Текст книги "Дама с биографией"

Глава третья

Шумная встреча – с комплиментами по поводу загара и новой юбки, с вручением сувениров, охов, ахов и, как положено, преувеличенных изъявлений благодарности – не затянулась: припрятав пакетики с подарками, Алина с Элеонорой опять с головой ушли в корректуру, чтобы закруглиться с работой к появлению курьера из типографии.

За окном косил темный дождь. Усевшись за свой персональный стол, Люся достала из верхнего ящика круглое зеркало на ручке и от нечего делать принялась чистить перышки.

Два дня со шваброй, кастрюлями и утюгом, две ночи с версткой вместо любимого мужчины – и итальянская свежесть уступила место привычной московской тусклости. Или это лампы дневного света так постарались?.. Розовая диоровская помада несколько улучшила отражение. Не, ничего! Вполне себе пикантная дамочка.

На мобильнике был звонок от Кости, который она не расслышала в метро, и четыре звонка от Нонки, последний – вчера в одиннадцать вечера. Сегодня Заболоцкая не звонила. Небось обиделась, что ее горячее желание пообщаться не находит должного отклика. Бездельнице, как всегда, невдомек, что у других может быть дел по горло.

Тепло и тишина в корректорской убаюкивали. Прямо рай земной после трехчасового путешествия из Счастливого в Москву на электричке, метро и троллейбусе, да еще с увесистой сумкой, груженной пятисотстраничным оригиналом и версткой романа о мальтийских рыцарях, презентами из Флоренции для товарок и бутиковыми подарками из Милано-Мариттима для Заболоцкой. Скинув под столом туфли, Люся вытянула ноги в сторону красных палочек жаркого калорифера советского производства, в межсезонье контрабандно включаемого в укромном углу, вопреки всем правилам пожарной безопасности. Будь ее воля, она соснула бы здесь часок, положив усталую голову на усталые руки, убаюканная «бу-бу-бу» Элеоноры Петровны, по сей день верной политиздатовскому правилу, с пальцем считывая текст, шепотом по слогам проговаривать слова. В «Политиздате», согласно теплым ностальгическим воспоминаниям напуганной на всю жизнь Элеоноры, за пропущенные опечатки в сочинениях классиков марксизма-ленинизма, генсеков и членов политбюро ЦК КПСС запросто можно было вылететь с работы, а при Ёське вообще загреметь по этапу. Вместе с наборщиком, который по ошибке взял не ту литеру и превратил звучный революционный псевдоним отца народов в Сралин или Ссалин.

До курьера из типографии с новой порцией корректуры оставалось еще полтора часа и приблизительно столько же до приезда толстой бухгалтерши Нинки с большим мешком денег, из коих на корректорскую, увы, придется меньше, чем кот наплакал или комар начхал.

Ой, как же спать охота!.. Ой-ой-ой-ой-о-о-о… Зевающий рот упрямо не желал закрываться. Чтобы стряхнуть с себя сон, Люся опять достала «раскладушку» и отправила сообщение Заболоцкой: сегодня приеду. До смерти не хотелось слышать сейчас ее возмущенный голос. Если вечером занята – отзвонит. Только куда она теперь денется от своего Интернета? С тех пор как архивистка подсела на Интернет благодаря ноутбуку, который миллионерша Лялька собиралась выкинуть на помойку, купив себе более современную модель, Нонну Юрьевну из дома не выкуришь. Теперь она несется с работы домой на всех парусах, закидывает в себя бутерброды с килькой, заливает их кружкой сладкого кофе и врубает компьютер. Пошурует по Яндексу, запутается во Всемирной паутине и, в отличие от Мухи-Цокотухи, не спешит из нее выпутаться…

– Алин, привет! Здрасьте, Элеонора Петровна! – в корректорскую влетела запыхавшаяся Райка в мокром плаще.

Мало того что она демонстративно не поздоровалась с «некоторыми», так еще и нахально оттолкнула к стене раскрытый для просушки легкий серебристый зонтик этих «некоторых» своим доисторическим цветастым.

Ну и хрен с тобой, мысленно пообщалась с ней Люся, передумав отдавать этой злыдне купленные для ее мальчишек майки с пиратами.

В сумке между тем заиграл мобильник. Нонка? Нет, Котик-братик!

– Костенька, здравствуй, дорогой! – нарочно погромче откликнулась Люся и все-таки, чтобы не дразнить гусей, то бишь брошенную мужиком еще в прошлом веке Райку, вышла в коридор. И здесь – вот черт! – наткнулась на генерального, который походкой боевого слона возвращался из сортира к себе в кабинет.

– О! – ткнул он пальцем почти что ей в нос. – Вы-то мне и нужны. Зайдите, – потопал дальше, а возле двери в свои апартаменты развернулся неповоротливым туловищем на сто восемьдесят градусов: – Прямо сейчас!

Шепнув в телефон: «Кость, извини, я перезвоню. Меня вызывает генеральный», – она отключилась и, зажав мобилу в ладони, поплелась на голгофу. Какого дьявола этому лосю надо?

Бывает же такое! Руслан привстал из-за стола, вельможным жестом указал ей на кресло и спросил, как обычно спрашивал тех, в ком был кровно заинтересован: «Чай, кофе?»

– Нет, спасибо, Руслан Евгеньевич.

– Значит, так, – произнес он, глядя на нее пустым взглядом бесцветных, навыкате, базедовых глаз, как будто уже забыл, зачем звал. Такое с ним случалось частенько. Дел-то у мужика невпроворот, всего не упомнишь. – Значит, так, – выйдя из прострации, повторил он и скривил нижнюю губу, что означало: генералиссимус улыбается. – Отлично выглядите…

– Спасибо.

– Значит, так. От нас собрался дать лататы небезызвестный вам Карпенко. По моим данным, на конкурирующую фирму… Говнюк неблагодарный! Перекати-поле!.. Я думаю на его место взять вас.

– Но, Руслан Евгеньевич, у меня нет высшего образования, – возразила Люся, стараясь сильно не повестись на предложение Руслана, и так уже породившее учащенное сердцебиение: неужели, неужели, неужели?.. Неужели мечта о редакторстве наконец-то станет явью?

Генералиссимус удивленно вскинул бровь, но возражений, даже здравых, он не выносил органически и потому набычился.

– Мне без разницы, с высшим вы или с низшим! За двенадцать лет работы под моим руководством вы достаточно поднаторели. Справитесь… А этому Карпенко я еще устрою! – рявкнул он, погрозив кулачищем в сторону двери. Стукнул по какой-то здоровенной рукописи, лежавшей перед ним на столе, и, выпустив пар, тяжело вздохнул: – Учишь их, учишь, не жалея сил, а у них в голове только одно – где бы найти местечко потеплее. Так что скажите, Людмила… э-э-э… Сергеевна?

– Не знаю. Это как-то неожиданно, – замялась Люся, уже усомнившись в том, что сможет потянуть редакторскую должность. Не в смысле квалификации, тут вопросов не было, – из-за ситуации дома, настолько зыбкой, чреватой такими неясными последствиями, что отринуть ее и прямо сейчас впрячься в серьезную работу, торчать в издательстве ежедневно от и до представлялось почти нереальным… А, пропади они все пропадом! – подумала она, имея в виду своих проблемных домочадцев. Надо ковать железо, пока горячо! И все-таки, чтобы в случае чего не подвести Руслана, осторожно спросила:

– Руслан Евгеньевич, а можно мне немножко подумать? До понедельника?

– Можно, – вполне благодушно кивнул он и снова впал в незрячие раздумья.

Посчитав, что аудиенция закончена, она поднялась, однако начальство зычно скомандовало: «Сядьте! Эт-то еще не все!»

– Тут вот один зря начинающий писатель прислал нам свое произведение… – Иронизирующий редко, но едко, Руслан спустил очки со лба на переносицу и заглянул в рукопись, по которой только что стучал кулаком. Перевернул страницу, другую и отправил пальцем очки обратно на лоб. – Ну, что вам сказать? Ясно, что не «Война и мир», но, с другой стороны, «Войну и мир» все уже читали, а тут новая, свеженькая тема. Насколько я понял, дело происходит в морге… Значит, так. Автору надо помочь! Он очень глубокоуважаемый… – Глаза-шарики покатились кверху, намекая на высокую должность начинающего прозаика. – Но, что особенно вдохновляет, глубокоуважаемый готов издать выстраданное за собственный счет. Посмотрите, что можно сделать. Причешите, а надо, так перепишите, автор дал нам полный карт-бланш. Короче, забирайте от меня этот талмуд и отправляйтесь домой. Сколько вам нужно – неделю, две? Но, учтите, читатель должен пи́сать кипятком от восторга! Посмотрим, на что вы способны…

С пудовой рукописью, флешкой и мобильником в руках она еле открыла дверь в корректорскую, придавила ее с другой стороны коленом и, обернувшись, по взглядам товарок – двум взволнованным и одному злорадствующему: «Никак опять прокололась?» – поняла, что народ уже в курсе, где она сподобилась побывать. Новости о вызове на ковер распространяются в издательстве со скоростью звука.

– Люсь, что там?.. Люсенька, опять что-то не так? – одновременно воскликнули Алина с Элеонорой.

– Не боись, ребята, все нормально, – весело подмигнула она, бухнув талмуд на стол и похлопав ладонями, отряхивая воображаемую пыль. – Руслан всучил Людмиле работенку. Велел причесать. Порадуйтесь за меня – события разворачиваются в морге.

– И Руслан Евгеньевич собирается печатать эту чушь? – возмутилась Элеонора, по-советски всей душой радеющая за дела родного издательства, хотя была в нем даже не пятой, а двадцать пятой спицей в колеснице. – Мы же прогорим, издавая подобную макулатуру!

– Не прогорим. Издание оплачивает автор.

– И что с того? – не унималась наивная баба Эля. – Существует такое понятие, как престиж издательства!

– Вы, дорогая Элеонора Петровна, как всегда, правы, но вопрос в том, что автор, насколько я поняла, из очень больших начальников. Чуть ли не из администрации президента.

Бедняжка политиздатовка, с ее синдромом чинопочитания, как-то сразу вся подобралась и, моментально погрузившись в работу, испуганно втянула голову в плечи, а Люся, перемигнувшись с хихикающей в горсть Алиной, тут же подсела к ней, чтобы пошушукаться.

– Товарищ начальница, разрешите обратиться? Руслан сказал, что я могу не появляться на работе две недели.

Алина, понятно, не обрадовалась двухнедельному отсутствию такого ценного сотрудника, но в ответ лишь пожала плечами: дескать, жираф большой, ему видней.

И вдруг за спиной заорала Райка:

– Как же, щас! А кто за тебя завтра дежурить будет? Я, что ль? Алине к гинекологу завтра, у Элеоноры Петровны внуки! Обратно я должна сидеть?.. Да пошли вы все на х..!

Схватив пустой чайник, Райка ринулась в коридор и так саданула дверью, что с гвоздя свалился настенный календарь.

– Что это с ней? Она уже и вас посылает? Не только меня?

Как торопливо зашептали два голоса, у Райки дома – полный кошмар. Мать увезли с инсультом в больницу, мальчишки одни, запускали подводную лодку в ванной, забыли выключить воду и залили нижних соседей. Те требуют деньги на ремонт, а где Райка деньги возьмет? Квалификация у нее, сами знаете, не та, чтобы набрать выгодной халтурки где-нибудь на стороне. Хотела подработать дворником у себя в ЖЭКе – не берут: у них там сплошь таджикская мафия. Посудомойкой в шашлычную тоже не взяли…

– Кругом, Люсенька, теперь одни чучмеки. Русским надо платить, а этим можно и не платить.

– Орала наша Раиса, орала, права качала, пока ее не вытолкали взашей какие-то азербайджанцы. Летела так, что колено расшибла в кровь, локоть…

– Это Рая так говорит, а я не верю. Или уж она там действительно устроила сумасшедший скандал! – горячо вступилась за азербайджанцев Элеонора, у которой старший, любимый зять был родом из Баку. – Но жизнь у нее – действительно не позавидуешь. Поэтому лично я на нее не обижаюсь. Что мои проблемы по сравнению с Раиными? – грустно вздохнула многодетная бабушка и стала складывать в сумку карандаш, ручку, вторые очки.

Живо представив себе Райкино существование, молодой еще бабы без мужика, с постоянной ответственностью за детей, вечным безденежьем, а теперь еще и страхом за больную мать, Люся подумала, что и ее собственные проблемы, типа богатые тоже плачут, не идут ни в какое сравнение с Райкиными. Однако своя боль, как ни крути, всегда острее. И потом, даже если человеку очень худо, это не дает ему права кидаться на людей, которые не сделали ему ничего плохого.

– Алин, ты скажи ей, пусть не дергается, я завтра отдежурю. Все равно я сегодня не домой, а к подруге водку пить. И еще… – Люся быстренько достала убранный в стол пакет и протянула дипломатичной, примиряющей всех начальнице. – Это Райкиным ребятам. Пиратский прикид. Отдай ей, но только после того, как я уйду. Боюсь, она опять пошлет меня открытым текстом. У нее не заржавеет.

Когда распахнулась дверь и появилась опухшая от слез, обрыдавшаяся в туалете Раиса с полным чайником, все сделали вид, что ничего особенного не случилось.

Глаза у Заболоцкой блестели каким-то необычным блеском, но не в связи с примеркой стильного кофейного жакета с крупными, очень интересными пуговицами, который вкупе с пестрым шелковым шарфом в тон преобразил ее. И это при том, что лентяйка даже не захотела сменить мятые домашние штаны на что-нибудь поприличнее и прохаживалась перед тусклым зеркалом в прихожей в драных матерчатых шлепанцах. Нет-нет, глаза у Нонки загадочно порыжели еще тогда, когда она открыла дверь.

– Ну, что тебе сказать, друг мой Люська? – Повернувшись к трюмо в профиль, Нонка втянула живот и обреченно, с шумом выдохнула: – Уф-ф-ф! Задница, конечно, как две Франции, но спасибо, что не три. По-моему, супер!

– По-моему, тоже, – Люся одернула все-таки тесноватый сзади Нонке жакет и из-за сдобного плеча оценивающе взглянула в зеркало. – Отлично. Хоть в гости, хоть в театр, хоть на работу в предпраздничный день.

– На работе у меня всегда праздник. С такими неожиданными сюрпризами, что закачаешься! – Нонкины губы в зеркале опять сложились в торжествующую улыбку.

– Колитесь, Нонна Юрьевна! Такое впечатление, что за мое отсутствие вы по уши втрескались в какого-то знойного архивариуса.

– У нашей куме все одно на уме! – саркастически парировала Заболоцкая. – Скажешь тоже. Я уже давно не по этому делу. Не в пример легкомысленным подругам. Кстати, как доктор? Оправдал наши надежды? Стоящий мужик? В смысле – стоит, как надо?

– Стоящий, стоящий… – словно бы машинально повторила за ней Люся, прикинувшись зацикленной на том, как лежит на выдающейся груди шарфик. Перевязала его и отступила на шаг. – Вот так, по-моему, лучше. Фик-фок на один бок. Что же касается двух Франций, то пора бы тебе, матушка, последовать моему примеру и сесть на диету. Скажем, на яблочную. Только не говори, что это дорого. Яблок в этом году – завались.

Презрительно сморщенный нос и высунутый язык живо напомнили об их детском «воображала хвост поджала». Кажется, она опять заколебала Нонку своими советами, подпортила ей настроение.

– Ладно-ладно, не обращай на меня внимания. У каждого из нас свои заморочки. Давай-ка, красота моя ненаглядная, переодевайся, и махнем по рюмочке по случаю моего стремительного карьерного роста… Да-да, не удивляйся. Выпьем и расскажу. А ты расскажешь, отчего у тебя так загадочно блестят глазки…

Они выпили уже по две рюмки, закусив классный армянский коньяк сначала хозяйской яичницей со сковородки и кильками, потом – изысканным шоколадом с апельсиновой отдушкой и красным «кардиналом», налили по третьей, а разговор все еще был какой-то моноложный. Заболоцкая, вся в своих таинственных мыслях, отделывалась короткими репликами, иногда невпопад, и с блуждающей на лице снисходительной улыбкой вполуха слушала подругу-диетчицу, мгновенно закосевшую от коньяка и болтавшую без умолку, по-пьяному перескакивая с предмета на предмет – с чудесных заграничных впечатлений на неожиданное продвижение по служебной лестнице. Похоже, у Нонки и в самом деле имелась какая-то впечатляющая новость, и она из вредности нарочно испытывала терпение, чтобы таким манером наказать за четыре неответа на свои настойчивые звонки. Вот партизанка! Ладно, пусть себе развлекается, торопиться некуда, ухмыльнулась Люся.

После третьей рюмки язык у нее совсем развязался, однако ограничитель в голове срабатывал, не позволяя вывалить перед Заболоцкой то, что знать ей было не обязательно. Тем более, глядишь, все еще и обойдется. В последние дни Ростислав к зазнобе на станцию не шлялся, тихо, как мышь, сидел у себя наверху за компьютером и, что самое вдохновляющее, не пил. А если посвятить в его похождения Нонку, так она запросто может протрепаться об этом своим архивным бабам за чайком в обеденный перерыв – в качестве иллюстрации к теме «Какие все мужики твари», – и пошло-поехало по Москве! Про возникшего из небытия Марка рассказывать тоже не следовало. У Нонки и так на него идиосинкразия, а когда она узнает, что Крылов выбился в известные продюсеры и, в отличие от нее самой, что называется, полностью вписался, она вообще с ума сойдет. Взъярится и не пожалеет никаких слов, чтобы пригвоздить подругу к позорному столбу: ты что, совсем охренела? Нет, вы посмотрите на эту идиотку, она еще гуляет с этим говном по осеннему лесу! И тогда прости-прощай расслабуха, которую только и можно себе позволить, что в этом знакомом с детства, почти родном доме, – завернувшись в теплый хозяйский халат, положив ноги на кухонную табуретку и лихо, под стать хозяйке, закурив сигарету. С Костей тоже хорошо, но с ним надо держать марку.

Сигаретный дым клубился у открытой форточки, как будто испуганный рвущимся навстречу шумом вечернего города. Звуки городской жизни страшно нравились Люсе и в детстве, когда, счастливо взволнованная непривычной обстановкой, шелестом автомобильных шин по переулку, постукиванием чугунных крышек колодцев под колесами тридцать девятого троллейбуса, она долго не могла уснуть на раскладушке, разложенной рядом с диваном, где посапывала, угомонившись, лучшая подружка. Нравились и сейчас, когда она опять превратилась в загородную жительницу, глухими дачными вечерами тоскующую по кипучей, бьющей через край столичной жизни с ее рекламными огнями, кофе-хаузами, дорогими шмоточными магазинами, концертными залами, праздничной суетой возле театральных подъездов.

Нонку непрерывный гул с Садового кольца, естественно, раздражал. Она захлопнула форточку, но сей решительный жест не получил ожидаемого продолжения: вместо того чтобы наконец-то озвучить свою новость, от которой ее буквально распирало, упрямая, она снова развалилась на стуле и скорчила насмешливую гримасу:

– Чем же все-таки пленил нас доктор? Я чтой-то не по́няла. Неужто только глубоким проникновением… в искусство?

– Не только, – в той же воображалистой манере ответила Люся и тем ограничилась.

Однако Заболоцкая все гримасничала, продолжала задавать провокационно-скабрезные вопросики, поэтому пришлось расставить точки над “i”.

– По-моему, ты уже должна была сообразить, что я не хочу обсуждать его мужские достоинства. Не тот случай. Костя – хороший, порядочный человек, а не какой-то там одноразовый мужик или женатый любовник, над которым не грех и поржать.

– Во как! Уж не замуж ли ты за него собралась?

– Может, я и собралась бы, если б не была повязана по рукам и ногам своей семейкой, – сердито ответила Люся, уже начиная раздражаться на Заболоцкую. Ведь та прекрасно знает ее домашнюю ситуацию, а все-таки спрашивает, как будто нарочно, чтобы поиздеваться. – Замуж! Придумала! Я даже плохо представляю себе, как смогу быть теперь на работе каждый день от и до! А еще дорога! Как минимум два часа в один конец.

Вроде неглупая по жизни баба, Нонка лишь небрежно отмахнулась, прочертив сигаретой полосу дыма, наподобие той, что остается за лайнером в безоблачном небе: мол, вечно ты создаешь проблемы там, где их нет.

– Переезжай в Ростокино и вкалывай себе спокойно, – добавила она для полной ясности. – Какие вопросы?

– Я тебе сто раз говорила, что не могу позволить себе подобную роскошь! – Должно быть, спьяну Люся вдруг завелась. – На мне мать! Как я могу ее бросить? И взять с собой тоже не могу. Куда я ее потащу? В нашу однокомнатную скворечню? Она там сразу концы отдаст! Потому что привыкла к хорошей жизни, а с хорошей жизнью расставаться ох как трудно. Матери на даче комфортно, привольно. Она сама говорит: «Я здеся прям как в раю!» У нее там впервые за много лет есть собственная комната. Для пожилого человека это тем более важно… Ляльку бросить я тоже не могу. Хочется ей помочь, обеспечить нормальный быт. Девчонка работает как вол, содержит всю нашу шайку, как же ей не помочь?!

– Хочешь, помогай, хочешь, не помогай, хрен с тобой, на меня-то ты чего напустилась?! – заорала в свою очередь Нонка, махнула рюмку залпом и сразу резко снизила градус общения – от кипения до нуля: – Твоей Ляльке при ее доходах давно пора обзавестись домработницей.

– Она не выносит чужих людей в доме…

– Мало чего она не выносит! А с какой радости ты должна говно возить за ее семейкой?! Ишь, баре какие выискались! Превратили, понимаешь, нашу аристократку Люську в крепостную девку!

Как-то странно расхохотавшись, Нонка проглотила свой сардонический смех, с каменно-торжественным лицом поднялась и величественно удалилась.

Вернулась она не менее царственной походкой, держа в вытянутых руках, будто это бесценный старинный манускрипт, прозрачную голубую папку с какими-то бумагами, взмахом головы приказала расчистить место на столе, опустилась на стул, как на трон, и гордо тряхнула двойным подбородком.

– Ты думаешь, зачем я так настойчиво заманивала тебя три дня подряд? Выпить, покалякать за жизнь? Обижаешь! Короче, закрой глаза и открой рот. Хотя рот можешь не открывать, а то потом долго не закроешь. Давай-давай!

Когда по ее команде Люся открыла глаза, то, как и предполагала, ничего такого уж особенного не увидела.

– И что?

– Как что?! Кто это на фотографии?

– Ляля, а кто же еще!

Нонка зарделась от удовольствия, очевидно, именно такого ответа и ожидая.

– Ляля? Ты уверена? – азартно переспросила она и протянула ксерокопию фотографии, которую до этого прижимала к груди, словно боялась выпустить из рук, чтобы не испортить затеянную игру. – Ну-ка, разуй глаза!

Красивая черноокая девушка при ближайшем рассмотрении действительно оказалась не Лялькой в одной из ее костюмных ролей, как подумалось в первый момент. Особа в маленькой, изящной шляпке до бровей, с большим воротником белой блузки, выпущенным поверх темного жакета и застегнутым старинной брошью, была старше Ляльки, как-то значительнее и, безусловно, принадлежала к другой эпохе. Но сходство было настолько поразительным, что у Люси холодок пробежал по спине.

– Батюшки… Кто же это?

Архивистка молча протянула следующую бумагу – жирную, со смазанным краем ксерокопию документа под названием «Опросный лист», с той же самой, но мелкой, паспортной, фотографией в левом углу. Нонка пересняла ее, увеличила и показала в первую очередь, рассчитывая, что портрет без текста произведет гораздо больший эффект. Так и случилось: на маленьком фото особа в шляпке уже меньше походила на Лялю. И все-таки сходство было удивительным.

Согласно «Опросному листу», проще говоря – анкете, девушку звали Екатерина Васильевна Михальцева, принадлежала она к дворянскому сословию и в тысяча девятьсот девятнадцатом году собиралась выехать в Америку через пограничный пункт Архангельск, то есть драпануть из большевистской России куда подальше.

– Что у тебя там еще? Давай не томи. Признаться, ты меня жутко заинтриговала.

Из ксерокопий трехстраничного «Опросного листа» выяснилось, что Екатерина Михальцева, в девичестве Калпашникова, и в самом деле ровесница Ляльки нынешней. Что ж, времечко было такое, особенно для барышень из дворянского сословия, что поневоле повзрослеешь. Как и Лялька, она родилась в Москве. На этом совпадения закончились. После замужества Екатерина перебралась в столицу Российской империи. Мужа звали не Ростиславом, а Николаем, и у них был сын Сергей, девятьсот восьмого года рождения.

Люся еще раз вгляделась в фото, и рука сама потянулась к бутылке: Лялькин двойник, да и только!

– Твое здоровье, Нонна Юрьевна!

– И тебе не болеть.

– Ух, хорошо пошло!.. Растолкуй, что все это значит? Где ты это нашла?

Закусив рюмашку виноградиной, Нонка приосанилась и впервые за весь вечер начала солировать:

– По вашему поручению я уже полгода рою землю в поисках дворянских корней господ Кашириных. Но таковых пока не обнаружено. Оба моих фигуранта не оправдали возлагаемых на них надежд. Однако я с ними настолько сроднилась, что не могла не проследить их дальнейшую судьбу, узнать, как говорится, чем сердце успокоилось. Большевик Иван Каширин, стрелявший в кронштадтских матросиков, ушел под лед…

– Это ты мне уже рассказывала…

– Не перебивай, а то укушу! – пообещала, клацнув зубами, Заболоцкая. – Другой Иван Каширин, жандарм, тоже как в воду канул. Ну, думаю, мент поганый, я от тебя так просто не отстану! И стала просматривать дела тех, кто после октябрьского переворота посчитал за лучшее смотаться за кордон. У нас в архиве есть такие материалы. Пути, чтобы смыться, существовали разные: через Владивосток, пешком через финскую границу или по Черному морю вместе с Белой гвардией, что нам гениально описал Михаил Афанасьевич. В общем, перерыла все что можно, и, представляешь, ни-че-го!

На лице исследовательницы было написано горькое разочарование, и Люся опять не удержалась:

– Ну и плюнула бы на это дело. Перебьются Каширины и без дворянских корней.

– Да помолчи ты! Дай рассказать, в конце концов! – взъярилась Нонка. – Я, как ты понимаешь, не историк, а с Гражданской войной у меня вообще всегда был большой напряг. Я никогда не могла запомнить, где бился за правое дело Деникин, где Юденич, где Краснов, где Колчак и хрен его знает откуда взявшийся Чехословацкий корпус. Теперь, слава богу, разобралась. Ночью разбуди – все отрапортую на пять с плюсом… За это, пожалуй, надо выпить!

Промочив горло, Нонка принялась вещать дальше.

– Есть у нас на работе один дед восьмидесяти лет, на полставки, который знает все, что ни спросишь. Он-то меня и просветил насчет Архангельска. Оказывается, с августа восемнадцатого по февраль двадцатого там существовала так называемая Северная Россия под контролем войск Антанты и Белой армии. С временным правительством, в большинстве своем состоявшем из эсеров, во главе с Чайковским… Но это не суть важно. Это я тоже в порядке твоего просвещения. В Архангельск перебрались иностранные посольства, и там они выдавали визы желающим выехать в Европу и Америку. Не всем, конечно, а тем, кто имел для этого основания. Например, по вызову родственников, как наша Екатерина Михальцева!

Последнюю фразу Нонка произнесла с пафосом и замолчала на высокой ноте, наслаждаясь произведенным эффектом.

– Извиняюсь, теперь я не по́няла. А в чем фишка-то? При чем здесь Каширины? – осторожно спросила Люся, не совсем уверенная, что говорить ей уже разрешается, и все-таки никак не ожидая, что докладчица подскочит как ужаленная и начнет орать:

– Что ты мне все талдычишь про своих Кашириных?! Хер с ними и с их псевдодворянскими корнями! У тебя теперь есть собственные корни! Офигеть, какие дворянские! И по линии бабки, и по линии деда. Николай Михальцев тоже был из потомственных, я это выяснила!

– О чем ты? Растолкуй популярно. И кончай орать, у меня уже уши заложило.

Прошло немало времени, прежде чем до Люси дошло, что пытается ей доказать, подсовывая под нос бумаги с «неоспоримыми фактами», якобы полностью подтверждающими ее версию, чумовая Заболоцкая… Ну и фантазия у нашей архивистки! Надо же выдумать такое!

– Что ты, Люська, ржешь? Я ей бабушку нашла, а она ржет! – разозлилась Нонка, правильно сообразив, что смех вызывает даже не ее смехотворная версия, а она сама – неофитка, которая, как курица с яйцом, носится со своим первым архивным расследованием и упорно не желает признать, что все это полная лажа.

– Ты, Нонк, давай там еще пошуруй, глядишь, выяснится, что я внучка Николая Второго! – Шуточка едва не стоила ей удара в лоб сигаретной коробкой. – Э, э! Ты чего? Чуть меня не убила… Ладно, не психуй. Короче, большое тебе гран мерси за проделанную работу. Лялька умрет от счастья! Надеюсь, ты отдашь мне эти «неопровержимые» доказательства ее дворянства?

По-детски двумя руками прижав к себе папку, как будто кто-то собирался отобрать ее силой, невозможно потешная в своем упорстве Нонка категорически отказалась отдавать документы до тех пор, пока еще раз не объяснит, на чем основывается ход ее логических рассуждений.

– Черт с тобой, валяй! – Возразить сейчас – значило бы поссориться надолго. – Только без нервов. Поспокойне́е.

Рассуждения основывались опять-таки на пресловутом внешнем сходстве Ляльки с Михальцевой: якобы такого феноменального сходства просто так в природе быть не может. Вторым аргументом было совпадение имен. Вроде своим отчеством Люся обязана Сергею Михальцеву, сыну Екатерины, которая эмигрировала из России, скорее всего, одна, то ли разругавшись с мужем, не желавшим покидать родину, то ли потеряв связь с ним и сыном в неразберихе первых лет советской власти и Гражданской войны. Хрен ее знает!

Последний пассаж можно было бы легко оспорить: не знаешь, не выдумывай! – но вместо дискуссии Люся предпочла сделать две чашки кофе, надеясь, что кофе несколько отрезвит уговорившую полбутылки коньяка Заболоцкую, усмирит ее буйные фантазии насчет дальнейшей судьбы разлученных Михальцевых. Екатерина, с жаром уверяла Нонка, отчалила в Америку, где у нее имелись богатые и влиятельные родственники, а отец с сыном разделили на родине участь всех «бывших». То есть тут были и ГУЛАГ, и ссылки, и хрен знает что. Старший погиб, а сын, Сергей, который выжил в лагере, и стал Люсиным отцом.

Докладчица бухнула в кофе аж три ложки сахара, отхлебнула, трясущимися от возбуждения пальцами опять раскурила сигарету и с победоносным видом выпустила дым к потолку.

– Что ты теперь скажешь, друг мой?

– Не знаю, надо подумать, – в сомнении скривилась Люся, изо всех сил стараясь выглядеть хладнокровной. Чем настойчивее муссировался вопрос об отце, тем сильнее становилось внутреннее сопротивление, нежелание обсуждать сугубо личное. Ее вдруг охватило то самое чувство беспомощности, которое она испытывала в детстве, когда соседки подступались к ней, маленькой: «Ишь, бант-то какой у ней шелковый! Никак отец подарил? Где у тебя отец-то, Люськ?» И она, «незаконная», пламенея от стыда, лепетала в ответ, что он помер, как научила ее мать, когда однажды, после очередного допроса, учиненного пятилетнему ребенку злыдней Воскобойниковой, шепотом рассказала зареванной дочке «правду»: «Папка наш, Люсинк, шо́фером был. На грузовой он разбился. Прям перед самой нашей распиской. Красивый был такой, молодой. Ты вся в его и пошла. Только ты им никому не говори. Это наш с тобой секрет будет. Говори: помер, и все. Ладно, дочк?»

В эту «правду», пораскинув своим детским умишком, Люся не поверила: так не бывает, чтобы от живого человека ничегошеньки не осталось, даже фотокарточки. И тетя Маруся с Шуркой его никогда не видели. А то, поди, не спрашивали бы!.. Мыслей глупеньких, по-детски страшных или чудесных в голове рождалось много, но Люся держала их при себе, мать расспросами не мучила, свято хранила их общий «секрет», а повзрослев, сама стала пользоваться материнской легендой о «шо́фере», когда приходилось отвечать на вопрос об отце начальнику отдела кадров или тому же Марку.