самим Растрелли.

О внутреннем убранстве мы можем сказать немного, поскольку пожар 1837 года уничтожил большую часть созданных при Елизавете украшений, над которыми работали такие художники, как Ле Принс, отец и сын Градизи и Фонтебассо. Из того, что избежало огня – превосходная Иорданская лестница, по которой царь обычно спускался, чтобы присутствовать на водном крещении в ледяной проруби на Неве, освященная в 1761 году дворцовая церковь и галерея, резные украшения для которой выполнил Дункер. Все это несет в своем характере что-то елизаветинское.

Проходя мимо, трудно не отметить, что дворец всецело принял на себя роль главной части города. Описывая сооружения, воздвигнутые после Петра I, мы почти не имели возможности рассказать о зданиях, которые не находились на Адмиралтейском острове или восточнее его – и даже о самом Адмиралтействе и о столь отдаленном сооружении, как Смольный монастырь. К примеру, на Васильевском острове, где поначалу столь энергично начали воздвигать дома, строительство почти замерло. Кроме ряда добрых строений на набережной и еще одной улице, весь этот район все еще состоял из деревянных домов, построенных примерно на одинаковом расстоянии друг от друга, на улицах, пересекающихся под прямым углом. Планировка весьма напоминала американскую, причем еще и тем, что улицы, идущие с севера на юг – их называют «линии», – имели не названия, а номера; эта система сохранилась до сих пор.

В елизаветинские времена сеть каналов, оставшуюся в наследство от Петра, пытались превратить в «Новый Амстердам». Каналы пересекали улицы посредине, «но, – как заметил один путешественник, – из-за того, что земля имеет ровную поверхность, вода в каналах в летнюю жару застаивается и становится просто отвратительна; они ни на что не годны, правильнее было бы засыпать их землей». Что и было сделано через некоторое время. Северная часть Васильевского острова оставалась практически в первозданном виде. Даже большой парк, засаженный деревьями, «для удовольствия горожан всех сословий», еще во времена Екатерины I можно было засевать. Остров был связан с противоположным берегом наплавным мостом, который протянулся от дворца Меншикова к месту западнее Адмиралтейства; этот мост существовал еще во времена Анны Иоанновны. Через Фонтанку вело шесть мостов, а через Мойку – четыре. Примерно двести улиц имели официальные названия, которые были закреплены за ними в 1753 году. А начиная с 1760 года на Петропавловской крепости привезенные из Кельна часы начали мелодично отбивать время над водной гладью.

Естественно, Растрелли не работал над столь сложной задачей, как Зимний дворец, в одиночку. У него было множество помощников. Среди вновь появившихся имен первым следует назвать Петра Юрьевича Паттона (1734–1809), ученика Растрелли, который в 1755 году построил в Ораниенбауме театр для великого князя Петра, а позже стал архитектором Сената. Также надо упомянуть некоего Фока. Из знакомых имен следует назвать Чевакинского, которому Екатерина после восшествия на трон и отставки Растрелли поручила продолжать работы в Зимнем дворце.

Елизавета умирала на протяжении всего 1761 года. Однако еще с начала предыдущего года было ясно, что тревожный приступ 1757 года, вроде бы прошедший, на самом деле предупреждение о неизбежном. Теперь императрица была обречена оставаться в своей комнате, где очень редко покидала постель. Ее чудовищно раздувшиеся ноги не давали ей ходить; нанося редкие визиты в дома Алексея Разумовского или Ивана Шувалова, она перебиралась на носилки. Иногда она пыталась представить, что она все еще прелестная и неистощимая Елизавета предыдущих лет. Она объявляла, что собирается на бал или в оперу, надевала новое платье, ей делали элегантную прическу, косметикой она пыталась вернуть себе увядшую красоту. Но затем, поглядев в правдивое зеркало, Елизавета обычно вздыхала и говорила, что слишком устала, после чего раздевалась и ложилась снова, часто чтобы не подниматься на протяжении нескольких дней. Теперь она ела мало, но в первый раз за все время начала сильно пить.

Ее последние дни были омрачены волнениями и разного рода проблемами. Скандальные выходки великой княгини Екатерины и ненормальные поступки и причуды великого князя Петра являлись для нее постоянным источником беспокойств. Желая покинуть свой неудобный временный дворец, она обнаружила, что требование Растрелли выплатить 380 тысяч рублей для завершения ее частных апартаментов в Зимнем дворце она выполнить не в состоянии. Ее измученное болезнью воображение постоянно рисовало ей картину того, как она сгорает заживо в кровати в своем пожароопасном деревянном дворце. В июне пожар на Малой Невке разрушил несколько огромных складов с пенькой общей стоимостью более чем в миллион рублей. Горечь от сознания потери своей приятной внешности и усталость смешивались с постоянным страхом смерти. Елизавета становилась все более беспомощной перед лицом приближающихся напастей. Отчаянное путешествие в Петергоф летом привело к тому, что осенью ее доставили обратно в столицу полуживой.

К декабрю стало ясно, что императрице осталось жить недолго. Ее истерические припадки стали чаще, болячки на ногах уже не вылечивались, а кровотечение с каждым днем становилось труднее остановить. 23 декабря у нее был сильный приступ кашля, который сопровождался постоянными кровотечениями и кровавой рвотой. Очень встревоженные, ее доктора Монси, Шиллинг и Крузе сделали кровопускание, после чего императрица постепенно стала приходить в нормальное состояние. Улучшение состояния продолжалось более недели, но 2 января 1762 года, после особо сильного кровотечения, врачи решили сообщить Елизавете, что ее жизнь в опасности. На следующий день священник исповедовал и причастил ее. 4 января было выполнено таинство святого помазания, и над ней дважды прочитали молитвы, к которым Елизавета присоединилась с большим рвением. Ее агония длилась на протяжении всей ночи и значительной части следующего дня. Великий князь Петр, великая княгиня Екатерина, Алексей и Кирилл Разумовские находились у ее кровати, тогда как соседняя со спальней комната была заполнена стоящими на коленях и плачущими придворными. В четыре часа дня 5 января 1762 года, который пришелся на Рождество 1761 года по старому стилю, Елизавета Петровна скончалась. Это было на двадцатом году ее правления, когда ей самой был всего пятьдесят один год.

Поскольку история правления Елизаветы завершилась, то завершается и наше повествование о Растрелли и стиле рококо в России. Растрелли продолжал работать в Зимнем дворце во время краткого и удручающего по результатам правления Петра III, но в 1763-м, по получении пенсии от Екатерины, он покинул Россию в первый раз со времени своего ученичества и отправился в Италию, где оставался на протяжении года. Когда в 1764 году он вернулся, Екатерина выказала ему свою немилость столь открыто, что Растрелли вынужден был оставить службу при дворе. Он вернулся в Митаву, где сделал некоторые последние штрихи во дворце, который построил для Бирона в конце тридцатых. Когда изучаешь тот период, создается впечатление, что Растрелли просто занимал себя, коротая время – но стоит помнить, что Растрелли в то время было больше шестидесяти. В Митаву его сопровождали итальянцы Ротари и Фонтебассо, художники, которые, по всей видимости, тоже попали в немилость в Санкт-Петербурге. Одновременно с ними начали исход на родину и французские художники. Сцена очистилась почти полностью и теперь была готова для следующего акта.

Русские ученики Растрелли – Чевакинский и остальные – пытались сдержать напор нового стиля в архитектуре, о наступлении которого провозгласило присутствие в России Валлена-Деламота. Среди иностранцев ощутимый вклад в это внес только Антонио Ринальди (1709–1794), ключевая фигура проходящего тогда переходного периода. В 1752 году Кирилл Разумовский пригласил его для строительства своего дворца в Батурине на Украине. Сделав это, он последовал за гетманом (Разумовским. – Пер.) в Москву, а отсюда в 1755-м – в столицу. Во время смены правления он был занят работой на великого князя Петра в Ораниенбауме, где были построены последние «елизаветинские» здания – Китайский домик и различные прочие, не сохранившиеся до нашего времени, а также павильоны, среди которых особо следует отметить Катальную горку. От Катальной горки осталась только центральная часть – красивый павильон на вершине спуска. Судя по всему, это было очень большое сооружение, сравнимое с созданной Растрелли Катальной горкой в Царском Селе. Круглый двухэтажный павильон имеет на вершине конический купол в китайском стиле. Крыша павильона плоская. У павильона прямоугольные крылья, перед которыми стоят колонны. Крылья тоже имеют по два этажа. Комната внутри круглого павильона украшена с исключительно возвышенным и утонченным великолепием рококо. Эти украшения – и украшения в Китайском домике – созданы Торелли, братьями Барози, а также Джузеппе Джоаккино (скончался в 1780) и Серафино Лодовико (умер в 1810), двух болонцев, чье пребывание в России было крайне коротким и, похоже, ограничилось лишь Ораниенбаумом. Катальная горка Ринальди явно относится к Елизаветинской эпохе – настолько явно, что до недавнего времени ее автором считали самого Растрелли. Но под давлением нового режима Ринальди скоро уступил изменившимся вкусам, и его имя ныне ассоциируется главным образом со строениями в типично классическом духе – такими, как дворец в Гатчине (начатый в 1766 году) и Мраморный дворец в Петербурге (1768–1772).

Мы покидаем Растрелли в Митаве в 1764 году. Двумя годами позже Растрелли нанес визит в Берлин и предложил свои услуги Фридриху Великому. Но хотя Фридрих и заключил недавно договор с Екатериной II, вряд ли он желал принять на службу любимого архитектора своего старого противника Елизаветы. И потому Растрелли вновь пришлось отправиться в путь. В 1768 году он снова оказался в Италии. В 1771 году, уже стариком, он вернулся в Санкт-Петербург, и здесь, в городе, в который вложил столько сил и в котором столь многого достиг, скончался.

Мы знаем мало о характере человека, чье широкое умное лицо смотрит на нас с портрета его друга Ротари. В самом деле, кроме того, что его дочь была замужем за малозначительным архитектором по фамилии Бартолиати, мы не знаем о его жизни практически ничего. Но это не очень большая потеря. Его жизнью были Санкт-Петербург и дочь Петра Великого; его характер выражен в его творениях, запечатлевших свою эпоху.