Текст книги "Небо 27"

Я всё ждал, что дома мне полегчает, и даже пытался устроиться на работу, но в итоге просто забился в свою комнату и просидел там, кажется, несколько месяцев. Мать особо не трогала меня, и даже Льюис перестал вести со мной душещипательные беседы. Мне было всё равно, и я просто продолжал существовать в надежде на то, что всё образуется само собой и я вновь стану прежним – таким, каким уехал отсюда в прошлом августе. Но что-то было не так и со мной, и с окружающими, и мне было тошно оттого, что я не могу ничего изменить.

В середине мая я забрал остатки денег, которые мне удалось заработать в деревне, и вернулся в Лондон, где снял самый дешёвый номер в самом дешёвом отеле. Дэнни Оуэн больше не работал в «Глобусе», но по счастливой случайности у меня в бумажнике завалялся флаер, на котором он когда-то написал свой номер телефона. Я набрал его. Дэнни ответил.

– Харрис, это опять ты, что ли? Я звонил тебе, но твой сосед сказал, что ты вроде в деревню уехал.

– Я вернулся, Дэнни, и мне нужна работа.

– Ну ты даёшь!.. Ладно, сделаем что-нибудь. Пиши адрес: Карлайл-стрит, 4. Спросишь Майка или Финли – кто-то из них всегда там ошивается. Скажешь, что от меня.

– Понял, Дэнни, спасибо. А как… (Нет, Эрвин, не смей, не называй её имени!) Как там… Стейси, ты не знаешь?

– Я что, похож на её няньку? Откуда мне знать-то? Хотя… Пару месяцев назад в местных газетах писали, что из Темзы труп какой-то выловили. Девка молодая, так никто и не опознал. Может, она? Она всё твердила про то, что с моста хочет сброситься, ну я сразу-то и подумал.

Я молчал.

– Да не расстраивайся ты так! В Лондоне миллион таких девок. Найдёшь себе другую, ещё лучше, делов-то!

Я продолжал молчать, потому что уже всё знал. Я лишь надеялся, что удар о воду был последним, что она почувствовала. Всё верно, в Лондоне миллион девок, но такой больше нет. И не будет никогда, можно даже не искать. Я и не стал.

Сейчас мне уже за сорок, и я волне доволен своей жизнью. Я недолго пробыл вышибалой в клубе «Кэнди Бар» в Сохо. Не то чтобы мне там не нравилось, я даже привык к тому, что весёлые парни называли меня Джинджер Эрвин, намекая на мой цвет волос конечно же, а вовсе не заигрывая со мной. Но мне быстро надоело разнимать пьяные драки и выкидывать из клуба особенно разошедшихся посетителей, и я стал искать другое место. Просто в какой-то момент я понял, что не врал доктору Торнбери тогда, на собеседовании. Да, я с детства видел себя только доктором. Примерно через год мне помогли устроиться водителем скорой помощи, а потом я сдал экзамены на парамедика и до сих пор работаю в бригаде, выезжающей на срочные вызовы. Не настоящий врач, конечно, но пару сотен жизней я уже успел спасти. Иногда я думаю: что сказал бы мой отец, узнав, кем я стал в итоге? Я не знаю ответа, но надеюсь, что он хоть чуть-чуть гордился бы мной. Два раза в год я навещаю свою мать в деревне – она уже совсем старенькая, но мои сёстры хорошо заботятся о ней. У меня, кстати, девять племянниц и один племянник, сын моей младшей сестры Элис. В следующем году он собирается поступать в медицинский, и меня почему-то это очень веселит.

Да, своих детей у меня нет, и семьи тоже, по крайней мере, той, какую я представлял себе в молодости. Но разве это проблема? У меня всё равно есть люди, которые мне дороги. Пятнадцать лет назад я привёз в больницу дедушку с обширным инфарктом и сдал его молодому кардиохирургу, у которого на бейдже было написано «Стивен Кларк. Доктор медицины». Я тогда подумал, что на месте этого доктора мог бы быть я, и горько усмехнулся. Он пожал мне руку и поблагодарил за отличную работу, а потом неожиданно спросил, когда заканчивается моя смена. Мы договорились встретиться в баре напротив больницы, потому что его смена заканчивалась примерно в это же время. Мы выпили, и он сказал, что у меня очень грустная улыбка, а я зачем-то взял и выложил ему всё, что копилось в моей душе все эти годы. С тех пор мы дружим. Пару лет назад купили квартиру и первым делом поехали в приют и взяли оттуда огромную рыжую собаку и, совершенно незапланированно, плешивого кота, который никак не хотел вылезать из клетки и не давался в руки. Сейчас он спит у меня на коленях, а Стив вывел пса размять ноги перед сном. Вот так всё сложилось. Простая череда событий, которая привела меня туда, где я нахожусь сейчас.

Так почему же после стольких лет я вдруг вспомнил о Стейси? Дело в том, что сегодня утром мне в фейсбук пришёл запрос на добавление в друзья с закрытого профиля какого-то Теда Брауна, и я долго пытался сообразить, знаю ли я этого человека. Кажется, не знаю, хотя всякое в жизни бывает… Может, это и не человек вовсе. Плюшевые медведи ведь не тонут, правда?

Монстр

Я люблю ездить на работу в автобусе. У меня, конечно, есть машина, и довольно неплохая, но в автобусе мне нравится больше. Я врач, и я люблю наблюдать за людьми, это и моя работа. И моё хобби. На работе я лечу их, вернее, их души – выслушиваю своим несуществующим стетоскопом их сбивчивые слова, лезу неосторожным скальпелем прямо в глубину их воспоминаний, чтобы вытащить на свет божий то, что нарывает там с самого детства. Это тяжёлый труд, и поэтому мне нужно иногда смотреть на них со стороны не как на пациентов, хотя каждый из них может завтра оказаться у меня в кабинете. Мне всегда интересно: как глубоко можно залезть к ним в душу, чтобы они не истекли кровью. И что я найду там, куда они сами даже никогда не заглядывали. А ещё я вижу монстров. Это не просто издержки моей профессии – это мой особый дар и моё проклятие, и я понятия не имею, как от этого избавиться. Монстр есть рядом с каждым из вас, ну, скажем, почти с каждым. Вы, конечно же, знаете своего, но не видите его, потому что привыкли к нему и практически срослись с ним, как сиамские близнецы. А я вижу всё. И когда мне попадаются особенно интересные экземпляры, я достаю ручку и блокнот и начинаю записывать. Именно поэтому я и езжу на работу в автобусе – мне нравится собирать коллекцию монстров, и, кажется, прямо сейчас она пополнится ещё одним экземпляром. Дома я препарирую его и как следует изучу, а пока главное – не спугнуть его.

Напротив меня сидит женщина. Лет сорока, может чуть больше, с характерными грустными морщинками на лбу и заломом на переносице, который бывает у тех, кто слишком много думает и слишком мало радуется. Она разговаривает по телефону, видимо со своей мамой, обсуждая, кто сегодня заберёт детей из школы и что приготовить на ужин. Ничего особенного, если не считать того, что рядом с ней сидит и ухмыляется мне её монстр. Огромный и настолько мерзкий, что мне моментально становится интересно, чем же она его кормит. Я смотрю на него, а он – на меня. Это продолжается ровно до тех пор, пока он вдруг не осознаёт, что я его вижу. «Вот так вот, дорогой мой, – подмигиваю я ему. – Что ли, здравствуй?» Он ничего не отвечает, а потом вдруг поворачивается к своей хозяйке и начинает что-то шептать ей на ухо. Она вздрагивает и бросает на меня испуганный взгляд. Я улыбаюсь. Монстр продолжает шептать. «Глазки строит незнакомцам в транспорте… До чего докатилась… Шалава…» Потом он вдруг хватает её за руку и тащит к выходу. На следующей остановке они оба выходят, а мне становится смешно и грустно одновременно. Я прихожу на работу заранее. Первый приём начнётся ровно через час, и я вместо того, чтобы пойти пить кофе с коллегами, достаю свой блокнот и продолжаю писать то, что начал ещё в автобусе. Вот что у меня получается.

Монстр

Каждое утро начинается одинаково. Они оба просыпаются, и это самое болезненное ощущение, которое только может быть в этом мире. Она открывает глаза навстречу крику, выдравшему её из ночного беспокойства, и знает, что в этот момент он тоже открыл глаза – жёлтые, жестокие глаза монстра. От таких глаз ничего не скрыть. Вот и он. Приятно познакомиться. Он никогда не появляется целиком: иногда по пояс, иногда видно только одно лицо, на котором расплывается отвратительный рот с гнилыми зубами и мерзким запахом отчаяния. Ртом он говорит, и говорит практически без остановки. Мы будем называть его Монстр, но вообще-то у него нет имени. Она слишком сильно ненавидит его, чтобы каким-то образом персонифицировать, но от этого ничего не меняется. Он всё равно будет тут, как его ни называй.

– Здра-а-а-авствуйти! – елейным голоском протягивает Монстр. – Как спалося?

– Нормально, пока ты не появился, – бормочет она и, всунув ноги в драные тапки, по-старушечьи шаркает на кухню, как на плаху.

– Надюха! Ну полвосьмого уже, мы же опоздаем!

– Иду-иду, Паш, ори потише, пожалуйста.

Детей надо собрать в школу и, как всегда, завтрак готовить некогда. Она негнущимися после неудобного сна руками насыпает в две миски противные шоколадные шарики, надеясь, что дети не заметят, что они похожи на козьи какашки. Завтра она обязательно сварит кашу. Овсянку, которой в детстве кормила её мать. А сегодня… Ну ничего же не случится, если они опять поедят эти неприглядные шарики, правда? Монстр тут как тут. Ему-то не надо спешно заливать в миски молоко (из чего оно, интересно, сделано?) и бегать по комнатам в поисках сменки, циркуля и смысла жизни.

– Надю-ю-ю-юша… – осуждающе тянет он. – Опять всю ночь в интернете просидела, а детишки теперь эти помои должны жевать? И не стыдно тебе? Нет чтобы встать пораньше и накормить всю семью приличным завтраком, зря, что ли, кулинарные рецепты в тиктоке сохраняешь? Ты пирог-то когда в последний раз пекла? Не, замороженные слойки не считаются. Что значит никогда? Не стыдно, а? Детки твои рОдные, они же бессловесные – что дадут, то и кушают. Сама-то небось не стала бы такое жрать. Это ж гастрит, язва, детская больница, стоны невинных ангелочков под капельницами. А всё почему? Потому что мать ночами сидит в интернете вместо того, чтобы рационально использовать время, отведённое для сна. Тайм-менеджмент у неё, понимаете ли, хромает.

Чувствуя, что монолог ему удался, Монстр на некоторое время затихает. Сейчас главное – не отвечать ему. Молчать и не слушать. Пусть себе бормочет, ведь он для этого к ней и приставлен. Было бы идеально вообще не испытывать никаких эмоций, чтобы ему было не за что зацепиться. Comfortably numb, как пелось в той песне. Но как?

– Мам, папка для изо где? Ты же обещала собрать!

Твою мать, изо! Вчера же вроде было уже? Или это позавчера и у младшего?

– Я ж тебе в начале четверти собирала!

– А я потерял!

Так, спокойно, изо – это не труд, туда, кажется, картон и пластилин не нужны. Карандаши сейчас найду, краски должны в ящике валяться. Да пофиг, что засохли, размочит как-нибудь.

– Дим, шапку забыл! С продлёнки бабушка заберёт сегодня, понял? Вась, Ирину Александровну слушайся. Узнаю, что опять бегал по коридорам, – убью!

Монстр сидит рядом и ухмыляется своей зловонной пастью.

– Вот это воспитание! – он пренебрежительно хлопает в ладоши. – Макаренко, не иначе! Пять лет в педагогическом университете не прошли даром, да, Надежда?

– Да заглохни ты уже!

– Вот! И это тоже. Правильно, собственного монстра надо, так сказать, держать в ежовых рукавицах, а то ишь, сидит тут, понимаешь, правду-матку рубит. Не заглохну!

Говорила же себе, не вступать с ним в диалог. Не сейчас. У нас ещё будет шанс пообщаться.

Ровно в восемь наступает тишина. С утра Монстр еще сонный – изредка ворчит и односложно комментирует происходящее, но более длинные и содержательные высказывания он оставляет на потом. Сегодня, кажется, все идёт своим чередом. За окном скромно краснеет рассвет, и самое время поставить чайник и сделать себе пару тостов. На работу сегодня к одиннадцати, поэтому можно не спешить и просто посидеть на кухне с чашкой растворимого кофе и безвкусными бутербродами. Теперь покормить кота. Когда кот рядом, Монстр ведёт себя довольно смирно, как будто боится чего-то. Котов он не любит, это точно, а Надежда и рада, что нашла у него хоть какое-то слабое место.

Ну вот, осталось навести видимость порядка только для того, чтобы вечером вернувшиеся домой члены семьи опять превратили всё в хаос.

– Под кроватью грязьку видела? – Монстр, как всегда, принимает активное участие в уборке. – Помыть бы…

– Завтра помою.

– Вчера, кажется, тоже было завтра… И позавчера, если мне не изменяет память.

– Да нет, память у тебя хорошая. Вчера у меня просто голова болела весь день.

– Без мозгов, вот и болела. – Монстр равнодушно разглядывает свои длинные розовато-бежевые ногти.

– Погода меняется… – Она с тоской смотрит в окно, где опять кружатся нудные февральские хлопья снега.

– Всё в этом мире меняется, – Монстр не прочь пофилософствовать. – Ничто, так сказать, не вечно. Так удобно… Столько отмазок можно найти… Только не прокатит это, Надюха. Со мной не прокатит. Ты и дом запустила, и семью, и себя. У тебя пустые руки, в них ничего не задерживается. Всё, к чему ты прикасаешься, разбивается. А должно ведь быть наоборот. Женщина. Хранительница очага. Созидательница. А знаешь, как оно в итоге будет? Мать твоя заберёт детей из школы, приведёт их сюда, ужаснётся беспорядку и станет сама мыть твои вонючие грязьки, которые уже месяц под мебелью валяются. Мать, у которой, между прочим, тоже голова от погоды болит и ноги не ходят, потому что она постоянно туда-сюда с детьми твоими невоспитанными носится, и спину ломит каждое утро. Мать полезет выметать мусор, который ты, здоровая сорокалетняя баба, специально игнорируешь каждый день. Вот в этом вся ты, Надюха. Наглая, ленивая тварь, которая даже оправдываться толком не умеет.

Она бросает взгляд под кровать, потом смотрит на часы и идёт за шваброй. Монстр скорбно поджимает губы и внимательно наблюдает за тем, как кусок мокрой тряпки пожирает свалявшиеся куски пыли и оставшееся до выхода на работу время. Кажется, он опять чем-то недоволен.

Почему-то от звука закрывающейся за спиной двери становится легче дышать. Или это мороз так действует на расшатанные нервы? Автобусы по вечному февральскому снегу ходят через раз, поэтому до метро быстрее пешком. Можно и музыку послушать, если, конечно, Монстр ничего не подмешал ей в плейлист, как он это любит делать. Весёленький такой, ни к чему не обязывающий плейлист. Надо бы ускорить шаг, а то за опоздание менеджер по головке не погладит. В такт музыке, на сильную долю правой ногой. Кажется, неплохо получается, даже весело – пробовать перегнать ударные и ветер, так можно жить.

– Не, ну гляньте-ка на неё! – голос Монстра пробивается сквозь музыку. – Походка – летящая, волосы из-под капюшона – торчат, то есть развеваются, голова гордо поднята, руки – в карманах, не, ну красотка, не иначе! Модель! Маску от морщин вчера делала. Я видел. Дорогую, за двести рублей. И ногти чем-то намазюкала. Чтоб, так сказать, сверкать со всех сторон. Сейчас-сейчас, погоди, витрина будет, полюбуешься на себя. Вот, смотри и восхищайся!

Она пытается отвести глаза, смотреть под ноги, на февральскую грязь, окурки, бумажки, но только не… Поздно.

– Ой, батюшки! – наигранно причитает Монстр. – И кто это у нас? Какая-то старая сгорбившаяся кобыла… Прям аж бомжатиной запахло. А это тушь потекла или синяки под глазами чернеют? А щёки-то обвисли, как у бульдога, и морщины все выпирают! Нет-нет, этого не может быть! Только что же красотка была… А маска? Должна же сиять…

– Слушай, я, вообще-то, на работу опаздываю. Из-за тебя, между прочим!

– Неужели? Как же это из-за меня?

– А кто меня заставил под кроватью на карачках ползать? Вот, лак с ногтя содрала, а ведь только вчера накрасила!

– Вот это Монстр! Вот это гад! Красотка-то наша, глядите, под кроватями лазит, пыль собирает! Заставил-таки, поганец!

– Могла бы вечером, спокойно…

– Спокойно у тебя никогда не бывает, Надежда. У тебя всё с надрывом, с выпендрёжем, с истерикой. Всё не как у людей.

– Да всё нормально у меня!

– Ну-ну. А вот песенку послушай, специально для тебя нашёл.

– Опять? Я же уже вчера слушала. И позавчера. Можно хоть сегодня что-то своё, что мне нравится?

– Да можно, конечно. Она тебе понравится, вот увидишь. Нравилась лет двадцать пять назад. Помнишь?

– Блин, только не это! – в голове из ниоткуда появляются слова и целые строчки, а вместе с ними воспоминания и это чувство, когда что-то рвётся внутри с каждой нотой, с каждым аккордом и риффом, становясь всё более невыносимым. И откуда это вообще берется и как называется? Флешбэк? Ностальгия? Вряд ли…

– Ага. Теперь слушай. Тут сначала так тихо-тихо, только гитара… Краси-и-иво! Такая же заснеженная улица, утро, спешишь в школу. Тебе сколько? Пятнадцать?

– Около того.

– А рюкзак у тебя такой же, как сейчас. Только там дырка внизу была, но тебе-то всё равно было. Подожди, сейчас ударные вступят. А помнишь свою гитару? Оранжевая такая, дешёвенькая. Ты на неё, кажется, целый год копила. Училась играть, пальцы в кровь стирала. Зачем?

– Не знаю. Мне нравилось.

– Хотела стать кем-то, да? Выступать на стадионах, нежиться, так сказать, в лучах славы. Где она сейчас, а, Надь?

– Гитара-то? Не знаю, где-то на даче, наверное, лежит.

– А чего так? Почему не на стадионе, под прожекторами? Ты хоть Am-Dm сыграешь сейчас?

– Может, дети сыграют. Вон Васька, кажется, спрашивал.

– Васька-то? Ну, может, и сыграет. Хотя нет, твою гитару давно мыши погрызли. За столько лет-то.

– Да какая теперь разница?

– И то правда. Так вот…

– Рюкзак. И что?

– Что там было, Надежда? В твоём рюкзаке. Постарайся вспомнить.

– Ручки, тетрадь мятая, сигареты, плеер. Но в нём уже давно сели батарейки, а на новые денег нет, поэтому он просто лежит. Пара кассет. Что-то ещё…

– Мысли. Ожидания. Надежды. О чём ты думала тогда?

– Я не знаю, столько лет прошло…

– Прошло. И рюкзак у тебя тяжелее стал, да и дыр в нём больше. Тогда, в пятнадцать, ты, кажется, была уверена в том, что тебе обязательно будет хорошо в этой жизни. Ты ждала счастья, ты шла к нему со своим смешным рюкзачком и неровными стрелками на глазах, ты не видела ничего, кроме этого «прекрасного далёка», в котором ты обязательно окажешься, если просто будешь идти и никуда не сворачивать. Сейчас, может быть, все плохо, но потом… Ты хотела подарка от жизни, правда? Какого-то большого «вау», которое будет с тобой до самой могилы. О чём это я? Ах да, рюкзак. Его содержимое практически не изменилось. Только добавилось тридцать лет грязи, боли, разочарований, обид, глупости и обмана. Посмотри-ка, что в нём сейчас?

– Да, не получилось подарка. Но ведь не каждому он даётся. Кто-то должен просто вытирать пыль и собирать детей в школу.

– Запомни, Надюха, никто никому ничего не должен. Ты могла бы, но ты ведь свернула где-то, да? Когда всё пошло не так?

– Я не знаю когда. И никто не может уловить этот момент, когда надо оглядеться по сторонам, когда ещё не поздно. Но не лезть же теперь в петлю из-за того, что на тебя не хватило счастливой жизни?

– Да, ты права. Не лезть. И с крыши прыгать не стоит, а ведь ты и об этом думала? Ну, когда тебе казалось, что ты никому не нужна, и в своих постоянных истеричных метаниях забрела в тупик? Когда ты понимала, что это не тупик, а очередной виток бесконечного лабиринта, где стены обклеены дешёвыми обоями из «Леруа Мерлен», а в туалете опять протекает бачок? Ты хотела, да, Надь? Но ты же всё понимаешь. Это было бы красиво лет в пятнадцать, когда твой рюкзак потянул бы тебя вверх, как парашют. Но не в сорок. Твоё, чего уж греха таить, жирненькое тельце на асфальте только напугает прохожих, которые отвернутся и пойдут по своим делам. И правильно, скажу тебе, сделают.

– Да ничего я не хотела.

– Ну да. Просто очередная истерика. Для привлечения внимания. Хотела бы – давно бы уж прыгнула.

– Чего это ты разошёлся? – ей совершенно не хочется портить себе настроение перед работой. – Песня-то уже закончилась, между прочим. И кстати, это у меня от ветра глаза слезятся, не надо злорадствовать.

Наконец-то можно стряхнуть с себя этот надоедливый снег и обнаружить, что тушь растеклась под глазами и ты выглядишь как алкоголичка, не просыхающая уже несколько недель. Да, Монстр был прав, маска не помогла. А ну и ладно, не на конкурс же красоты пришла. Сейчас он сядет в углу и будет приветливо махать оттуда ручкой и посылать воздушные поцелуи. На работе он обычно молчит, и можно немного побыть собой. До перерыва на обед, по крайней мере.

Если успеть вовремя поесть, то желудок не заболит, ну или заболит, но совсем немного. Ну или можно принять какую-нибудь таблетку… Чёрт, кажется, опять не успела.

– Так-так-так, – Монстр уже нацепил белый халат и внимательно изучает результаты несуществующего обследования. – Да у вас, гражданочка, рак. Рачок-с желудка, четвёртая стадия. Нет, лучше поджелудочной, но стадия всё равно четвёртая! Ах, бедный, бедный Стив Джобс! Ничто не смогло спасти его! – он картинно вскидывает руки к небу и притворно рыдает. – Да что Джобс! Дэвид Боуи и Алан Рикман – какие были талантища! Увы! Погибли в пучине болезни… И ведь они лежали в лучших клиниках, тратили безумные деньги. А тебя вообще лечить не будут.

– Почему это? Всех обязаны лечить.

– Ну где Джобс, а где ты? Максимум положат в палату с тараканами и вколют лекарство, от которого будешь блевать дальше, чем видишь. – Монстра тошнит прямо на стол какой-то зеленой жижей. – Ах да, – он вытирает губы своей мохнатой лапой, – забыл. Волосы ещё выпадут.

– А что, если лечиться за границей?

– Дура ты. Деньги где возьмёшь?

– Соберу. В интернете всё время на кого-то деньги собирают.

– Говорю же – дура, – добродушно смеётся Монстр. – Это на детей собирают. Или на выдающихся личностей. Ты ребёнок? Или, может быть, личность?

– Ну, в какой-то степени все мы личности.

– Коза ты, а не личность. И кулёма. На мужа кто орёт постоянно? При детях матерится? Весь дом на мать родную повесила, а сама, видите ли, работает!

– Я деньги зарабатываю. И потом, на работе тебя меньше слышно. Сегодня вот только разошёлся почему-то. И вообще, я просто нервная. Ты тут зудишь ещё…

– Зудю, значит! – возмущается Монстр. – Зужу? Неважно… Правду не любишь? А кто тебе ещё правду-то скажет?

– Да какую правду-то? Ты оскорбляешь только.

– Потому что именно эту правду ты и заслужила! Потому что ты наглая, лживая, вороватая тварь. Уже и жизнь почти прошла, а ты так тварью и осталась. Так что никто тебе и гроша ломаного не даст в этих твоих интернетах. Только тараканы по палате будут бегать. Или ходить. Толпами, – и он смачно давит своим мозолистым пальцем огромного таракана, размазывая его внутренности по столу, за которым она обедает.

«Что ж, не поем сегодня, – думает она. – Худее буду».

Вечером наступает именно такое состояние, когда непонятно, хочешь идти домой или бродить по улицам, пока не окоченеешь. Постоянное бормотание Монстра выводит из себя, но и дома может случиться что-то, о чём лучше не думать. Раньше, кажется, было по-другому. Она могла проплакаться, и всё опять становилось на свои места. Но потом Монстр сожрал все её слёзы, а те, которые оставил, имеют совсем другой вкус и облегчения не приносят. К тому же домой надо идти по-любому, ведь окружающий мир сам себя не сделает.

Иногда она ощущает, что и дома-то как такового у неё нет. Монстр занял всё свободное пространство и с каждым днём отвоёвывает новые территории. По миллиметру, но уверенно и необратимо. Сколько ещё она продержится, пока он полностью не захватит её жизнь? Монстр, как всегда, читает её мысли.

– Вот сама посуди, – вновь заводит он свою песню. – Сколько тебе лет? Ах да, я, кажется, забыл тебя поздравить с юбилеем!

– Нет, ты поздравил. Ты весь день сидел и выпивал. Рыгал ещё так, что, кажется, все остальные слышали. Пел задушевные песни. Вспоминал прошлое. Издевался над тем, что никто меня особо и не поздравил. Припомнил, что и подарок я сама себе купила, а муж его вручил, сказав пару ничего не значащих слов. Хотя он, между прочим, деньги на него дал, а сам не смог купить, потому что был занят. И даже сказал что-то приятное, кажется. Я, правда, не помню что, но точно сказал, не мог же он просто всучить подарок и уйти?

– Ну неважно, хорошего человека можно и второй раз поздравить, – продолжает Монстр. – Вот тортик. Сам испёк.

В лапах у Монстра появляется вполне симпатичный шоколадный торт с одной свечкой посередине. Свечка горит ярко и празднично, а крем под ней выглядит так аппетитно, что она невольно протягивает руку к неожиданному подарку. Пламя чуть потрескивает на радужной витой свече, как вдруг она начинает постепенно менять свой цвет и превращаться во что-то знакомое, но совсем не праздничное. Могильный крест, например. Воск медленно стекает на торт, заливая его коричневой субстанцией, напоминавшей свежевскопанную землю.

– Нравится? – живо интересуется Монстр.

– Хороший тортик. Оригинальный, – коротко отвечает она, решив не вдаваться в подробности.

– Уже сорок пять, – Монстр игнорирует её последнее замечание. – Вот она, твоя жизнь. Сгорела. Была – и нету. Хотя даже и не была толком. Только скандалы, ложь и разочарования. На похороны-то к тебе кто придёт? Кому ты хоть что-то хорошее сделала? Кому из тех, с кем ты сталкивалась, ты не испортила жизнь?

– Что, правда всё так плохо? А может быть, есть что-то ещё там, впереди? Мне всегда становилось легче, когда я об этом думала.

– Конечно, всё ещё впереди. Много чего. Немытая посуда, отстранённое молчание, стоптанные тапки и грязное постельное бельё. Хлеб опять забыла купить. Но на твоём месте я бы и за это был благодарен. Как тебя только терпят близкие? Думаешь, потому что любят? Нет, таких, как ты, не любят. Потерянных, сломленных, безжизненных эгоисток. Их просто не трогают. Как прыщ, который нельзя выдавить, потому что он будет только больше и краснее. Или как комара, которого лень прихлопнуть. Твой жалкий писк всех только раздражает, и никто – вообще никто – никогда не будет прислушиваться к нему. А кот твой сдохнет, и муж заведёт собаку. А собака будет моя, круто, да? А ты ешь свой торт, как говорила королева, не подавись только.

– Спасибо, – бормочет она, – не подавлюсь.

– И про окружающий мир не забудь. Там проект на две страницы, опять не выспишься.

Иногда Монстр бывает очень заботливым.

Засыпают они тоже вместе, но он никак не может уснуть первым. Всё бормочет что-то себе под нос, и до неё доносится лишь его грязно-зелёное дыхание, в котором плавают обрывки фраз, которые он отправляет в неуютную темноту.

– Я ведь тоже хотел когда-то… Быть ангелочком и дарить тебе радужных бабочек. Я так хотел питаться твоим счастьем… Твоим светом и твоим смехом… Но у нас с тобой не получилось… У нас ничего не вышло, а ведь я так хотел… Сначала выросли зубы… Потом я понял, что мои глаза стали жёлтыми и жестокими… А ты не замечала… Ты всегда ждала ангела и не видела монстра за своим плечом… А когда увидела – было уже поздно… И сейчас поздно… А завтра рано вставать, но ты почему-то продолжаешь ворочаться и не хочешь уснуть… дать мне хоть несколько минут побыть тем, кем я хотел стать… Кем я никогда уже не стану…