Текст книги "Небо 27"

Плюшевый медведь смотрел на меня пьяным умоляющим взглядом. Я пожал плечами.

– А как я тебя найду на следующей неделе?

– Да меня тут все знают. Не веришь, спроси у Арчи. Он мой брат, ну, как бы брат, работает в этом клубе.

– А живёшь-то ты где?

– Ну, когда как. Сейчас в Кройдоне, у Самиры, беженки из Косово. У неё комната в социальной квартире, и она иногда пускает меня переночевать. Она классная – гадает на кактусах и поёт на своём языке печальные песни, когда муж её не бьёт, конечно. Когда он дома, я ухожу, потому что ненавижу слушать, как она плачет и визжит. Так что, дашь кокл?

– Кокл?

– Десятку, идиот!

Я полез в карман и достал мятую банкноту, которая предательски потянула за собой вторую.

– О, да у тебя двадцать! Круто, Тед будет счастлив. Когда проспится, конечно. В следующую пятницу мы будем здесь c твоей двадцаткой, клянусь тебе!

Конечно, в следующую пятницу ни Стейси, ни медведя здесь не было. Я даже зашёл в предбанник клуба, где стояли всё те же два охранника: один – Мартин, второй – тот, которому я залепил в ухо. Он поначалу не узнал меня, а потом его лицо вдруг прояснилось, и он дико заржал.

– Что, терпила, бабу свою ищешь?

– Вроде того. Не знаешь, где она может быть?

– Придёт-придёт, если ещё не сдохла от передоза. Тут Арчи, местный, ну ты понял кто, иногда даёт ей дозу в долг. Вроде как жалеет. Вот она и ходит сюда, когда совсем припрёт. Раз в пару недель точно. Пробирается как-то через заднюю дверь и прям на месте вштыривается, а потом сидит и портит всем настроение. Она ж долбанутая на всю голову, если ты ещё не понял. Сколько ни гонял её – всё без толку.

– Она мне денег должна… – зачем-то пояснил я.

– Расслабься, парень, с деньгами можешь попрощаться. Ей даже родители помогать перестали.

– Родители? Разве они не умерли?

– Чего? Полгода назад ещё живы были, сам видел, как её отец умолял Арчи не давать ей наркоту.

– Понятно. Про рак, наверное, и спрашивать не стоит.

– Рак? У неё-то? Ну-ну…

Я смущённо опустил голову.

– Да ладно тебе, парень, не расстраивайся так. Ты не думай, я зла на тебя не держу за ту драку. Откуда тебе было знать, что шалава конченая, верно? Не трать на неё своё время, в Лондоне миллион девчонок, найдёшь себе другую, в сто раз лучше. Слушай, мы с друзьями клуб собираемся открыть где-то через полгода, если повезёт. Ты классно дерёшься, чувствуется тяжёлая рука. Нам такие нужны. Пойдёшь к нам работать?

– Я учусь, вообще-то, – хмуро ответил я.

– Тем более. Денег небось уйма уходит. Работа-то у нас ночная. Возьми телефончик на всякий. Я – Дэнни Оуэн.

– Эрвин Харрис.

– Так что, по рукам, Харрис?

– Ну типа…

Он нацарапал на флаере восемь цифр и вручил его мне. Я машинально сунул его в карман и проигнорировал протянутую мне для рукопожатия ладонь. Дэнни по-прежнему оставался мне неприятен.

Следующие несколько недель я с головой погрузился в учёбу, которая оказалась сложнее, чем я себе представлял. Мой сосед по комнате тоже времени зря не терял и вёл себя довольно тихо. А ещё он готовил обалденный восточный чай и постоянно угощал меня своей стряпнёй, что было очень кстати, потому что денег на приличную еду у меня не было. Оказалось, что его дядя держит небольшой ресторанчик и магазин мелочей в Тутинге, на юге Лондона, и Миндер частенько заезжал к нему, чтобы поесть, а заодно и взять пару контейнеров для меня. Еда была до того острой, что у меня пот выступал на лбу, что очень веселило моего соседа.

– Да у нас такое дети едят, дружище, и даже не морщатся! – восклицал он.

Из рассказов Миндера я понял, что его семья приехала в Англию из Африки в 1972 году, когда президент Уганды велел всем азиатам убираться вон из страны в течение 90 дней. Так как Индия в то время всё ещё была британской колонией, многие изгнанники направились сюда и были приняты с распростёртыми объятиями. Миндер был рождён уже на островах, но при этом считал себя стопроцентным индусом и свято чтил традиции своих соотечественников. Еда была одним из связующих звеньев между ним и его исторической родиной, где он, к слову, никогда не был.

У меня появились и другие знакомства, и я иногда удивлялся, как удачно складывается моя новая жизнь. О Стейси я уже и не вспоминал ровно до тех пор, пока не встретил её в парке одним холодным ноябрьским вечером. Я сидел за конспектами, пытаясь подготовиться к завтрашней контрольной по молекулярной биологии, и вдруг понял, что меня ужасно клонит в сон. Единственным верным в тот момент решением было выйти на улицу, чтобы дать мозгу немного живительного кислорода и заодно размять затёкшие ноги. Я накинул куртку и прихватил на всякий случай тетрадь, чтобы не идти с пустыми руками, а также пару фунтов на шоколадку или на какое-нибудь другое приятное вознаграждение за выученный материал. Ветер безбожно задувал мне за воротник, и уже через пятнадцать минут прогулки я дрожал как осиновый лист. Внезапно у ворот парка я увидел силуэт, который показался мне знакомым. Стейси сидела на корточках, ровно так же, как и в первый раз, когда я её встретил, и тоже тряслась от холода.

– Опаньки, а вот и моя должница! – почему-то обрадовался я.

Она подняла на меня глаза, и мне показалось, что в этот раз она была «чистой».

– Ты кто?

– Я – тот, кто по глупости и доброте душевной дал тебе двадцатку пару месяцев назад. Клуб «Глобус», помнишь?

– Не-а.

– Как Тед?

– Кто?

– Тед. Твой медведь. Ты, кажется, собиралась накормить его за мои деньги.

– А, этот… Да нормально. Слушай, кем бы ты ни был, уходи. Мне сейчас очень плохо, понимаешь?

Мне опять стало жаль её.

– Тебе помочь? Только сразу предупреждаю, денег у меня с собой нет.

– Есть пластырь? – внезапно спросила она.

Этого вопроса я не ожидал.

– Э-э-э-э-э-э, нет, но я живу тут рядом. Хочешь, сбегаю домой? А что стряслось-то?

Стейси молча протянула мне тонкую, как ветка, руку, и я аккуратно взял её, чувствуя себя настоящим доктором. На руке, чуть выше запястья, красовался огромный гнойник, который должен был причинять ей нечеловеческую боль.

– Да, подруга, тут одним пластырем не обойдёшься. Знаешь что, пошли ко мне, у меня есть бинты и мазь. Придумаем что-нибудь с твоей рукой.

Я помог ей встать на ноги и удивился, каким лёгким было её измученное наркотиками тело. «Долго она так не протянет», – с грустью подумал я.

В своей комнате я усадил Стейси на кровать и первый раз смог рассмотреть её лицо при свете лампы. Она была не то чтобы очень красивой, но, как говорится, в ней была порода. Несколько столетий назад она могла бы сойти за знатную даму из высшего общества или за фаворитку монарха, но сейчас, несчастная и покинутая всеми, сидела напротив меня, и её тело колотила лихорадка. Я перевязал ей руку, дал несколько таблеток аспирина и чашку живительного чая, сваренного Миндером накануне. После десяти часов вечера посетители должны были покинуть помещение, иначе у меня будут большие проблемы с руководством факультета, и я думал, как бы намекнуть ей об этом и не выглядеть полным засранцем. В конце концов мне показалось, что ей стало лучше, и я решил, что будь что будет, пусть остаётся на ночь. К контрольной я, естественно, так и не подготовился. Я лёг спать на полу, чтобы дать возможность своей гостье выспаться на удобной кровати. Ранним утром я тихонько выпроводил Стейси за дверь в надежде на то, что никто не настучит руководству, а сам стал собираться на заведомо проваленную молекулярную биологию.

Шли дни. Лондон потихоньку начинал готовиться к Рождеству, а я – к своей первой сессии, за которой следовали длинные зимние каникулы, когда все студенты разъезжались по домам. Я как мог пытался откреститься от визита в родные пенаты, но мать ничего и слышать не хотела – всё твердила, что приготовит мой любимый луковый пирог и яблочный пудинг с хрустящей корочкой. В конце концов я смирился с этим, ведь они всё-таки оплачивали моё обучение, и хотя бы ради этого стоило сыграть роль примерного сына. Но сначала нужно было сдать экзамены по трём дисциплинам: биохимии, анатомии и физиологии, а также зачёт по первичному осмотру и сбору анамнеза пациента. Миндер целыми днями не выходил из своей комнаты и даже перестал приносить мне лоточки с восхитительно острой едой, к которой я уже успел привыкнуть. Вдохновлённый его примером, я тоже часами просиживал за учебниками и конспектами и был уверен, что получу отличные баллы, которые и предъявлю родителям.

В начале декабря, вернувшись с занятий, я с удивлением обнаружил Стейси, скукожившуюся у дверей общежития. Она выглядела похорошевшей и даже, кажется, набрала немного веса, что было ей очень к лицу.

– Привет, дружище! – она замахала рукой, едва завидев меня, и совершенно неожиданно бросилась мне на шею. – Что, думал, меня уж нет в живых, да?

– Да ничего я не думал, но классно, что с тобой всё в порядке. Зайдёшь? На ночь нельзя, прости…

– Не, пошли лучше погуляем, может, в центр, а?

В тот вечер мы долго бродили по рождественским улочкам Лондона, обсыпанным гирляндами и неожиданно чистым снежком, который ещё не успел растаять. Я заметил, что Стейси одета очень легко, и решил, что лучшим рождественским подарком для неё будет что-то тёплое и уютное. Мы остановились у небольшой лавочки, и я купил ей пару смешных носков со снежинками, потому что её стоптанные кроссовки были обуты прямо на босу ногу, а голые покрасневшие щиколотки торчали из-под узких чёрных штанов, порванных в нескольких местах. От шапки она категорически отказалась, и мы сошлись на повязке, закрывающей уши от ветра, тоже со снежинками, разумеется. Потом мы купили кофе и карамельные тросточки и сели на лавочку, возле которой маленький духовой оркестр играл рождественские хоралы. Я бросил им пятьдесят пенсов. В такой вечер можно побыть расточительным.

Тед в этот раз тоже был с нами, и мы пытались найти ему какую-нибудь шапочку или курточку, но в итоге так ничего и не выбрали, и медведь остался без подарка. Стейси была очаровательной и то и дело хихикала, прикрывая раскрасневшийся от мороза нос ладонями в перчатках без пальцев. Я решил, что она будет моей девушкой, но никак не мог сообщить ей об этом. Она рассказала, что живёт теперь у школьной подруги и собирается устроиться на работу в прачечную, и даже оставила мне свой номер телефона, чтобы я мог найти её в любое время. Я хотел проводить её до дома, но она только махнула мне рукой и пообещала, что в следующий раз обязательно пригласит меня к себе. Я поцеловал её в холодный нос, посадил в поезд и долго стоял на платформе, пытаясь понять, что я чувствую в данный момент. Было ли это любовью или чем-то ещё, я не знал, но я был уверен в одном: это было неизвестное мне чувство, которое одновременно пугало меня и щекотало мне внутренности. Я решил купить ей колечко, пусть и простенькое, но обязательно с камушком, в котором будут отражаться её зелёные кукольные глаза.

Через пару дней я набрал номер, который записал на картонном стаканчике из-под кофе, а потом дома аккуратно перенёс в ежедневник. Прошло несколько гудков, и, наконец, мне ответил сонный женский голос.

– Стейси? Подожди, тебе нужна Стейси? – переспросили на другом конце линии.

– Да, я Эрвин, её друг…

– Знаешь что, Эрвин, раз ты её друг, то ты мне должен! Фунтов сто, если не больше! Всё, что спёрла эта чёртова сучка! Слышишь, верни хотя бы серёжки, урод, это подарок от бабушки!

– Подождите, я ничего не понимаю… Мы гуляли…

– Гуляли? Так вы ещё и гуляли? Найди мне её, понял? Иначе у вас обоих будут проблемы с полицией, и серьёзные проблемы!

Я положил трубку. Пожалуй, о кольце думать ещё рано.

Следующим утром полиция сама постучалась ко мне в дверь.

– Эрвин Харрис?

– Да, инспектор. Что-то случилось?

– Вы знакомы с мисс Стейси Уильямс, сэр?

Я не знал, что ответить.

– Стейси? Ну, мы виделись пару раз, но довольно давно… Что с ней?

– Она задержана по подозрению в краже и назвала вас в качестве поручителя. Вы можете заплатить за неё залог, но для этого вам нужно проследовать со мной в участок. Вы согласны?

– Я?

– Вы, сэр.

– Ну да, хорошо… Наверное… Залог? А это сколько?

– Порядка двухсот фунтов. Окончательную сумму решит суд. Возьмите, пожалуйста, документы и садитесь в машину.

Откуда мне было взять двести фунтов? Только из денег, отложенных на оплату общежития. Чёрт с ними, всё равно скоро каникулы и я поеду домой, а оставшиеся две недели января протяну как-нибудь. Или, может быть, пусть сама выпутывается?

Выйдя из участка, Стейси гордо подняла голову к небу и сложила руки за спиной.

– Тоже мне, подруга, да, Эрвин?

– В смысле?

– Настучала в полицию зачем-то. Я же по-хорошему хотела…

– А зачем было воровать?

Она остановилась и посмотрела на меня жалобно и в то же самое время осуждающе.

– Да это не воровство никакое! Естественно, я говорила с ней, несколько раз даже. Объясняла, что мне на лекарства надо, у меня рак в последней стадии, между прочим, понял?

– А что ж ты у родителей не попросила?

– Они умерли!

– Хватит врать! Почему ты постоянно пытаешься выдать себя за кого-то другого? Почему ты не можешь просто признаться, что ты безвольная наркоманка, у которой мозги уже давно превратились в компот?

– У меня всё в порядке с мозгами, в отличие от тебя! Я хочу бросить, и я брошу, как только будет ради чего. Знаешь, если у меня не получится, то я утоплюсь. Я давно хотела спрыгнуть c моста Хорнси-лейн, но я всегда думаю, что вдруг там есть что-то… после смерти… и я буду гореть в аду или играть на арфе в раю, но это не имеет никакого значения. Я не хочу ни того ни другого и не заслуживаю этого. Я просто хочу, чтобы удар о воду был последним, что я почувствую. Как думаешь, с Тедом всё будет в порядке? Плюшевые медведи ведь не тонут, правда?

– Заткнись уже. Просто живи, как все, окей? Будь нормальным человеком: учись, работай, рожай детей, в конце концов!

– А откуда вы все знаете, как надо жить? И ты, и мои родители, и даже Арчи, который толкает дурь в подворотне? Слушай, может, я чего пропустила, а? Ну там, перед рождением на этой земле все души собирали в райском зале и раздавали памятки о том, как надо прожить эту жизнь, чтобы было хорошо и правильно, и всё такое? Интересно, где я была в это время?

– Чушь. Очередной несусветный бред. Есть хочешь?

– Ага. Дай двадцатку, а?

– Чего?!

– Лан, чел, я пошутила! – и она весело ударила меня по спине ладошкой в перчатке без пальцев. – Тут на углу продают отличный фиш’н’чипс, я знаю, я уже не в первый раз в этом участке. Пошли пожрём, что ли?

Я всё никак не мог окончательно взяться за учёбу, потому что постоянно отвлекался на какие-то мелочи. За окном стояли настоящие декабрьские морозы, и ледяной ветер задувал в моё плохо закрывающееся окно, отчего мне было постоянно холодно и тоскливо и откровенно лень чем-то заниматься. Я пару раз сходил в «Глобус» и немного пообщался с Дэнни Оуэном, который рассказал мне о том, как продвигаются дела с его клубом. Я спросил и о Стейси, и он ответил, что видел её несколько дней назад в её обычном состоянии. Я не стал уточнять детали, у меня и без этого хватало проблем. Надо хотя бы не завалить первую же сессию в университете, а там разберёмся. 17 декабря я погрузился в поезд и отправился домой с одним несданным экзаменом по биохимии, который мне разрешили пересдать после каникул, а именно 5 января нового, 1996 года.

Дома меня встретили как солдата, вернувшегося с победным знаменем. Разумеется, я привёз всем подарки, умолчав о том, что на них ушли оставшиеся деньги и мне еле хватило на самый дешёвый билет на поезд. Только взглянув на лица родителей и сестёр, я понял, как же соскучился по ним, а также по своей комнате, по деревне, в которой я провёл своё детство, по материнской стряпне и отцовским рассказам о том, как прошёл его день среди коров и лошадей. С Льюисом я так и не встретился – ещё до моего приезда он уехал к родственникам в Корнуолл и обещал вернуться в середине января.

Мы отлично отметили Рождество: на улице шёл волшебный праздничный снежок, тот, который вы никогда не встретите в городе, над камином висело несколько носков для подарков, а в гостиной красовалась самая настоящая ёлка, которую отец срубил специально к моему приезду. Я, конечно, взял с собой учебники и конспекты, но так ни разу и не открыл их – всё ждал, когда из моей головы улетучатся остатки навязчивого лондонского тумана. Наконец, когда до возвращения в университет оставалось всего пару дней, я понял, что тянуть дальше некуда, и с тоской взялся за дело. Я решил не спать пару ночей, тем более что Элис всё так же храпела в нашей общей комнате, и вечером, когда в доме всё стихло, разложил на столе то, что мне могло понадобиться. На меня опять накатила тоска, но я понимал, что, если я снова завалю экзамен, меня могут запросто исключить, не дав доучиться даже до конца первого курса.

Время близилось к трём часам, когда я услышал какое-то шевеление внизу. Отца иногда вызывали в середине ночи по срочным случаям, и я подумал, что неплохо бы в этот раз съездить с ним, ведь Льюиса не было и моему старику было уже тяжело в одиночку вправлять перелом копыта или принимать роды у коровы. Я тихо спустился по лестнице. На кухне горел свет. Отец сидел за столом в пижаме и судорожно крутил в руках баночку с таблетками, которую он никак не мог открыть.

– Пап, ты в порядке? – тихонько позвал его я.

Он поднял голову, и я заметил, что лицо у него было абсолютно белым, а на лбу выступили капельки пота.

– Э-э-э-э… Эрвин… Что ты?.. – он задыхался. – Эта банка… Открой её, а то меня пальцы не слушаются.

– Пап, что с тобой? Давай я вызову врача?

Крышка отлетела и упала куда-то на пол. Трясущимися руками отец высыпал на ладонь несколько таблеток и отправил их себе в рот.

– Сейчас-сейчас, сын… Сердце у меня что-то не очень… Доктор велел принимать их регулярно, но я всё забываю… Сейчас полегчает, ты иди к себе, хорошо?

– Пап, я врач. Тебе надо лечь. Пойдём я провожу тебя.

– Подожди. Я сам. Посижу ещё минут пять, чтоб мать не разбудить, а то устроит переполох.

Я понимал, что в таком состоянии с ним лучше не спорить, и взял его руку, чтобы померить пульс. Он был немного замедленным, но, кажется, лекарство начало действовать, и отец потихоньку успокаивался. Убедившись, что его лицо немного порозовело, я опять предложил ему пойти в спальню, и в этот раз он согласился. Проводив его, я вернулся к себе и ещё немного посидел над конспектами, но учёба теперь уже совсем не лезла мне в голову. Я думал о том, что родители уже старые и мне, как единственному сыну, надо перестать сидеть у них на шее и начать присылать им деньги, чтобы отцу не приходилось гробить своё здоровье в полях и в коровниках. Около пяти утра сон окончательно сморил меня, и даже храп Элис показался мне успокаивающей колыбельной песенкой. Мать проснулась в шесть утра и обнаружила отца в кровати. Он умер во сне и, как сказал коронер, почти ничего не почувствовал. Выходит, я был последним, с кем он разговаривал при жизни.

«Запомните: вы ещё многого не знаете о жизни и следующие несколько лет будете искать что-то, получать новый опыт, встречаться с новыми людьми. Но позже вы придёте к выводу, что самое важное – это семья. Ваша семья, молодой человек. Она всегда будет поддерживать вас».

Не буду я никаким доктором. Останусь здесь, чтобы хоть как-то помочь убитой горем матери и выполнять мужскую работу по дому. Мои бывшие школьные дружки все как-то устроились и без дипломов, а я-то чем хуже? Могу работать водителем, могу попроситься в магазин кассиром или грузчиком, могу попробовать продолжить отцовское дело, если Льюис мне поможет освоиться. Я почувствовал какое-то облегчение, когда принял решение не возвращаться больше в Лондон, и у меня даже появилась мысль привезти сюда Стейси, подальше от городских соблазнов.

10 января вернулся Льюис и не сазу понял, что у нас происходит. Он выразил искренние соболезнования моей матери и заверил её в том, что останется здесь помогать ей по дому за кров и еду, а также за скромные 80 фунтов в неделю. Потом последовал серьёзный разговор со мной.

– В смысле не поедешь в Лондон? Я чего, зря тебя на собеседование возил? Да ты с ума сошёл, парень, если собрался упустить такой шанс!

– Мать, наверное, не сможет без меня.

– За мать не переживай. Пока я здесь, с ней всё будет в порядке. Слушай, да у тебя вся жизнь впереди, и ты хочешь провести её в этом захолустье? Ты на меня посмотри, думаешь, я бы не поменялся с тобой местами? Да я всё бы отдал, чтобы иметь такие возможности, как у тебя!

– Я не справлюсь, Льюис. Это всё так сложно – большой город, чужие люди, которым до тебя нет никакого дела, лекции, контрольные. Мне это не по зубам…

– А что бы сказал на это твой отец, а, парень? Не по зубам, говоришь? Мистер Вет, он же всю жизнь вот этими самыми руками прокладывал себе путь и никогда не жаловался. А ты что же, получается, хлюпик? Большой город – вот это невидаль! Нет, парень, я был о тебе лучшего мнения.

Я сидел в своей комнате и думал над словами Льюиса. Я ведь могу найти работу и в Лондоне и регулярно отправлять матери деньги. В столице зарплата-то, пожалуй, не сравнится с местной, деревенской. Да и доучиться, наверное, надо, хоть я уже и пропустил дату переэкзаменовки. Поговорю с преподавателем, объясню ситуацию, должен же он войти в моё положение. И вообще, какой прок от меня здесь? Только лишний рот кормить. Я подумал ещё немного и пошёл собирать вещи. Льюис прав. В конце концов, вернуться я всегда успею.

Прибыв в Лондон, я первым делом связался с преподавателем по биохимии и долго умолял его принять у меня экзамен. Узнав о смерти моего отца, он немного смягчился и сказал, что даст мне последний шанс, назначив дату переэкзаменовки через 10 дней. Потом я пошёл в «Глобус» к Дэнни, потому что мне нужна была работа. Он был, как всегда, на месте и, кажется, даже обрадовался, увидев меня.

– Слушай, мы открываемся в марте, окей? Если готов ждать, то место твоё. Плачу семь фунтов в час, смена с десяти вечера до десяти утра с пятницы по воскресенье. Получается, дай посчитаю…

– Двести фунтов в неделю, – закончил за него я. – Мне подходит. Буду оплачивать общежитие, и даже останется на еду.

– Так, значит, по рукам?

– Вроде того.

– Только слушай, чтоб больше вопросов не было. У нас не обычный клуб. Так сказать, для избранных. Ну, для настоящих мужчин, ты меня понял?

– Кажется… нет…

– Ты чё, тупой, что ли? Для «странных», парень, алё!

– Понял. То есть ты считаешь, что это нормально? Работать в таком месте, я имею в виду.

– Ну да. Майк – мужик, который всё это затеял, – и сам того… А мне-то что? Если на этом можно неплохо заработать, то я в деле.

– Мне надо подумать, Дэнни, окей?

– Да без проблем. Хочешь, заходи внутрь, выпьешь, расслабишься. Твоя курица, кажется, опять здесь.

– Стейси?

– Ну да, а кто же ещё?

Я знал, где искать её, а она уже успела принять свою дозу и плохо понимала, что происходит вокруг. Я вытащил её из клуба и поволок в парк, чтобы немного освежить. Мы сели на скамейку, и тут я, сам того не ожидая, крепко-крепко прижал к себе её безвольное тело, накачанное наркотой, и в первый раз поцеловал её по-настоящему. Она была теперь моим Лондоном. Моей работой, моим будущим и моим смыслом. Она сама об этом не знала, но я обязательно всё расскажу ей, как только смогу. Теперь уже не отвертится.

Через некоторое время её взгляд стал чуть более осмысленным.

– Э, ты случайно не Эрвин, а? – она попыталась сфокусироваться.

– Узнала? – улыбнулся я.

– Я думала, ты помер уже. Давно тебя не видела.

– Сама-то как?

– Я-то? Вернулась к родителям в их дом в Кенсингтоне. Это было прописано в условиях моего освобождения под залог, который ты заплатил, помнишь? Сама бы я этого никогда не сделала, конечно. Но я жила неплохо, и у меня каждый день была еда и деньги. У родителей всегда есть чем поживиться, да и отец часто оставляет свой кошелёк на видном месте и не особо считает купюры в нём. А потом я нашла этого котёнка. Совсем крошку, такого жалкого и беспомощного. Мне показалось, что он похож на меня. Я принесла его домой, и моя тупая мать набросилась на меня из-за этого. Сказала, чтоб ноги его здесь не было, потому что у неё, видите ли, ковры, мебель и попугай. Я сначала хотела договориться, но она и слушать меня не стала. Избавься от него, говорит, и всё тут. Ну я и ушла. Только для начала порезала мебель и ковры и свернула башку её тупому попугаю, – она медленно полезла в сумку, и я на секунду подумал, что она всё это время носила там тушку несчастного попугая, но она лишь достала оттуда Теда и на нём продемонстрировала процесс сворачивания птичьей башки. – Я несколько ночей спала под мостом, потому что мне было некуда идти. А котёнок сдох, кстати.

Я отвёл её к себе домой и для начала отправил в душ. Потом выдал ей свою старую футболку и штаны, которые, естественно, оказались ей велики, и выкинул её старую одежду на помойку, где ей было самое место. Миндер смотрел на нас обоих, вытаращив глаза, но быстро успокоился и даже сварил свой знаменитый чай, чтобы отметить моё возвращение. Он уже давно сдал все экзамены и мог опять ездить к дяде в Тутинг за едой.

Стейси осталась у меня. Я, конечно, понимал, чем рискую, но почему-то это меня мало волновало. Мы купили ей новую одежду и постирали Теда, с которого сошло несколько слоёв грязи. Теперь они оба были в порядке, а я мог готовиться к пересдаче биохимии, не отвлекаясь на сторонние дела. Стейси поначалу выглядела окрылённой и даже начала обустраивать наше общее жилище, и я ненароком подумал, что она притащит сюда ещё какого-нибудь котёнка или, скажем, голубя с улицы.

– Знаешь, Эрвин, – говорила она. – Я ведь хотела тогда сброситься с моста. Ну, когда умер мой котёнок. А потом решила дать себе ещё один шанс. Самый-самый последний. Я наклянчила немного денег и купила нам с Тедом поесть, а потом поехала к Арчи. Он клялся, что больше никогда не даст мне в долг, но в этот раз почему-то пожалел меня, и я словила офигительный приход. А потом пришёл ты и позаботился обо мне. Неплохой такой последний шанс, а?

– Совсем неплохой, – улыбался я, гладя её по голове, а сам думал, что это и есть настоящая любовь – быть последним шансом друг для друга.

Утром я уходил на занятия, а Стейси оставалась дома. Я не знаю, чем она занималась в то время, пока меня не было, наверное, спала. Порой я возвращался довольно поздно, потому что за лекциями следовали практики, а после них мне приходилось сидеть в библиотеке и готовиться к пересдаче биохимии. Но, несмотря на всю эту суету, у меня на душе было легко и спокойно, как будто это не я заботился о ней, а она обо мне. Я был рад, что не остался в деревне, потому что теперь, с того самого момента, когда я впервые увидел эту девушку, «долбанутую на всю голову», как сказал про неё Дэнни, мой дом был рядом с ней. Здесь, в Лондоне.

Но через несколько дней я заметил, что Стейси стала какой-то странной и отрешённой, и понял, что у неё начинается ломка. Надо было срочно достать метадон или что-то, сгодившееся бы для заместительной терапии, но для этого Стейси должна была вступить в программу DEA для наркоманов, решивших завязать. Я стал искать подходящий центр, куда можно было бы обратиться в ближайшее время, и нашёл один неподалёку. Стейси не хотела идти туда одна, и я пообещал, что схожу с ней 25 января, после пересдачи экзамена. Но накануне вечером она пропала. Я выскочил на несколько минут в ближайший магазинчик за молоком для чая, а когда вернулся, её уже и след простыл. Тед, кстати, тоже отсутствовал, и я сразу понял, в чём дело. Был понедельник, и «Глобус» не работал, так что пойти за дозой к Арчи она не могла, и я не имел абсолютно никакого понятия, где её искать. Я решил лечь спать и разобраться со всем завтра после экзамена, надеясь, что она не успеет натворить глупостей.

Я был неправ. В восемь утра, когда я уже собирался в университет, на тумбочке рядом с моей кроватью зазвонил телефон.

– Э… Эр… Эрвин…

– Стейси, ты где? Почему ты…

– Слушай, у меня только полфунта на звонок, – она всхлипывала, и её голос дрожал, – Я была у Арчи… У него дома, понимаешь? Он дал мне… Что-то не то… Я не знаю, что это было, но не то, что обычно… У него были друзья, и они… все вместе… Эрвин, я не могу!

– Что они сделали с тобой?!

– Я не помню! Их было пятеро… Мне удалось уйти…

– Стейси, где ты сейчас?

– В телефонной будке рядом с заправкой. На углу Кеннингтон-роуд и Честер-уэй.

– Стой, где стоишь, слышишь? – прокричал я в трубку, натягивая штаны. – Я сейчас же возьму такси и приеду, поняла меня?

Я отвёз Стейси в больницу, потому что её состояние было ужасным. Мы часа два сидели в приёмном покое, и она то проваливалась в забытье, то хваталась за живот и начинала плакать и стонать, то её рвало прямо на пол какой-то коричневой жижей. Наконец, мне удалось определить её в палату, и я полетел в университет, надеясь, что ещё не всё потеряно. На кафедре меня встретил лаборант и сообщил, что преподаватель уже ушёл, так и не дождавшись меня, и теперь мне необходимо получить допуск к занятиям у руководства факультета.

Я понял, что сегодня мне уже ловить нечего, и попросил записать меня на приём на следующий день. Потом я поехал в Кеннингтон, но точного адреса Арчи я не знал и до вечера бродил по улицам, пытаясь разыскать его или его дружков. В конце концов я вернулся домой ни с чем и бросился на кровать, отказавшись даже от миндеровского чая с гулаб джамуном. Мне хотелось напиться, но магазины были уже закрыты, да и денег у меня было мало, и всё, что я мог позволить себе, была бы бутылка самого дешёвого и отвратительного вина из «Теско».

На следующий день я узнал о том, что «студент Эрвин Харрис исключён из колледжа за недобросовестное отношение к занятиям, игнорирование сроков экзаменов и невыполнение правил общежития». Миндер всё-таки настучал на меня за то, что я поселил у себя сожительницу-наркоманку, но я был даже не в силах злиться на него. Что ж, по крайней мере, у меня есть деньги на билет до дома. Я сложил вещи, оставшиеся в моей комнате от Стейси, в пакет и, немного подумав, положил на самое его дно бумажку в десять фунтов. «Кокл», как она это называла. Потом я подумал ещё немного и положил туда вторую, такую же. Я отвёз пакет в больницу и попросил передать его Стейси Уильямс, когда она будет выписываться.

– Не желаете пройти в палату? – учтиво осведомился администратор.

– Нет, спасибо. Я тороплюсь на поезд. Просто отдайте это ей.

Я смотрел, как за окном поезда растворяется лондонский пейзаж, пробегают аккуратные домики пригорода, сменяющиеся бескрайними полями с небольшими хозяйственными постройками, и думал о том, что в жизни нет никаких последних шансов. Есть только череда событий – связанных и не связанных друг с другом, – одно сменяет другое, а потом происходит что-то третье, и так до тех пор, пока поезд не заедет в туннель, выхода из которого нет. Если так думать, то жизнь становится совсем простой и можно особо не переживать за то, что когда-то сделал что-то неправильно. Я, кажется, заснул и проснулся только на конечной станции, где мне предстояло сделать пересадку.