Текст книги "Красавицы Бостона. Злодей"

Двадцать пятая

Персефона

– На заднем дворе облако! – воскликнула Далия, одна из моих учениц, указывая пухлым пальчиком в окно у меня за спиной.

– Ух ты! – Рид вытаращил глаза, и его зрачки расширились, словно два растекшихся пятна чернил. – Да это огромное, чудовищное облачище!

– Итак, друзья, – сказала я поверх края книги, которую читала. Дети сидели вокруг меня на красочном ковре с буквами алфавита. Туман за окном отвлек их внимание. – Сложили ножки и ладошки. Все садимся и внимательно слушаем историю. Нам нужно закончить рассказ о том, как Паддингтон отправился на карнавал и искал слова, а потом сможем поиграть на улице.

– Искать слова на букву «С» с-к-у-у-ч-н-а! – Ной неправильно произнес слово, колотя руками и ногами по ковру от огорчения. – Мама говорит, что учителя не очень-то умные, иначе не были бы учителями. Я хочу поиграть с огромным облаком!

Что ж, Ной, твоя мама «С», то есть стер…

– Пожалуйста! – закричала Далия.

– Ну мисс Перси! – ныл Рид.

Дети окружили меня, залезая ко мне на колени и сложив ладони в мольбе.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, можно нам поиграть с облаком? Хороший дядя очень хочет, чтобы мы к нему присоединились. Посмотрите, он играет совсем один.

Хороший дядя?

Играет один?

Решив, что сейчас самое время вызвать полицию и проверить, на месте ли мой перцовый баллончик, я обернулась, и у меня отпала челюсть.

Мой муж, который, по словам Белль, вчера не принял документы на развод и выставил ее из кабинета, стоял во дворе «Маленького гения» с закатанными рукавами и взъерошенными волосами, и, опустившись одним коленом на землю, создавал огромное, одинокое облако, парящее у него над головой. Размером оно было с аэростат. Большое, пушистое, белое. Я посмотрела на землю. Как он его сделал?

Я заметила железный поднос, мешалку, спички и стеклянную банку, разбросанные возле его ног.

Мы молча уставились друг на друга через стекло.

Книга выскользнула у меня из рук. Я почувствовала, как мимо меня пронеслась толпа детей, бросившихся к окну. Они прижимали пальцы и носы к стеклу, возбужденно визжа.

Избегать мужа было больше невозможно.

Он принес мне облако.

Привел ко мне тетушку Тильду.

Ноги сами повели меня к стеклянной перегородке. Он подошел ближе, встречаясь со мной за тонким барьером.

Я прижала ладонь к стеклу. Киллиан повторил мой жест, и кончики наших пальцев соприкоснулись через преграду.

– Я сказала тебе не приходить сюда. – Я сглотнула ком в горле.

– Я сказал тебе многое, о чем жалею, – ответил он. – Надеюсь, и ты, возможно, жалеешь об этих своих словах.

– Я уже использовала свое Облачное Желание, Килл. Больше загадать не могу. – Мой голос сорвался.

– Это желание не тебе загадывать, Персефона. – Он улыбнулся. – Оно для меня.

Дети хлынули на задний двор, словно поток горячей лавы, разбегаясь и хохоча от восторга.

Они тянулись маленькими ручками к облаку, стараясь ухватить необъятное, растопыривали пальцы в попытке уловить его волшебство.

Я последняя вышла во двор и остановилась в паре метров от мужа. Увидеть его спустя несколько недель, было все равно что сбросить тяжелый походный рюкзак на пороге дома. Мне хотелось уткнуться носом в его шею и вдохнуть его запах.

Я не спрашивала, что он здесь делает. Боялась верить. Надеяться.

Сойдя с Олимпа, мой муж ничуть не утратил своего величия и великолепия, а греческим богам уже случалось заставлять смертных сыграть им на руку.

– Это Далия. – Киллиан указал на девочку, которая била кулачком по дыму, пытаясь с ним совладать. – Ты называешь ее Мышонком. Она бойкая, милая и упрямая. Это Тео, – продолжил он, указав подбородком на Тео, – он застенчивый и замкнутый, но наблюдательный. А это Джо, – продолжил Киллиан, глядя на Джоэла, одного из моих любимых учеников. Мечтателя с копной ярко-рыжих волос.

– Как ты узнал? – прошептала я.

– Слушал тебя во время наших ужинов, – признался он. – Слушал каждое твое слово. Пусть и делал вид, будто это не так.

Сердце замерло.

– Значит, ты хочешь загадать Облачное Желание? – Я сцепила пальцы в замок на коленях, снова превращаясь в ту девушку, которую он встретил несколько лет назад в номере для новобрачных. Невинную. Неуверенную.

– Да.

– Кто сказал, что оно у тебя есть? – На моих губах заиграла улыбка.

– Твоя тетя. – В его голосе не слышалось ни тени насмешки, за что я была признательна, поскольку сарказм был для него все равно что родным языком. – Она велела мне подумать хорошенько. Сказала, что в жизни выпадает только одно такое желание.

Минуточку…

То же самое мне говорила тетушка Тильда. И я не припомню, чтобы рассказывала об этом Киллиану. Не может быть. Какая-то бессмыслица.

– Каково твое желание? – прошептала я.

Вокруг нас сновали дети, и мне показалось символичным, что причина, которая свела нас вместе – наследники – была всюду вокруг нас, хотя я не забеременела.

– Хочу провести с тобой час. Шестьдесят минут твоего времени. О большем не прошу. Во сколько ты заканчиваешь работу?

– В четыре, – ответила я. – Как и всегда.

– Я подожду.

По крайней мере, на этот раз он не велел мне уйти с работы.

– Как ты сделал облако? – Я указала ему за спину.

– У NASA есть инструкция. Ерунда.

– Потрясающе.

– Даже третьеклашки справятся.

– Все равно. – Я помотала головой. – Подождешь меня? – Я взмахнула рукой, указывая на здание школы.

Он улыбнулся.

– Дорогая моя Персефона, я ждал восемь лет. Еще четыре часа легко переживу.

Поездка к дому Киллиана проходила в тишине. Перед уходом из «Маленького гения» я установила на телефоне таймер ровно на час. А теперь нервно теребила лямку сумки, любуясь однообразным видом за окном и стараясь совладать с дыханием.

Настал решающий момент. Отчасти я всегда знала, что Киллиан так просто не согласится на развод. Возможно, именно поэтому я занялась подготовкой документов. Подсознательно знала, что это станет для него стимулом подойти ближе.

Искать встречи со мной.

Бросить мне вызов.

– Ты прекратил бурение в Арктике. – Я прокашлялась, все так же глядя в окно. Прошло уже двадцать минут. Чертовы бостонские пробки. Нам оставалось всего сорок минут. Во всяком случае, формально.

– Да.

– Это было… мило.

– Мило – это подарить тебе цветы. А потерять как минимум по полтора миллиарда прибыли в год – это романтический жест шекспировских масштабов.

Он произнес это так недоверчиво, так серьезно, что я не удержалась от смеха.

– Я даже не знаю, сколько нулей в таких суммах.

– Девять. – Киллиан стучал пальцами по коленке, и я поняла, что ему отчаянно хочется выкурить сигару, но он старается примерно себя вести. – Десять, включая меня, если мой сегодняшний план провалится и окажется, что я сделал это напрасно.

Когда мы приехали к нему домой, я заметила, что Петара нет. Как и всего остального персонала. Я никогда не видела, чтобы в доме было так пусто. Что-то мне подсказывало, что это спланировано.

– Может, пойдем в твой кабинет? – вежливо предложила я. Какая-то часть меня по-прежнему воспринимала его как совершенно незнакомого мне человека.

Киллиан помотал головой.

– Я хочу показать тебе кое-что.

Жестом пригласив меня пройти за ним на задний двор, он распахнул двойные двери гостиной, и мы вышли на улицу. Я с завидной регулярностью посещала его сад. Не только потому, что он был великолепен, но и потому, что все еще искала неуловимый фонтан с демоном. Таинственную часть владений Киллиана, которую мне еще предстояло открыть.

Я пошла за ним и затаила дыхание, когда он остановился возле увитой плющом двери в высокой ограде. Я дважды пыталась ее открыть, но она была наглухо заперта. Килл достал ключ, открыл ее и толкнул дверь.

Мы оба вошли – и вот он фонтан с демоном. Вода струилась из пасти похожего на летучую мышь монстра с острыми клыками.

Пространство было небольшим – может, не больше квартиры Белль, – и я задумалась, что побудило его закрыть эту часть и изолировать ее от всего сада.

Килл присел на корточки, опустив руки на бед– ра, и прищурился. В языке его тела было что-то такое, что не давало мне покоя. Неизменная скованность исчезла. Он больше не был безупречно собранным. Мне это нравилось.

– Что это такое? – Я встала рядом с ним и наклонилась вперед. Он обхватил меня за талию и осторожно потянул за платье, чтобы я не подходила слишком близко к цветам.

К морю цветов.

Я только что осознала, что эта часть дома была до отказа заполнена дикими цветами. И не абы какими. А бело-розовыми в форме маленьких печальных сердечек. Я громко сглотнула и отступила назад.

– И давно они у тебя?

– Почти четыре года. – Киллиан повернулся ко мне, слегка нахмурившись. – Примерно через месяц после свадьбы Хантера и Сейлор мой ланд– шафтный дизайнер позвал меня на улицу, настаивая, что я должен это увидеть. Он сказал, что это очень странно. Что он не высаживал «разбитое сердце», так что не представлял, как растение сюда попало. Он предположил, что, скорее всего, семена принесло ветром из соседнего сада, и они проросли. Но я вспомнил, что, вынув цветы из твоих волос, я завернул их в салфетку. Позже тем вечером, когда вернулся домой, я вышел в сад покурить, нашел салфетку и выбросил ее. Растение было только одно, и озеленитель спросил, хочу ли я его оставить. Я сразу вспомнил о твоем заклинании – желании, – поправил он, – и отказался. Он в тот же день с корнями выдрал «разбитое сердце». Месяц спустя на том же месте выросло еще одно. Я снова велел озеленителю вырвать его. На этот раз дошло до того, что оно поразило почву. На четвертый раз я сдался. Отчасти мне хотелось узнать, насколько же ты чертовски упряма. И взгляни на него сейчас. Мой сад полон этих цветов.

Я поджала губы, борясь с улыбкой.

Киллиан оградил часть сада, потому что она напоминала ему обо мне.

Оградил ее так, чтобы никто не увидел.

– Так что я жил с твоим «разбитым сердцем». Ядовитым напоминанием о том, как сильно я тебя хотел. А вскоре узнал, что ты выходишь замуж.

– Ты так и не ответил на мое приглашение на свадьбу. – Я почувствовала, как румянец заливает кожу.

– У всех свой предел. Я обозначил свой, чествуя собственную тупость, по вине которой подтолкнул тебя в объятия другого мужчины. Шло время. Я почти забыл о тебе. Жизнь шла своим чередом, но как бы быстро или медленно ни вращалось колесо событий, я едва помнил, что сам являюсь ее частью. Потом Пакстон сбежал, меня назначили генеральным директором «Королевских трубопроводов», а ты пришла в мой офис с просьбой об одолжении. Сперва мне хотелось держаться от тебя как можно дальше.

– Ты не хотел чувствовать, – тихо произнесла я.

Он помотал головой.

– В тот момент я даже не задумывался о вероятности появления чувств. Главным образом я все еще был раздражен из-за гребаных цветов, которые продолжали прорастать из ниоткуда по всему моему саду. Будто ты пробиралась сюда по ночам и сажала их. Но потом возникла необходимость найти невесту…

– Да, и у тебя было несколько кандидаток на выбор. Ты отменил помолвку с Минкой Гомес. Почему?

Он бросил хмурый взгляд на цветочную клумбу.

– Потому что она не ты.

– Она уже могла быть беременна.

– Дело было вовсе не в наследнике, – язвительно произнес он. Великолепный, неотразимый король, которого недооценили и неправильно поняли. – В глубине души я не был достаточно бескорыстен, чтобы мне было не наплевать на родословную.

Я глянула на часы. У нас осталось не больше получаса до того, как его желание будет исчерпано.

– Расскажи мне о синдроме Туретта, – взмолилась я. – Все с самого начала. Я видела всего несколько записей, но и их хватило, чтобы показать мне, что тебе пришлось пережить.

– Все началось с простого тика сразу после того, как отец уволил Эндрю-старшего, и переросло в полноценные приступы к тому времени, как я вернулся в Англию после летних каникул. Чем более одиноким я себя чувствовал, тем хуже становилось. Я то и дело ложился в клиники, и вдобавок к синдрому Туретта мне поставили сопутствующие диагнозы ОКР и РАС[42]42
  Расстройство аутистического спектра – нейроонтогенетическое расстройство, расстройство психического развития. Три основных признака: дефицит способности начинать и поддерживать социальное взаимодействие и общественные связи, ограниченные интересы, часто повторяющиеся поведенческие действия.


[Закрыть]. Мне это казалось концом света. Люди считают больных синдромом Туретта сумасшедшими, которые непроизвольно выкрикивают непристойности и расхаживают по улицам в лохмотьях. Людей с ОКР считают одержимыми маньяками, которые моют руки по пятнадцать раз в час, а РАС означает, что у меня расстройство аутистического спектра. По сути, это значит, что люди считают меня своего рода Человеком дождя[43]43
  «Человек дождя» – американский художественный фильм 1988 года, о страдающем аутизмом Рэймонде и его циничном брате Чарльзе Бэббите.


[Закрыть]. Который отлично управляется с цифрами, но туп во всем остальном. Я быстро понял, что мне нужно обуздать свое состояние, если я хочу стать тем, кем рожден был стать. Я знал: пускай я не мог контролировать тики, я мог контролировать то, что их вызывало. А возникали они тогда, когда меня переполняли эмоции. Любые эмоции. Будь то печаль, огорчение, злость, страх или даже радость. Если я волновался – если мое сердце билось учащенно, – то обычно за этим наступал приступ. И пока я не позволял себе чувствовать, мне удавалось сдерживать тики. Это было очень просто и устраивало всех причастных.

Это многое объясняло.

Почему Киллиан так любил свои кожаные перчатки – ему не нравилось прикасаться к незнакомым предметам из-за ОКР.

Почему ему так успешно удалось отключиться от собственных чувств, когда они стали представлять сложность.

Почему он все время хрустел костяшками – чтобы выровнять дыхание и успокоиться. Это был нервный тик. Напоминание о том, с чем ему приходилось жить. Он не мог перестать быть тем, кем был. Не до конца. Как бы сильно ни старался.

Почему он всегда был настороже.

Почему годами не обращал на меня внимания вместо того, чтобы поддаться искушению.

– Всех, кроме тебя. Это ведь ты не мог ничего чувствовать.

– Ничего, выжил.

– Выживать недостаточно.

– Теперь я это знаю. – Его полные страсти глаза, мерцая, смотрели на меня. – Благодаря тебе.

Воздух между нами стал густым и напряженным. Он взял меня за руку. Такой простой жест, но мне казалось, будто он ради меня достал звезды с небес. Он прижал мою ладонь к своей груди над сердцем. Оно бешено колотилось под ладонью, яростно стуча в отчаянном стремлении разрушить преграду между нами и прыгнуть в мой кулак.

У самых сильных сердец больше всего шрамов.

– Держи ее здесь, пока я не закончу, – велел он и сделал глубокий вдох. – Я хочу тебя. – Он выставил один палец. – Я всегда хотел тебя с такой жаждой, что щемило в груди и пересыхало во рту. Это одна эмоция. Я ревную тебя и отношусь к тебе как собственник. Если ты вдруг не заметила. – Киллиан выставил еще два пальца. – Я беспокоюсь и боюсь за тебя. Когда я узнал, что ты решила работать на Эндрю, то хотел заживо содрать с тебя шкуру за то, что подвергла себя такому риску ради меня. Вот еще две. – Он распластал всю ладонь, будто прижав ее к невидимой преграде, и выставил все пять пальцев. – Пять эмоций есть, осталось еще пять. Ты сделала меня таким счастливым, каким я не был никогда. И таким же печальным. – Теперь он выставил два пальца на второй руке. – А еще принесла мне немыслимое количество боли и удовольствия. – Теперь только один палец оставался загнутым.

Еще одно чувство, которое он не раскрыл.

Часы на его запястье показывали без пяти пять. Осталось всего пять минут, и тогда желание тетушки Тильды испарится, и у нас не останется времени, чтобы сказать все, что мы хотели.

У меня перехватило дыхание.

– Я люблю тебя, Персефона, – прорычал он. – Люблю чертовски сильно. В какой-то момент я размяк. Пускай я спас тебя от «разбитого сердца», но твое разбитое сердце спасло меня. Десять эмоций – это, конечно, не двадцать семь. Мне еще многое предстоит испытать, но я хочу отправиться в это путешествие с тобой. Мы не Аид и Персефона, Цветочница. Никогда ими не были. Я не утащил тебя навстречу тьме. Это ты вытащила меня на свет. И я беспомощно последовал за тобой. Будучи слеп, я обжегся. Я Икар. – Часы пробили пять. Наши шестьдесят минут истекли. Будильник на телефоне прозвенел, сообщая мне об этом, но я нажала на боковую кнопку, чтобы отключить его. – Я люблю тебя, как он любил солнце. Слишком близко. Слишком сильно. Слишком быстро.

Он опустил голову и прильнул к моим губам. Я обмякла в его объятиях. Он прижал меня к своей сильной, крепкой, непоколебимой груди.

Замерзший король в своем ядовитом саду наконец-то позволил лучам солнца коснуться его кожи.

Мы опустились на колени, и я перестала бояться, что земля разверзнет свою пасть и проглотит меня в преисподнюю.

Губы Килла двигались на моих губах. Он разомкнул их, мучительно лаская языком мой язык, пробуя меня на вкус. Я застонала, обхватывая ладонями его скулы, и углубила поцелуй, забравшись к нему на колени, где мне было хорошо как никогда.

Мы целовались часами. Когда мы наконец разорвали поцелуй, у меня пересохло во рту, губы потрескались, а небо окрасила бархатистая синяя тень.

Муж провел носом по моей переносице.

– Контракт остается в силе. Моя душа принадлежит тебе.

– Я никогда не хотела твою душу. – Я улыбнулась, прильнув к его губам, и посмотрела ему в глаза. – Я разорвала контракт в клочки, как только получила его почтой. Я всегда хотела только твое сердце. А теперь, когда заполучила его, я хочу поведать тебе один секрет.

Он приподнял бровь.

Я прижалась губами к его уху.

– Раньше я тоже не верила в существование души.

– Раньше?

– До встречи с тобой.

Эпилог

Персефона

Год спустя

– У тебя такой вид, будто ты сейчас лопнешь.

Мне хотелось придушить сестру, пускай ее слова были произнесены с искренней заботой.

Если уж говорить объективно, то я и впрямь была похожа на апельсин. Я была на сорок первой неделе беременности нашим первым ребенком. Очевидно, что моего сына, как и его отца, нельзя торопить. Напротив, он решил устроить эффектное появление с красивым опозданием, которое мое тело отнюдь не оценило.

Мои груди были размером с арбузы и постоянно болели, поясницу будто сплошь пронзали острые иглы, а гормоны скакали то так, то сяк.

Всю прошедшую неделю я даже не могла заставить себя встать с постели. Мне приходилось полагаться на Киллиана во всем, что касалось еды и развлечений. О, и в том, чтобы дотянуться до этих беспокойных мест, которые я больше не могла потереть мочалкой, пока принимала душ.

Я прислонилась к изголовью кровати, надув губы и виляя пальцами ног, хотя они были лишь далеким воспоминанием, которое я больше не могла видеть.

– Когда прекратятся перепады настроения? – вслух размышляла я. Сейлор и Эшлинг тоже были в комнате, лебезя передо мной. – Я уже устала ударяться в слезы каждый раз, когда вижу рекламу Суперкубка или когда по радио звучит песня Кэти Перри.

– Ты ведь плачешь, потому что она отстойно поет? – Белль села в изножье кровати и стала массировать мне ступни. – Просто хочу убедиться, что гормоны влияют только на твои чувства, а не на музыкальный вкус.

Я фыркнула и шутливо пнула ее ногой.

– Я серьезно.

– У меня перепады настроения так и не прошли, – сказала Сейлор, развалившись в кресле в углу хозяйской спальни. – Помню, как катила коляску Руни по велосипедной дорожке, смотрела на снующую рядом белку и подумала, что ее хвост идеально подошел бы для мытья детских бутылочек. В свою защиту скажу, что он был ну очень уж пушистый.

– Без обид, сучка, но ты не лучший пример. – Белль положила мою правую лодыжку себе на бедро и впилась большими пальцами в свод стопы. – Ты снова забеременела, пока Руни не успела перейти от стадии различения света и тени к распознаванию голосов. Твой муж в курсе, что время от времени может убирать свой прибор?

– Нет, – хором ответили мы и рассмеялись.

Эшлинг сморщила нос. Она стояла возле окна и любовалась моим пышным садом.

В тот день, когда я переехала обратно в особняк, дицентра начала увядать и, в конце концов, погибла. Казалось, будто «разбитое сердце» выполнило свою задачу и ушло. Я всегда считала, что так тетушка Тильда наконец перевела дыхание после того, как исполнила мое желание.

– Гадость! Вы говорите про моего брата. – Эш вздрогнула. – Если подумать, то все мои подруги, кроме тебя, Белль, приходятся мне невестками, и все забеременели от моих братьев. Это настораживает.

– Настораживает то, что этот ребенок все еще во мне. – Я указала на свой огромный живот.

– Везучий парень. – Мой муж вошел в комнату в дизайнерском костюме, сохраняя невозмутимый, собранный вид. От одной только его осанки у меня начинали течь слюнки.

Киллиан оказался крайне услужлив, когда выяснилось, что моя беременность сопровождается повышенным сексуальным аппетитом. Однако в последнюю пару месяцев занятия сексом стали такой непростой задачей, что сейчас мы занимали себя по вечерам оральными ласками и Netflix.

– Дьявол, – поздоровалась Белль.

В последнее время моя сестра и муж прекрасно ладили. Он даже помог ей выкупить доли двух ее деловых партнеров, так что теперь она была единственной владелицей «Мадам Хаос».

– Люцифер, – поприветствовала Сейлор.

Она тоже больше не ссорилась со своим деверем.

– Килл, – кивнула Эш.

Он не удостоил девушек вниманием и, подойдя ко мне, прильнул губами к моему лбу в долгом поцелуе.

– Как ты, Цветочница?

– Устала. Хочу спать. – Я лениво потянулась и улыбнулась ему.

Он погладил мой живот через эластичную оранжевую ткань пижамы.

– А малыш?

– Отлично. Мне кажется, он станет футболистом. Все утро пинается изо всех сил.

Киллиан вскинул брови.

– Пусть занимается всем чем хочет в юности. Но как только закончит университет, ему придется занять место в «Королевских трубопроводах».

Я застонала, схватив мужа за галстук и, притянув к себе, заставила замолчать поцелуем.

– Мы это уже обсуждали, муженек. Он станет тем, кем захочет. Он не ты.

Мы много говорили о том, что для Киллиана означало быть Киллианом. Наследником «Королевских трубопроводов». О том, что, возможно, если бы не бремя его династии, то ему не пришлось бы искать изощренные и губительные способы борьбы с его расстройством. Расстройством, о котором до сих пор никто (кроме меня, Эндрю и Жоэль Эрроусмит) ничего не знал.

Даже его мать, которая (как однажды сказал мне Килл), скорее всего, блокировала воспоминания о той швейцарской клинике, чтобы защитить себя.

– Конечно, – невозмутимо ответил он. – Он может быть тем, кем захочет. Футболистом, музыкантом, чистильщиком бассейнов.

Я бросила на него беглый взгляд.

– Но захочет стать генеральным директором, – с ухмылкой закончил Килл.

– Ладненько. – Белль похлопала меня по щиколоткам. – Пожалуй, мы вас покинем, пока вы не сорвали друг с друга одежду и не начали заниматься сексом накануне родов прямо у нас на глазах. Было бы отвратно. Перс, мама говорит, что приедет на этой неделе и останется. У нее предчувствие, что ты родишь в эти выходные. – Она встала и жестом позвала моих подруг идти за ней.

– Я велю Петару приготовить одну из гостевых комнат, – сказал Килл.

– Но я сегодня еще не погладила животик Перси! – возразила Эш.

– Боже, Эш, тебе пора завести собственного ребенка, – рассмеялась Сейлор, выталкивая ее из комнаты.

– Что-то мне подсказывает, что он скоро у нее появится, – тихо пробурчала Белль, закрывая за ними дверь.

Килл бросил им вслед раздраженный взгляд, а потом снова посмотрел на меня.

Я подняла ладони.

– Я ничего не могу поделать с тем, что срывается с губ моей сестры.

– Если бы могла, то была бы занята этим полный рабочий день. От Жоэль что-нибудь слышно на этой неделе? Она спрашивала, когда ей можно к нам заглянуть.

Вскоре после того, как мы с Киллианом снова сошлись, я возобновила общение с Жоэль Эрроусмит. Она переживала развод с Эндрю, который все еще проходил терапию, работал юридическим консультантом в частном секторе и пытался стать лучшим отцом для Три и Тиндера. Жоэль вздохнула с облегчением, когда я снова начала ее навещать и частенько с Киллианом, который приглядывал за Тиндером и нередко давал ей советы и наставления.

Я даже взяла с собой детей и мужа навестить миссис Вейтч в доме престарелых на Рождество. Несколько недель спустя она умерла во сне.

– Нужно перезвонить ей, но надеюсь, когда увижусь с ней в следующий раз, буду уже с ребенком на руках. Можешь помочь? Мне нужно в душ. – Я заерзала на кровати.

– Держу. – Он поднял меня на руки и отнес в смежную ванную.

Там я встала под теплые струи душа, и стеклянные дверцы запотели от пара. Килл прислонился к мраморной столешнице, составляя мне компанию.

– У Сейлор уже виден животик, – заметила я, намыливая руки.

– Ммм, – невнятно промычал Килл. В отражении зеркала перед нами я видела, как он почесывает подбородок. – Эш правда хочет ребенка?

Я пожала плечами.

– Я бы не удивилась. Мне двадцать семь. Значит, ей… сколько? Двадцать шесть? Вполне возможно, хотя она еще не закончила ординатуру. – Эш теперь стала врачом. – Мы с ней всегда были романтиками в нашей компании. Всегда хотели иметь большую семью.

– С тем небольшим отличием, что ты никогда не была одержима королем преступного мира, – заметил Килл.

Сэм Бреннан был ему другом, но в то же время человеком, с которым он бы не пожелал видеть свою сестру.

– Нет, – согласилась я. – Я просто-напросто влюбилась в любимого злодея прессы. – Я улыбнулась, выключив воду, и похлопала рукой по плитке, пытаясь нащупать халат. – Не волнуйся. Мы приглядим за твоей сестрой. Обеспечим ей безопасность и не дадим совершать слишком уж диких поступков.

– Так же как они не дали тебе выйти за меня замуж, – сказал Килл, оставшись при своем мненим. – Ты милая, но упрямая, а моя сестра почти такая же. Прекрасно помню, как в пять лет она чуть не притащила домой гребаного живого опоссума, потому что родители отказывались подарить ей домашнее животное, которое она так сильно хотела.

Мой муж сквернословил. Нечасто и только при мне и небольшой компании друзей и членов семьи, но сквернословил.

Я потянулась выключить воду.

Погодите-ка, разве я ее еще не выключила?

– …переломаю ему все кости и соберу заново, чтобы стал похож на картину Пикассо, если тронет хоть волосок на ее голове…

– Килл, – вздохнула я.

– Что? – Он замолчал и повернулся лицом к душевой.

– Я выключила воду… – тихо произнесла я, глядя вниз. – Но она все равно течет.

Он глянул мне между ног.

– Милая, у тебя отошли воды.

Мы посмотрели друг на друга.

– Готов, папочка Килл?

– Давай сделаем это, Цветочница.

Киллиан

Астор Дамиан Арчибальд Фитцпатрик родился в самый теплый день в истории Бостона. Теплее того злосчастного дня нашего запоздалого медового месяца в Намибии, когда моя жена исполнила свою мечту лежать на бархатистой желтой песчаной гряде и дерзко смотреть на солнце. В сорокаградусную жару я стоял неподалеку, вспотев по самые яйца, и терпеливо ждал ее с бутылкой холодной воды.

Стояла такая невыносимая жара, что электричество отключилось, и пришлось использовать генераторы, чтобы обеспечить больницу электроэнергией, а моя жена была похожа на жидкую версию себя прежней.

А потом он появился на свет, и все перестало иметь значение.

– А моя учительница в четвертом классе говорила, что из меня ничего не выйдет. – Персефона выбросила кулак в воздух, когда доктор взял ребенка на руки. Она смеялась и плакала одновременно, что, как я выяснил за проведенное с ней время, судя по всему, было вполне приемлемым для человека поведением.

– Как ее зовут? – требовательно спросил я. – Я прослежу…

– Боже, Килл, кому есть дело до мисс Меррил! Дайте мне моего ребенка! – Теперь смеха стало определенно больше, чем слез.

Родившись, Астор не брыкался и не кричал, как все младенцы, будто отвергал саму мысль о том, чтобы покинуть комфорт, тепло и безопасность утробы, в которой был создан.

Он пришел в этот мир тихим и стойким. На самом деле, даже слишком тихим. Настолько, что врач перенес его на ближайший стол, прежде чем мы успели как следует его осмотреть, и начал обтирать его полотенцем и откачивать жидкость у него изо рта.

– Я пытаюсь вызвать первый плач, – спокойно сказал доктор Браксман. – Пульс и цвет в норме, так что я уверен, ничего страшного. Наверное, просто крепкий, стойкий ребенок.

Персефона взяла мою руку и, обливаясь потом, сжала из последних сил. Я удивлен, что она еще не заснула после родов продолжительностью двенадцать часов.

– Килл, – простонала она, зажав рот ладонью. Я притянул ее в объятия, в то же время вытягивая шею, чтобы видеть, что делает доктор Браксман. – Все нормально. Все хорошо. Я пойду посмотрю.

Она кивнула.

Когда я подошел к врачу, который все еще похлопывал и поглаживал моего ребенка в окружении двух медсестер, пытаясь заставить его закричать, у меня по спине прошла нарастающая мощь надвигающегося приступа синдрома Туретта. Сердце бешено колотилось. Костяшки захрустели. Желание защитить своего ребенка пылало во мне так яростно, что я не сомневался: я могу разрушить все здание голыми руками, если с ним что-то случится.

Как только я сделал последний шаг к доктору Браксману, Астор открыл крошечный красный ротик и издал вопль, от которого чуть не разлетелись стекла, сжав маленькие кулачки и потрясая ими в воздухе, как Рокки.

– Вот. Так-то. – Доктор Браксман запеленал моего сына, как бурито, а потом передал мне, придерживая головку. – Десять пальчиков на ручках, десять на ножках, здоровые легкие и свой характер.

Доктор быстро отошел, снова наклонился между разведенных, прикрытых тканью бедер моей жены, и принялся накладывать швы.

Я посмотрел на сына, нахмурив брови.

Так называемая цель. Конечный этап. Моя миссия после успешного соответствия всем требованиям на пути к тому, чтобы возглавить семейство Фитцпатрик.

И среди всех чувств, которые я испытывал: радость, удовольствие, восторг, счастье, безумное предвкушение и неистовое желание заботиться, – я, хоть убейте, не мог представить, как перекладываю на него бремя пройти через все то, через что пришлось пройти мне, чтобы заставить родителей мной гордиться.

Это было несправедливо по отношению к нему. Ко мне. К детям Хантера и Эшлинг и всем отпрыскам, которые появятся у нас в будущем.

Я рассматривал его лицо и восхищался его совершенством. Природа подобрала для него наши самые лучшие черты. У него были огромные голубые глаза матери, мои темные волосы и выдающийся, как и у меня, нос. Но ушки были маленькими, как у мамы, а еще у него был взгляд – взгляд, способный сокрушить целые империи, – который сумела отточить только Персефона Пенроуз.

Взгляд, который обезоруживал меня.

Взгляд, который говорил, что все же, возможно, в нашей семье я не плохой полицейский.

– Извините, – пропела Персефона с больничной койки, махая мне рукой. – Прошу прощения, что перебиваю, но можно мне тоже увидеть моего сына?

Я засмеялся и подошел к ней. Астор все еще кричал и махал на меня маленькими кулачками. У него были на удивление длинные для новорожденного ногти, тонкие и хрупкие на вид. Я положил сына ей на грудь, которая была лишь отчасти прикрыта больничным халатом.