Текст книги "Хмельной транзит"

Выдержка

Вечером, сидя в камере следственного изолятора, Соловьев заварил в алюминиевой кружке крепкий чай, дождался, пока напиток чуть остынет, хлебнул пару раз и принялся читать все тот же полезный и изрядно потрепанный библиотечный журнал «Знание – Сила», благодаря которому многих советских граждан прозвали Кулибиными. «Говорят, что когда Станислав Лемм увидел под микроскопом, как движется протоплазма слизевого гриба, он воскликнул, что это и есть его „Солярис“. Знаменитый фантаст наблюдал плазмодий…» Что такое плазмодий, широкоплечий боксер не имел ни малейшего представления, ему просто представилось безграничное космическое пространство, в котором он в круглом серебристом скафандре машет рукой всем оставшимся землянам. Чтение зацепило, затянуло, пока, не обращая внимания на пустые разговоры подследственных сокамерников, закрыв глаза, он не стал вспоминать…

«Солярис»… Миновало уже восемнадцать лет с тех пор, когда Федоров зимним вечером на берегу ледяного городского озера возбужденно рассказывал Вере в первый вечер знакомства о самом любимом романе. Как много воды утекло, что стало с тем юным мальчишкой, увлеченным космосом? Как несправедливо сложилась судьба Веры…

Расставшись с Верой, славными теткой Леной и Николаем, спасаясь бегством от уголовного преследования, какое-то время Федоров, надвинув шарф по самый нос, ехал по шоссе в холодном, дребезжащем ГАЗ-69, пугаясь и шарахаясь от редких проезжающих мимо машин, на всякий пожарный глядя в сторону густого леса, готовый в любой момент в нем скрыться. Долгие километры при свете мрачного дня ему казалось, что за ним определенно гонятся, его ищут, и все же с наступлением темноты парень потихоньку осмелел. Въезжая на очередную горку газик пыжился, тарахтел и неожиданно заглох, поскольку едва пахнущий ранней весной воздух к вечеру был еще слишком морозным.

– Видать, солярка застыла, – обреченно вздохнул молодой белобрысый шофер, нехотя открывая студеный капот, – говорил же: чего ехать на ночь глядя.

– И что теперь? Как звать-то тебя? – спрыгнул с подножки Гришка, которого отныне надо бы уже звать Сашей.

– Василием. Выбирай: замерзнуть или стать ужином для голодного волка?

– Меня не устраивает ни то, ни другое, – пережитые испытания воспитали в Федорове выдержку и самообладание. – В фильтре, скорей всего, соляру прихватило или образовалась парафиновая пробка на сетке топливного насоса. Давай толкать!

– Автослесарь, что ли?

– Нет, читал. Керосин есть? – оба парня навалились грудью и с трудом помогли замерзшей старой колымаге оказаться на горке.

– Откуда?

– Тогда кипяток…

– И где его взять?

– Вода?

– Есть в канистре.

– Нормально. Разжигаем костер. Спички доставай!

Во тьме на ощупь наломав веток с черных сосенок, Соловьев мастерски разжег костер, вскипятил воду, плотно обмотал тряпкой фильтр и медленно полил его горячей водой, после чего несколько раз прокачал.

– Заводи!

– Ну ты, парень, молодец! – Василий уже готов был лезть на дерево, чтобы спасаться от дикого зверя, а помощь пришла от случайного попутчика. – Если бы не ты, я бы точно…

– Братец, при любых обстоятельствах, в самых трудных моментах нельзя терять присутствие духа! Саша! – протянул замерзшую руку Василию, представившись. – В Челябинске кто живет с тобой?

– Мать с отцом.

– Отлично. Кто у нас отец?

– В институте заведует кафедрой истории.

– Переночевать пустишь?

– О чем разговор, конечно!

У мрачного парадного подъезда пятиэтажного дома, освещенного единственным фонарным столбом, куда попутчики добрались глубоко за полночь, столпились угрюмые соседи и случайные зеваки.

– Что это за демонстрация? Как будто что-то случилось.

В подтверждение слов Василия во двор въехали одна за другой милицейский уазик и машина скорой помощи.

– Граждане, расходитесь! – первым из автомобиля вышел человек при погонах. – Всем спать пора, не мешайте работать!

– Случилось-то что? – спросил Василий у толпы зевак.

– Человека убили, – проникновенно, с придыханием прошептала женщина в пуховом платке, стоявшая у подъезда ближе других. – О, Господи, Вася, сразу не признала в темноте, проходите, вас пропустят, – пролепетала она, узнав в парне сына убитого.

– Скорая для матери? – успел спросить побледневший Василий.

– Да, упала без чувств, – был ответ милиционера.

Соловьев ловко протиснулся вместе с Василием в подъезд через ограждение и спины криминалистов и следователей, сразу заметив на полу под лестничным пролетом, лежащего в неестественной позе человека, и тут же вышел. Выражение лица погибшего застыло перед глазами, будто кинопленка на стоп-кадре: заострившийся подбородок, стеклянный взгляд и запекшаяся струя крови в уголке рта. Он отчетливо помнил такую же картину, пытаясь изо дня в день стереть из памяти то, что случилось в доме прокурора Ледогорова.

– Честное слово, не верю я в самоубийство! Кто-то, видимо, помог бедняге упасть с третьего этажа, – шептались за его спиной зеваки.

– Наверняка… Говорят, он курировал строительство нового корпуса института, мог поймать подрядчиков на каком-то шахер-махере…

– Не верю! Самоубийство, точно вам говорю.

– А я уверена, что это месть. Слышала, что он давеча, играючи, раскидал их в уличной драке. И один местный вор в законе проиграл его в карты, – все тише доносились обывательские версии убийства из уст сердобольных зевак. А Соловьев, сохраняя хладнокровие, спешил убраться восвояси, дабы не навлечь на себя лишних подозрений и проверку документов, в подлинности которых у него пока не было возможности убедиться. Саше еще предстояло научиться действовать взвешенно и разумно в сложных жизненных ситуациях, по крайней мере не шарахаться от каждого блюстителя порядка. Поначалу медленно, а потом все быстрее он уносил ноги из темного двора, из которого так и веяло трагедией, добежал до перекрестка, повернул направо и остановился около городского парка.

Мартовская ночь на изогнутой скамейке была не слишком теплой, если не сказать больше, и все же сил двигаться дальше не было.

– Молодой человек, ваши документы! – Саша проснулся от того, что кто-то дергает его за плечо, – что вы здесь делаете?

– Не понял…

– Документы!

Замерзшей рукой он извлек из нагрудного кармана кошелек, проверил, не украдено ли содержимое, ибо не помнил даже, как заснул, и протянул паспорт.

Милиционер сверил с фотографией его заспанную физиономию, пролистал страницы до прописки со словами:

– Что же Соловьев Александр из города Миасса ночует в парке?

– Автобус сломался, до вокзала не доехал. Вот и решил до утра подождать, – сдерживая волнение и растягивая в зевоте слова, соврал Соловьев. – Не подбросите? Моя милиция меня бережет? – нашелся новоявленный житель Миасса, памятуя о том, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

– Давай, а то отморозишь что-нибудь, потом жаловаться станешь.

Впервые в жизни Соловьев, добившись чего-то путного от правоохранителей, оказался у билетных касс железнодорожного вокзала. Глядя на расписание поездов, парень раздумывал, куда же теперь податься, пока не решил брать билет на ближайший скорый поезд дальнего следования.

– До Минска один плацкартный, пожалуйста! – с решимостью выдохнул Соловьев, протягивая купюры.

– На какое число? – зевнула в ответ кассирша.

– На ближайшее…

– Через три часа подойдет?

– Конечно!

– Есть только боковая верхняя полка, брать будете?

– А сколько ехать?

– Практически трое суток.

– Давайте!

Через три часа Саша с легкостью забрался на верхнюю боковую полку около туалета и заснул как младенец, едва состав застучал по рельсам. За окном лесные пейзажи сменялись заснеженными равнинами, по полудню яркое весеннее солнце местами уже растопило пустынные белые поля с редкими оголенными березками до темно-коричневых проплешин, от чего сильно слепило глаза. Выспавшись, Соловьев долго всматривался в даль, вспоминая от чего и куда бежит, и, пожалуй, впервые за долгое время перестал ощущать ноющий страх внизу живота, от которого не получалось избавиться с той самой минуты, когда сын прокурора после боксерского удара упал навзничь. Не мог объяснить природу этого противного чувства, но отчетливо понимал, поскольку имя и фамилия у него отныне другие, ему нужно стать другим человеком, выдержанным, способным сдерживать свои чувства. И все же каждый раз, закрывая глаза, перед ним возникал один и тот же противный образ ненавистного отпрыска, которого он отправил на тот свет. Осознание собственной вины не покидало.

Первым испытанием в воспитании выдержки для пассажира с верхней боковой полки стал голод, от которого проснулся Соловьев на следующее утро. В вагоне головокружительно пахло едой. По соседству путешествовала семья с двумя жутко крикливыми и плохо воспитанными детками, которых заботливая мамаша то и дело пыталась накормить жареной курочкой, вареными яйцами и картошкой в мундире. Соловьев, притворяясь беззаботным и равнодушным, отвернулся к окну, но атмосфера всепоглощающего обжорства не давала сосредоточиться ни на минуту. Мысленные уговоры про воспитание самообладания и выносливости с невероятным трудом помогли отвлечься, но только на полчаса. Саша слез с полки, чувствуя, как стенки желудка прилипают друг к дружке, дождался очереди в санитарную комнату, умылся, подсчитал оставшиеся медяки и понял, что в вагон-ресторан идти нет смысла. На ближайшей станции купил две витиеватые ватрушки, умял их в одно мгновенье, однако под ложечкой по-прежнему предательски сосало. Вернувшись в вагон, пропахший чесноком и ароматной курятиной с румяной корочкой, закрыл глаза, представив маленькую комнату в доме прокурора, где он по неосторожности смертельно врезал заклятому врагу, и получилось! Получилось отключиться и забыть про голодный желудок, непроизвольно издающий неприличные булькающие звуки! Окрыленный первыми успехами, парень уставился в мелькающие пейзажи за окном, создавая при помощи богатого воображения картины счастливой жизни в далеком белорусском городе.

Вскоре в плацкартном вагоне упитанное семейство с курятиной сменил веселый бородатый мужик в шапке-ушанке с бутылкой коньяка, который тут же пригласил Соловьева составить компанию, и когда тот отказался, почти обиделся:

– Спортсмен, что ли?

– Так точно, – в очередной раз соврал парень.

– Тогда бутерброд? Мне одному не съесть.

– Не откажусь!

Рядом с поджарым загорелым бородачом стояла увесистая холщовая торба, из которой торчал лисий хвост. Парень собрался с духом и заговорил:

– Вы охотник?

– Так точно. Получил огромное удовольствие! Охотник в отпуске! Прекрасно отдохнул, поездил, пострелял. Природа, лиса, заяц, кабан, с погодой повезло. В остальной жизни я – физик. А ты – студент?

– Пока нет.

– В армии служил?

– Нет.

– Здоровьем не вышел?

– Так получилось.

– Думаешь поступать?

– Наверное…

– Правильно. Без высшего образования сейчас никуда. Только выбери по душе, чтоб только одна физика и никакой химии.

– Согласен. Скажите, в изучении космоса законы физики ученые применяют в своих исследованиях?

– О как! В точку. Конечно, как без физики. К примеру, хрономиражи…

– Что это?

– Растягивание или сжимание времени. Сегодня факт существования хрономиражей отрицать не может даже академическая наука. Объяснить их пытаются ученые при помощи законов мироздания. Мир (и человек) устроен совсем не так, как мы думаем. Чем глубже я проникался этой мыслью, чем дальше продвигался на пути раскрытия реальной картины мира, тем неуютнее мне становилось и все меньшее понимание со стороны ученых. В их глазах я выгляжу чудаком.

– Почему?

– Видишь ли, после переезда из Москвы в Минск я был избран членом-корреспондентом и назначен заведующим лабораторией Института энергетики Академии наук БССР, начал работать в Физико-техническом институте, где и сформулировал свою Общую теорию природы.

– Первый раз в жизни вижу ученого! Теплофизика, атомная энергетика, честное слово, для меня это, как космос! – завороженно слушал бородатого попутчика Саша, постепенно отвлекаясь от измотавших его нервную систему проблем.

– Основная область моих знаний – металлургия. Разрабатывая технологию отлива и обработки металлов, я пришел к ошеломляющему выводу, что главную роль в теплообменных процессах играет энергия времени.

– Это как? – не понял сути Соловьев.

– В экспериментах мне удалось доказать, что время является материальным продуктом тонких миров, – продолжил бородач, – оно существует в результате движения мельчайших частиц – хрононов. Благодаря им время застывания металла не только ускоряется, но и значительно изменяется его структура. Но главным свойством хрононов, несомненно, является способность моментально переносить информацию на любые расстояние без каких-либо потерь. В том числе из прошлого в будущее. И обратно.

– Вы про машину времени?

– Нет, это оставь фантастам. А я – ученый, академик. Абсолютно счастливый человек, потому что работу люблю, сестру люблю, охоту тоже, кстати…

– Что с лисой делать будете? – чувствуя себя профаном в области физики, чтобы продолжить разговор, сменил тему Саша.

– На воротник сестре!

– Не жалко?

– Жалко, но таков закон природы. Либо мы их, либо они нас. Животные всегда идут до конца. В отличие от нас. Это люди часто делают все кое-как.

Новый поворот

Дотошный капитан Корнеев, томленный неведомой ранее силой притяжения, несколько раз приезжал на дачу к Нелли Алексеевне, но каждый раз натыкался на невозмутимо повелительный тон ее матери:

– Нет ее.

– Когда же будет?

– Не знаю, не докладывала. А ежели нужна, повесткой вызывайте!

– Зачем же, можно просто поговорить. Неофициально, так сказать.

– Мужа в СИЗО упрятал, а теперь просто поговорить хочет, имел бы совесть! Дети остались без отца!

– Извините, хотел кое-что уточнить. Вы не правы, я же при исполнении.

– Спрашивайте! – Наталья Андреевна решительно перегородила калитку, насупив брови так неестественно и нарочито агрессивно, что капитан рассмеялся. – Что смешного?

– Уж больно вы грозная. И все-таки я спрошу. Может, вам известны точная дата и место рождения вашего зятя?

– У вас же его паспорт есть, посмотрите!

– Видите ли, мы отправили запрос в органы внутренних дел города, откуда он родом, а нам сообщили, что запись о рождении такого гражданина в ЗАГСе отсутствует.

– И вы полагаете, я – ясновидящая. Такие тайны мадридского двора мне неподвластны. Да и дочь моя на это вряд ли ответит.

– И на том благодарю, – вздохнул Корнеев и подался прочь от властной родительницы.

«И, правда, с какой стати я предался романтическим настроениям и повадился ездить к чужой жене, даже если она прехорошенькая. И тянет к ней необъяснимо…» – корил себя на обратном пути капитан, но ничего поделать не мог. Задавался он этим вопросом и не находил хоть какого-то маломальского объяснения гораздо чаще, чем, скажем, уделял внимание тонкостям уголовного дела и истинной дате рождения обвиняемого Соловьева. Закрывая глаза перед сном ли, за рулем ли или в служебном кабинете, каждый раз дивный образ с кристально чистыми изумрудными глазами, изящными руками и очаровывающей улыбкой мешал сосредоточиться, анализировать и подмечать детали, нюансы, благодаря которым на протяжении нескольких лет он снискал в управлении внутренних дел непререкаемый авторитет.

– Бусько, как думаешь, если в родном городе Соловьева нет сведений о нем, как отыскать факты о его происхождении? – усилием воли Корнеев заставил себя работать.

– А кто может подтвердить, что Миасс – его родной город? Родителей нет, но есть тетка. Елена, кажется. Нелли же тебе о ней говорила.

– Да-да. Помню. Надо ехать, повидаться. А как ее-то найти?

– Что с тобой, капитан? По телефону. Нелли недавно заказывала междугородний разговор в кредит. Там и адрес узнаем.

– Конечно. Отправляйся в узел связи и выясни номер абонента. Завтра же двинусь на Урал, проветрюсь.

Поздним вечером следующего дня постучался капитан Корнеев в ветхий дом старого микрорайона Демидовка в Златоусте, что у самого восточного склона горы.

– Здравствуйте, тетка Елена, не знаю вашего отчества, – приложил руку к форменной фуражке минский командированный. – Капитан Корнеев.

– Васильевна я, с чем пожаловал, товарищ милиционер?

– С дороги я длинной, из Минска, самолет, автобус… Чаем не угостите?

– Из Минска? Что с Сашей? Нелли говорила, ой, проходите, конечно! – засуетилась женщина без определенного возраста.

В избе, пахнувшей русской печью и пирогами, было чисто и сумрачно, словно навеки поселился здесь прошлый век: с его вышитыми мелкой гладью розовыми цветочками, с зелеными листиками на занавесках, металлическими панцирными кроватями и высокими подушками с тюлевыми накидками. В одном углу на стене с оливковыми в полоску обоями висела большая черно-белая, похожая на свадебную, старинная фотография в деревянной рамочке, в другом – над обеденным столом икона в золоченом обрамлении, с узорчатыми красно-белыми полотенцами по бокам. А на дубовом массивном столе находилась накрытая салфеткой миска, очевидно, с пирогами.

– Одна живете? – присел к столу капитан Корнеев на предложенный хозяюшкой стул. В длинном песочном платье с множеством оборок и высоким воротником-стойкой Елена Васильевна скорее походила на графиню, нежели на провинциальную бабулю в платочке. Поседевшие волосы были гладко зачесаны и уложены сзади в некий искусственный черный цветок.

– С племянницей, она в другой комнате, не совсем здорова, – с томительным ожиданием объяснений о судьбе Саши скороговоркой проговорила тетка Лена и поставила перед нежданным гостем чашку с маленьким чайником. – Угощайтесь, чай травяной у нас, из местных лекарственных трав, и пироги пробуйте, пока не остыли.

– Давно здесь живете? – издалека начал капитан.

– Да, почитай, четверть века.

– Откуда родом?

– Из Сибири.

– Деревеньку эту, наверное, Демидовы основали, известные уральские предприниматели?

– Когда в Златоусте завод основали, они покупали повсюду крепостных и селили у склона. Так и назвали. Но сами помещики здесь не жили.

– Саша с вами жил? – вдруг перешел к делу Корнеев.

– Зачем? С матерью. Тут недалеко.

– Адрес не подскажите?

– Так ведь нет ее давно, царствие небесное. А барак снесли. Новостройка выросла на этом месте.

– А когда, говорите, Саша родился?

– Да почем мне знать. Не помню я… – смутилась тетка Лена, и глаза ее пугливо забегали, а потом и вовсе увлажнились. – Не родной он мне, приемный. Верочку спас от ирода одного. Но вы не подумайте, он – хороший, трудолюбивый, всего всегда сам добивается, невероятная воля у него к победе, упорство в достижении поставленной цели, к тому же необычайно богатая фантазия и смекалка. Не знаю, что он там натворил… Но мне, честное слово, как родной, – заговорила тетка Лена, сердцем чувствуя, что, давая волю слезам, она словно приоткрывает чужую тайну.

– С этим никто не спорит, башковитый.

– Скажите, в чем его обвиняют?

– В хищении социалистической собственности.

– Социалистической? Народной? Ничейной? Тьфу-ты… Оговорилась, простите. Не может быть! Он нам всегда помогает.

– С племянницей потолковать позволите?

– Попробуйте. Не знаю, получится ли.

Корнеев вошел в просторную комнату по скрипучему деревянному полу и сразу заметил инвалидное кресло рядом с массивной кроватью с высокими подушками у бордового ковра на стене. Девушка с длинными каштановыми волнистыми волосами, опираясь на палочку, стояла посреди спальни и с недоверием смотрела на капитана.

– Добрый вечер, Вера! Не бойтесь, я на минуту, зашел спросить про Александра Соловьева, не помните дату его рождения?

– Не слышит она, по губам иногда понимает. Вы напишите, – объяснила тетка Лена из коридора.

Корнеев послушно подошел поближе, достал блокнот, черканул имя и фамилию Соловьева и протянул Вере. Девушка так резко откинула голову назад, что пряди волос на мгновенье открыли шрам на лбу, задумчиво посмотрела то на Корнеева, то на тетку Лену и написала в ответ коротко: «Не знаю».

– Понятно, – ухмыльнулся капитан, заметив на книжной полке за стеклом фотографию со знакомым изображением.

Подошел, взял в руки, вглядываясь. На снимке юному Соловьеву было лет 20, не больше, Корнеев перевернул карточку и прочитал: Вере от Гриши на долгую память.

– Вижу, вы не сильно готовы на откровения, что ж, чужая душа – потемки. И на том спасибо! – распрощался Корнеев с Верой и теткой Леной, подумав, что недостающую информацию добудет в органах внутренних дел города.

Рано утром Корнеев прямиком из двухэтажной провинциальной гостиницы отправился в местный отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности.

– Товарищ капитан, вы сами к нам? Зачем? – радушно встретил командированного после предъявленного служебного удостоверения начальник отдела Хабаров.

– Знаете поговорку, лучше один раз увидеть, – пошутил Корнеев.

– Мы вам вчера ответ отправили, по пальчикам-то совпадение получилось, – выпалил с ходу коллега. – Извините, что долго, работы много было, рейды, проверки, правда, пальчики в базе в архиве не по нашему отделу, по убойному.

– С этого места поподробнее.

– Пальчики принадлежат ранее судимому Григорию Федорову по кличке Федор. Он много лет числится в розыске за покушение на убийство. Сейчас дело принесут, почитаете.

– Вот это поворот! – удивился Корнеев.

Несколько минут спустя капитан ОБХСС углубился в архивное дело о разбойном нападении на девушку по имени Вера, с которой сыщик познакомился накануне вечером. Внимательно изучив материалы дела, приговор суда, по которому не признавший вины Федоров был осужден на пять лет колонии строгого режима, а через несколько лет освобожден условно-досрочно по амнистии, Корнеев принялся рассуждать логически:

– Вас ничего в этом деле не смущает, товарищ майор? – поинтересовался дотошный капитан у Хабарова.

– А что?

– С какой стати Федоров, отсидев за разбойное нападение половину срока, освобожденный условно-досрочно за примерное поведение, практически сразу пошел на другое не менее дерзкое преступление?

– Так ведь не к кому-нибудь, а в дом прокурора района, который ему срок назначил.

– Как фамилия прокурора, не помните?

– Ледогоров.

– Потерпевший Леонид Ледогоров кем ему приходится?

– Сыном.

– Насколько я понял, он был единственным свидетелем разбойного нападения, на показаниях которого и основано обвинение в отношении Федорова. Мог прокурорский сыночек его оговорить?

– Не исключено. Тем более властью Ледогоров, по воспоминаниям ветеранов сыска, обладал немереной.

– Где он сейчас?

– Не имею понятия, должно быть на пенсии.

– Адресок не дадите? Хотелось бы потолковать.

– Конечно, сейчас найдем.