Текст книги "Небо 27"

Стейси (Teddy bears don’t drown, do they?)

Отец у меня был очень правильным, суровым и немного чёрствым человеком. Он родился в послевоенное время на окраине Кардиффа, и его детство прошло в постоянном поиске пропитания, потому что его отец погиб на фронте, а матери было, мягко говоря, не до него. С тринадцати лет он таскал уголь в порту, мыл посуду в общественных столовых, разносил газеты и перебивался другими случайными заработками. Он так и не получил нормального образования, и в шестнадцать лет, похоронив свою мать, он уехал на ферму к дяде, которая располагалась в небольшой деревушке на границе Англии и Уэльса. Дядя с радостью спихнул на него самую грязную работёнку, но и папаша тоже был не промах. Он с честью выдержал испытание навозом и ядовитыми удобрениями, чем немедленно заслужил уважение односельчан.

«Этот Харрис – парень что надо, – говорили про него деревенские мужики, потягивая из мутных бокалов свой эль. – Он будто из железа сделан».

Вскоре отец познакомился с дочерью местного пекаря, моей будущей матерью, которая была на пять лет старше его, и через полгода они поженились. Жили они первое время с её родителями, что доставляло массу неудобств обеим сторонам, и, разумеется, это не могло продолжаться вечно. На ферме отец открыл в себе талант ветеринара: он так искусно управлялся с животными, что это быстро стало его основным занятием. Принять роды у овцы, охолостить жеребца, разогнать мастит у коровы – всё это он делал, как говорится, с закрытыми глазами, и вскоре его услугами стали пользоваться даже в соседних деревнях. Скота там было навалом, поэтому без работы отец не сидел. Скопив немного денег, он купил старый, полуразвалившийся дом и несколько лет своими силами приводил его в порядок. На первом этаже располагался приёмный кабинет, на втором жили они с матерью, а на чердаке – их помощник Льюис, туповатый молодой человек, который мог лишь подавать инструменты и браниться на лошадей, когда те пытались лягнуть или укусить его. В этом доме родился я и мои пять сестёр: четыре старшие и одна младшая. У моих родителей была феноменальная способность рожать только девочек, и односельчане даже поговаривали, что я приёмный. Это, конечно, были шутки, но от них мне становилось как-то не по себе.

Наша деревня казалась мне в детстве, в общем-то, обычной, ничем не отличающейся от сотен остальных, разбросанных по Королевству, и только сейчас я понимаю, какой очаровательной она была. Плоская, как блюдце, равнина была тут и там посыпана горстками небольших деревьев и убегала вдаль, где плавно переходила в величественную гряду холмов. А как красиво цвёл вереск осенью, окутывая поля уютной лиловой дымкой! Нет, я не замечал этого тогда, а теперь в своих воспоминаниях я, возможно, немного приукрашиваю, но тут уж ничего не поделаешь. Эта деревня осталась у меня в крови, и этот вересковый уют то и дело окутывает меня во сне, и, поверьте, это одни из самых приятных снов, которые у меня когда-либо были.

Но вернёмся назад. Всё детство я находился в компании матери и девчонок и периодически, когда мне всё надоедало, сбегал на чердак к Льюису, которому даже в тридцать пять лет удалось сохранить свою юношескую непосредственность и тупость. Мне было с ним легко и весело. Мы читали комиксы, болтали о всякой ерунде и играли в простенькие игры вроде домино и «змеек и лестниц», в которых мой компаньон постоянно проигрывал, но его это никоим образом не волновало. Мне нравился Льюис, и я считал его если не своим братом, то как минимум хорошим другом.

С отцом бы такие штуки не прошли. Он был слишком суров для детских забав и слишком сильно уставал на работе, чтобы тратить своё драгоценное свободное время на такие пустяки. Со мной он всегда был особенно строг, потому что с момента моего рождения возлагал на меня большие надежды. И неудивительно, ведь я был единственным сыном и к тому же на свою голову довольно неплохо учился. По вечерам, вернувшись с работы, отец долго, обстоятельно и нудно рассказывал мне, как важно добиваться в жизни всего собственными силами, и ставил в пример себя, выросшего из простого уэльского чернорабочего в уважаемого Мистера Вет (ветеринара, если кто не понял). У него это называлось «воспитание», и я терпеть не мог по сотому разу слушать его заунывные байки о тернистом пути к успеху. К моему несчастью, в школе мне особенно хорошо давались естественные науки, и учителя наперебой хвалили меня за мои достижения в химии, физике и биологии. Папаша был в восторге, хотя я-то понимал, что, учись я где-то поприличнее, чем наш деревенский рассадник хулиганов, я был бы худшим в классе. Как-то раз, когда мне было лет десять, мать призналась мне, что они откладывали деньги на мою учёбу в университете и вскоре мне предстоит показать всем, «на что способны эти Харрисы». Я, конечно, приуныл. Уж что-что, а учиться мне не доставляло никакого удовольствия, и после школы я собирался сбежать в какой-нибудь задрипанный городок рядом с нашей деревней и устроиться там на любую непыльную работёнку, не требующую особой квалификации. Но отец пару раз стукнул кулаком по столу, повысил голос на несколько десятков децибел и положил конец всем моим возражениям.

В шестнадцать лет, когда все мои одноклассники уже навсегда вышли из школьных дверей, меня отправили в шестой класс, чтобы я провёл там ещё два года и как проклятый зубрил химию, биологию и математику, потому что моему папаше с каких-то дел взбрело в голову, что я непременно должен стать врачом. Не ветеринаром, как он сам, а настоящим человеческим врачом, как будто он специально выбрал для меня профессию, которой мне придётся учиться добрую половину жизни. В то время я ненавидел всех: родителей, которые вогнали меня в этот штопор, сестёр, которым почему-то не надо было оправдывать ничьих ожиданий, друзей, которые знать не знали о логарифмах и линейных функциях. Помимо этого, моя ненависть распространялась на оксиды, гидроксиды и нитриды и, чего уж там, и поли– и дисахариды. К тому же для успешного поступления в медицинскую школу мне нужно было как минимум год проработать волонтёром в лечебном учреждении, естественно бесплатно, и получить соответствующую характеристику от куратора, что, мол, такой-то и такой-то проявил чрезвычайную доблесть и отвагу при мойке полов и опустошении больничных уток. Из всех возможных мест в округе, куда я подавал заявление на волонтёрство, меня приняли только в дом престарелых в небольшом городке, находящемся в пятидесяти милях от моей деревни, и я исправно мотался туда три раза в неделю, чтобы подмести дорожки, поменять постельное бельё и поиграть со стариками в бинго. В дороге я читал ненавистные мне конспекты, отвечал на вопросы, зубрил формулы и продолжал ненавидеть всех и каждого.

Это был самый мрачный период в моей жизни, и я был уверен, что завалю все экзамены и от меня наконец-то отстанут. К моему удивлению, задания на A-levels были вполне стандартными, и большинство из них я решил если не с лёгкостью, то, по крайней мере, без каких-либо серьёзных усилий. Я даже сам начал верить в свой талант, хотя в глубине души знал, что это было лишь везение. Баллы пришли через месяц и были довольно приличными, такими, что отец ещё несколько дней бегал по деревне и демонстрировал всем (некоторым по нескольку раз) мои выдающиеся достижения. Настало время собирать документы для подачи заявления в университет. Я очень надеялся, что мне не придётся тащиться за тридевять земель и меня примут в какую-нибудь медицинскую школу в Суонси или в Кардиффе, но где-то в середине июля я получил приглашение на интервью от Лондонского Имперского колледжа, куда я отправил документы просто так, зная, что конкурс там примерно миллиард человек на место. Отец, конечно, был в неописуемом восторге и долго сочинял ответное письмо, настолько слащавое, что у меня свело челюсть. «Ну и отличненько, – подумал я. – Чем меньше шансов – тем лучше».

На самом деле приглашение на интервью не значило вообще ничего, кроме того, что мне придётся тащиться туда сначала на двух автобусах, а потом на поезде по дикой жаре, которая стояла в то лето по всей Великобритании. Более того, со мной снарядили мою самую старшую сестру Анхаред, беременную третьим ребёнком, девочкой разумеется, и Льюиса, который долго водил пальцем по карте и искал Лондон где-то в районе Бирмингема. Мать подшила рукава у отцовской единственной белой рубашки, напялила на меня какой-то поношенный котелок, который должен был символизировать шляпу, но представлял собой пародию на пережаренный оладушек, и велела сестре повсюду следовать за мной, а Льюису – следить за вещами.

Наша нелепая троица отправилась в путешествие на рассвете, хотя первый автобус уходил в 06:30, и нам пришлось торчать на остановке около сорока минут: беременная толстуха, долговязый аутист в круглых очках и я в оладушке, нахлобученном поверх стога рыжих волос разной длинны, которые мать пыталась подровнять предыдущим вечером. Шляпу я, конечно же, снял, как только подошёл автобус, но мой вид от этого не стал более презентабельным.

Мы приехали в Лондон в самый разгар жары, и у меня дико разболелась голова от всего, что происходило вокруг. Поезд прибыл на вокзал Виктория, и мне показалось, что мы по ошибке попали в самое пекло ада. Я, конечно, приезжал в столицу несколько раз до этого, но то были организованные школьные поездки, когда нас, как цыплят, собирал вокруг себя наш учитель истории мистер Тиббс, и каждое движение в неположенном направлении жёстко пресекалось его истеричными воплями. Сейчас всё было по-другому. До интервью оставалось около пары часов, и Льюис внимательно, но безуспешно изучал карту метро, пытаясь вычислить путь от Виктории до Найтсбриджа. Анхаред, задушенная грудью и животом, который в поезде, кажется, стал ещё больше, жадно ловила ртом воздух и вскоре торжественно сообщила нам, что готова родить прямо здесь, на станции. Льюис послюнявил палец и уточнил, что, видимо, придётся ехать на автобусе или взять такси, потому что схема метро была для его понимания слишком запутанной. Прохожие оборачивались на нас и, кажется, показывали пальцем, как будто мы были какими-то диковинными зверушками, сбежавшими из зоопарка. Это было последней каплей. Вспомнив мистера Тиббса, я набрал в лёгкие побольше горячего вокзального воздуха и проорал своим компаньонам, что с меня хватит и мы сейчас же, немедленно, в эту же минуту возвращаемся домой, и плевать на собеседование, университет и вообще весь этот чётов Лондон, основанный, кстати, римлянами в сорок третьем году нашей эры. Какой-то парень в ярко-жёлтых кроссовках проходил мимо нас и согласно закивал головой. «Вали-вали в свой курятник, пугало деревенское!» – крикнул он мне через плечо. От неожиданности я так и не придумал, что ответить, и лишь вытянул средний палец в сторону его удаляющейся спины.

Через некоторое время мы немного успокоились, и даже Анхаред, кажется, ненадолго перестала рожать, так что можно было заняться делом. Сначала мы доели те запасы еды, которые нам дала мать, и допили воду, купленную на станции. Всё это заняло не более пятнадцати минут, и до интервью оставалась ещё уйма времени. На стойке информации нам вежливо рассказали, на каких автобусах можно добраться до Найтсбриджа, и мы, поплутав немного, вышли к нужной остановке. Через полчаса мы уже были у дверей медицинского факультета Лондонского Имперского колледжа, и, увидев перед собой это величественное здание, я занервничал. Мало того что я не удосужился уточнить формат интервью, так я ещё и понятия не имел, какие вопросы мне будут задавать. Но пути назад не было, и я кое-как поправил рубашку, которая должна была сиять своей белизной, нацепил галстук, пригладил волосы, тут же отпружинившие обратно, и, усадив своих спутников на скамейку возле входа, направился на экзекуцию, как жеребец, которого сейчас будут мучительно превращать в мерина.

В комнате, где проходило интервью, было не так душно, как на улице, и я наконец-то смог отдышаться. Напротив меня сидел седовласый профессор, представившийся доктором Торнбери, женщина средних лет в короткой юбке и с отвратительной ярко-красной помадой на губах, которая уже успела собраться в уголках её рта, и парень лет двадцати пяти, безуспешно пытавшийся выглядеть солидно в своих лоснящихся от постоянной глажки вытянутых штанах. Перед ними лежала папка с моим личным делом, и среди прочих бумаг я, к своему ужасу, обнаружил отцовское слащавое письмо, за которое мне было особенно стыдно.

– Что ж, молодой человек, – протянул профессор, демонстрируя безупречный лондонский акцент. – Ваше имя?..

– Эрвин Харрис, сэр.

Уф-ф-ф, это было сложно, но я справился.

– Харрис? Вижу, вы из Уэльса?

Нет, господи, из Стокгольма. Какая проницательность, чёрт побери!

– Я из Кингсвуда, сэр, маленькой деревушки на границе Англии и Уэльса.

– Никогда не слышал о такой, – встрял парень в вытянутых брюках.

Да ты что?! Странно, я думал, моё захолустье известно даже на Марсе, откуда ты, по всей видимости, прибыл.

– Итак, мистер Харрис, поведайте нам, будьте добры, что заставило вас проделать столь долгий путь сюда? – Торнбери, кажется, решил продемонстрировать пассивную агрессию, намекая на то, что я припёрся, как осёл, в приличное общество, намереваясь стать его полноправным членом.

Что заставило? Письмо от моего отца читал? Да он мёртвого поднимет из могилы и заставит поступать в самый отбитый университет на планете. Вроде вашего.

– Видите ли, сэр, я просто с ума схожу по медицине!

Кажется, я звучу как даун.

Тётка с красными губами хихикнула, но тут же одёрнулась и поправила юбку.

– Похвально, – кивнул профессор. – И как же вы поняли это?

– Как бы вам сказать… Я с детства видел себя только доктором. У меня пять сестёр, четыре старшие и одна младшая, и все они постоянно чем-то болели. Малышка Элис, та, которая младшая, вообще родилась недоношенной, и я как старший брат должен был следить за её здоровьем. Когда мне было лет восемь, мне пришлось научиться делать перевязки, вытаскивать занозы и сбивать температуру.

Элис, к слову, была на три года моложе меня и на две головы выше, и когда парни задирали меня в школе, она, пыхтя, как паровоз, расталкивала их своими пухлыми локтями и могла от души наподдать коленкой под зад тому, кто ей особенно приглянется. Мы спали в одной комнате, и всю ночь она храпела так, что мне казалось, что семь труб ангелов возвещают о грядущем апокалипсисе.

– Да что вы говорите? – профессор попытался изобразить приторное удивление.

– А однажды… – мне уже было всё равно, и я решил, что если уж врать, то врать красиво и до последнего. – Однажды я даже принимал роды у своей старшей сестры, Анхаред.

Тётка с губами вскинула брови и зачем-то опять поправила юбку.

– Правда? – профессор удивился уже по-настоящему. – Может быть, вы выберете акушерство своим профилем?

– Может быть.

– Знаете, мистер Харрис, меня очень трогает то, как вы заботитесь о своей семье. Я прочитал письмо вашего отца, и оно, признаться, произвело на меня неизгладимое впечатление. Запомните: вы ещё многого не знаете о жизни и следующие несколько лет будете искать что-то, получать новый опыт, встречаться с новыми людьми. Но позже вы придёте к выводу, что самое важное – это семья. Ваша семья, молодой человек. Она всегда будет поддерживать вас. Вы меня понимаете?

– Ага…

Боже, дай мне сил!

– Отлично. А теперь перейдём к вашим познаниям в медицине.

Мы вернулись домой почти ночью, потому что опоздали на последний автобус и нам пришлось идти пешком до Кингсвуда около двух часов. Отец уже спал, а мать была так рада, что мы не затерялись в столичных дебрях, что даже не спросила, как всё прошло. У меня и подавно не было желания разговаривать, и я лишь надеялся, что больше мне не придётся тащиться за тридевять земель и позориться перед группой напыщенных идиотов. Мои надежды не оправдались. В течение следующего месяца мне пришло ещё два приглашения на интервью из близлежащих университетов, и я поехал, теперь уже один. Надо сказать, что ни одна из этих поездок не запомнилась мне так, как первая. Кажется, я потихоньку начинал понимать, почему люди не хотят уезжать из столицы. Что ни говори, а Лондон как наркотик – попробуешь раз, и не захочется останавливаться. Я даже был рад, когда в середине августа мне пришло письмо о том, что я принят в Лондонский Имперский колледж на программу «доктор медицины» и могу начать занятия в сентябре 1995 года. Дальше шло несколько абзацев о том, какой я молодец и как чётко обошёл всех своих конкурентов. Ну или что-то в этом роде. Родители посчитали деньги, которые они откладывали на протяжении всей моей недолгой жизни, и решили, что на первое время хватит, хотя и придётся выбрать самое дешёвое жильё, которое предоставлялось студентам. Я начал собирать вещи. 25 августа 1995 года я покинул родное гнездо, надеясь, что больше я сюда не вернусь. Я был прав. Почти.

Меня разместили в общежитии в Ноттинг-Хилле, в номере на двух человек за 115 фунтов в неделю, с общим санузлом и кухней. Моим соседом оказался улыбчивый индус по имени Парминдер, который въехал за пару дней до меня и уже успел распространить по всему помещению пряное восточное зловоние. Вообще, он показался мне нормальным парнем, только вот почему-то всё время улыбался, как будто ему в детстве порвали рот. Мы перекинулись парой слов, и я пошёл к себе распаковывать вещи. Вскоре из соседней комнаты заиграла весёлая музыка, а мне почему-то стало грустно. То ли я устал с дороги, то ли уже начал скучать по дому, но какая-то внезапная и несвойственная мне тоска накрыла меня с головой и заставила сомневаться в правильности всей этой затеи. Надо было срочно найти какой-нибудь паб и от души хлебнуть пивка, а то и чего покрепче, тем более что была пятница и время близилось к вечеру. Я быстро принял душ, кое-как развесил свои немногочисленные вещи и облачился в самый приличный, по моему мнению, наряд: джинсы-трубы, оранжевую футболку и клетчатую рубашку с завёрнутыми рукавами. Разумеется, я не забыл как следует намазать волосы гелем, чтобы они торчали в разные стороны сосульками, как у Брэда Питта. Кажется, я выглядел абсолютно по-идиотски, но в то время это вроде как считалось модным, по крайней мере, в нашей деревне.

Я вышел из своего нового дома и полной грудью вдохнул аромат новой жизни. Да, вокруг было грязновато, конечно, и не очень-то весело, но что-то подсказывало мне, что это лишь временное затишье. Я шёл мимо сквера, начинающего тонуть в августовских сумерках, вверх по Пембридж-Виллас и глазел по сторонам. На перекрёстке с Доусон-Плейс я заметил группу подростков, которые сидели на тротуаре и живо переговаривались о чём-то.

– Эй, парни! – крикнул я, не решаясь приблизиться к ним больше чем на десять шагов.

Один из них нехотя поднял голову и вопросительно посмотрел на меня.

– Где тут можно тусануть сегодня вечером, а? – я старался говорить быстро, чтобы они не успели различить мой деревенский акцент.

– Тусануть? – переспросил один из них и вопросительно посмотрел на своих товарищей. – Да где угодно. Хочешь – прямо здесь, – и он указал рукой на возвышавшийся неподалёку мусорный бак.

– Да ладно тебе, чувак, – я примирительно махнул рукой. – Я же серьёзно спрашиваю.

– Ах, серьёзно! Ну тогда другое дело. Тогда иди по Лэдбери до Тэлбот, кажется третий поворот налево. Там будет такое злачненькое место, ну ты понял. Называется «Глобус». Там обычно наблёвано бывает у дверей, так что не ошибёшься. И, слушай, мой тебе совет, чисто по доброте душевной: охрана там – дерьмо, не связывайся с ними. Тимми выбили два зуба, когда он попросил у них воды, правда, Тимми?

– Э-э-э-э, Джей, ты чё, я не просил никакой воды… – Тимми обиженно посмотрел на друга.

– Да ты просто бухой был, не помнишь! Он такой подошёл к тебе и говорит: «На тебе воды, урод, только не облейся!» – и кулаком тебе прямо между глаз зарядил!

– А зубы?

– Выпали от страха, дебил!

Я пожал плечами.

– Ладно, парни, спасибо за наводку. Пойду посмотрю, что это за место.

– Иди-иди! И если вдруг найдёшь два зуба, гнилых таких, будь добр, принеси их нам, окей? Тиммина зубная фея уже заждалась.

Все засмеялись, и я почему-то тоже. По крайней мере, теперь я знал, куда мне надо идти. Я не боялся охраны или чего-то в этом роде. Мы с деревенскими частенько гоняли в ближайшие городки, чтобы хорошенько оторваться в местных пабах, и драки были неизменной частью наших развлечений. Ну и девчонки, конечно, хотя у меня почему-то с ними не клеилось. Возможно, из-за моей природной стеснительности, а может быть, потому что каждая из них была похожа на одну из моих сестёр. В любом случае у меня лишь пару раз получалось зайти чуть дальше, чем поцелуй в тёмном переулке, да и я не очень-то стремился к этому. Зато драки были моим коньком. Я хоть и был довольно щуплым в то время, мог войти в такое состояние азарта, что даже местные верзилы были неспособны остановить меня. Подумаешь, зубы! Да я оба глаза выбью тому, кто только попробует докопаться до меня!

Дискотека «Глобус» представляла собой довольно небольшое подвальное помещение в каком-то пошловатом стиле борделей девятнадцатого века. Прямо напротив входа располагалось окошко, над которым от руки было написано: «Вход: джентльмены – 15 фунтов, леди – 10 фунтов. Скидок нет!!!» – «Заплачу 50 фунтов, если найду в вашем клубе хоть одного джентльмена, – подумал я. – И 70 – в случае с леди». Рядом с окошком топтались два красавчика в грязных чёрных футболках с надписью Security, видимо те, которых мне велено было остерегаться, и один их них измерил меня пристальным недружелюбным взглядом. Я смутился и полез в карман за деньгами, как бы давая понять, что я не какой-то забулдыга, а приличный парень, способный заплатить за себя. 15 фунтов было многовато для моего бюджета, который был строго рассчитан на месяц вперёд, но я решил, что лучше экономить на еде и канцелярии, чем на развлечениях. Девушка в окошке равнодушно чавкнула жвачкой, взяла деньги, расправила их и сунула в ящик, откуда достала печать и шлёпнула её мне на запястье. Теперь я мог на совершенно законных основаниях в течение вечера входить и выходить из клуба неограниченное количество раз.

Бархатная винтажная занавеска, отделявшая предбанник от основной части заведения, пропахла пылью и похотью, и мне было как-то неприятно дотрагиваться до неё. В конце концов я боязливо прошёл внутрь. За занавеской оказалась лестница, ведущая вниз, освещённая тусклым красноватым светом ламп, развешенных под потолком. Внезапно меня накрыло ощущение какой-то нереальности происходящего, как будто я оказался в декорациях к низкобюджетной постановке маленького провинциального театра. Я поправил волосы, которые уже успели приобрести неряшливый вид, и вошёл в клуб. Было чуть больше десяти часов вечера, и народ только начал собираться. За стойкой бара толпилось несколько парней вроде тех, что я встретил на улице, а чуть дальше группа девчонок оживлённо совала себе что-то в нос. Диджей настраивал оборудование и периодически перебрасывался парой реплик с барменом. Я взял «Отвёртку» – самое дешёвое, что у них было, и отошёл в сторону, чтобы спокойно насладиться выпивкой и дождаться начала дискотеки. Внезапно в углу я заметил девушку, сидящую на корточках с низко опущенной головой. Она раскачивалась вперёд-назад и, по всей видимости, ловила приход. Я подошёл и сел рядом с ней. У неё были длинные нечёсаные волосы, на которых кое-где проглядывали пятна красящего фиолетового спрея, а одежда выглядела так, как будто она нашла её на помойке. Девушка была такой жалкой и беспомощной, что это мне показалось даже забавным, и я решил, что она вполне сойдёт для подружки на ночь.

– Неплохое место, а? – я решил сразу же перейти к делу, пока у меня окончательно не затекли ноги от сидения на корточках.

– Тише! – сдавленно прошипела девчонка, не поднимая головы. – Они не знают, что я здесь.

– И не узнают. По крайней мере, от меня.

– Ладно, – девушка продолжала чуть раскачиваться и прятать голову между коленями.

Я подумал, что в таком состоянии мне не удастся добиться от неё ничего путного, и пошёл исследовать клуб дальше.

Ближе к полуночи собралось довольно много людей, и на танцполе стало жарко. Диджей играл отборный клубный рейв, который долбил по мозгам изнутри, выбивая из них остатки здравого смысла. Клуб то погружался в надрывную темноту, то озарялся слишком яркими вспышками бокового света, то разрезался острыми линиями прожекторов, повторявшими безумный ритм музыки. Казалось, все мы превратились в одно целое, стали центром какой-то неведомой вселенной, биением общего сердца, то замедляющего, то ускоряющего свой ритм. Я уже потратил почти все деньги, которые были у меня с собой, на выпивку, забрасывая в себя один за другим крепкие коктейли, и не чувствовал при этом никаких угрызений совести. Наконец, мне захотелось освежиться. Негнущимися пальцами я достал сигарету и кое-как чиркнул спичкой о коробок с большими золотыми буквами GLOBE, поднимаясь по лестнице на улицу. «Не хватает только хорошенькой драки и симпатичной девицы», – подумал я.

Как только я вышел наружу, свежий воздух бесцеремонно вторгся в мою грудь, и мне пришлось опереться спиной о стену, чтобы удержаться на ногах. Я осмотрелся по сторонам, чтобы удостовериться, что я всё ещё нахожусь в Лондоне, а не, скажем, на Венере, сделал ещё несколько затяжек и выкинул окурок. Постояв так ещё немного, я подумал, что, пожалуй, пропущу пару коктейльчиков и буду собираться домой, где меня, скорее всего, уже заждался мой сосед Рабиндранат Тагор. В кармане я нащупал две десятифунтовые банкноты и окончательно успокоился. Внезапно дверь клуба открылась, и из неё выскочил охранник, волоча за собой почти не сопротивляющееся тело.

– Ещё хоть раз увижу тебя здесь, попрошайка безмозглая, – все зубы выбью! – процедил бугай, бросив тело прямо мне под ноги. К моему удивлению, это оказалась та самая девушка, с которой я пытался заговорить в начале этой дикой ночи. При свете уличного фонаря она выглядела бледной и несчастной, похожей на подстреленную белку, которую охотник небрежно бросает в свою сумку для трофеев.

«Ну вот и приключения, – обрадовался я. – И даже девица наличествует». Мне стало весело.

– Слышь ты, Рэмбо недоделанный! – я скинул на землю рубашку, которая в драке будет только лишней. – Не трогай даму, понял? Она со мной!

Охранник смотрел на меня исподлобья, и его лицо не выражало почти ничего, кроме какого-то отстранённого отвращения.

– С тобой? – переспросил он. – Что-то не верится… Ты сам-то когда с гор спустился?

– Когда надо! – я совершенно не умел вести словесные перепалки и предпочитал им пару сочных ударов кулаком.

– Ну так лезь обратно, твои бараны уже тебя заждались!

В общем, я ударил его. Удар был довольно слабый по моим меркам, но это же только начало.

– Мартин! – охранник решил, что одному ему не справиться. – Живо тащи свою задницу сюда, нужна помощь!

Я схватил его за шиворот.

– Никакого Мартина, понял? Только ты и я.

У него были отвратительные сальные волосы. Я поначалу хотел дернуть за них со всей силы, но быстро передумал.

– Парень, ты даже не представляешь, с кем связался! – пробулькал охранник. – Да тебя больше ни в один клуб не пустят, клянусь тебе!

– А что, если я скажу, что мне плевать на клубы, откуда выкидывают посетителей, как мусор?

Охранник вывернулся и как-то неуклюже пнул меня в грудь.

– Это всё? – удивился я.

– На первое время хватит, – он пыхтел как паровоз.

– Ну как скажешь. Может, извинишься перед девушкой?

– Да пошёл ты! Я ща полицию вызову!

– Чего?!

– Я сказал, пошёл ты и твоя сучка… – поток беспорядочных ругательств бил ключом из его вонючего рта.

Я понял, что продолжения драки не будет, равно как и извинений, и решил, что пора закругляться. Связываться с полицией в свою первую ночь в столице мне, откровенно, не хотелось.

Охранник напоследок выругался и гордо удалился в клуб. Я остался один, если не считать виновницы драки, которая, кажется, проспала добрую половину действа. Я дёрнул её за плечо.

– Эй, тебя как зовут-то?

– Лили. То есть Стефани. В общем, Стейси.

– Нормально. Я Эрвин.

– Как Эрвин? А где Тед?

– Тед? Не видел я никакого Теда. Может, в клубе остался?

– Тед остался в клубе? – Стейси в ужасе подняла на меня глаза, и я заметил, что, несмотря на темноту, её зрачки были очень маленькими, с булавочную головку.

– Да чего ты переживаешь-то? Никуда не денется твой Тед. Поехали к тебе?

– Ну нет, без Теда я никуда не поеду! Верни его, ну пожалуйста! – она выглядела как маленькая девочка, потерявшая любимую игрушку.

– Исключено. Думаешь, меня после всего этого пустят внутрь?

– После чего?

– Неважно. Придётся в этот раз обойтись без Теда.

Она, кажется, заплакала, и мне захотелось обнять её. Кем бы ни был этот Тед, но бросать девушку в таком состоянии было абсолютно не по-мужски.

– У тебя сопли текут, – успокаивающе заметил я. – Есть салфетка или что-то в этом роде?

– Кажется, в сумке была… – она стала рыться в холщовом мешке, неряшливо свисавшем с её плеча.

– Ох ты, мать твою, да вот же он! – её взгляд просиял. – Тед, ты снова со мной!

Я оглянулся по сторонам, но никого не увидел. Когда я вновь повернулся к Стейси, она держала в руках небольшого потрёпанного медвежонка, совсем как из сериала про этого смешного чувачка Мистера Бина.

– Так это и есть твой спутник?

– Ага. Познакомься – Тед.

– Довольно оригинальное имя для плюшевого мишки, не считаешь? – съехидничал я.

– Что? Ты что думаешь, я назвала его Тедди? Как всех игрушечных медведей, да? – Стейси не на шутку разозлилась, но это было ей к лицу. У неё были зелёные глаза с голубоватой поволокой, как у старой куклы, несколько десятилетий провалявшейся на чердаке.

– Ну да, а что?

– Да то, что он не Тедди, и не смей называть его так!

– Окей-окей, не буду!

– Его зовут Тед! Сокращённое от Potted. Бухой, врубаешься? Вот он опять нажрался, как животное, даже поздороваться с тобой толком не может.

– А ты сама-то под чем?

– Да ни под чем, понял? Я всегда такая. Я болею. У меня рак, последняя стадия. Я скоро сдохну и отправлюсь на небеса прямиком к родителям, которых я уже десять лет не видела.

– Они что, умерли?

– Нет, твою мать, просто прохлаждаются там среди ангелов. Конечно, умерли, а Тед – это единственное, что у меня осталось. Подарок от отца вроде. Слушай, дай десятку, а?

Я опешил.

– Десять фунтов? А тебе зачем?

– Куплю покушать себе и Теду. Я отдам, клянусь тебе! Через неделю я… мне… в общем, у меня будут бабки, честно!