Текст книги "Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней"

В те же месяцы м. Мария начала вышивать свою последнюю работу – икону Божией Матери, обнимающей распятие с Христом. Именно это изображение было ей когда-то навеяно фреской Марселя Ленуара.

Раньше она часто меняла вышивки на хлеб, но эту икону она не хотела отдавать ни за что. Е. А. Новикова, подруга по лагерю, рассказывала, что мать Мария говорила: «“Вернемся в Париж, я ее даром отдам, подарю, но не здесь. Если я ее успею закончить, она мне поможет выйти живой отсюда, а не успею – значит, умру”. Не успела! Занемогла, стала жаловаться на печень и лежала неподвижно целыми днями. Вскоре матушка, как большинство узниц, заболела дизентерией, перестала есть, надеясь, что диета спасет ее, и быстро теряла силы»[223]223
  См. раздел «Из архивов».


[Закрыть].

К сожалению, мы так и не знаем, что стало с вышивкой. Хочется надеяться, что случится чудо, и она еще найдется. Сам сюжет этой иконы дошел до нас через описания Е. А. Новиковой, и по ним был сделан рисунок иконописцем сестрой Иоанной Рейтлингер. На иконе Божия Матерь обнимает крест, на котором изображен распятый Младенец Христос. Может быть, в таком неожиданном символе альфы и омеги, начала и конца жизни, рождения Христа и его распятия на кресте за всех нас, за наши грехи мать Мария в последний раз хотела напомнить всем о страшном времени, в котором мы живем: «…потому что духовное тело хочет восстать, потому что я хочу родиться в вечность, потому что мне в этой поднебесной утробе уже тесно, потому что я хочу домой, к Отцу, – и все готова отдать и любыми муками заплатить за этот Отчий дом моей вечности», – писала она в своем тексте «Рождение в смерти».

Приближался конец войны, условия содержания в лагере становились все невыносимей. По словам И. Н. Вебстер, «последние месяцы 1944 г. и первые 1945 г. для многих оказались роковыми, в том числе и для матери Марии». С. В. Носович вспоминала, что мать Мария совершенно спокойно и деловито высчитала, «что через пять месяцев из-за страшного процента смертности все мы умрем». Этот вердикт она закончила словами «Мое состояние сейчас – это то, что у меня полная покорность к страданию, и это то, что должно быть со мною, и что, если я умру, в этом я вижу благословение свыше».

Свидетели рассказывают, что однажды на перекличке мать Мария заговорила с русской девушкой и не заметила приближения надзирательницы. Та грубо окликнула ее и ударила ремнем по лицу. Разговоры во время переклички были строго-настрого запрещены. Мать Мария сделала вид, что не обращает на это внимания и спокойно закончила фразу. Эсесовка вышла из себя и осыпала ее ударами ремня по лицу, сбив очки, но мать Мария даже взглядом не показала, что это как-то действует на нее. Презрение к врагу в лагере тоже служило оружием.

Дизентерия, тифозные вши уносили жизни заключенных сотнями. К марту 1945 года мать Мария невероятно ослабла, лежала неподвижно в промежутках между перекличками, почти не говорила. «Она больше не принадлежала царству живых. Ее лицо производило большое впечатление не своей истощенностью – мы уже привыкли к такому зрелищу, – а напряженным выражением ужасного потаенного страдания… Смерть уже отметила ее», – так Жаклин Пейри описывает «последний предел человеческих сил» у м. Марии. В лагере была введена так называемая розовая карточка для тех, кто уже не мог выходить на работу. Эта «поблажка» была довольно хитро устроена, с одной стороны, карточка освобождала от тяжелого труда, от выходов на перекличку, но с другой – если человек был уже неработоспособен, то ему предлагалось поехать на «выздоровление» в Югендлагерь. Управление Равенсбрюка всячески распространяло слухи о прекрасной организации этого лагеря, о красивом пейзаже и хорошем питании. Мать Мария, поверив в «блага» и «привилегии», взяла розовую карточку. Как и многие другие, она не предполагала, что за этим последует.

Филиал Равенсбрюка, Югендлагерь, состоявший из пяти бараков, находился в километре от основного лагеря. В Югендлагере не было ни кроватей (спали на мокрых мешках с соломой), ни печей, ни уборных, суточный рацион был минимален. Медицинская помощь вообще не оказывалась. Отправка в этот филиал была равнозначна подписанию смертного приговора: в нем люди умирали не только естественной смертью, их умерщвляли в газовой камере.

В январе 1945 года в Равенсбрюке эсесовские врачи Рапп и Келер произвели отбор больных и калек для очередной отправки в Югендлагерь. Туда же было решено перебазировать пожилых и вязальщиц. Именно в этом цеху работала м. Мария. Комендант Равенсбрюка лагерфюрер Ф. Зурен, отправляя партию женщин 28 января, острил: «Хорошее топливо для крематория, можно будет сэкономить на дровах».

Одной из отобранных была мать Мария. Выжить в этих «прекрасных» условиях было невозможно. Обычно на «поправку здоровья» отводилось пять недель, но люди умирали гораздо раньше. Однако вопреки печальным прогнозам и к удивлению подруг, матери Марии удалось выдержать адские условия Югендлагеря. К окончанию срока, 3 марта, тем, кто не умер или не сгорел в печах, неожиданно было сообщено о возможности вернуться в Равенсбрюк.

Инна Вебстер в первый же день возвращения м. Марии разыскала ее. «Я застыла от ужаса при виде того, какая в ней произошла перемена: от нее остались только кожа да кости, глаза гноились. От нее шел этот кошмарный запах больных дизентерией». Теперь на переклички с разрешения блоковой надзирательницы Христины она выходила в последний момент и, остановившись позади Вебстер, с которой не разлучалась со времени знакомства в Роменвиле, незаметно опиралась на ее спину. Но страшнее перекличек были «селекции». Носович, выжившая в лагере, потом всю жизнь мучилась и рассказывала: «В лагере заставляли стоять, кто упадет – того отправляли в печь. На меня хотела опереться старая женщина, а я чувствовала – вот-вот и сама упаду. И я отшатнулась, а ее – взяли… До сих пор не могу себе этого простить»[224]224
  Гаккель С, прот. Мать Мария. 1980.


[Закрыть]. Перед эсесовскими врачами заключенные должны были шагать бодрым шагом. Ослабевшим и больным пощады не было. Некоторое время мать Марию удавалось прятать под кроватями, но настал и ее час. К концу марта она уже не могла ходить, а только ползала, и 30 марта после очередной «селекции» ее повторно вывезли в Югендлагерь. За февраль и март 1945 года здесь погибло свыше семи тысяч человек.

Ко времени своей последней переклички она уже не могла подняться и осталась лежать на земле. К вечеру Великой Пятницы Страстной седмицы за ней пришли, поволокли в грузовик, сбили очки. Не теряя присутствия духа, она попросила оставить их, так как без них почти ничего не видела.

31 марта 1945 года узница под номером 19263 была казнена в газовой камере.

Так, не дожив до окончания войны двух месяцев, мать Мария закончила свой земной путь в печах Равенсбрюка.

Существует несколько версий ее гибели. По одной из них, монахиня Мария пошла на смерть вместо молодой заключенной, обменявшись с ней лагерными номерами… Но если это так, то не есть ли ее смерть органичное завершение исполнения евангельской заповеди: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13).

Пророчествуя о своем конце, еще в 1934 году мать Мария писала: «Господь, не я, а горсть седого пепла, а в нем страстей и всех желаний гроб». Пепел сожженных в крематории нацисты рассыпали на ближайших к лагерю склонах для удобрения почвы. Огромной братской могилой стало и озеро Шведт, на берегу которого располагался Равенсбрюк.

* * *

Образ матери Марии интересует нас сегодня как никогда. Не побоимся сказать, что она по евангельским заповедям не закапывала свой талант, а продолжала его дарить и преумножать до конца дней. С ее именем прочно слиты нераздельные слова: Жизнь, Творчество, Судьба, между которыми следует поставить знаки равенства. Дошедшее до нас художественное наследие этой необыкновенной женщины должно стать более доступны широкому кругу людей, ибо, они пронизаны духом веры, любви и добра. Ее рисунки, акварели, вышивки, стихи, богословские тексты способны «выпрямлять» зачерствевшие людские души и способствовать спасению нашего жестокого мира.

Поиск русской идеи, некогда обозначенный Достоевским, волновал ее, она пыталась в своих текстах прояснить составляющую «православия, соборности и общинного коллективизма». Ведь к началу 1917 года, связи с этим триединством были полностью разрушены, а после революции большевики во время десятилетий своего правления осуществили полный и окончательный разрыв с тысячелетней российской традицией. Мать Мария стала одной из жертв этого страшного потрясения, а ее судьба – живой пример одной из сотен тысяч судеб невинных русских людей, погибших в перемоле Красного Колеса и черной свастики.

До сих пор слышны упреки в том, что она была не такой монахиней, как «все»: богема, замужество, дети, слишком властный характер… Подумаем о другом: о том, что, когда она вступила на путь монашеского служения в миру, Господь послал ей огромное испытание – пережить смерть ее собственных детей. Она стала поистине до конца, по-монашески обнищавшей, она стала матерью и сестрой для всех нас!

 
Все еще думала я, что богата,
Думала я, что живому я мать.
Господи, Господи, близится плата,
И до конца надо мне обнищать.
 

Неоднократно в эмиграции, в лагерях мать Мария мечтала вернуться в Россию. Если бы это случилось, то она не смогла бы спокойно видеть гонимую Церковь, аресты священников. В СССР была запрещена благотворительность, в 1948 году начались гонения на евреев – она со всем этим не смирилась бы, а потому ей была бы уготована участь погибнуть в тех же общих гробах. И тогда, можно предположить, имя ее вошло бы в мартиролог Новомучеников Российских, а у верующих и почитающих ее память не было бы столь сложной рецепции ее канонизации.

«В последние годы какой-то особенный мир царил в нашей церкви, и даже во время войны и всяких ужасов, что-то высоко духовное. Любовь к ближнему, желание помочь несчастным (что и делалось). <…> Увезли немцы м. Марию, о. Димитрия, Юру, и хотя война прекратилась, но с ними исчезло что-то светлое, любящее и доброе, и наступил у людей мрак, злоба, ненависть, суды, ругань, вообще мракобесие. Дай Боже всем опомниться, и да вернет Господь Милосердный мир душам нашим!»[225]225
  Из воспоминаний Софьи Борисовны Пиленко. Цит. по: Кривошеина К. Красота спасающая. СПб.: Искусство-СПБ, 2004.


[Закрыть]

Приложение

В самой Твери Елизавета Юрьевна не побывала, лишь проезжала мимо в город Бежецк, расположенный в 126 км к северо-востоку от Твери.

Недалеко от города Бежецка находятся деревни Колесники и Горка, которые в XIX в. принадлежали И. А. Дмитриеву-Мамонову. Именно от этого старинного рода ведется родословная Елизаветы Юрьевны по материнской линии. Соседнее село Головское образует практически единое пространство с Горкой, где при местной Казанской церкви было когда-то кладбище, от которого осталась сегодня одна надмогильная плита с надписью: «Прасковья Николаевна Дмитриева-Мамонова, урожденная Неведомская, родилась 11 января 1829 г. – скончалась 8 апреля 1860 г.». Есть основания предполагать, что Елизавета Юрьевна посещала родовые места.

Елизавета Юрьевна, уже будучи замужем за Д. В. Кузьминым-Караваевым, бывала в Бежецке проездом, а вот в деревню Борисково, которая расположена на дороге Бежецк-Весьегонск и где находится имение Кузьминых-Караваевых, наведывалась неоднократно. В 1910-х гг. большой двухэтажный дом с портиком в стиле Палладио принадлежал шестерым братьям Кузьминым-Караваевым. На первом этаже располагалась библиотека, коллекция картин и гравюр, комнаты были обставлены мебелью из карельской березы и красного дерева. Дом был окружен садом. Именно сюда в 1911 г. приезжала Елизавета Юрьевна, здесь она занималась живописью.

В 7 км от деревни Борисково, на холме на правом берегу реки Каменки находится деревня Слепнёво. Здесь находилась усадьба Львовых, куда каждым летом в 1911–1917 гг., приезжали поэты Анна Ахматова и Николай Гумилев с сыном Львом. Бывала в Слепнёве и Елизавета Юрьевна вместе с родственниками Кузьмиными-Караваевыми. Широко известен их групповой фотопортрет, сделанный в Слепнёве. Усадебный дом в 1935 году был перевезен из Слепнёва в село Градницы, где сохраняется до сих пор как памятник культуры. Он известен как «Дом поэтов», и в нем размещаются библиотека и экспозиция, посвященная А. Ахматовой и Н. Гумилеву.

1911 г. В имении Гумилевых Слепнёве. Фрагмент Слева направо: Д. В. Кузьмин-Караваев, Е. Ю. Кузьмина-Караваева, А. А. Ахматова, М. Л. Сверчкова; (автор фото – О. А. Кузьмина-Караваева (1890–1986), в замужестве княгиня Оболенская).

Из воспоминаний А. А. Гумилевой (урожд. Фрейгарт), супруги Дмитрия Степановича Гумилева (младшего брата поэта), мы узнаем: «Кузьминым-Караваевым принадлежало соседнее имение – Борисково. Собственно Слепнёво не было барским имением, это была скорее дача, выделенная из Борискова. Неподалеку находились еще два имения – Подобино и Дубравка. В них жили друзья Гумилевых и Кузьминых-Караваевых – Неведомские и Ермоловы. Соседи с удовольствием гостили друг у друга и часто проводили время вместе. То лето шло в прогулках, верховой езде, развлечениях и увлечениях, Ахматова потом вспоминала так: “Я не каталась верхом и не играла в теннис, я только собирала грибы в обоих садах, а за плечами пылал Париж в каком-то последнем закате”». В середине мая, проводив жену в Париж, Николай Гумилев уехал в Слепнёво. Под влиянием рассказов Анны Ивановны (матери поэта) о родовом имении Слепнёве и о той большой старинной библиотеке, которая в целости там сохранилась, Коля захотел поехать туда, чтобы ознакомиться с книгами. В то время в Слепнёве жила тетушка Варя – Варвара Ивановна Львова, старшая сестра Анны Ивановны. К ней… приезжала ее дочь Констанция Фридольфовна Кузьмина-Караваева со своими двумя дочерьми. Приехав в Слепнёво, поэт был приятно поражен, когда кроме старенькой тетушки Вари навстречу ему вышли две очаровательные молоденькие барышни Маша и Оля. Маша с первого взгляда произвела на поэта неизгладимое впечатление… Маша была умна, хороша собой и неизлечимо больна туберкулезом. Гумилев нежно заботился о ней, старался всячески ее развлечь. В 1911 г. она умерла в Италии».

Елена Борисовна Чернова, внучка Агаты Ивановны Львовой, вспоминает:

«Летом 1912 г. я встретилась со многими членами семьи отца в имении Слепнёво. Имение это, как мне помнится, принадлежало Льву Ивановичу Львову (отец его называл дядя Леля), бывшему морскому офицеру; кажется, он участвовал в обороне Севастополя. <…> Он завещал имение Слепнёво своим сестрам Варваре, Агате и Анне, а т. к. Агата умерла, то часть ее наследства перешла к отцу. Мы оказались совладельцами Слепнёва и договорились с Анной Ивановной Гумилевой, что приедем на лето в Слепнёво».

В Слепнёве царила Варвара Ивановна Лампе (урожд. Львова), родная тетя Николая Гумилева («тетушка Варя»). Она была не только самой старшей и уважаемой особой, но и ее все побаивались.

«Вообще, жизненный уклад в большом доме был несколько старомодный и даже торжественный. Все члены семьи собирались в столовой, но не садились на свои каждому определенные места, пока не входила Варвара Ивановна. Она была старшая, и разница в возрасте между нею и Анной Ивановной была большая. Анна Ивановна рассказывала, что на свадьбе у Вареньки она сидела у невесты под юбкой. Варвара Ивановна немножко стилизовала себя под Екатерину II, и в семье любили отмечать это сходство. Была она ниже ростом, чем Анна Ивановна, полная, но не расплывшаяся, держалась прямо и величественно, волосы седые, совершенно белые, и на них черная кружевная наколка, когда она входила в столовую, к ней подходила Анна Ивановна, старшая сестра обнимала ее, а остальным делала общее приветствие. Тогда можно было садиться за стол. Разговор был общий, но младшие не начинали его, а только отвечали на вопросы старших. В то лето погода стояла хорошая, поэтому праздники с приглашенными гостями отмечали на террасе, но я на них не присутствовала, заходила только поздравить, поднести цветы и уходила к родителям во флигель. <…>

Деревни Слепнёво теперь нет. На вершине холма еще заметны камни от фундамента усадебного дома, сохранились остатки парка: старый дуб, тополя, липы, акации, обмелевший пруд. Однако Слепнёво не исчезло, оно заняло достойное место на литературной карте родины».

В 2012 году на доме в Риге, где родилась Лиза Пиленко, будущая мать Мария, была установлена мемориальная доска. Купола Христорождественского православного кафедрального собора, в котором она была крещена, опять сверкают позолотой, а колокольный звон слышен далеко за пределами города. Закрытие собора произошло по приказу министра культуры СССР Е. Фурцевой в 1963 г. По существующей версии-легенде, Фурцева приехала в Ригу и с сопровождающей ее делегацией местных политических деятелей наблюдала следующую картину: «В предпасхальные дни около 17 часов тень от памятника Ленину падала на витрину находившегося на противоположной стороне улицы магазина политической книги. А в ленинской руке странным образом оказался крест центрального купола собора, также дававший тень на то же здание. Эта оптическая нелепица послужила одной из причин передачи здания храма государству и открытия в нем планетария»[226]226
  Ульянов Ю. Е. Страницы лет. Калуга, 2008.


[Закрыть]. Существует и более прагматичная материалистическая версия: местные власти отдали распоряжение о максимальной сдаче металлолома и приказали спилить все медные кресты с куполов… Так или иначе, но после осквернения собор был превращен в планетарий. Только в 1991 году храм вернули верующим.

По приглашению Общества матери Марии, летом 2014 года я побывала в Риге, жила в доме, где родилась монахиня, пришла на литургию в собор. Да, действительно храм ожил, внешне очень красив, но внутри еще ощущается ненамоленность стен. Вероятно, должно пройти не одно десятилетие, за которое молитвами верующих собор вернет свою прежнюю жизнь и очнется от осквернения.

Мать Мария после пострига в 1932 году побывала в Прибалтике и Финляндии, приезжала в Ригу, прожила здесь около двух недель. В рижском женском Свято-Троицком монастыре ей сшили женское монашеское облачение. Ее приезд был связан с проведением съездов РСХД в Прибалтике, где она встречалась с молодежью и даже приняла участие в их спортивном празднике на Рижском взморье с ночевкой на сеновале.

Многие отмечали необыкновенную общительность и живость монахини. В те годы мать Мария была секретарем РСХД во Франции, постоянно ездила по провинции, посещала промышленные города, где жил русский пролетариат. Рижской молодежи она рассказывала о рабочих фабрик и заводов, о безработных и нищих, пьяницах, наркоманах. Ее заботил каждый из них. Бедственную ситуацию она характеризовала фразой «Человек человеку стена!». В Риге монахиня выступала с литературными воспоминаниями, впервые рассказывала о встрече с Блоком, о его стихах. Б. В. Плюханов, который был свидетелем этих встреч, вспоминает, что ему запомнились слова Блока о поэзии А. А. Ахматовой, «слышанные матерью Марией (тогда Елизаветой Кузьминой-Караваевой) у Вячеслава Иванова в Петербурге. Блок долго колебался и с неохотой ответил на вопрос о стихах А. Ахматовой: «Она пишет стихи свои как бы перед мужчиной, а их надо писать как бы перед Богом». Об Алексее Толстом мать Мария сказала: «Он поехал в Россию за белой булкой».

Монахиня постоянно была окружена молодежью, с ней было интересно, Б. Плюханов сразу попал под ее обаяние и был поражен проницательностью: «Она умела сразу определять характер человека, даже предсказывать будущее. Так, Тамаре Эренштейн (по мужу Литвиной) мать Мария сказала: “Вы можете спокойно спать, даже если под кроватью будет бомба”. Так монахиня Мария охарактеризовала мужество Тамары Дмитриевны, подтвержденное позже всей ее дальнейшей жизнью. Держа собеседника за руку, она вглядывалась в его глаза, и ее определения были искусством психолога, а не опытного хироманта <…> Слушая и наблюдая мать Марию вблизи, я обратил внимание на необычайность ее быстрых и порывистых движений. Необычайная живость ее проявлялась и в ее почерке: она писала так быстро, что не могла писать ясно, почерк ее был неразборчивый, а сама она была крайне близорука. Когда она читала, то подносила лист или книгу вплотную к глазам».

В свой приезд м. Мария побывала в Двинске (Даугавпилс) и Режице (Резекне), где встретилась с преподавателями и студентами педагогического института и русской православной гимназии. Выступала мать Мария в Режице в большом актовом зале института и гимназии. От этой встречи остались фотографии.

Е. М. Рагозина вспоминает: «В актовом зале собрались педагоги, студенты и гимназисты. Мать Мария спросила, о чем бы мы хотели слышать. Почти все заявили: “Пожалуйста, расскажите о России”. Это был не доклад, а беседа. По ее желанию, задавали вопросы о положении в России, и мать Мария подробно отвечала. Было видно, что она хорошо осведомлена о жизни в Советском Союзе, хотя в наших вопросах и ее ответах эти слова – “Советский Союз” – не упоминались, а только – Россия. Чувствовалось ее любовное отношение к родине и забота о ней. Остановилась мать Мария в интернате института, и я была счастлива, что она отдыхала и спала на моей кровати. Мать Мария произвела на меня сильное впечатление. Очень подвижная, высокая, круглолицая, в очках, со здоровым румянцем на щеках, в апостольнике и рясе, она выглядела величественно».

Мать Мария не была сентиментальной характером, но поездка в Прибалтику, которая состоялась почти сразу после ее пострига, была неким символическим знаком. Ведь она покинула Ригу в младенчестве – Лизой Пиленко, а вернулась в родные места уже в монашеском облачении.

В ее миссионерской жизни Движение РСХД играло огромную роль. Здесь не стоит задача рассказать о возникновении этого Движения, история РСХД замечательно и полно описана в книге Б. В. Плюханова «РСХД в Латвии и Эстонии», где автор, активный «движенец», рассказывает об очень многих своих современниках. Борис Владимирович не увидел своей книги, она вышла в парижском издательстве «YМСА-Рress» через неделю после его смерти в 1993 году.

По сохранившейся переписке с И. А. Кривошеиным, которая длилась долгие годы, можно сделать вывод, что Борис Владимирович был необыкновенно увлеченным и сердечным человеком, он жил не только своим прошлым, но и хотел оставить воспоминания следующим поколениям. В основном их переписка касалась Бориса Вильде и матери Марии, так как сам Игорь Александрович многое помнил; ведь события тех лет коснулись непосредственно его самого. Рукописные отрывки, которые вошли в книгу, Б. Плюханов присылал И. А. Кривошеину с просьбой уточнений тех или иных фактов, имен и дат.

Из книги Б. В. Плюханова: «Движение РСХД не является партией – ни политической, ни националистической, ни церковной. Оно есть нечто иное, более глубокое. Оно есть новое течение в духовной жизни русской молодежи, русское, православное направление мысли и жизни русской молодежи, как эмигрантской, так и той, которая родилась, выросла и живет в своих природных местах, в пределах вновь возникших на территории бывшей русской империи самостоятельных государств. И в той и в другой молодежи идет один и тот же духовный процесс… Сущность Движения заключается, прежде всего, в перемене духа молодежи, в пробуждении любви ко Христу и Евангелию, в жажде чистой христианской жизни, в желании работать над собой, в чувстве святости и спасительности Церкви, во внутреннем обращении души к Богу и Церкви» (с. 91).

Протоиерей Сергий Четвериков был духовным руководителем РСХД за рубежом. Пятый по счету (второй Пюхтицкий) летний съезд Движения должен был пройти в июле 1932 года в Прибалтике, в Пюхтицком женском Успенском монастыре. Обычно в съездах участвовало около 160 человек. Но экономический кризис невольно сократил не только количество участников, но и длительность самого мероприятия: вместо десяти дней оно продолжалось семь. На съезд не смогли прибыть некоторые секретари РСХД из Парижа, но приехали профессор В. В. Зеньковский, прот. Сергий Четвериков и монахиня Мария (Скобцова), которая участвовала в съезде РСХД в Прибалтике впервые. «Я увидел монахиню на станции Иыхви, куда мы, группа латвийской молодежи, приехали для участия в съезде. <…> Монахиня Мария приняла монашество незадолго до приезда в Пюхтицы. В то время к монашеской одежде она еще не привыкла. Да и сама одежда была необычная, мужская, доставшаяся ей после какого-то снявшего с себя сан и сбежавшего иеромонаха. Очень живая, жизнерадостная, с быстрыми порывистыми движениями, открытая, общительная – такой я увидел ее, когда она вышла из поезда на станции Иевве (Йыхви. – К. К.). Она показалась мне несколько диковинной монахиней…», – так Б. Плюханов описывал свою первую встречу с матерью Марией.

Во время этой поездки монахиня сумела посетить Финляндию, монастыри в Прибалтике. О своих впечатлениях она позже рассказала в статье «К делу», опубликованной в журнале «Новый Град». В статье она высказывала некоторые опасения относительно прибалтийских монастырей: старение монахов и монахинь, их вымирание, запрет новых пострижений на Валааме, запрещение поступлений в рижские монастыри не подданных страны. Мать Мария писала: «Несомненно, здесь много личного благочестия, личного подвига, может быть, даже личной святости; но как подлинные организмы, как некое целое, как некая стена нерушимая, они просто не существуют… Значение этих лимитрофных (приграничных) монастырей несомненно: они блюдут заветы, они берегут огромные клады прошлого быта, золотой ларец традиции и благолепия. Надо верить, что они доберегут, дохранят, достерегут. Они, может быть, даже провиденциально попали в такие своеобразные, далекие от всякой современности условия, что хрупкое и нежное очарование их быта, возможно, так и не будет подвергнуто никакому насилию, никакому соприкосновению с нашей страшной, слишком быстрой и слишком напряженной жизнью». В этой статье мать Мария рассуждает о той роли, которую, по ее мнению, должно играть современное монашество. По ее словам, «оно должно занять такое же органическое место в нашей жизни, какое принадлежало ему в отдаленные времена. Оно должно нести на своих плечах большие творческие задачи активного православия и организовывать около себя не только духовную, но и экономическую и бытовую жизнь людей».

Со слов Б. Плюханова, монахини Пюхтицкого монастыря, который посетила м. Мария в 30-х гг., существовали как сельскохозяйственная, земледельческая трудовая община, а рижский женский монастырь опекал школу. Сестры монастыря составляли трудовую производственную общину и снабжали приходы епархии свечами, просфорами и овощами, одновременно ухаживая за пожилыми и немощными насельницами.

В Эстонии мать Мария с группой «движенок» РСХД побывала и в Нарве, где они совершили поход к границе с СССР. Там из-под проволоки они нарвали цветов и накопали земли, которую мать Мария увезла в Париж.

К. Кривошеина, 2014 г., Рига – Таллин, Париж

Борис Владимирович Плюханов (24 апреля 1911-7 октября 1993, Рига) – активный член РСПЕ[227]227
  «Русское студенческое православное единение» (РСПЕ) являлось составной частью РСХД. РСПЕ оформилось в Риге в 1928 г, во многом под впечатлением от лекций Н. Бердяева, и сыграло большую роль в духовном становлении русской молодежи в Латвии. РПСЕ было закрыто латвийскими властями в 1934 г.


[Закрыть], автор книги «РСХД в Латвии и Эстонии».

«Б. В. Плюханов родился в Риге. Раннее детство прошло в Вологодской деревне Мариндино, куда он с матерью и братом был эвакуирован во время Первой мировой войны. В 1929 г. окончил рижскую Ломоносовскую гимназию, затем со степенью магистра юридический факультет Латвийского университета. Принимал активное участие в жизни и работе РСХД. Занимался адвокатурой. Во время Второй мировой войны работал секретарем в епархиальном управлении. В 1944 г. был арестован советской властью, через два года выпущен – “за отсутствием состава преступления”. Работал юрисконсультом в Риге до 1992 г. Борис Владимирович Плюханов много помогал своим друзьям и знакомым как юрист. В соавторстве с Ю. И. Абызовым им создан мартиролог репрессированных русских общественных и культурных деятелей, живших в Латвии в 20-30-х годах.

Об очень многих своих современниках (особенно о тех, которых замалчивали) он собрал материал, и им написаны прекрасные очерки. Они печатались в “Вестнике РСХД", Блоковских сборниках Тартуского университета, в журналах "Даугава”, “Радуга”, “Таллин”.

Борисом Владимировичем собран огромный материал о матери Марии, которым он щедро делился со всеми пишущими о ней. Он – хранитель ее стихов, автор многих очерков о ней, составитель библиографии.

В рукописи книга о Борисе Вильде, написанная на основании писем к матери и других документальных материалов. Всем знавшим и не знавшим Бориса Владимировича, эта книга надолго продлит его жизнь. В свою очередь книга даст жизнь многим участникам Движения – без этого многие были бы забыты».

Из статьи Т. Милютиной. Вестник РХД. № 168.