Текст книги "Дама с биографией"

– Михальцевых.

– А, неважно! – небрежно отмахнулся он и, с легкостью переделав Михальцевых в Васильцевых, начал излагать примерный план своего сценария.

Даже с учетом того, что для недобитого дворянства советская действительность была совсем не сахар, получалась невообразимая по количеству жестокостей, смертей и вдребезги разбитых сердец трагедь, типичное «мыло», вызывавшее лишь активное неприятие. Еще через минуту, когда Марк подобрался к событиям, непосредственно связанным с ее рождением, Люся почувствовала, что сил у нее больше нет. Хотя толком он ничего не знал (значит, Лялька бабушку не предавала), наворотил он такого, что захотелось немедленно, тотчас же послать его куда подальше!

Чтобы добавить себе решимости, Люся залпом допила шампанское, потом для пущей храбрости вызвала образ Заболоцкой, с жаром распинающей ее за легкомыслие и беспринципность… Однако тем дело и кончилось. Она не вскочила и не ушла, напоследок ядовито бросив через плечо: давай снимай про своих землевладельцев, от нас отстань наконец! Потому что перед глазами возникла Лялька. Исхудавшая от переживаний, серым осенним днем девочка лежала на высокой кровати, носом в стену, и не желала ничего: ни есть, ни пить, ни жить.

Чтоб ты провалился, паразит! – мысленно посулила Люся продолжавшему витийствовать Марку, такому же говенному сценаристу, каким он был артистом, и стала прикидывать, на сколько серий могут потянуть запланированные им страсти-мордасти и, таким образом, из количества перейти в счастливое для Ляльки качество – занятость на ближайшие год или даже два. Навскидку выходило приличненько, серий десять, не меньше, и Люся сосредоточилась на том, как бы выторговать индульгенцию для Нюши… Нет, не выторговать, а потребовать, встать насмерть, сказав: иначе, господин хороший, дело не пойдет!

– Как, зажег? – с самодовольной ухмылкой спросил Марк, изложив свою «задумку» и переходя к чаю, который собственноручно, шикнув на официанта, чтобы не мешал, разлил из белого фаянсового чайника по низким круглым чашкам.

– Замысел, безусловно, креативный, – незаметно для него съязвила Люся. – Но, мне кажется, он может существовать и сам по себе, без нас. Без меня и, главное, без Нюши. Ведь вся эта история с дворянскими предками, согласись, вилами на воде писана. Если Ляля похожа на барышню Михальцеву, то это вовсе не означает, что они и правда в родстве. Этого пока еще никто не доказал.

– А какая, в сущности, разница? – возразил сценарист чуть ли не с обидой (как же! недооценили голубчика!) и надул щеки. – Художник имеет полное право на вымысел. (Эх, будь ее воля, она бы сейчас зыркнула по сторонам и в полнейшем обалдении спросила: а где тут у нас художник?) Легенды и мифы лишь добавляют поэтики в художественное произведение. Однако я больше чем уверен, что ваше родство неоспоримо. Причем дворянские гены, Лю, проявились в первую очередь в тебе. Посмотри на себя в зеркало – какая ты тульская крестьянка? Нюша ведь, кажется, из тех краев?.. Я и раньше подозревал, что в тебе течет голубая кровь, теперь же, когда ты превратилась в такую изящную, утонченную женщину несоветской наружности, сомневаться в этом уже не приходится!

В другое время она непременно повелась бы на столь изысканный комплимент, но сейчас падкое на красивые словечки глупое женское сердце окаменело, как у воина перед битвой с лютым врагом.

– Короче, Марк, я настаиваю…

– Ой, извини, – остановил он, – мне пришла эсэмэска со студии. Одну минуту.

За темным окном застыли в пробке на Тверской тысячи желтых и красных огней. Зрелище было красивым, но безрадостным, порождавшим невеселую аналогию: вот и ее так же придавили с двух сторон, и никуда не денешься!

Пока она наблюдала за вечерним транспортным коллапсом, продюсер, нацепив на нос узкие очки, вслед за полученной эсэмэской просматривал и другие поступившие ему сообщения. В очках, сосредоточенный, он выглядел чрезвычайно деловым и серьезным, и Люся нервно заерзала в кресле: что если она не совсем адекватно оценивает Марка? Вдруг он действительно большой киношный воротила и легко может обойтись и без кино о Михальцевых-Васильцевых? То есть если сейчас сказать ему нет, он лишь с облегчением вздохнет. Типа: баба с возу, кобыле легче. Вообще кто его, черта, знает, может, он и явился сюда за нет, а вовсе не за да? И что тогда делать Ляльке? Поэтому, как только золотистый мобильник снова лег на стол, она проворковала:

– Очень мило с твоей стороны, Мар, что ты решил посоветоваться со мной. В принципе, я согласна. – И предельно осторожно перешла к торгу: – Но с одной оговоркой. Про меня можешь сочинять все что угодно. Мне до лампочки. От меня не убудет. Что же касается Нюши, то измени, пожалуйста, все внешние обстоятельства ее жизни, имя, фамилию, род деятельности. Словом, это должна быть не Нюша, а совсем другая женщина. Ткачиха, портниха, повариха… вариантов тьма. А для придания большей романтики ее отношениям с Васильцевым отдай ей, пожалуйста, часть моей неземной, ослепительной красоты. Думаю, рок-музыкант, которого ты планируешь сделать отцом моей дочери, актрисы Ольги Кашириной, не будет в обиде.

Ничуть не смутившись, хитрая бестия Марк, ловко переделавший себя из артиста в бас-гитариста, в сомнении скривился, очевидно, недовольный тем, что его выдающийся замысел не принят безоговорочно на ура, и неохотно кивнул: «Я подумаю».

– Нет, не подумаешь, а сделаешь так, как я прошу. В память о нашей любви. Ну же, Мар, поклянись! – Ох, сколько дешевого бабьего кокетства она вложила в эту просьбу! Самой противно.

– Хорошо, хорошо, клянусь! – рассмеялся он.

Чай остыл, но Люся отхлебывала его маленькими глотками, не спеша, чтобы успеть потрепаться еще и на семейно-бытовые темы. Полюбопытствовав у «папочки», как протекает их с Лялькой совместная жизнь, она поразилась мгновенно произошедшей с ним перемене: красавец мужчина прямо на глазах трансформировался в сердитого, морщинистого, пожилого дядьку. Угрюмость, оказывается, невероятно старит.

– Как тебе сказать…

– Так и скажи, не стесняйся.

Марк помялся, помялся и наконец нехотя сообщил, что отношения с девочкой у него не очень складываются. Характер у нее сложный, ничем не угодишь: театр, куда он ее устроил, – гадюшник, роль, предложенная в кино, – дебильная. Все ее раздражает и выводит из себя. Он-де рассчитывал, что у Лялечки такой же замечательный, легкий характер, как у ее мамы, надеялся, что она скрасит его одиночество, а получилось…

А получилось так, как и предполагала Люся: легкомысленный эгоист-папочка поиграл-поиграл с хорошенькой собачкой, убедился, что собачка ужасно кусачая, и теперь мечтает избавиться от нее.

– Я правильно поняла, что Ляля тебе в тягость?

– О, нет! Как ты могла такое подумать? – прикинулся он оскобленным в лучших чувствах. – Скорее, это я ей в тягость. Честное слово, Лю, это была Лялина инициатива снять квартиру. Мне искренне жаль, что она уехала от меня.

– То есть как уехала? Куда? Когда? – уже ничего не понимая, набросилась на него Люся. – Ведь мы с ней только что разговаривали… сегодня у нас что?.. вторник, а звонила Ляля мне в субботу поздно вечером. Да, она говорила, что, когда позволят финансы, снимет квартиру, и даже приглашала приехать, но…

– Именно об этом я и собирался поговорить с тобой! – с неожиданной горячностью перебил ее Марк. – Я считаю, тебе необходимо перебраться к нам, в Петербург! Нужно, чтобы рядом с Лялей был сейчас близкий человек, который поможет ей воскреснуть. Я рад бы, да не выходит. Девочка полностью деморализована, ей требуются материнская забота и тепло. Прежде всего – тепло! Впереди у нас с Лялей серьезная работа, а она, если можно так выразиться, застывший комок нервов, из которого ничего не слепит ни один режиссер.

Так вот, оказывается, о чем он хотел поговорить! – осенило Люсю. Отсюда и бесконечные комплименты, и обольстительные улыбки, и «желание посоветоваться». Может быть, она ошибалась, дай-то бог, но весь прошлый горький опыт подсказывал, что этот иезуит два часа заговаривал ей зубы с одной-единственной целью: чтобы с соблюдением внешних приличий снова перевалить всю ответственность за дочь на материнские плечи. И жить припеваючи: по-прежнему жрать в свое удовольствие борщ с пампушками и, не боясь косых Лялькиных взглядов, бегать по девкам. Короче, не рассчитал, когда брал.

– Открою тебе секрет, Лю, – заулыбался он как-то даже заискивающе, до того ему, видать, не терпелось сбыть с рук несчастную девчонку. – Лялечка скучает без тебя невероятно! Ты и вообразить себе не можешь, сколько раз за время вашей разлуки было произнесено слово «мама» в самом разном контексте!.. Моя домработница, та уже просто не может его слышать! «А моя мама, – трижды на день поучала ее Ляля, – делает это – так, это – этак, а вы ни черта не умеете!»… Ха-ха-ха!

Ишь, развеселился!.. Но хорошо смеется тот, кто смеется последним. Напрасно он надеялся, что здесь есть охотники вновь расплачиваться за его легкомыслие. Нет уж, хватит! Никуда она не поедет. Нашел дуру! Пусть сам выкручивается, не маленький, мстительно усмехнулась Люся, уже приготовившая для болтуна-папочки достойный ответ. В стиле его собственной хитроумной, поистине Макиавеллиевой изворотливости.

Для порядка в сомнении пожав плечами и обреченно вздохнув, она улыбнулась и пропела елейным голоском, на голубом глазу:

– Не волнуйся, Мар, я обязательно приеду. Приеду сразу же… как только Ляля приступит к съемкам в твоем сериале про Михальцевых-Васильцевых.

Легко сказать себе: нет, хоть убейте не поеду, – но до чего же трудно долго придерживаться такой категоричной позиции, если речь идет о дочери: жалко ведь девчонку!

«А себя не жалко?» – уже в который раз возразила себе Люся, торопливо поднимаясь по ступенькам из страшноватенького поздним вечером – пустынного, с закрытыми палатками – подземного перехода на свою сторону проспекта Мира.

На улице подморозило, в небе высыпали звезды, из-под колес уже не вылетали, как днем, фонтаны талой воды и хлопья грязи, так что вполне можно было прошвырнуться до дома пешком, чтобы растрясти лишне съеденное, выветрить лишне выпитое, а главное – поднадышаться холодным весенним воздухом. Иначе после битвы с Марком не уснуть до зари.

Хорош гусь! Ловко придумал! У него, понимаешь, великие кинематографические свершения, а ей вроде и делать нечего, кроме как исполнять при дочери роль домработницы! У него там всякие профурсетки-куколки, а ей, значит, отказано в праве на личную жизнь? Естественно, если бы Лялька не уехала из Москвы и сняла квартиру здесь, ей были бы гарантированы и материнская забота, и тепло, и всяческая поддержка. Однако перспектива бросить все: Костю, дом, работу с какой-никакой зарплатой – и отправиться в чужой город, чтобы в один прекрасный день, когда норовистой девчонке вдруг попадет шлея под хвост, почувствовать себя нищей, бездомной приживалкой, совершенно не прельщала. Представив, как после скандала с Лялькой в отчаянии выскочит с чемоданом в промозглую санкт-петербургскую ночь, Люся передернула плечами: бр-р-р!

Северо-западный ветер, посланник питерских широт, и сейчас дул в висок, леденил щеки, напоминая о суровом климате города Петербурга, когда-то Ленинграда, где Люся и была-то один-единственный раз. В конце восьмидесятых. По бесплатной профсоюзной путевке. Из того двухдневного путешествия не запомнилось ничего, кроме жуткой общаги, куда поселили экскурсантов, прибывших в северную Пальмиру с московской «отдельной» колбасой, талонной водкой и кипятильниками, да сырой ноябрьской метели, сквозь которую проглядывали очертания каких-то там дворцов, быстро ставших ненавистными из-за не покидавшего ни на секунду ощущения холода, пронизывающего до костей.

Незнакомый город, чахоточный климат, безжалостно проредивший великую русскую литературу, гипотетические ссоры с Лялькой – все это, безусловно, были лишь отговорки. Как, плутовато прищурившись, прокомментировала бы Нюша: у Федорки всегда отговорки! Свобода, приобретенная ужасной ценой смертей и разлук, – вот с чем уже невозможно было расстаться. Стыдно признаться, но факт. Случались, конечно, приступы безысходной тоски, слезливого психоза, ностальгии по счастливому дачному прошлому, когда все были живы и здоровы, однако невыносимо тягостное поначалу одиночество постепенно начало входить в привычку – в привычку быть самой себе хозяйкой и выбирать, что тебе делать и как жить.

В каком-то смысле она даже могла понять Марка, не пожелавшего ради дочери отказаться от привычного вольного образа жизни. Хотя что сравнивать? Денег у него навалом, квартира огромная, и ко всему прочему хозяйствует домработница. Уж он-то мог бы хоть ненадолго, пока Лялька снова не раскрутится, пожертвовать частью своих холостяцких радостей. Пусть, пусть слегка поднапряжется, хихикнула в воротник Люся, вспомнив опрокинутую физиономию известного продюсера, когда она согласилась приехать, как только он запустит свой проект в производство…

А если он и правда запустится, то когда еще рак свистнет… И свистнет ли вообще? – снова засомневалась она, так до конца и не поверив Марку, с жаром дважды повторившему при расставании, что он приступит к съемкам самое позднее осенью и, стало быть, ей уже пора складывать чемоданы… Сейчас! На осень у нее имелись собственные планы. Если все сложится хорошо – тьфу, тьфу, тьфу! – то в начале октября, сразу после годовщины Нюшиной смерти, она с легким сердцем отправится, как обещала, с Костенькой в загс. В светлом костюме, на высоких каблуках. Воздушный белый наряд, предмет девичьих грез, увы, уже не по возрасту. Эх, как же во времена оны она мечтала попорхать в пышном свадебном платье! Но этот прожженный бабник, врун и лицемер Маркс К. лишил ее такой возможности. А теперь – ишь, какой умник нашелся! – хочет лишить и элегантного светлого костюма с торжественной палевой розой в лацкане. Фигушки вам! Никуда ваша дорогая Лю не поедет…

Нет, разумеется, поедет. Ближе к майским, когда распогодится. В четверг вечером туда, в понедельник обратно. Как-нибудь Костя с Тимкой перебьются без пюре с горошком. Разве можно бросить девочку на произвол судьбы только ради того, чтобы насолить Марку? Тем более что оповещать его о приезде необязательно. Лялька тоже не протреплется: судя по всему, она уже давно точит зуб на папочку.

Надо, надо навестить девчонку! – подбадривала себя Люся, шагая все быстрее и мысленно уже прикидывая, как наведет идеальный порядок в Лялькиной съемной квартире, нагладит артистке юбки-кофты, пришьет оторванные пуговицы, набьет холодильник низкокалорийными харчами, а между делами прогуляется по сказочному, говорят, нынче городу Санкт-Петербургу. За четыре светлых весенних дня, если не лениться, много всего можно успеть: и хозяйство поставить на рельсы, и по Невскому прогуляться легкой походкой, и – это уж всенепременно! – не раз и не два перемыть вместе с Лялькой все до единой косточки Марку и его драгоценной тетке Марии.

Вариант веселых задушевных потрепушек со знаменитой артисткой, медийной персоной теперь уже не казался чем-то невероятным. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: пролитые вместе слезы, общие переживания сделали их намного ближе друг другу… Но, видно, не настолько, чтобы можно было прямо сказать в телефон: «Мам, я сняла квартиру, приезжай ко мне, пожалуйста». Хотя бы так, раз уж выговорить «я соскучилась» не позволяет независимая натура… Ох, и поганый характер! Сначала устроила проверку: «Если я когда-нибудь сниму квартиру», – а как только услышала сомнение в голосе матери, сразу же дала обратный ход, стала изворачиваться. Вроде не дурочка, а подчас ведет себя – глупее не придумаешь. Ведь знала же, что Марк собирается в Москву и, значит, все ее тайны мадридского двора выплывут наружу.

Впрочем, от глупых поступков не застрахован никто, заметила себе Люся, только сейчас сообразив, что, расшифровывая алгоритм поведения доченьки, в задумчивости свернула на большой мост через Яузу с несущимися в обе стороны машинами и, вместо того чтобы надышаться, травит себя выхлопными газами. Правда, дорога понизу была значительно длиннее, темнее и опаснее для одинокой, не совсем трезвой женщины. К тому же внизу, в пойме реки, где несколько лет назад разбили дохленький парк и возвели арочный пешеходный мостик, подо льдом наверняка стояла весенняя вода. Ухнешь ненароком – мало не покажется.

По привычке всмотревшись с моста вперед, туда, где на горке возвышалась двенадцатиэтажная башня, Люся невольно сбавила шаг. Перед тускло освещенным подъездом моталась туда-сюда какая-то темная личность. Встреча с психом, у которого сейчас весеннее обострение, или, того хуже, с наркоманом, способным ради дозы содрать с женщины шубу, как-то не вдохновляла.

Уже обозначилась ближайшая к дому автобусная остановка, а мужик у подъезда и не думал уходить. Все подпрыгивал. Видать, замерз. Во избежание столкновения с ним один на один Люся потопталась на остановке, однако из подошедшего полупустого автобуса выгрузилась лишь пожилая бочкообразная тетка, заковылявшая, переваливаясь, в противоположную сторону. А время между тем уже близилось к двенадцати… Ладно, была не была! Переложив в карман юбки деньги, ключи и диоровскую помаду, Люся засунула клатч под мышку и по мостовой, откуда площадка перед домом, забитая «жигулями» и ржавыми «мерседесами», просматривалась лучше, чем с тротуара, поплелась к себе на горку.

Мужик у подъезда зябко передернул плечами, подпрыгнул раз, другой, третий. Заметив приближавшуюся в темноте женскую фигуру, навострил уши, двинул навстречу – и оцепеневшая от страха Люся громко расхохоталась. Не столько над ним, сколько над собой, трусихой.

– Кость, и давно ты тут скачешь?! – весело крикнула она.

Что его так задело – ее смех или нечаянно вылетевший задиристый вопрос, но, когда Костенька подошел вплотную, его глаза – невиданный случай – метали громы и молнии.

– Где ты была? И почему не позвонила? Мы же договорились созвониться вечером. Я звоню – ты не отвечаешь, набираю – мобильник отключен! Перепугался, думал, с тобой что-то случилось, приехал – окна темные! – выпалил он и, переведя дух, добавил с укоризной: – Вот я и скачу. Между прочим, уже целый час. Припарковаться рядом не удалось, замерз ужасно.

– Бедный ты мой! Прости, прости, прости, – поспешила извиниться Люся, лишь сейчас вспомнив про отключенный в Доме кино мобильник, и, виновато уткнувшись носом в напряженное мужское плечо, спрятала лукавую улыбку: если любовь слепа, то у ревности, похоже, все чувства обострены до предела. Не было еще случая, чтобы Костя вдруг ни с того ни с сего примчался и караулил ее у дома. Стоило же один-единственный раз отправиться на рандеву с Марком – и он уже тут как тут!

– Так где ты была? – отстранившись, грозно переспросил ревнивец.

В надежде разрядить обстановку, сбавить накал страстей Люся потянулась к его посиневшим губам с согревающим поцелуем, однако он досадливо увернулся.

– Ах, ты еще и пьяненькая ко всему прочему!

– Есть малость, – призналась она. Хотела ласковой рукой с модным вишневым маникюром поправить клетчатый шарф, выбившийся из ворота куртки, но Костя опять не дался в руки. – Котик-братик, пожалуйста, перестань сердиться! Есть из-за чего! Думала, приду не поздно и сразу позвоню тебе. Я не планировала долго задерживаться. Правда. Но Марк так запудрил мне мозги, что, видишь, я даже забыла включить мобильник…

Оправдание получилось – хуже не придумаешь. Услышав ненавистное имя, Костя онемел, попятился, и лицо его исказила такая болезненная гримаса, что Люся прокляла тот день и час, когда посвятила его во все перипетии своих отношений с Марком. Вот уж действительно язык наш – враг наш! Жил бы себе Костенька в счастливом неведении и прекрасно себя чувствовал, не нервничал из-за всякой ерунды. Да и сейчас она повела себя глупее глупого. Надо было приврать ему: дескать, отмечали с бабами в кафе день рождения – Алины, или Элеоноры, или Райки. Но врать было уже поздно.

– Пойдем быстрее домой, ты же замерз как цуцик! Прошу тебя! Что мы здесь торчим под чужими окнами?

– Нет, я не пойду, поздно… мне пора домой… завтра рано на работу…

Потеряв всякую надежду затащить упрямца в дом, в квартиру, где тепло, светло, уютно шумит чайник и для доказательства любви и верности существуют неограниченные возможности, она засунула бесполезные руки в карманы и, кутаясь в высоко поднятый воротник, стала популярно объяснять, зачем, исключительно по необходимости, встречалась с Марком.

Напрасный труд! Костя смотрел на нее в упор, но, казалось, ни черта не слышал. Как же непросто достучаться до мужчины, если у него в голове уже сложилась какая-то своя извращенная картина событий! Тем временем все аргументы, взывающие к его здравому смыслу, были исчерпаны. Кроме одного, озвученного уже в сердцах:

– Извини, Кость, но я же не лезу в бутылку из-за того, что ты продолжаешь общаться с Викторией!

– При чем здесь Виктория? – искренне не понял он, а когда понял, то страшно вознегодовал. – Ты подозреваешь меня в неверности?!

– Нет… – не удержалась Люся от улыбки, сраженная его мелодраматической терминологией. – Но мне кажется, пора бы тебе уже завязывать с твоим викторианским периодом.

– Ты отлично знаешь, что я с ним давно завязал, – хмуро, но вполне мирно, кажется, устав ссориться, ответил Костя. И вдруг в него словно бес вселился. – Я же не встречаюсь с Викторией втайне от тебя! – притопнув, с возмущением воскликнул он. – Не хожу на просмотры в Дом кино! И не сижу часами в ресторации, распивая шампанское! (Ага, значит, кое-что он все-таки расслышал!) Если бы Виктория не попросила меня подготовить Тимку к поступлению в институт, у нас с ней не было бы никакого общения! Хотя в отличие от твоего… Крылова она порядочный, достойный уважения человек. У меня просто в голове не укладывается, как ты можешь встречаться с этим отпетым мерзавцем после того, как он обошелся с тобой! Это как-то даже аморально!

Не слабо, подумала Люся, глядя поверх его плеча на темную лоджию своей квартиры: домой хочется! Понятно, что в развыступавшемся Косте говорила бешеная мужская ревность, однако при всем при том он мог бы быть и поаккуратнее в формулировках. Особенно что касается антитезы: мол, его бывшая возлюбленная – достойный уважения человек, а Марк – отпетый мерзавец, – впервые высказанной так откровенно жестко и потому, не в пример прежним вариациям, очень обидной. Насчет аморальности, хотелось надеяться, он ляпнул сгоряча.

– Оставь, пожалуйста, Марка в покое, надоело уже, – тихо проговорила она, изо всех сил стараясь не заводиться. – Он, безусловно, не подарок, однако и не стопроцентный мерзавец, как ты считаешь. В нем много всего намешано – и плохого, и хорошего…

– Уже и хорошего? – с саркастическим смешком, не дав договорить, мгновенно подхватил обличитель, как будто только и ждал, к чему бы снова прицепиться. – Может быть, я здесь уже третий лишний?

– Кость, не говори глупости! Это я лишь справедливости ради. Потому что считаю несправедливым, когда ты мажешь его исключительно черной краской и при этом всячески восхваляешь Викторию. В чужом глазу соринку видим, а в своем бревно не замечаем, так? Чем, позволь узнать, она принципиально лучше Марка? Тем, что снова из кожи вон лезет, чтобы разрушить твою личную жизнь?

– Что значит, из кожи вон лезет?! – вспыхнул он, оскорбившись за бывшую возлюбленную, и опять завел свою песню про химию и про Викторию, которая, как любая хорошая мать, волнуется о Тимкином будущем, хочет, чтобы ребенок поступил в институт.

– Хватит, Кость! Она тебя хочет, – оборвала его Люся, чувствуя, что еще минута втроем с «достойной уважения» Викторией, и можно запросто слететь с тормозов, высказать в запале уже вертевшиеся на языке соображение об аморальности взрослых, которые втягивают в свои игры ни в чем не повинных детей. – Да, тебя! Поэтому она под видом занятий и внедрила к тебе Тимофея. Использует его как наживку. Странно, что ты этого не понимаешь! Хорошая, как ты выражаешься, мать взяла бы ему преподавателя из того института, куда мальчишка будет сдавать экзамены! За сто долларов в час! Сам-то посуди, какой из тебя, по большому счету, репетитор?

Пока она высказывалась сдуру, Костя как-то испытующе-недоверчиво щурился, а при последних словах глаза его округлились от возмущения:

– Ну, знаешь, это уж слишком! – И он, резко развернувшись, чуть ли не бегом кинулся вниз по мостовой.

Догонять его, снова извиняться и снова объясняться Люся была уже не в состоянии – чересчур сильным оказалось напряжение сегодняшнего вечера. Сражаясь с Марком, она так долго держала себя в руках, что теперь сломалась. Вслед за усталостью на нее уже накатывала волна жалости к себе – одинокой, слабой женщине, на чью долю за последние полгода выпало столько испытаний, сколько этим двум здоровенным мужикам, которые вынимали из нее душу пять часов подряд, и во сне не снилось!

«Да пропадите вы все пропадом!» – жалобно всхлипнув, прошептала она, у двери в подъезд все-таки оглянулась, но мостовая была пуста. Лишь далеко внизу между голыми ветками бесплодных вишен, тридцать лет назад понатыканных безбашенными новоселами на продуваемой всеми ветрами глиняной горе, в свете фонаря со стройки мелькнула чья-то тень… Ладно, глядишь, завтра опомнится и позвонит. Отходчивый товарищ.

Он не позвонил ни завтра, ни послезавтра. Пришлось засунуть свою женскую гордость подальше и набрать самой. Вежливый докторский баритон в трубке ответил: «Извините, я сейчас занят». Оставалось только ждать. Если ты мужчине нужна всерьез, он обязательно объявится.

Выходные прошли, но он не объявился.

В понедельник, когда за огромными окнами бывшего НИИ уже искрилась настоящая весна, для кого-то, наверное, радостная и многообещающая, Люся без лишних слов положила Руслану на стол заявление об уходе. На вокзале взяла билет и поздним вечером села в питерский поезд.