Текст книги "Хмельной транзит"

Трясина

Ленька проснулся глубокой ночью от тяжелой головной боли и жгучей жажды, он и вспомнить толком не мог, сколько, где и с кем принял на грудь горячительного напитка. Оглядевшись в темноте, наконец уразумел, что спал одетым в грязных ботинках на не расстеленной кровати, спустил ноги на пол, наступив на пустую стеклянную тару из-под водки, удостоверился, что в ней не осталось спасительных капель, и попытался встать. Руки лихорадочно тряслись, ноги то и дело подкашивались, в висках бешено отдавался стук сердца, так что едва хватило сил, опираясь на перила, спуститься по лестнице и добраться к ведру с водой. Как назло, не найдя во мраке дежурной кружки, что неизменно околачивалась на лавке, встал на колени, наклоняя на себя железное ведро, вцепился в металлические его края мертвой хваткой, и, жадно сделав несколько глотков, наклонил побольше, чтобы добраться до живительной влаги, однако всю тяжесть содержимого не удержал, и в один миг студеная вода окатила Леньку, разливаясь по всей кухне. От неожиданности сын прокурора отпустил ведро, и оно звучно покатилось вслед за хлынувшей водой, с грохотом перевернулось несколько раз и затихло рядом с остывающей русской печью. И все же в этой суматохе одно обстоятельство имело положительный эффект: факт резкого отрезвления отпрыска. На шум выбежали домочадцы: домоправительница и сам прокурор, оставив в постели свою законную и слишком молодую красавицу жену Юлю, от которой досталась главному блюстителю порядка в районе новая доселе незапятнанная фамилия.

– Ты что это устроил посреди ночи? – вопрошал взбешенный Илья Ильич.

– Как же это теперь убрать в темноте? – вторила ему низким голосом домоправительница, стоя в ночной длинной рубахе до самых пят.

– Свет включишь, дура! – отвесил Ленька.

– Когда это прекратиться? – поскользнувшись и едва удержавшись на ногах, не унимался отец.

И только молодая жена, укрывшись так, чтобы впредь не слышать ни грохот падающего ведра, ни ругань супруга с невоспитанным отпрыском, спала сном ангела.

– Что ты ко мне привязался? Я ж не специально, пить сильно хотелось, мне холодно, промок до нитки, иди спать! – огрызнулся невозмутимый сынок.

– Спать? А кто море воды уберет, здесь плавать можно! Попил водички! – орал родитель, хватаясь за сердце. – Мне вставать рано, плановое заседание областной коллегии с утра! Поспишь с тобой!

– Со мной не надо, с ненаглядной своей спи! – Ленька, устав слушать нудные нотации и спорить, нашел в самоваре немного водички, утолил жажду и отправился восвояси.

За ним последовал отец, и только домоправительница Клавдия, обреченно вздохнув, включила свет и принялась за уборку.

Проснувшись около полудня, Ленька свалил в кучу все мокрое, облитое ночью, в том числе и пальто с ботинками, в которых спал, облачился в чистое трико и с обнаженным торсом спустился в столовую в поисках съестного. К этому моменту о ночном происшествии ничего не напоминало, лишь удивительные ароматы заполнили пространство. Клавдия успела не только прибрать за прокурорским сынком, но и истопить печь, нажарить мясные шанежки на твороге и сварить вкусный обед. Проголодавшийся великовозрастный балбес моментально проглотил пару пирожков, чтобы поправить здоровье, налил в стопочку холодной водочки, обнаруженной в холодильнике, осушил ее залпом и пошел бродить по дому. За окном светило яркое зимнее солнце, отражаясь от выпавшего за ночь снега, отчего приходилось жмуриться, привычно лаяла собака, чуя случайного прохожего. Выпитая стопочка сделала свое дело: похмельная головная боль понемногу отпускала. Не найдя ничего интересного, Ленька поднялся на второй этаж и заглянул в родительскую спальню. В самом центре ее на кровати все еще спала юная мачеха, раскинув распущенные волосы по подушке и оголив длинные роскошные ноги. Недолго думая, Ленька тихонько подкрался и пристроился сзади нежного и упругого тела красавицы, сунул руку под одеяло, поглаживая стройное молодое тело, отчего женщина открыла глаза и, увидев пасынка подле себя, вскочила, выпрыгнула из кровати, прикрываясь одеялом, и истошно заорала:

– Придурок, ты что здесь делаешь? Пошел вон!

– Что ты орешь, приласкай сынка своего муженька, – замурлыкал Ленька, тут же оказался рядом и попытался приобнять за плечи, – я же помню, Юлечка, как ты на районе не отказывала никому!

Мачеха схватила с прикроватной тумбочки тяжелую фамильную инкрустированную китайскую вазу, замахнулась ею со словами:

– Не остановишься, придурок, не пожалею единственный предмет, оставшийся от твоей матери, разобью об твою тупую башку, еще и отцу пожалуюсь.

– Ледогорова, кинь дурное, давай по-хорошему! Уверен, мой организм не даст сбоя, доставлю тебе максимум удовольствия.

– Еще шаг – и вазе капец, недоносок! Молоко на губах не обсохло, отвали, сказала! Девку свою насилуй! – Юленька с ненавистью во взгляде замахнулась весомым памятным раритетом еще раз, высоко подпрыгнула, одной ногой оттолкнув нахального пасынка, и тот наконец ретировался.

Тем временем Илья Ильич Ледогоров в своем кабинете битый час изучал пухлое уголовное дело, которое легло на стол накануне вечером. Как оно попало в руки прокурора, с недавних пор отвечающего за иной район, можно было только догадываться. Ведь в этом деле угадывалась кровная заинтересованность спрятать концы в воду. Вот рапорт оперативного сотрудника милиции, из которого следовало, что первого сентября поступил сигнал через дежурного о том, что некий гражданин в районе городского пруда обнаружил труп. По указанию начальника криминальной милиции на место выехала оперативная группа, сразу узнать личность погибшего не представилось возможным. На теле были обнаружены всевозможные татуировки, которые говорили о принадлежности человека к преступному миру. Пролистав несколько страниц, Ледогоров старший остановился на заключении эксперта-криминалиста, из которого следовало, что смерть наступила от механической асфиксии. Необычным было то, что у трупа отсутствовал один жизненно важный орган: в груди было проделано отверстие и через него кто-то извлек сердце. Далее следовала справка следователя, возбудившего уголовное дело по факту убийства, а то, что это убийство, ни малейших сомнений не осталось, потому как на теле было множество телесных повреждений, связанных с каким-то ритуальным обычаем. Возможно, рассматривая разные версии, излагал в справке следователь, преступники относили себя к какой-то секте, не исключался вариант, что убийство могло быть совершено подростками. Как профессиональный юрист Илья Ильич сразу обратил внимание, что первоначально оперативно-розыскные мероприятия на месте происшествия результатов не дали. Ни очевидцев, ни свидетелей, ни каких-либо вещественных доказательств и серьезных следов, которые могли бы помочь в раскрытии преступления, обнаружено не было. Для установления личности трупа были даны ориентировки, началась проверка по дактилоскопическому учету, благодаря которому стало известно имя погибшего – неоднократно судимого Зыкуна, по прозвищу Немец. Тогда версия о том, что преступление совершено лицами из его окружения, вышла на первый план.

Прокурор Ледогоров по долгу службы не раз встречался с одноногим в то время, когда тот еще был жестким криминальным авторитетом, неуравновешенным, любившим широко погулять. Как правило, в компании вел себя агрессивно, всегда стремился к роли лидера, требовал неукоснительного подчинения, но однажды в пьяных разборках потерял ногу, и вскоре весь его дутый авторитет канул в небытие. Ледогоров, изучая материалы уголовного дела, останавливался на отработанных фамилиях из мира уголовников не просто так, именно сейчас ему предстояло подчистить любые подозрения о причастности единственного сына, из-за которого может пострадать его карьера прокурора. Кто мог видеть Немца последним? У кого из этих зэков, хмуро смотрящих на прокурора с черно-белых фотографий в анфас и профиль, мог появиться реальный мотив ритуального убийства? И, увы, ответов не находил. К тому же в деле Илья Ильич наткнулся на показания некой бабки Матрены, к которой в день убийства за выпивкой для троих пацанов заглядывал Зыкун. Кто эти пацаны, что отправили калеку за самогоном, Илья Ильич знал доподлинно, и не потому что излил душу его великовозрастный детина. Когда ни первого, ни второго сентября в школе не появились все трое, мать Мартынова прибежала в дом прокурора в надежде узнать, куда пропал ее сын Костик. Третьего дня Ленька, как ни в чем не бывало, появился на уроках в наглаженной школьной форме, а через несколько дней мелкий худенький кучерявый мальчишка был найден в лесопарковой зоне – бедняга повесился на дереве. Судьба второго приятеля Степана Карпиловича, 17 лет от роду, не менее печальна, вскоре после этих событий он был задержан по подозрению в избиении собственной матери. И только Ледогорову старшему женщина, попавшая в больницу с черепно-мозговой травмой, по секрету сообщила, что накануне Дня знаний ее сын на рассвете вернулся домой мокрый, грязный, еще не протрезвевший, и слезно просил сказать, если придут сотрудники милиции, что ночевал дома. Нужно ли говорить, что мать Степана обещала хранить молчание в обмен на увесистый конверт.

Илья Ильич изъял из дела свидетельские показания бабки Матрены, взял пишущую машинку, настрочил свои соображения по поводу прочитанного, не преминув указать, что убийство мог совершить некий Баринов, по прозвищу Барин, из-за давних неприязненных отношений к Зыкуну. Вдобавок мастерски состряпанный протокол допроса, якобы записанного со слов уголовника, приложил. И поскольку Баринов некоторое время пребывал в розыске, а по неподтвержденным слухам отдыхал на кладбище, дело прокурор приостановил задним числом до появления новых обстоятельств, таким образом, пополнив список нераскрытых уголовных дел.

Попутного ветра

Вернувшись под утро после дежурной прокурорской проверки и последующего нескромного банкета в знак благодарности за успешно прикрытые глаза в нестыковках и нарушениях в расследовании громкого уголовного дела, Ледогоров старший хотел незаметно пробраться к личному сейфу, чтобы спрятать подношения в виде солидных пачек со сторублевыми купюрами, однако неожиданно застал в доме очередной скандал. У закрытой на ключ двери родительской спальни околачивался его великовозрастный балбес в полосатой пижаме, пытаясь взломать замок, в то время как по другую сторону молодая жена воинственно держала оборону, вооружившись большим кухонным тесаком. Надо полагать, что подобные сцены в доме происходили не впервые, раз Ледогоров старший нисколько не удивился начавшейся военной баталии. Отшвырнув Леньку далеко за первую линию поля битвы, набросился с кулаками на сына.

– Ты что это удумал, гаденыш? Тебе своих девок мало? На чужое позарился?

– А тебе жалко? Сам не гам и другим не дам? – Ленька с радостью отвесил папаше ответный тумак. – У меня-то все в порядке с аппаратом, это ты молодуху на голодном пайке держишь!

Оба, как два разъяренных быка, опешив на несколько мгновений, которые вполне могли показаться вечностью, смотрели друг на друга, раздувая ноздри от яростной злости, пока вытирая подбитый глаз, отец не выпалил давно накипевшее:

– Только сегодня подтирал за тобой делишки, что покоятся на одном старом кладбище и пока еще не переворачиваются в гробу, хочешь на нарах оказаться? Когда ты уже успокоишься и займешься делом? Дождешься, найдутся свидетели и погонят меня с прокурорской должности поганой метлой, кто тебя прикроет, недоносок?

– Хрыч старый, воспитатель хренов, то-то мать умом тронулась от фуфлыжной жизни с тобой!

Прозвучавшая фраза возымела эффект разорвавшейся бомбы, Илья Ильич с кулаками набросился на неблагодарного сынка, они сцепились в сумбурной драке. Поначалу перекатывались по полу то в одну сторону, то в другую, затем кубарем скатились вниз по лестнице, хватая друг друга то за одежду, то за волосы, дабы не переломать ребра или шею; пока в парадной не переступила через них прехорошенькая Юленька в высоченных белых сапогах на устойчивом каблуке, с узким мыском, в ярко-красном расклешенном мини-платье, белоснежном пальто, напоминающем первую букву алфавита, с изящным ридикюлем и большим чемоданом в руках:

– Мальчики, вы тут разбирайтесь, пока не поубиваете друг друга, – дамочка наклонилась к папеньке, точнее, к выпавшей из-за пазухи пачке сторублевок, повертела ее в изящных пальчиках и бросила в свой ридикюль со словами:

– Пригодится на первое время, а мне пора! Адью! – блеснула красавица поразительно неглубоким знанием французского, собираясь выпорхнуть из прокурорского гнезда.

Опешившие Ледогоровы переглянулись и замерли в изумлении, затем прокурор на четвереньках пополз за молодой женой к выходу:

– Юленька, дорогая, ты куда? Зачем? А как же я? Не уходи!

– Милый, машину и собаку я забираю, будет кому охранять от нахалов! – не обращая внимания на речь супруга, весело вымолвила Юленька, захлопнув за собой дверь.

В доме воцарилась гнетущая тишина, было слышно, как тикают часы с кукушкой, громко храпит в дальней комнате утомленная Клавдия, а за окном радостно взвизгивает и виляет хвостом отвязанный сторожевой пес. Через минуту двигатель «Москвича» завелся, чуть прогрелся на морозе, осветив фарами двор, и вскоре малолитражка исчезла в неизвестном направлении.

– Вон из моего дома, – зашипел от отчаянья прокурор, – чтоб я тебя больше не видел! Вырастил на свою голову! Ты жизнь мне разрушил! Иждивенец!

– Батя, не гунди, ты сам все разрушил, думаешь, Юлька замуж за тебя по любви вышла?

– Замолчи!

– Смекнула, что жить, как королеве, с прокурором района будет куда удобней, чем шататься с молокососами по подворотням!

– Вон, я сказал!

– Да пошел ты!

– Я-то пойду, но когда вернусь, чтобы духу твоего тут не было! И инвалидку с собой прихвати! Не скроешься с глаз моих, все темные дела подниму, чего бы это мне не стоило!

Поднявшись в спальню, прокурор решительно открыл сейф, удостоверился, что на его содержимое Юленька не покусилась, и пополнил тайник новыми поступлениями. Привел в порядок растрепанные волосы, пытаясь успокоиться, вгляделся в свое отражение, и оно ему не понравилось, ибо ничего иного не видел, кроме грустного морщинистого, местами с темными кругами, одутловатого лица с опухшим подбитым глазом и неприглядным двойным подбородком. Илья Ильич отыскал в прикроватной тумбочке остатки декоративной косметики супруги, припудрил свежий синяк, затем вызвал служебный автомобиль и, облачившись в парадный форменный костюм, уехал, оставив на столе деньги великовозрастному отпрыску.

Введенный по настоятельному требованию прокурора района план «Перехват» по поимке угнанной машины и беглой супруги по горячим следам результатов не дал, и Илья Ильич, нервно ерзая на стуле все четыре часа планового заседания областной коллегии, так ушел в переживания, что не видел и не слышал ровным счетом ничего: ни основного докладчика, резко критиковавшего работу на местах, ни высокопарных прений, ни упреков в свой адрес из уст вышестоящего начальства.

– О чем задумался, старик? – в перерыве в буфете похлопал по плечу Ледогорова давний коллега из соседнего района. – Не переживай! Выговор же не строгий, без занесения в трудовую. Могли и на несоответствие вынести…

– О чем это ты, Василич? – стеклянными глазами уставился на тощего товарища Илья Ильич, поправляя галстук.

– О выговоре твоем, о чем же еще!

– О каком выговоре? – опять не понял Ледогоров.

– Ты как будто в космосе застрял, тебе только что влепили выговор, а ты делаешь вид, что ничего не слышал.

– Ты в своем уме? За что?

– Точно космонавт! За глухари и жалобы бесконечные. Отдохнуть бы тебе, Ильич!

Отмучившись и отмаявшись в области на заседании коллегии, Ледогоров, как ни странно, не придал особого значения полученному пока еще устному наказанию, а тут же приказал водителю служебного автомобиля ехать по адресу Юлечкиных родителей на окраину Златоуста. Однако там никого не оказалось, да и отсутствие следов на недавно выпавшем снегу свидетельствовало о том, что беглянка отчий дом проигнорировала, дабы избежать семейных разборок.

Ледогоров старший направился в прокуратуру, но пробыл в неведении о местонахождении супруги недолго, поскольку уже к концу рабочего дня помощник сообщил, что числящийся в угоне голубой «Москвич-408» с низким и элегантным кузовом современной формы был замечен и остановлен сотрудниками государственной автомобильной инспекции на подъезде к Челябинску. За рулем в просторном и комфортабельном салоне оказался некто Сергей Вячеславович Забелин двадцати восьми лет. Водитель так и не смог предъявить документы на автомобиль, именно по этой причине угонщик был задержан и препровожден в ближайшее отделение милиции. Пикантность же ситуации была в том, что вместе с Забелиным последовала и его спутница, путешествующая на пассажирском сиденье и называвшая себя женой прокурора района. Дамочка в золоте и дорогом белоснежном пальто не только решительно опровергала обвинения в угоне транспортного средства, но и настаивала на том, что автомобиль был ей подарен любимым супругом.

– О, как дело обернулось! – воскликнул прокурор с синяком под глазом, нервно покусывая толстые губы. – А везите-ка их сюда обоих, постановление я подпишу!

– Илья Ильич! Там еще пес, только Юлия Сергеевна не может с ним справиться, – извиняясь, прошептал помощник, почесывая затылок.

– Я-то с ним справлюсь легко, пусть везут.

Предвкушая встречу с неверной женой, Илья Ильич не мог не заглянуть в закрома, чтобы поддержать от полученного стресса организм в тонусе. Для подобных случаев, если таковые редко, но все же случались в профессиональной, но не личной жизни, в нижнем ящике стола всегда была припрятана бутылочка заморского коньяка. Когда содержимое мерного стаканчика расширило сосуды, Ледогоров велел вызвать задержанного угонщика. В душе прокурора еще теплилась надежда, что повода для ревности у него нет, и, быть может, молодой человек оказался за рулем отечественного автомобиля случайно. Однако когда Сергей Забелин в узких клетчатых брюках и вязаном свитере в ромбик предстал перед ним во всей красе, и без того ничтожные надежды мгновенно растаяли, как внезапный снег на испепеляющем солнце. Высокий, мускулистый, кареглазый блондин с наглой усмешкой опровергал сам факт угона, не отрицая при этом свое давнее близкое знакомство с Юленькой, которая попросила отвезти ее подальше от местного замшелого болота.

– И куда же вы направлялись?

– В Москву, куда же еще, – самодовольно сплюнул задержанный, закидывая ногу за ногу.

Доставленная в кабинет супруга с накладными ресницами и красной помадой добавила масла в огонь, разгоревшийся в теле прокурора к тому времени ярким пламенем, добив, что с Забелиным училась в одной школе и целовалась, начиная чуть ли не с восьмого класса.

– Как ты могла? – взмолился Илья Ильич, – Я же все отдал тебе, дорогуша! Ни в чем не отказал!

– Илюша, ты же не станешь отрицать, что какое-то время мы были полезны друг другу: ты мне – незаслуженно богатую жизнь, а я – незапятнанную фамилию. Но бороться с твоим любвеобильным сынулей не входило в мои планы, так что извини. Отпустишь?

– А если не отпущу? Загремишь вместе с хахалем в колонию. И реальный срок получишь.

– Не смеши, дорогой. Это тебе срок светит, если я рот открою про все твои кладбищенские делишки да про закоренелого балбеса, вот уж по ком действительно тюрьма плачет.

– Да кто тебе поверит? – прокричал Ледогоров.

– Не поверят, так проверят… Какая разница? Все равно не жить нам вместе. Не люблю я тебя, – Юленька с надменным равнодушием поправила пышную прическу.

– Врала, значит?

– Нет, спасалась… Как и ты. Отпусти по-хорошему. Мне война не нужна.

– Собаку оставь, – тяжело вздыхая, прошептал Илья Ильич, понимая, что Юленька во многом права, прения продолжать бессмысленно.

Отпустив на волю молодую парочку, Ледогоров обнял любимого пса, все это время наблюдавшего за происходящим из угла кабинета, уложив крупную морду на лапы. Затем хозяин уткнулся в его густую шерсть и беззвучно зарыдал от бессильного отчаяния. Казалось, только одно единственное живое создание способно было на всеобъемлющее сопереживание и сочувствие, поскольку отныне прокурору понятен стал смысл переломного момента в жизни.

Круги дыма

Последние несколько робких шагов в следственный изолятор дались Нелли нелегко. Вот недоверчивый контролер, изучающий скучную серую фотокарточку в ее паспорте, узкий коридор, утыканный ржавыми решетками, прибитый деревянный потертый стул, черный пузатый телефон с толстым шнуром на столе, а перед ним грязная, некогда прозрачная, перегородка с дырочками посередине, чтобы лучше слышать того, кто оказался по ту сторону закона. Сейчас он придет, муж, которого, как выяснилось намедни, она совсем не знает… Для всех он широкоплечий красавец с ослепительной улыбкой, прекрасный семьянин, непьющий к тому же. Много лет ей завидовали все разведенные коллеги и ни разу не бывавшие замужем прокуренные напористые телевизионные дамы. Порой Нелли и сама себе завидовала.

Когда девушке едва исполнилось восемнадцать, она вдруг собралась замуж за богемного избранника, с которым была знакома пару лет. Андрей слыл модным художником в определенных кругах, писал картины скрупулезными мазками в стиле постимпрессионизма. С длинными непослушными волосами и такой же бородой, он порой напоминал девушке Лешего из сказки, которого, к счастью, она никогда не боялась. Андрей завораживал невиданными экстравагантными картинами, суждениями о притягательной зарубежной жизни с ее яркой рок-н-ролльной музыкой, волюнтаристски воспевая тамошнюю свободу, но более всего поражала, интриговала и притягивала его принадлежность к популярному в то время движению хиппи. Это там, на загнивающем западе в субкультуре хиппи складывался культ минимальных человеческих потребностей. Своим видом они подчеркивали отрицание норм официальной культуры, пропагандируя аскетический образ жизни, без собственности и каких-либо благ цивилизации. В СССР свободолюбивое движение во многом копировало длинноволосых бунтарей, с той лишь разницей, что протестовать против войны во Вьетнаме никто из них не собирался. То и дело в мастерскую Андрея наезжали странные хипповые гастролеры в стильных дорогих джинсах с расписанными самострельными холщовыми сумками через плечо, распущенными длинными волосами, украшенными разноцветной повязкой, бисерными браслетами на руках. Люди эти, называвшие себя сторонниками системы, как настоящие цветы жизни наслаждались собственной свободой не только во внешнем виде. Они спокойно покуривали травку, раздевшись до нижнего не самого прекрасного и чистого белья на пляже, из горлышка попивали недорогой портвейн, напевали чуждые советскому гражданину песни под акустическую гитару, и самое главное, читали запрещенную самиздатовскую литературу. Нелли нравилось путешествовать с Андреем автостопом по бескрайним просторам СССР, носить железные массивные кулоны и фирменную джинсовую одежду, подпевать в свободолюбивом хоре незнакомому англоязычному мотиву, однако системным человеком она стать не желала. С интересом наблюдая, как в этом необузданном обществе вели себя подобные люди, в том числе и немногочисленные девушки, целуясь и обнимаясь со всеми подряд, сама показывать нижнее белье не стремилась, более того, всякий раз стыдливо краснела при виде откровенного неглиже девушки-хиппи, словно сама раздевалась.

Однажды, в преддверии яркого заката, на берегу моря московский хиппарь, называющий себя Сеня Скорпион, размахивая смоляными кудрями и бутылкой дешевого вина, читал строки из своей только что написанной книги о зеленом человечке, живущем в круглой зеленой комнате, питаясь исключительно зеленой спиртосодержащей жидкостью. Вокруг Сени клубились сизые круги дыма, от которых по округе разносился запах марихуаны, сидевшая рядом длинноволосая Валентина скинула с себя свитер, обнажив поначалу примитивное совковое белье, а потом и набухшие соски, и принялась в засос целовать соседа с бесконечно длинными и потому завернувшимися темно-синими ногтями, похожими на лакированные когти тигра. Вдруг налетел ветер, а вместе с ним и группа местных гопников. Нелли и сообразить не успела, как Андрея и всех остальных системных хиппи сдуло, а на пляже остались лишь она да целующаяся парочка. Она попыталась встать, но одним долговязым гопником была сбита с ног и схвачена за распущенные волосы. Сколько времени ее волочили по песку, и каким образом рядом оказался широкоплечий незнакомец по имени Саша, она не знала, только тот моментально разогнал пятерых гопников, улыбнулся и произнес:

– Где же ваши защитники?

– А они – пацифисты, ни с кем не воюют, и поэтому сбежали, – рассмеялась благодарная Нелли, отряхивая задранный от волочения сарафан.

Вот так девушка познакомилась со своим будущим мужем, в одночасье разуверившись в богемном образе жизни, Андрее и системных свободных людях с длинными волосами, подражающих западному движению хиппи. Вскоре выйдя замуж за своего спасителя, мужественного спортсмена Александра Соловьева, Нелли много лет чувствовала себя как за каменной стеной, родив двух очаровательных двойняшек. И только события последней недели перевернули все вверх дном.

Саша присел напротив, приветливо улыбнулся, нежно дотрагиваясь рукой до полупрозрачной испачканной перегородки в комнате для свиданий следственного изолятора. Плохо побритый и не совсем свежий, но все такой же сильный, уверенный в себе и невозмутимый.

– Привет, Солнышко, как ты? Как девочки?

– Здравствуй, все хорошо… Ты ничего не хочешь рассказать? – с места в карьер нахмурила брови Нелли.

– Что рассказать? Не волнуйся, скоро меня выпустят. У них ничего нет.

– Выпустят или посадят, какая разница? Я еще раз спрошу: ты ничего не хочешь рассказать? – с нажимом повторила женщина, нервно кусая губы и акцентируя на слове «ничего».

– Что ты хочешь услышать? – Соловьев пристально всматривался в надменный и в то же время обиженный взгляд жены.

– К примеру, где ты работаешь, откуда берешь деньги.

В ходе такого короткого свидания из уст супруги вырвались ехидные колкости, очевидно, от тупой безысходности.

– В инкрустированной шкатулочке на полке. Деревянной такой, с олимпийским мишкой на верхней крышке… – теперь уже из себя стал выходить подследственный. – Аааа… Я понял, с какого перепугу капитан Корнеев во время следствия свидание с женой разрешил. Чтобы расколоть меня! Иди домой, Солнышко, не волнуйся, все будет хорошо, – и непонятно было, чего больше в этих словах, прозвучавших для них двоих, словно спасительная мандра: успокоения, убежденности либо упрямства.

– Ты не понял, Саша, мне это очень важно знать, – чуть слышно прошептала женщина, глотая непрошеные соленые слезы.

– Потом, все потом. Не смогу все объяснить сейчас.

– Значит, это правда… Ты лгал… Эта ложь, как змея, пробралась во все щели. Получается, что ничего не получается, – расстроилась жена, давая волю слезам, и на щеках проступили яркие красные пятна.

– Нелли…

– У тебя был шанс… Я не смогу… Не смогу жить с этой ложью, это предательство, – в голове мелькнула мысль о возможном разводе (ну, если не развод, то на первое время забрать детей и уехать к маме). Она должна, прежде всего, разобраться в себе и своих чувствах к отцу своих детей. – Самое обидное, что ты не спешишь все объяснить, значит, думаешь, что правда на твоей стороне…

– Не самое подходящее место, чтобы откровенничать.

Как под стражей говорить по душам, если везде уши конвоиров и следователей? Безусловно, чтобы сохранить семью, признаваться в своих грехах надо было раньше.

– Знаешь, я не смогу теперь носить подаренные украшения, одежду, ездить в автомобиле. Если все, что мне рассказали, правда, то это гнусно. Если бы ты не оказался здесь, так бы ничего и не узнала. Впрочем, я и сейчас в полном неведении. Так противно, что хочется помыться. Над пропастью во лжи… Прости, я ухожу, – Нелли утерла слезы вышитым белоснежным носовым платочком, долгое время обитавшим в ее сумочке в качестве сувенира, и с опущенной головой ушла прочь.