Текст книги "Хмельной транзит"

Страх возмездия

– Лицом к стене, руки за спину! – скомандовал конвойный подсудимому в маленьком узком коридоре, выводя его из комнаты с толстой стеклянной стеной, прозванной в народе стаканом. Несколько часов пристегнутый наручниками обвиняемый ожидал в прокуренном стакане начала судебного заседания. Минуло полгода томительного ожидания в следственном изоляторе с редкими выездами в город для проведения следственных экспериментов, в которых Соловьев должен был на практике при помощи длинных шлангов и емких полиэтиленовых пакетов показать придуманный им неординарный способ хищения водки с завода. С Нелли он больше не виделся, пока шло следствие, свидания и переписка с родственниками запрещены, за исключением тех случаев, когда таковые помогают в расследовании инкриминируемого деяния. Раз в месяц Саше приносили передачу с сухими кашами, копчеными колбасами, рассыпчатым чаем и разломанным на куски шоколадом. По вложенной в сетку описи содержимого, написанной каллиграфическим почерком, бывший тренер по боксу догадывался, что не отравиться тюремной баландой и не умереть с голоду не позволяет ему любимая и заботливая теща Наталья Андреевна.

Соседи по камере следственного изолятора относились к Соловьеву с настороженным почтением, понимая, что в любом конфликте мастер спорта по боксу нокаутирует любого из них одной левой. Поэтому через месяц заключения под стражу на выборах единогласно его избрали старшим по хате.

Весть о своем разоблачении отец двоих детей воспринял спокойно, лишь в глазах появился жесткий прищур. Пятнадцать лет он жил под страхом возмездия, спрашивая, зачем убил человека, пусть гадкого, избалованного, повесившего на него разбойное нападение, отправившего в тюрьму… И вот час расплаты настал. Да, он отомстил за искалеченную Веру, скрылся по поддельному паспорту, воспитал в себе силу воли, чтобы не шарахаться от каждого милиционера, создал прекрасную семью, обеспечил ее. Но все меркло перед непрекращающимися муками совести, которые проявлялись во все времена года, днем и ночью, словно ежеминутно спрашивая: достоин ли он жить на белом свете?

– Встать, суд идет! – по велению очкастого секретаря заседания в строгой юбке собравшиеся в зале послушно встали, кто с презрением, кто с сожалением глядя через железные прутья клетки на обвиняемого. Соловьев выглядел измученным и усталым, выискивая в толпе Нелли, Наталью Андреевну и дочек. «Конечно, она не простила. И поделом, за столько лет совместной жизни он так и не нашел возможности объясниться с супругой», – думал мужчина, слушая монотонную речь прокурора о подсчитанных литрах перекачанной водки и нанесенном государству ущербе.

Судья зачитывала прикрепленные к делу характеристики на тракториста с ликеро-водочного завода и известного спортивного общества, в котором когда-то тренировал мальчишек Соловьев. Родители составили коллективное обращение, в котором просили не наказывать обвиняемого строго, ибо тот дал их детям путевку в большую спортивную жизнь. Вызванные свидетели по очереди давали показания о том, как подсудимый, временно безработный, то бишь тунеядец, хранил бутылки с сорокаградусной в гараже, наклеивал желтым канцелярским клеем ворованные этикетки на тару, не давал помереть страждущим от алкогольного синдрома, при этом сбывал похищенное в местный ресторан, посылал материальную помощь на родину родственникам, хранил деньги на личном счету в сберегательном банке.

В объявленный перерыв напряжение нарастало. Всех свидетелей по заявленному списку опросили, вот-вот судья должна удалиться в совещательную комнату для вынесения справедливого приговора, ибо в советской системе координат мог существовать только гуманный суд. Вдруг дверь зала заседания приоткрылась, вошли Нелли и капитан Корнеев. Невозмутимый Соловьев, сильно ревнуя, густо покраснел при одной лишь мысли, что законная жена за время его отсутствия могла увлечься тем, благодаря кому он оказался за решеткой. В висках бешено застрекотал пульс, не давая осознать в полной мере слова, сказанные властной судьей процесса в черной мантии:

– Вызывается свидетель Корнеев Иван Николаевич, капитан отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности Ленинского РОВД города Минска. В деле имеется справка о проделанном расследовании за вашей подписью. Вы хотели что-то дополнить?

– Да, ваша честь! – Корнеев положил форменную фуражку на трибуну и громко произнес: – Под фамилией Соловьев скрывается опасный преступник Григорий Федоров, разыскиваемый за покушение на убийство.

Толпа в зале, открыв рты от удивления, возмущенно загудела. Раздались крики:

– Неправда! – кричали одни.

– Вам лишь бы повесить на человека побольше преступлений! – вторили другие.

Соловьев встретился глазами с Нелли, перевел, затаив дыхание, взгляд на Корнеева, который продолжил:

– Отпечатки Соловьева оказались отпечатками Федорова, уроженца Магаданской области. На счету Соловьева (Федорова) разбойное нападение, пять лет исправительно-трудовой колонии и покушение на убийство сына прокурора Леонида Ледогорова. Федоров отсидел меньше половины срока, а в 1966 году освобожден условно-досрочно за примерное поведение. Ходатайствую о приобщении к делу характеристики из места заключения.

– Не пойму, как может относиться к делу характеристика пятнадцатилетней давности! – парировала судья.

– Сейчас объясню. Дело в том, что разбойное нападение на гражданку Веру Дольникову Соловьев, он же Федоров, не совершал. Его оговорил тот, кто сам нанес девушке непоправимый ущерб здоровью.

Зал загудел еще больше, кто-то стал выкрикивать бранные слова. Судья, постучав молотком, утихомирив таким образом толпу, сама возмутилась:

– Вы хотите сказать, что советский, самый гуманный суд в мире, мог совершить ошибку?

– Я и сам до недавнего времени не мог такого допустить. И все же прошу опросить еще одного свидетеля, именно того, кто оговорил Соловьева.

– Кого? Вы говорите про Леонида Ледогорова? Так он же Соловьевым был отправлен на тот свет, если я не ошибаюсь. Именно за покушение на убийство он до сих пор, как вы говорите, числится в розыске.

– Так точно. Но не совсем так. Покушение – это еще не убийство.

Соловьев от неожиданности поднялся со скамьи подсудимых, схватился сначала за голову, потом за железные прутья, исступленно шатаясь, словно сумасшедший, из стороны в сторону.

– Что ж, коль вы настаиваете, капитан, пригласите последнего свидетеля. Хотя я пока не понимаю, к чему вы клоните, – произнесла судья, еще раз успокоив молотком взбесившихся участников и зрителей процесса.

В зал вошли трое: два конвоира, а между ними выше среднего роста человек в серой телогрейке, черной шапке-ушанке и наручниках.

– Представьтесь, пожалуйста, – попросила судья, когда свидетель поравнялся с трибуной и снял шапку, оголив засаленные, немытые, отросшие волосы и недельную щетину на осунувшемся лице.

– Осужденный Ледогоров, статья 146, часть «д», осужден Челябинским областным судом сроком на 12 лет.

– Вы предупреждены судом говорить правду и только правду?

– Да, ваша честь.

– Вам знаком подсудимый Соловьев?

Ледогоров посмотрел в сторону клетки и выпалил:

– Гражданка начальница, я только Федорова вижу. Это он меня чуть не убил.

– Расскажите суду, как все было.

– В феврале 1966 года Федоров проник в дом моего отца, избил меня и скрылся, еще и Верку забрал.

– Какую Веру? Потерпевшую Веру Дольникову?

– Ага.

– Ту самую, на которую было совершено разбойное нападение, за которое осужден обвиняемый?

– Да не он нападал…

– А кто же?

– Я.

– Почему же она у вас жила?

– А куда ее было деть? Боялся, что память к ней вернется… И настучит…

– Поясните суду, как напал на вас обвиняемый?

– Он как вышел, сразу ко мне. С первого же удара я упал прямо на комод, а там замок железный… Отключился сразу.

– Что было потом?

– Больница. Месяц валялся с черепно-мозговой. Но я выжил…

– Получается, обвиняемый не хотел вас убивать:

– Скорей всего, отомстить, что вместо меня на зоне чалился.

– Коль вы сейчас отбываете наказание за совершенное преступление, отец вам больше не помогает.

– Нет, только с того света… И то вряд ли…

– Что вы этим хотите сказать?

– Ваша честь, убил я его, отца своего, за что и осужден на 12 лет.

– Поясните суду, как и за что вы лишили жизни своего отца.

– За все хорошее… – Ледогоров сплюнул, глядя в глаза Соловьеву, и продолжил. – Как только он на пенсию ушел, в области стали дела поднимать старые, и, оказалось, либо его к стенке, либо меня. Выбор пал на него. Но, как видите, и я не избежал наказания, новый прокурор города отправил меня по этапу.

– Обвиняемый, вы что-то хотите дополнить?

Соловьев с радостью встал:

– Да, ваша честь! Убивать не хотел. Отомстить – да. Как нашел их дом, долго искал, с полгода, отец его тогда женился во второй раз, фамилию сменил, говорили, что из-за сына непутевого, грозы района, которому все с рук сходило. Нашел комнату на втором этаже, где он Веру на цепи держал, а та после операции, черепно-мозговая травма была у нее. Ледогоров меня застукал, более того, попытался ее изнасиловать, а та больная, немощная… Не сдержался… Нокаутировал. Я, пока сидел, начал тренироваться и боксером стал благодаря тренеру одному. Но не было дня, чтобы совесть меня не мучала! Бог мой, я так рад, что этот подонок жив!

– Почему же?

– Потому что не мне решать его судьбу. Жизнь сама должна была его наказать, с отцом всемогущим или без. Так и случилось. Высокий суд, если бы не он, даже не представляю, как сложилась бы моя жизнь. Без зоны, без бегства, без другой фамилии. С матерью, которая ушла в мир иной без меня.

Соловьев сел на скамью подсудимых, закрыл лицо руками, из-под которых потекли слезы, сочувствующим и осуждающим зрителям было непонятно, то ли это горесть по собственной искалеченной судьбе, то ли капли радости от раскаяния и неожиданного исцеления отомщенной жертвы.

После такого драматичного выступления последнего свидетеля отправили туда, откуда он прибыл, суд же удалился для определения приговора.

За всю историю юриспруденции Советского Союза подсудимый никогда так не радовался оглашенному сроку наказания – пять лет лишения свободы за хищение социалистической собственности, совершенное оригинальным способом. Но самое главное, что он – не убийца. По приговору суда счет в сберегательном банке, открытый Соловьевым для того, чтобы он мог рассчитаться с семьей за якобы погибшего сына прокурора, конфискован в доход государства за похищенную осужденным водку заводского разлива.

Самый гуманный советский суд учел положительные характеристики Соловьева и не стал по совокупности наказаний добавлять срок за покушение на убийство, учитывая срок давности, факты нанесения ударов в состоянии аффекта, отсутствие намерения убить человека и отбывание наказания за преступление, которое не совершал.

После оглашения приговора в отношении находчивого вора к клетке с разрешения охраны подошла Нелли:

– Прости меня…

– И ты меня прости, что не рассказал раньше. Просто очень боялся тебя потерять.

– Я очень тебя люблю, приеду сразу, как только разрешат, куда бы не отправили, буду ждать. Только в разлуке поняла, как ты дорог и любим. Ты же не для себя, а для семьи старался…

– Девочек поцелуй, любимая моя жена. Все будет хорошо, только дождись.

В этот момент к клетке подошел капитан Корнеев, и Соловьев произнес:

– Капитан! Спасибо! Ты меня посадил, но ты же и спас! Можно пожать твою руку?

– Легко! Будь здоров и береги жену, она у тебя замечательная!

Нелли, зардевшись, пустила слезу, зашли конвоиры, надели наручники и вывели осужденного Соловьева через служебный вход. Бывшего мастера спорта посадили в милицейский уазик, следующий в следственный изолятор, чтобы через какое-то время отправить по этапу отбывать наказание.

В опустевшем дворе пахло началом холодной зимы, налетели пушистые белые мухи, у здания суда показался бородатый дворник в тяжелом фартуке и стоптанных кирзовых сапогах не по размеру. Ловко сконструированной метлой из прутьев на длинной палке он пытался убрать с вверенной ему территории пожухлые листья, недовольно бурча себе под нос:

– Если человеку не дают заработать, он станет красть. А что еще остается? Закон природы человеческой…

Сколь ни пытался дворник управиться с остатками осени, ничего не получалось: порывистый ветер то поднимал листву и кружил ее в легком танце, то опускал поодаль, создавая неразбериху и бедлам. Старик устал бороться со стихией, присел на неказистую, похожую на лошадку, лавочку с изогнутыми железными перилами, достал из-под нее припасенную бутылку с наклеенной кустарным способом этикеткой и жадно выпил.

– Что с ним будет дальше? – прошептала вслед ускользающему ветру, уносящему пожухлую листву, Нелли.

– Не волнуйтесь, он справится. И обязательно найдет аварийный выход, – ответил ей Корнеев, отправляясь на службу, чтобы продолжить бороться с хищениями социалистической собственности.

Правда, спустя десять лет социалистическая собственность исчезнет, страна под названием СССР перестанет существовать, а с ней и социализм, как придуманная утопия, отправится в мир истории. И быть может, Соловьев, выйдя на свободу с чистой совестью, придумает нечто совершенно невиданное и талантливое. Или не придумает, ведь неизвестно, как повлияют годы, проведенные в лагере, исправят ли его гениальную тягу к предпринимательству или навсегда загубят. Доподлинно известно, что с распадом советской системы координат на этой необъятной территории появится класс предприимчивых хозяев жизни, которых никто более не сможет назвать спекулянтами.

Ксения Бахарева

Более тридцати пяти лет работала на телевидении. Автор и режиссер-постановщик документального цикла «Каникулы в историю» с народным артистом России Александром Галибиным (2012–2017). Создатель хроники криминальных происшествий «Зона Х», документальных телепроектов «Преступления века», «Несекретные материалы», автор более 100 документальных фильмов, в том числе полнометражного документального фильма «Притяжение Альберта Вейника», удостоенного награды Нью-Йоркского фестиваля лучших телефильмов и программ (2014). Лауреат Международного фестиваля «Золотой Георгий» (2006), Международного фестиваля кино и телепрограмм «Правопорядок и общество» (2003), лауреат Международного фестиваля «Детектив-фест» (2001), номинант Международного фестиваля «Златна ракла» в Пловдиве (2006).

Автор нескольких детективов. Книги «Кооп стоп» (2019), «Блуждающий бумеранг» (2022) вышли в издательстве «Четыре четверти».