Текст книги "Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней"

Постепенно храм обстраивался, оживал молящимися, а это было трудным делом, так как икон почти не было, и вот первое пожертвование пришло от сестры Иоанны Рейтлингер, которая сама была иконописцем. Именно здесь мать Мария впервые расписала стены и часть царских врат растительным орнаментом. Сохранились фотографии этого храма, и на них видно, сколько было вложено ею собственного умения и любви во внутреннее убранство церкви, росписи стен и окон. «Одна из комнат на Вилла-де-Сакс была превращена ею в домовую церковь, которую мать Мария сама расписывала. Над северными и южными дверьми в алтарь парили на голубом фоне белоснежные серафимы и херувимы; рядом с ними были веселые узоры из цветов в современном русском стиле, напоминающие работы Н. Гончаровой»[158]158
  Из воспоминаний Софьи Борисовны Пиленко.


[Закрыть].

Общественная жизнь набирала обороты, 21 января 1933 года в помещении на ул. Вилла-де-Сакс прошел съезд Лиги православной культуры. К. Мочульский писал: «В субботу всенощная. В воскресенье литургия. Служит о. Сергий Булгаков. Львиная голова, порывистые движения, хриплый взволнованный голос. Когда он стоит перед престолом, кажется, что он в огне. Мать М. мне говорит: “Отец Сергий – мой духовный отец, я ему всем обязана. Через сто лет его будут почитать, как отца Церкви”. Доклады, обсуждения: на ужин каша и чай. Владыка Евлогий благодарит меня за доклад и говорит: “Вот мать Мария постриглась и с тех пор все сияет”. В “Последних новостях” прочел: “Церковь матери Марии. Вечерняя пассия. Краткое слово скажет отец Лев Жилле”. Захотелось поехать. В маленькой, почти пустой церкви о. Лев читал по-французски страсти по Евангелию от Марка. Надвигались сумерки. Кто-то в углу стоял на коленях, кто-то плакал. Мать Мария лежала на полу ничком, прижав голову к рукам – долго и неподвижно»[159]159
  Мочульский К. Воспоминания. Машинопись, архив Кривошеиных. См. ссылки на К. Мочульского в «Летописи жизни».


[Закрыть].

8 ноября 1933 года состоялось открытие Богословских (миссионерских) курсов с числом слушателей в 56 человек. Вступительная лекция была прочитана о. Сергием Булгаковым, задача была поставлена большая: лекции по изучению Священного Писания, семинары, дискуссионные собрания, борьба с безбожием, с равнодушными, оккультистами и сектантами. За несколько месяцев до этого события Мочульский пришел к м. Марии: «Сидим с матерью в ее чулане “на пепле”. Она снимает апостольник и сразу делается моложе, домашнее, с трогательными двумя косичками. Увлечена идеей курсов. “А знаете, в миссионерстве есть большой соблазн. Вот существует Церковь, Евангелие. Но чтобы привести к ним каких-то Ивана Ивановича и Марью Ивановну Богу понадобилась еще моя личность! Не очень ли много я о себе воображаю?” Мать собирается снять дом в 48 комнат. “Необходимо иметь твердую базу, и тогда можно будет завести типографию и журнал, и курсы, и столовую. Чем больше я думаю, тем больше прихожу к заключению, что путь мой правильный, что все другие пути не для меня. Правильный, но ах! Какой трудный!”»[160]160
  Там же.


[Закрыть]

Действительно, дело, которое начиналось буквально из ничего, через два года настолько расширилось, что потребовало большего помещения, и мать Мария пустилась на поиски нового места; риск был огромный, потому что денег не было, но коли уж она задумала, то отступать не хотела. И вскоре на улице Лурмель, 77 был найден большой дом.

* * *

Новый дом стоил 20 тысяч франков в год, денег никаких, но она не сомневается в задуманном: «Вы думаете, что я бесстрашная. Нет, я просто знаю, что это нужно и что это будет.

На Сакс я не могу развернуться. Я кормлю теперь двадцать пять голодающих, там я буду кормить сто. Я просто чувствую по временам, что Господь берет меня за шиворот и заставляет делать то, что Он хочет. Так и теперь с этим домом. С трезвой точки зрения, это – безумие, но я знаю, что это будет. Будет церковь, и будет столовая, и большое общежитие, и зал для лекций, и журнал. Со стороны я могу показаться авантюристкой. Пусть! Я не рассуждаю, я повинуюсь».

На улице Лурмель во дворе была конюшня, а само здание сильно запущено и необитаемо. Настоящая парижская трущоба. Так уж получилось, что довольно большое русское поселение эмигрантов сконцентрировалось в 15-м округе Парижа. В то время этот район был достаточно бедным; на улицах скорее слышалась не французская, а русская речь. Сейчас практически ничего не осталось от тех трущоб, за последние 80 лет этот округ превратился в благоустроенный буржуазный район.

С помощью сына Юры м. Мария устраивает церковь в гараже. Налаживание жизни требовало помощников: Гаяна заведует столовой, сын прислуживает священнику. «Сама (м. Мария) все умеет делать: и столярничать, и плотничать, и малярничать, шить, вышивать, вязать, рисовать, писать иконы, мыть полы, стучать на машинке, стряпать обед. Набивать тюфяки, доить коров. Полоть огород. Она любит физический труд и презирает белоручек. Еще одна черта: она не признает законы природы, не понимает, что такое холод, по суткам может не есть, не спать. Отрицает болезнь и усталость, любит опасность, не знает страха и ненавидит всяческий комфорт – материальный и духовный. “Особенно духовный, – говорит она, – всякие духовные пути в кавычках – почти всегда это просто ханжество”»[161]161
  Мочульский К. Из дневниковых записей (архив Кривошеиных).


[Закрыть].

В воскресенье 14 ноября 1934 года состоялся первый храмовый праздник на рю Лурмель, церковь осветили в честь Покрова Пресвятой Богородицы.

Софья Борисовна с самого начала взяла на себя роль старосты прихода. «Говорили, что раньше в зале продавали доски, зал был перегорожен, – вспоминает С. Б. – Там, где были окна, видимо, сидели конторщики, другая же половина без окон была почти темная, нельзя было видеть, какой в ней пол, каменный или деревянный, первым делом сняли перегородку. Мать Мария повязала голову платком, взяла принадлежности для мытья пола и принялась за работу. К ее изумлению и радости, пол оказался паркетным, а на дверях после мытья показались золотые обводки. Как по волшебству открывалось, что это старый, когда-то прекрасный особняк. Окна были так грязны, что из них ничего не было видно.

Труднее было с обустройством церкви. В этом помещении когда-то была конюшня. Направо от входа во всю длину были ясли для многих лошадей. Когда все это было уничтожено (расчищено), матери Марии пришла мысль для амвона употребить каменные плиты, находящиеся во дворе. Иконостас храма, бывшего на улице Сакс, оказался слишком мал для нового помещения церкви. Опять пришла на помощь милая сестра Иоанна (Рейтлингер) и дала иконы своей работы: Спасителя и Божьей Матери для иконостаса и огромную икону Покрова Богородицы на наружную стену над входом в храм. Мать Мария вышила Тайную вечерю над царскими вратами, хоругви, малую плащаницу, большое полотно с ангелами и именами умерших и массу мелких вещей – облачения на аналоях и столиках, два стихаря для чтецов, а также замечательные облачения для священника (лиловое бархатное с каменьями и теплое с красной вышивкой).

И теперь в лурмельской церкви все ризы (кроме пасхальной) работы м. Марии, и одна из них – художественное произведение! Это богородичная риза из синего шелка с чудными вышивками всех Празднеств Пресвятой Богородицы, то, что принято называть Богородичными праздниками. Прелестна епитрахиль с вышитым на ней Благовещением, на филоне ризы (спина и грудь) вышиты праздники Успение и Сретение, на плечах Рождество и Введение во Храм…»[162]162
  Пиленко С. Б. Из воспоминаний (архив Кривошеиных).


[Закрыть].

Целиком востребован оказался не только огромный труд матери Марии в организации, строительстве и привлечении людей, но и ее художественный талант. Утварь и книги, перекочевавшие из прежнего дома на улице Сакс, – непрестанно пополнялись. Люди приносили и жертвовали иконы и даже чашу для Евхаристии принесла нищая монахиня, купившая ее на собранную милостыню. Внутри лурмельской церкви мать Мария повесила специальный занавес из тяжелой ткани, на котором вышивала имена умерших, своеобразный синодик, по которому священник совершал поминальные молитвы по усопшим.

Постояльцы общежития могли, но не были обязаны посещать церковь. Монахиня Евдокия (Мещерякова; 1895–1977) перебралась из СССР в Париж в 1932 году. Вначале она появилась на улице Вилла-де-Сакс, прибилась к общине, вжилась, стала помогать. Мать Мария, почувствовав в ней монашеское призвание, стала уговаривать ее принять постриг, и вдруг выяснилось, что она уже тайно постриглась в 1927 году в крымском монастыре города Кизельташ. В 1932 году ее арестовали, но вместо ссылки ей было разрешено с семьей выехать во Францию. В Париже она преподавала английский язык в Свято-Сергиевском институте и, узнав о новообразованной общине м. Марии, по благословению митрополита Евлогия стала ее самоотверженной помощницей. К сожалению, со временем стало ясно, что во многом их понимания монашеского служения не совпадали. Со слов м. Евдокии: «Я матери Марии боялась, а ее я раздражала».

Была при лурмельской церкви и вторая монахиня, Бландина (Оболенская) из семьи известного общественного деятеля князя В. А. Оболенского. Она приняла постриг в 1937 году, а с начала основания РСХД стала активным членом этой организации. Расставшись в 1939 году с м. Марией, вместе с м. Евдокией они основали монашескую общину в местечке Муазен в 50 км от Парижа, а позднее, в 1946 году перебрались в Бюси-ан-От (Бургундия), где был основан Покровский женский монастырь.

Несколько лет на ул. Лурмель служил отец Киприан (Керн)[163]163
  Киприан (Керн; 1899–1960), архим., был духовником писателя Бориса Зайцева: «Как исповедник он был очень милостив. Грешнику всегда сочувствовал, всегда был на его стороне» (Б. Зайцев). «Единственной подлинной радостью было в его жизни богослужение, совершение Евхаристии, мистические глубины Страстной недели, Пасхи» (о. А. Шмеман). Митр. Иларион (Алфеев): «Был человеком высокой культуры. Блестяще знал русскую литературу и поэзию; среди его любимых авторов Константин Леонтьев и А. Блок».


[Закрыть] – строгий, традиционного направления иеромонах.

Он не разделял взглядов на монашеский путь, выбранный м. Марией, и это было тяжело для них обоих. Три года, что он пробыл в качестве настоятеля, были большим испытанием для общины. «Наш новый священник очень славный человек, он очень умный, но он слишком строг» – так писал в одном из писем Юра Скобцов. Митрополит Евлогий к осени 1939 года перевел о. Киприана в Богословский институт, а на место его назначил о. Димитрия Клепинина, настоящего духовного друга м. Марии. Их единодушие и взаимная поддержка помогли м. Марии расширить ее деятельность. Митрополит Евлогий при всей поддержке, которую он оказывал м. Марии во всех ее начинаниях, в своей книге «Путь моей жизни» как бы сетует на сложившуюся ситуацию: «Потом пришла к монашеству постриженная мною м. Мария (Скобцова), женщина умная, богато одаренная, образованная и с крепкою волею. Я обрадовался и мечтал, что она сделается основоположницей женского монашества в эмиграции. В Париже она создала небольшое церковное общежитие, сначала в улочке-тупике (Villa de Sахе), выходящей на avenue de Sахе, а потом на rue Lourmel, № 77. К сожалению, скоро выяснилось, что м. Мария неспособна воспринять идею подлинного, исторического монашества. Она вышла из левых интеллигентских кругов, отлично понимала и умела справляться со специальной церковной работой (попечение о безработных, больных, умалишенных…), называла свою общественную деятельность “монашество в миру”, но монашества, в строгом смысле этого слова, его аскезы и внутреннего делания, она не только не понимала, но даже отрицала, считая его устаревшим, ненужным. Внутренний смысл монашества, его особенный, чисто церковный характер так мне и не удалось ей разъяснить».

За несколько лет до 1939 года в самом Париже она открыла еще несколько приютов и санаторий для туберкулезных, который в последствии был превращен в дом отдыха для выздоравливающих после больницы. Позднее, кроме общежития на Лурмель, мать Мария организовала и другие учреждения: общежитие для семейных «Православный очаг» на улице Франсуа Жерар, 43; общежитие для мужчин на Феликс Фор, 74. Для детей бедняков были организованы школы: на улице Лурмель («четверговые»), а также на улице Жобе Дюваль и в фабричной зоне Монруж под Парижем.

Мать Мария вела всю бухгалтерию, доставала продукты, чаще всего сама стояла у плиты. Столовую посещали в основном безработные, доходило до 120 обедов в день, часть обедов выдавалась бесплатно, часть – по самым низким ценам. Знавший в те годы мать Марию о. Борис Старк[164]164
  Старк Борис Георгиевич (1909–1996, Ярославль) – митрофорный протоиерей. В студенческие годы принимал активное участие в РСХД, в 1937 г. был рукоположен митр. Евлогием. В 1952 г. вернулся в СССР.


[Закрыть] как-то спросил ее, почему она берет со своих столующихся за обед один франк, в то время как в обычной столовой такой обед стоил бы 8 франков. На это мать Мария ответила: «Я кормлю за франк, и все довольны. Если же я стала бы давать даром, каждый сказал бы: “Даром кормить невозможно. Значит, кто-то дает деньги и, возможно, часть остается в ее кармане”. А если я вижу, что человеку и франк не по силам, я ему его дам. Но все же он будет относиться к этому обеду более уважительно». Ее смущало не то, что ее осудят, а то, что у человека могут возникнуть нехорошие мысли, подозрения. Несмотря на то что столовая была почти бесплатной, блюда были приготовлены вкусно, здесь и в постные дни подавалась скоромная еда. Приходила и французская беднота. Позднее на Лурмель открылся «очаг для женщин», куда попадали самые разные социальные слои общества вплоть до наркоманов и пьяниц. Мать Мария приютила у себя бесплатно несчастную морфинистку, которая на следующий день украла у Гаяны 25 франков. Началось разбирательство, и конечно, подозрение пало на пришелицу. Но м. М. подбросила свои деньги под диван и за обедом сказала: «Вот как опасно обвинять, не разобрав дела. Деньги просто завалились за диван». Морфинистка расплакалась и бросилась обнимать мать Марию.

Она радовалась и гордилась достижениями, но в то же время очень не любила говорить о своей исключительности и о своем монашестве. Манухина вспоминала, что м. М. «между прочим, считала, что ее монашество позволяет ей успешнее вести борьбу с бюрократизмом: «Благодаря тому что я в монашеском одеянии, многое мне доступно и просто <…>в правительственных учреждениях всюду монахине легче справиться с трудностями, добраться до начальства, обойти волокиту».

Физической работы м. Мария не боялась, всегда с улыбкой, в приподнятом настроении и в то же время находила время писать статьи, выступать на конференциях, рисовать, писать иконы и вышивать. Русские студенческие кружки (группы) были немногочисленными, но м. Мария любила общаться с молодежью, частенько выступления-лекции заменялись непринужденным и задушевным разговором. Она читала стихи (и не только свои), вела евангельские беседы, рассказывала о живописи. Будучи разъездным секретарем РСХД, она много путешествовала по Франции. На заседаниях она не отрывалась от рукоделия, ее руки всегда были заняты работой. Многие, знавшие м. Марию в те далекие годы, свидетельствовали о том, что часто видели ее с иголкой в руках. Она вышивала гладью, тонкие шелковые нити переплетались с более грубыми льняными, порой дополнялись бисерной инкрустацией, искусственным жемчугом и камнями. Чаще всего эти вышивки рождались, что называется, по наитию, без предварительного рисунка, часто на глазах у зрителей.

Однажды сын Юрий, увлеченный изучением истории искусства, принес домой альбом с репродукциями знаменитого ковра королевы Матильды из Байё (на тему захвата Англии норманнским королем Вильгельмом-Завоевателем). Ей настолько понравился стиль гобелена и техника исполнения, что она решила перенять его и вышила в этой же манере огромный гобелен – «Жизнь царя Давида». Эта работа (около 5 метров в длину) сохранилась до наших дней и находится в одном из православных монастырей Англии.

На протяжении всей жизни и в стихах, и в живописи м. Мария неоднократно возвращалась к теме царя Давида. Со слов Софьи Борисовны, «ее всегда пленяли его вдохновенные псалмы и любовь к Богу. По отзывам знатоков, эта великолепная вышивка (“жизнь царя Давида”) – художественное произведение. Но работы м. Марии “кому-то” очень не нравились, и после ее ареста (1943 г.) их старались уничтожить. Когда я вернулась на Лурмель (после войны), то услышала, что “кому-то” сюжет царя Давида показался неподходящим для храма, и вышивка была снята. Я попросила у заведующей ризницей, что, если царь Давид не нужен, то отдали бы его мне, но В. В. Д. ответила, что ни одну малейшую вещь из церкви нельзя взять… и еще в церкви были закрашены все арабески под иконами иконостаса, вместо этого под ними были подвешены куски красной материи. Той же коричневой краской закрашен свечной ящик. На нем был изображен матерью Марией сад с деревом познания добра и зла»[165]165
  Из воспоминаний С.Б. (машинопись, архив Кривошеиных).


[Закрыть].

Можно говорить как о чуде, что, несмотря на обстоятельства, время и не всегда доброжелательное отношение к бескорыстной монахине, – до нас дошли не только архивные фотографии, но и оригиналы ее вышивок, иконы, рисунки и тексты. Из лурмельского периода сохранился «Ангел с кадилом»[166]166
  Хранится в церкви Покрова и Прп. Серафима Саровского на улице Лекурб в Пари же. «Образ вызывает в памяти известного “Ангела с кадилом” М. Врубеля, и это не случайно, мать Мария является наследницей искусства русского модерна» (Языкова И. Образ // Дорога вместе. 2004).


[Закрыть], замечательный гобелен на тему Откровения св. Иоанна Богослова. «И пришел иной Ангел, и стал перед жертвенником, держа золотую кадильницу; и дано было ему множество фимиама, чтобы он с молитвами всех святых возложил его на золотой жертвенник, который перед престолом» (Откр. 8). «Ангел изображен как дьякон, исполняющий служение в Небесной литургии»[167]167
  Сноска к вышивке.


[Закрыть].

Эта икона мастерски выполнена в необычной смешанной технике; дорогих подручных материалов у м. Марии не могло быть, и она употребила обрезки разноцветного шелка, расшила их серебряными нитями, украсила бисером и искусственным жемчугом. Несмотря на бедность материала, благодаря виртуозности исполнения икона производит впечатление богато украшенного гобелена. Мать Мария любила и знала традиции иконографии, но никогда не замыкалась на них. Ангел из Откровения возникает и в ее стихах:

 
Глаза средь этой темноты кромешной
Привыкли в небе знаки различать.
Они видали, как рукой нездешней
Снял Ангел с Откровения печать.
 

В начале 2001 года в парижском соборе Александра Невского нашлись еще три иконы лурмельского периода: св. Филипп, митрополит Московский, образ Спасителя на убрусе и икона Божьей Матери. Эти работы сделаны единовременно, на одном дыхании и великолепно дополняют представление о прикладном и декоративном даре монахини. Как и в «Ангеле с кадилом», она смело использует различные фактуры: искусственные камни, бисер. Лики икон написаны сестрой Иоанной Рейтлингер и гармонично вписываются в стиль м. Марии.

Этот своеобразный триптих предназначался для маленькой уютной церкви-часовенки, которую м. Мария и о. Димитрий Клепинин устроили в пристройке основного храма, где вначале помещалась ризница. Со временем они мечтали объединить обе церкви в одну при помощи арки.

По благословению покойного архиеп. Сергия (Коновалова)[168]168
  Сергий (Коновалов; 1941–2003, Париж), архиеп. Евкарпийский – экзарх Константинопольского патриарха в Западной Европе для приходов русской традиции.


[Закрыть] некоторую часть уцелевшего прикладного наследия м. Марии удалось собрать вместе и перенести в один из храмов в Париже[169]169
  Храм Покрова и Прп. Серафима Саровского на улице Лекурб (Архиепископия КП).


[Закрыть]. Получился своего рода небольшой музей из десяти работ: плащаница, вышивки, иконы, два облачения… Храм на улице Лурмель больше не существует, он был снесен в начале 60-х годов, вместо него построено серое шлакоблочное здание, на котором висит табличка в память о м. Марии, с 2013 года улица носит имя монахини.

В воспоминаниях Т. П. Милютиной[170]170
  Милютина Т.П. (1911–2004) – активный член РСХД, автор книги воспоминаний «Люди моей жизни» (Тарту, 1997).


[Закрыть], жившей в Париже в 30-х гг., есть интересные описания творческого процесса м. Марии. Вместе с подругами Милютина отдыхала летом 1931 года в молодежном лагере РСХД на побережье Бискайского залива, неподалеку от Бордо. К ним на отдых приехала (еще до пострига) Елизавета Юрьевна. По распорядку в лагере утром девушки шли на пляж, а после обеда, в тихий час, они часто просили Е. Ю. побеседовать с ними. Даже самые легкомысленные и равнодушные не могли не слушать ее – она всегда говорила со страстным напором, убежденно и искренне. Такие беседы проводились на живописной лужайке, окруженной цветущим вереском и соснами. Под лучами ласкового солнца девушки вязали, а Елизавета Юрьевна вела беседу и вышивала. «Это вышивание было необычайно и очень нас занимало. Между кружками пяльцев натягивалась плотная простая материя, на которой ровным счетом ничего не было нарисовано. А Елизавета Юрьевна рисовала прекрасно! На этой поверхности появлялись причудливые рыбы: горбились их спины, сверкала чешуя, извивались хвосты. Елизавета Юрьевна знала стелющиеся швы старинного иконного шитья, и нитки, подобранные ею, были необычных, перекликающихся тонов. На эти рыбы ложилась тонкая сеть, к ним протягивались руки, над ними возникали согнувшиеся, с изумленными лицами фигуры рыбаков-апостолов. Так к концу нашего месячного отдыха Елизаветой Юрьевной была вышита икона на тему Евангелия о ловле рыбы».

Написанное в 1912 году стихотворение неожиданно воплотилось в 1931 году в вышивку:

 
Вышью я над водою оливковый лес,
Темных снастей кресты, рыбарей,
Бесконечную синь распростертых небес,
Красных рыб средь прозрачных морей.
И средь синего полога голубь взлетит.
 

* * *

«Все больше убеждаюсь в том, что мне дано жить не во дворце Хозяина, а где-то подальше, на хуторах. Роль моя чисто инструментальная. Когда я постриглась, я думала, конечно, о своей “духовной жизни”, но вот с тех пор как я стала монахиней, я поняла: Бог сделал меня орудием, чтобы с моей помощью расцветали другие души» (м. Мария).

По натуре и по убеждениям мать Мария была максималисткой. Многие русские эмигранты относились к ней с недоверием и недоброжелательно, ее монашество многих шокировало, а церковная благотворительность была настолько нова в те годы, что вызывала недоумение и ропот. Сама она считала, что в нашу страшную эпоху разрушения, полной дисгармонии чувств, близкого апокалипсиса, ее путь предначертан, а потому не могла отгородить себя от страданий за ближнего: «Тема Апокалипсиса обретает особое звучание к концу 30-х гг. в связи с надвигающейся катастрофой, – что остро ощущается <…> и звучит в статьях о. Сергия Булгакова “Размышления о войне” (1940) и матери Марии “Прозрение в войне” (ок. 1942)»[171]171
  Т. Викторова, статья «Руководитель, друг, отец: мать Мария (Скобцова) и прот. Сергий (Булгаков)».


[Закрыть].

Ближе к войне она все чаще повторяла, что эмиграция мертва, что разговорами и «своими докладами мы только гальванизируем труп». Единственно жива в эмиграции церковь, тоненькая жилка, по которой еще течет кровь и что только на церковной ниве можно еще что-то сделать. В этом, – как она сама утверждала, – и есть историческое призвание русской диаспоры. В 1937 году в разговоре с К. Мочульским в период тяжелого душевного надрыва она признается, что пора ей передать дом и храм другим и «отправиться скитаться по Франции»: «Теперь мне ясно: или христианство – огонь, или его нет. Мне хочется просто бродить по свету и взывать – “покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное!”, и принять всякое поношение и зол глагол. Пусть мы призваны к духовной нищете, к юродству, к гонениям и поношениям – мы знаем, что это единственное призвание, данное самим гонимым, поносимым, нищающим и умаляющимся Христом».

Без сомнения, мать Мария была универсальной личностью, наделенной разными талантами. Навыки живописи, рисунка и композиции, приобретенные в России, нашли свое развитие и применение во Франции. В работе над иконой у нее определился свой стиль; ее «богословие в красках» скорее сродни таким художникам, как о. Григорий Круг[172]172
  Инок Григорий (Круг; 1906–1969, Франция) – иконописец. В 1931 г. знакомится и заводит дружбу с Л. А. Успенским. В 1933 г. вступил в православное Братство св. Фотия в Париже, под руководством В. Н. Лосского. Активный участник парижского общества «Икона». В 1935 г. при участии Успенского расписывал церковь Трехсвятительского патриаршего подворья в Париже. В 1948 г. от своего духовного отца архим. Сергия (Шевича) принял монашеский постриг с именем Григорий.


[Закрыть], Д. Стеллецкий[173]173
  Стеллецкий Дмитрий Семенович (1875–1947, Париж) – с 1914 г. в Европе. Расписал храм Св. Сергия Радонежского на Свято-Сергиевском подворье в Париже (образцом служили фрески Ферапонтова монастыря близ Белого озера).


[Закрыть] и с. Иоанна Рейтлингер, чем иконописи Леонида Успенского[174]174
  Успенский Леонид Александрович (1902–1987, Париж) – иконописец, богослов. Автор труда «Богословие иконы Православной Церкви». С 1953 по 1958 г. преподавал иконоведение. В 1969 г. читал лекции в Московской духовной академии.


[Закрыть]. Со временем группа художников, примыкавших к «новому богословию» Свято-Сергиевского института, стала именоваться Парижской школой иконописи. У каждого из них были учителя в России, каждый прошел свою живописную школу, но в условиях эмиграции их таланты и умения были приложены к украшению храмов. Так и монахиня Мария в своем творчестве не только не забывает навыки учителей Серебряного века, она идет дальше:

 
Будет дом, а не какой-то склеп.
Будет кров, – не душная берлога.
На тарелке я нарежу хлеб,
В чаше растворю вина немного.
Сяду, лоб руками подперев,
(Вот заря за окнами погасла).
Помню повесть про немудрых дев,
Как не стало в их лампадах масла.
 

В стихах 1937 года мать Мария возвращается к евангельской притче о десяти девах, пяти мудрых и пяти неразумных (Мф. 25:1-13). Она дополняет свои стихи рисунком: монахиня в апостольнике и рясе, на столе хлеб, чаша с вином, готовая к причастию, и зажженная лампада. «Тогда подобно будет Царствие Небесное десяти девам, которые, взяв светильники свои, вышли навстречу Жениху» (Мф. 25:1). Конечно, образ жениха – это аллегория, и ее нужно понимать как образ идущего навстречу к нам Спасителя.

 
Дух, боренье в этот час усиль.
Тише. Стук. Кричит пред утром петел.
Маслом сыт в лампаде мой фитиль.
Гость вошел. За ним широкий ветер.
 

Развивая тему добра и зла, она пишет: «Неизбежность заставила меня подняться на высоты!» Раскаяние, беспощадное осуждение себя, доходящее порой до физического самобичевания, было присуще ей с ранних лет. Путь, на который она вступила, был действительно «горний и долгий», Господь указал ей тернистый путь, уврачевал язвы прошлого, и она, как египетская блудница, пала ниц и обнажила перед Богом всю свою душу – она «обнищала до конца». «Иисус стоит и ждет. Но людям дана свобода следовать за Ним или навсегда остаться у подножья горы» (м. М. 1937 г.).

«Мать Мария особенно чтила Христа ради юродивых, подвижников, не уединявшихся в монастырских стенах, а совершающих свой подвиг в миру под личиной безумных и убогих, служа людям и принимая поругания», – вспоминает И. А. Кривошеин. Большой образ Василия Блаженного был написан ею в середине 30-х годов. Вокруг центральной фигуры святого Василия изображены чудеса, знамения и предсказания святого в царствование Иоанна Грозного. Василий Блаженный был юродивый, каких принято называть «спасающими святыми». Тема юродства, странничества и аскетизма всегда волновали м. Марию. В своей статье «О юродстве» она останавливается именно на тех моментах в житии св. Василия, которые изображены ею на иконе.

Несомненно, что мать Мария чувствовала себя причастной к этому типу святости, о чем свидетельствуют страницы, посвященные старчеству в ее статье «О монашестве». Историк Н. Каухчишвили[175]175
  Каухчишвили Нина Михайловна (1919–2010) – итальянский литературовед. Родилась в семье эмигрантов из России, отец – грузин, мать – русская. В 60-х годах организовала славяноведческую кафедру в университете Бергамо. В 90-х годах была одним из организаторов ежегодных конференций в монастыре Бозе на тему русской духовности.


[Закрыть] пишет: «Хотя она и не заточала себя в духовной пустыни перед принятием монашества, тем не менее прошла через пустыню страданий, которым подвергла ее жизнь, через школу крайнего аскетизма, которая придала ей необычайную духовную силу, сравнимую с силой современного старца в женском обличье. Она была готова отказаться от всего, чтобы поделиться с другими своими духовными завоеваниями. Пример тому – эссе об аскетизме “Аскетика человекообщения”»[176]176
  Каухчишвили Н. Святость, юродство, странничество и старчество Матери Марии.


[Закрыть]. Сочинение это мистического характера, и, чтобы написать его, она удалялась в свою пустынь и пребывала там как затворница, пока работа не была закончена. Она делала это с той же конкретной серьезностью, с которой вершила общественную деятельность, потому что чувствовала себя обязанной оставить свое духовное наследие также и в виде письменных рассуждений.

В литературе о матери Марии до сих пор слишком мало связывалась ее практическая, социальная жизнь с тем, о чем она пишет в своих статьях. Если в будущем удастся связать вместе именно это, то личность матери Марии получит наконец достойную адекватную оценку. По свидетельствам, которыми мы располагаем, мать Мария, как и старцы, была наделена редкой проницательностью. Б. П. Плюханов про нее пишет: «Она умела с поразительной проницательностью определить характер человека, даже предсказывала его будущее. Держа собеседника за руку, она вглядывалась в его глаза, и ее определения были искусством психолога, а не опытного хироманта»[177]177
  Плюханов Б. В.// РСХД в Латвии и Эстонии (сб). Р.: YMCA-Press. 1993.


[Закрыть].

Этот особый дар матери Марии получает дальнейшее развитие в те месяцы, которые она провела в лагере Равенсбрюк… Стихи, которые определенно можно рассматривать как часть духовной автобиографии матери Марии, – своего рода «самопознание» (по Бердяеву) – пронизаны заботой о внутренней жизни ближнего, навеяны сознанием ее материнской ответственности:

 
Нет, мир с тобой, я говорю, сестра, —
И ты сестру свою сегодня слушай, —
Мы – искры от единого костра,
Мы – воедино слившиеся души.
 

В дополнение хочу привести свидетельство А. А. Угримова, заведующего мельницей около Парижа[178]178
  Об А. А. Угримове см. у А. И. Солженицына, «Невидимки» – дополнение к книге «Бодался теленок с дубом», вышедшее по-французски отдельным изданием: Soljénitsyne, A. Les Invisibles = Невидимки. – Paris: Fayard, 1992; о Дурданской группе Сопротивления см. далее – с. 335, 608, 612…


[Закрыть]:

«Ее необычный вид, немного напоминавший древних юродивых, вызвал недоумение у французских рабочих». Спустя много лет Угримов воскрешал эту встречу в начале войны, когда она приехала к нему вести переговоры о доставке продуктов для тех, кого она скрывала от немцев у себя на рю де Лурмель: «От встречи, от беседы с матерью Марией у меня осталось воспоминание чего-то светлого, легкого <…> Я запомнил ее улыбающейся, я бы сказал, духовно радующейся, как человек, нашедший свой настоящий путь к подвигу. Она показалась <…> живым воплощением любви к Богу. На следующий день <…> не обошлось без насмешливых замечаний насчет моей вчерашней посетительницы. Я объяснил, что это русская монахиня; но это объяснение никого не удовлетворило. Наконец, один старик заявил: “Говорите мне все, что хотите, я никогда не поверю, что эта женщина – я хорошо видел ее большие мужские ботинки, торчавшие у нее из-под сутаны”. А после войны я рассказал <…> кем она была, а старик признался: “А я-то был уверен, что к Вам какой-то переодевшийся мужчина приезжал по делам Сопротивления”»[179]179
  Каухчишвили Н.М. Святость, юродство, странничество и старчество Матери Марии. URL: http://mere-marie.com/fate/svyatost-yurodstvo-strannichestvo/ (cайт «Мать Мария»).


[Закрыть].

За провизией для своего пансиона мать Мария сама по утрам ходила на центральный рынок Парижа. Когда на заре перед закрытием уже заканчивалась оптовая торговля, она могла по более дешевой цене купить оставшиеся (иногда подпорченные) продукты: мясо, рыбу, овощи, фрукты… Все это она складывала в огромный мешок и на своих плечах тащила в общежитие. У французов столь необычный вид монахини с мешком вызывал крайнее удивление.

Встреча с сильной личностью всегда производит неизгладимое впечатление. Многие говорили, что когда мать Мария входила в комнату, то будто заполняла собой все пространство. Этот «гипнотический» феномен человека, живущего постоянной молитвой и духовным стяжанием, хорошо известен. Люди, хоть раз в жизни общавшиеся со старцами или отшельниками, на всю жизнь запоминают их особый неотмирный свет, покой и особое притяжение. «Я была у ней в ее каморке раза три-четыре – и вот как-то, пожалуй уж под конец, я сидела и слушала ее – как раз про сушение, и вдруг что-то вроде шока, и я во мгновение ощутила, что со мной говорит святая, удивительно, как это я до сих пор не поняла!.. А вот в памяти от этих минут осталось только ее лицо – лицо немолодой женщины, несколько полное, но прекрасный овал и сияющие сквозь дешевенькие металлические очки незабываемые глаза»[180]180
  Кривошеина Н. А. Четыре трети нашей жизни. Глава «Мать Мария», см. здесь в разделе «Из архивов».


[Закрыть].

После гибели м. Марии храм и общежитие на Лурмель пришли в запустение. В результате церковь закрылась, а через десяток лет был снесен и сам дом. Единственным близким человеком для бабушки (так ласково величали Софью Борисовну) остался Д. Е. Скобцов. Все работы монахини Марии разошлись по разным адресам, кое-что удалось сохранить С. Б., некоторые рукописи и иконы взял себе Скобцов, остальное попало в разные храмы или на «временное хранение».

Почти перед смертью С. Б. передала часть архива в Америку, в Бахметевский архив, но многое до сих пор не найдено.

Несколько икон и вышивок находятся сейчас в православном монастыре Знамения Божией Матери во Франции (Московской патриархии). В этом монастыре и «Василий Блаженный», и икона «Богоматерь Владычица Афонская», где тема монашества интересно переплетена с традиционным изображением Покрова Богородицы. К сожалению, сама икона очень пострадала. Она написана темперой на простой фанере без грунта. Как уже говорилось, иконописцы-эмигранты за неимением средств пользовались самыми простыми подручными материалами. Необычно само решение иконы: в ней как бы соединено два образа Божией Матери. Фигура Афонской Богородицы и ее голова покрыты монашеским апостольником игуменьи, и одновременно она изображена как Владычица и защитница афонских монахов. Гора Афон, как мы знаем, именуется Уделом Божией Матери, но в то же время Она покрывает весь мир своим омофором. Все храмы, открытые м. Марией во Франции, были поставлены под покровительство Пресвятой Богородицы.