Текст книги "Алмаз розенкрейцера"

Глава 1

Шёл дождь. Крупные капли барабанили по стальному подоконнику. Массивные напольные часы, стоящие в углу тёмного, холодного, просторного кабинета, пробили девять вечера. За дубовым столом, установленным против часов, сидел Джордж Алан Пол Макмиллан, представитель древнего шотландского горного клана. Он был широко известен в Инвернессе, как меценат и благотворитель, сын основателя первой в Северо-Восточной Шотландии школы для детей из бедных семей. Макмиллан был относительно молодым (двадцати шести лет), бледнокожим, кудрявым брюнетом с большими чёрными глазами. Такая нетипичная для шотландца внешность передалась Джорджу от матери – Марии Кристины Розалии Осорио де Москосо и Карвахаль, дочери виднейшего и богатейшего испанского дворянина из дома Осорио. Родители Джорджа познакомились случайно, и отец Марии Кристины, герцог Осорио был решительно против брака дочери с нищим шотландским таном. Частые ссоры с родителями невесты, отказ её отца что-либо спонсировать, постоянные скандалы и переживания сгубили любовь между двумя молодыми людьми. В результате, сразу после рождения сына, Дональд Патрик Макмиллан и Мария Кристина Розалия Осорио развелись. Джордж остался с отцом, который вскоре перебрался из Дамфёрста, где жило до него 18 поколений Макмилланов, в Инвернесс, и там, вместе с братом – Тревором Роем Макмилланом, открыл небольшую богадельню и садовый магазин.

В этот день, 28 октября 1875 года, в особняке Джорджа Макмиллана было необыкновенно много гостей – целых два человека. Обычно в доме номер 38 по Хантли-стрит не бывает более одного посетителя, и тот приходит за ссудой, займом, отдать долг, или по поводу спонсирования очередного предприятия, и оттого, свыше двух-трёх часов не проводит он в макмиллановском доме, резко выделяющимся среди остальных строений улицы своим фасадом в стиле позднего французского классицизма. Сегодня же, у Макмиллана в гостях было два человека, при том довольно незаурядных для такого города, коим являлся тихий, провинциальный шотландский Инвернесс. Первый из гостивших в доме – русский Светлейший князь Владимир Александрович Воротынский, правнук канцлера Михаила Дмитриевича. Его биография была типичной для русского дворянина тех лет. Родился он в Петербурге, таким редким для той местности, тёплым и солнечным летним вечером 15 июля 1850 года, в семье капитана второго ранга Российского Императорского Флота Александра Фёдоровича Воротынского и камер-фрейлины Анны Николаевны, урождённой княжны Камитанир. Крестили его в Никольском морском соборе, а восприемником при крещении был сам Государь Николай I. Уже в шесть месяцев к нему приставили, как он позже говорил «французишку, мосьё Шарля, который быстро выучил меня говорить по-бусурмански. Позже, в три года, наняли мне ещё одного – мистера Макдаффа, филолога скотляндского, кой меня ещё и англицкому языку выучил, что теперича могу на оном, яко на родном изъясняться». Короткое детство князя Воротынского прошло в Петербуржском дворце отца, на даче, в селе Воротыновке, под Петербургом, где маленький Вова играл в искусственных руинах средневекового замка, и где его бабуля – Елизавета, читала ему житие святых, на лавке под огромным дубом. В семь лет Светлейший князь Владимир Воротынский был зачислен в Пажеский Его Императорского Величества корпус. В 15 лет за усердие и прилежание произведён в камер-пажи и приставлен был к Великому князю Николаю Николаевичу, при коем в службе находился недолго, оттого, что, будучи в возрасте 16 лет, перенёс падучую болезнь. После второго обморока был удалён от Двора, а после третьего, отчислен из Пажеского корпуса. Родители возили Вову на лечение в Швейцарию, в Баден, в Бельгию и во Францию. Утешительных прогнозов врачи не давали, и родители уже было смирились с тем, что их старший сын всю жизнь будет страдать обмороками. Но, к величайшему удивлению и невообразимой радости, в 17 лет Владимир чудесным образом выздоровел, но карьера военного была ему заказана, вследствие чего отец устроил его в Академию наук на факультет правоведенья, в надежде увидеть сына в ипостаси министра. Но, к разочарованию отца, Владимир не захотел связывать свою жизнь с политикой, а решил посвятить себя всецело искусству. Будучи на втором году обучения он публикует несколько своих пьес в различных литературных изданиях. Знакомый князя Александра Фёдоровича Воротынского – директор Императорского Эрмитажа, ставший в 1867 году директором Императорских театров – Александр Степанович Гедеонский, прочитав несколько произведений Владимира, нашёл их весьма талантливыми и устроил юного писателя к себе, в качестве секретаря, оказав помощь в дальнейшей карьере. В 1872 Светлейший князь Владимир Александрович Воротынский стал режиссёром в Александринском Императорском театре русской драмы, и все, без исключения, его постановки высоко оценивались критиками, как «необыкновенно талантливые, приятные во всех отношениях для просмотра вещи».

С Джорджем Макмилланом Владимир Воротынский познакомился в 1865 году, когда дядя первого – Тревор Макмиллан, видный специалист в области садоводства и благоустройства усадеб, приезжал вместе со своим племянником по просьбе князя Александра Фёдоровича Воротынского в усадьбу Краснопольцы, для помощи в обустройстве парка. Тогда Макмилланы пробыли в доме Воротынских два месяца и за это время юноши сдружились. Потом они виделись пару раз в 1866 году – в Бельгии, куда Владимира возили на воды, в 1869 – в усадьбе родственников Воротынских – Ахматбеев в Диканьке и в 1873 – в Праге. В остальное время Воротынский и Макмиллан регулярно переписывались.

Когда же в августе 1875 года Владимир Воротынский получил приглашение Макмиллана приехать к нему в Инвернесс, то по причине своей истинно славянофильской натуры, не переносившей ничего англо-кельтского на дух, думал отказаться, но после нескольких дней тщательных раздумий, всё же решился посетить старого друга. Первого сентября наметив маршрут своего путешествия, и собрав всё необходимое, вместе со своим слугой, старым Пахомом, сел на поезд до Варшавы, оттуда добрался до Праги, через Вену и Париж, в Кале, на пароме до Дувра, а там, через Лондон, на поезде до Инвернесса.

Они с Макмилланом уже ходили на волка, на перепелов и на куропаток, рыбачили в Нессе, ездили к Макинтошам на чай, а сегодня дегустировали бургундское 1790 года. Князь говорил на английском совершенно свободно, был начитан, умён, артистичен, но самолюбив. Он был высокого роста, на две головы выше среднестатистического мужчины, худощав, но без вредных привычек. Одет с иголочки – дорогой фрак, жилет, широкий галстук с алмазной булавкой, серые брюки в полоску, серебряные карманные часы на цепочке от «Breguet», с дарственной надписью: «Свѣт. кн. Владиміру Воротынскому въ благодарность за усердную службу. Вел. князь Николай Николаевичъ. 1867». На пальце перстень с фамильным гербом, а на ногах лакированные, скрипучие туфли. Ухоженные усы и борода, напоминавшая запущенную эспаньолку, зачёсанные волосы тёмно-русого цвета, голубые глаза и благородный профиль. Всё выдавало в нём эгоиста и при том, очень состоятельного и хозяйственного человека.

Вторым же гостем Макмиллана была девушка, в кою тот был тайно влюблён – графиня Алиса Элизабет Миллисент Мэри Сатерленд-Левенсон-Говард, дочь богатого землевладельца Уильяма Джорджа Гренвиля Сатерленда-Левенсона-Говарда, третьего герцога и двадцать первого графа Сатерленд, лорда Стрэнвера, шотландского баронета и пэра, главы (тана) клана Сатерленд, владельца прекраснейшего замка Дандромин и множества дворцов. Несмотря на своё более чем благородное происхождение, графиня была обучена немногому из того, что полагалось светской даме в Великобритании в викторианскую эпоху. Из всего того она умела лишь играть на пианино, чем и занималась в этот момент, ездить верхом и изящно кланяться. Вдобавок, графиня находилась в напряжённых отношениях с родителями, так как те во многом ограничивали её. Оттого, большую часть времени Алиса жила на окраине Инвернесса, в съёмном домике, вместе со своей нянькой, заботливой старушкой миссис Штакенблюм. Не смотря на проблемы со светским воспитанием, Алиса Сатерленд была невероятно привлекательна. Симметричный овал лица, тёмно-зелёные глаза, светло-русые волосы, изящная, стройная фигура, аккуратный носик, ровные арки бровей и прелестная, бархатная, фарфорового цвета кожа. Хоть Алиса и была начитанна, и обладала обширным словарным запасом, в вопросах поддержания мужской беседы была несведущей абсолютно, и в крикет играть не научилась, что не нравилось всем женихам. Всем, кроме Джорджа Макмиллана. Рано осиротевший, он тоже выделялся из массы остальных представителей шотландской знати. Он был довольно прост, иногда бестактен и бескультурен, мог запросто забыть какое-либо данное ему поручение, или потерять важную бумагу, но при всём этом отличался романтичностью, мечтательностью и быстрым математическим умом. В 17 лет Джорджем уже были изучены труды всех видных физиков того времени, евклидова геометрия и право. Но особо выделялся Макмиллан склонностью к изучению различного рода бесовщины, мистики, столоверчению и прочим, модным в то время в Англии абстрактно-колдовским вещам. В подвале своего дома, Джордж Макмиллан оборудовал алхимическую лабораторию, на что истратил треть отцовского состояния. В ней Джордж корпел над созданием различных магических вещиц, чем очень настораживал местных церковников и давал всем соседям и знакомым хороший повод для сплетен и кручения пальцем у виска.

Через приоткрытую дверь кабинета с первого этажа доносились звуки фортепьяно. Макмиллан, до того искавший в ящиках стола ключи от винного шкафа, бросив это бесполезное мероприятие, встал и подошёл к окну, пытаясь сообразить, куда же он их задевал и одновременно прислушиваясь к голосам на первом этаже.

– Вы, графиня, знаете, где господин Макмиллан пропадает ночами? – спросил облокотившийся на каминную полку князь Воротынский.

– Мне глубоко безынтересно это, Ваша Светлость… – ответила было графиня, не прекращая играть и не отрывая взгляда от клавиш, делая вид, что ей и в самом деле не интересно, но всё же, любопытство, в конце концов, взяло верх, и после небольшой паузы Алиса спросила – Где же?

– Ищет философский камень… – с ироничной улыбкой ответил князь.

– И как, успешно? – делая вид, что не понимает, о чём идёт речь, интересовалась пианистка.

– Увы, нет…

Макмиллан постоял у окна, почесав затылок, а затем, осознав, что уже и забыл, что он потерял, спустился к гостям. Он встал на третьей снизу ступени лестницы, в длинном халате поверх костюма-тройки, с бокалом вина в руке:

– Не пора ли нам, любезный Вова, открыть коньяк 1825?

– Думаю, на сегодня, дегустация окончена, джентльмены – мисс Сатерленд прекратила играть, и встала из-за пианино.

– Но мы же только начали… – обиженно оправдывался Джордж.

Графиня громко стукнула крышкой рояля, отчего его струны задрожали:

– Нет! Вы, господин Макмиллан, видимо забыли, что было в прошлый раз, когда приехал Ваш кузен-пьянчужка, как же его…

– Айзек – вздохнул Джордж, подходя к Алисе.

– Вот-вот. Когда мы отмечали Ваш день рожденья, он принёс целую бочку скотча и выпил её один. Потом его понесло купаться, а ведь был апрель! И что же?

– Да-да-да… – закивал Макмиллан, в надежде успокоить графиню.

– Он сам чуть не утонул и дядю Смита, что кинулся его спасать, мог утопить!

– Ладно, ладно, хватит вам… – вступился князь Воротынский – Успокойтесь, графиня, мы с Джорджем не выпьем больше, чем налито сейчас в наших бокалах.

Комната была тускло освещена свечами на больших и малых бронзовых канделябрах, у стены, украшенной одинокой тоскливо-мрачной картиной, с изображением разбитой лодки на берегу озера, в холодном ночном лунном свете, стояла софа, напротив которой журнальный столик и два стула из одного гарнитура. На противоположной стене висело разнообразное оружие: шпаги, ножи, арбалеты, луки, мушкеты и русская казачья шашка, привезённая в дар князем Воротынским. На полу лежал тонкий персидский ковёр, над камином висела кабанья голова, а на каминной полке стояла оловянная кариатида. Третья же стена была увешена немногочисленными портретами и дагерротипами членов семьи Макмиллан, а вверху, под самым потолком, на высоте почти трёх метров, висел родовой герб: две руки, заносящие меч.

– Завтра пойдём на кабана, Вова? – спросил Джордж, поставив на журнальный столик порожний хрустальный бокал.

– И не устали вы ещё от охоты, джентльмены? – спросила, со вздохом опустившись на софу мисс Алиса.

– А чем, мисс Салитренд, здесь ещё заниматься? Такие чудесные горные леса, изобилующие зверьём, столь романтичная погода… неужто, скажите, идти на приём к каким-нибудь Макентайрам, танцевать с шотландскими нимфами чечётку?

– Она Сатерленд, Владимир – сквозь улыбку проговорил Макмиллан.

– Ну, почему же к Макентайрам, можно и к Грантам в Кингасси. Они приглашали на обед…

– Нет, Алиса, как хотите, а завтра мы с князем идём на кабана – отойдя к камину, дабы подкинуть пару поленьев, утвердил Джордж.

– На кабана… – князь Воротынский подошёл к опущенным тяжёлым бархатным шторам и слегка отодвинул их, заглянув в образовавшуюся щель – Скажи, Джо, тебе самому не надоело это однообразие?

– Нет, а что? – отвечал Макмиллан, не отрываясь от камина.

– Разве тебе не хочется посмотреть, как живут люди на другом конце Европы?

– Никогда не думал о путешествиях. В юности я наездился с дядей по свету. С меня довольно. Пора думать о продолжении рода, а не грезить мальчишескими мечтаниями – сказал Макмиллан, повернувшись в сторону князя и посмотрев на Алису Сатерленд, разглядывающую модный лондонский журнал.

– Рода… рода… – задумчиво повторил Воротынский и резко задёрнул штору – А вот я хочу поехать в Испанию.

– Там же война, Вова! – удивлённо и с некоторой тенью упрёка в интонации сказал Джордж.

– Ты слышал о Ромасанте, Джо? – как будто не услышав Макмиллана, сказал князь.

– Почему ты называешь меня Джо?

Владимир, не обращая ни на что внимания, продолжал входить в образ:

– Вы слышали, самый известный мистик Шотландии не знает, кто такой Мануэль Ромасанта! – сказал он с поддельным удивлением – Это кровожадный убийца, людоед, которого в Испании считают оборотнем. В 1852 году его арестовали и приговорили к смертной казни, но королева Изабелла, заинтересовавшись его историей, заменила высшую меру наказания пожизненным заключением. Он умер в 1863 году. Но это не главное. Главное то, что из 13 жертв Ромасанты, четверо были явно убиты не человеком – князь знал, как Макмиллан любит подобные истории, и потому применил весь свой актёрский талант и создал гнетущую атмосферу.

– А кем же? – спросил, кажется, тоже наигранно заворожённый Макмиллан.

– Волком, Джо… – ответил князь, продолжая нагнетать.

Некоторое время Джордж стоял молча и неподвижно, переваривая поступившую информацию, а затем резко включился:

– И ты думаешь, что я, из-за какого-то психа, умершего двадцать лет назад, должен всё бросить и ехать в Испанию?

– Почему же, можешь взять мисс Литарленд с собой – спокойно рассудил князь.

– Сатерленд – поправила его сидящая на софе графиня.

– Всё равно, возьми – всё также спокойно и иронично продолжал Воротынский.

– Нет, Вова – сказал Джордж, опустив глаза.

– Жаль… – князь подошёл к камину – А в Россию?

– А что там? – стараясь скрыть некую заинтересованность, спросил Макмиллан.

– Там… значительно больше жизни, чем в Шотландии… – вздохнул князь – Ты, наверное, слышал о моём прадеде – канцлере Михаиле Дмитриевиче Воротынском?

– Нет. А должен был?

Владимир Александрович ухмыльнулся:

– Он был масоном-розенкрейцером и алхимиком. Многие, в том числе мой дед, рассказывали, что Михаил Дмитриевич владел огромным, особо огранённым алмазом, который использовался им в опытах, как основа для философского камня. После его смерти алмаз пропал. Мой дед и отец искали его, изучили метр за метром все стены нашего особняка под Петербургом, но не нашли ничего. В подземельях нашей дачи, выкопанных ещё двести лет назад, сохранилась лаборатория прадеда и всё оборудование, а в моих документах множество записей прадеда, сделанных какими-то непонятными символами. Многие пытались расшифровать эти знаки, но безуспешно. Отец сошёлся на том, что алмаз был украден кем-то во время похорон прадеда, или же передан масонам. Но мне так не кажется. Вот я и подумал, может ты, как специалист по всякой чертовщине, поможешь мне разобраться с этим вопросом…

Князь рассказывал медленно, чётко, вполголоса, расхаживая по комнате и задумчиво вглядываясь в темную глубь ночной улицы за окном, отодвигая пальцем гардины. Такая манера повествования никого не могла оставить Джо равнодушным. Он внимал речам друга и с каждым словом Воротынского, всё яснее становился ответ Макмиллана, который, правда, был выдан лишь спустя несколько минут после окончания монолога князя:

– Пожалуй, я съезжу к тебе, взгляну на твои документы… в конце концов, поездка эта обещает предоставить незаурядное удовольствие, а я уже порядком утомился от этих просителей и их бумажек – обдумав и приняв речь Владимира, немного растерянно и задумчиво (собственно, как всегда) проговорил Джордж.

– Я не сомневался, Джо! – с театральной радостью воскликнул князь – А теперь, друзья, я надеюсь, вы простите меня, если я пойду спать. Я чертовски устал за этот день. Спокойной ночи.

Макмиллан и графиня Сатерленд пожелали князю доброй ночи, и тот быстро зашагал по лестнице через ступень в свою комнату.

– Кем служит князь? – спросила Алиса Сатерленд, глядя вслед Воротынскому.

– Он театральный режиссёр – ответил Джордж, встав с софы и подойдя к окну.

– По нему видно, что он связан с театром. Но ему бы пошла роль и парламентария. Во всяком случае, он слишком быстро смог убедить Вас в том, что Вы не сможете жить без того, отчего мгновенье назад воротили нос, мистер Макмиллан.

– Вы думаете, что у меня нет характера, графиня? – немного обиженно спросил Джордж, обернувшись на Алису.

– Откуда мне знать, что у Вас есть, а чего нет, любезный Джордж?

– С Вами всегда было тяжело говорить. Ни разу я не услышал от Вас вразумительного и однозначного ответа на мой, какой бы то ни было, вопрос.

Графиня взяла со стола свой ридикюль и вытащила из него зеркальце:

– Зато я отвечаю сразу, а чтобы услышать Ваше мнение, мистер Макмиллан, нужно запастись слоновьим терпением… – графиня посмотрелась в зеркальце, поправила причёску и положила его обратно в ридикюль.

Джордж вздохнул. У крыльца особняка остановился экипаж и с облучка слез кучер в плаще и со свечным фонарём в руке.

– За Вами приехали, графиня… – сказал Макмиллан, глядя пустыми глазами в окно, по которому градом стекали капли.

– Хорошо… – Алиса встала с софы, вышла в прихожую и потянулась за своим пальто.

Макмиллан попытался ей помочь, но не успел.

– До свидания, любезная графиня – не скрывая своей тоски, Джордж поцеловал ручку Алисы.

– Ждите меня завтра утром. Я поеду с Вами. Если отец меня отпустит…

– Правда? – оживился Джордж.

– Да. Всё. До завтра… – графиня открыла дверь. Кучер, мявшийся у крыльца, стесняясь постучаться в дверь, раскрыл зонт и проводил её до кареты.

Макмиллан провожал взглядом растворяющийся в дождевом занавесе экипаж, пока огоньки его не скрылись за холмом на другой стороне реки Несс, на набережной которой стоял дом Макмиллана. Затем Джордж тихонько вышел из гостиной и прошёл по коридору на кухню. Там он взял ключ, отпер дверь в полу, открыл её и спустился вниз по скрипящей, ветхой лестнице, закрыв за собой люк на ключ изнутри. Освещая себе путь пятью свечами в канделябре, Джо прошёл по узкой галерее с низким потолком в относительно большую, хорошо освещённую, а главное – тёплую комнату. Комната эта была отделана, как любая другая комната дома Макмиллана – стены, на четверть обиты деревом, а остальные ¾ заклеены обоями, разве что, высота потолка здесь была намного ниже – Джо помещался здесь в полный рост, а над ним было ещё около полуметра. По углам комнаты стояли огромные подсвечники, похожие на те, что стоят в церквях у икон. Более всего внимания в этой комнате привлекал стол: большой и тяжёлый, он ломился от всякого рода колб, мензурок, пробирок, банок, бутылок, трубок, мисок, коробок, шкатулок, и самых изощрённых самодельных инструментов. Напротив стола стоял стул, точно такой же, как и в кабинете Макмиллана – резной, из красного дерева, обитый материей, а за ним, у противоположной стены – шкаф, с остеклёнными до половины дверцами, в котором стояли десятки различных книг, лежали какие-то свитки, а между ними точно такие же колбы, банки и инструменты, какие валялись в жутком хаосе на, с позволения сказать, рабочем столе. Тепло в оном помещении обуславливалось наличием в нём небольшой голландской печи, труба от которой напрямую соединялась с дымоходом от камина в гостиной.

Джо подошёл к шкафу, поставив канделябр на стол, открыл дверцу и вытащил несколько книг. Полистав их, он взял кусочек бумаги и уголёк, коим сделал на оном кусочке какие-то пометки. Затем открыл нижнюю часть шкафа, вытащил оттуда саквояж и начал его собирать: две книги, дневник, пара хрустальных колб в специальном ящике, какая-то шкатулка на ключе, пара пузырьков с разноцветными жидкостями, пестик и ступка, пять перьев неизвестной птицы и ещё несколько странных вещиц оккультного назначения были плотно уложены туда. После этого, Джо задул все свечи в комнате, кроме тех, кои были на канделябре, и пошёл обратно, к выходу.

Открыв люк, он осторожно вытащил саквояж, и стал было подниматься сам, как вдруг услышал долгий, протяжный, тоскливый, хриплый вздох. Кровь застыла в жилах Джо Макмиллана. После вздоха послышался какой-то гортанно-утробный звук, переходящий в рык. Джо задул свечи и замер в ужасе. Сердце его бешено колотилось, а по лбу тёк холодный пот. В темноте ничего не было видно. Раздалось шарканье. Некто приближался к открытому люку подвала. Когда шарканье прекратилось, было отчётливо слышно тяжёлое дыхание неизвестного ночного гостя. Он стоял прямо над люком. Тогда Джо решился на единственный, по его мнению, разумный выход: он выскочил из подвала и совершил выпад канделябром в ту сторону, где, по мнению Макмиллана, должен был стоять сей некто. Удивительно, но Джо попал в яблочко. Раздался глухой звук удара и крик. Затем, из темноты до уха Джо донеслись странные слова на непонятном языке, похожие на причитания:

– Батюшки! Батюшки святы! За что, Господи? Ох, балда моя! Ох, матушки! Шишка будет!

– Ты кто?! – спросил испуганно Джо неизвестного.

– Эх, барин, что ж дерётесь-то? Я ж тут… ох, батюшки…

Джо нащупал в темноте спички, оставленные им на кухонном столе, и поджог свечи. Перед ним предстал слуга Воротынского – бородатый дядька Пахом, с синяком чуть выше брови. Рядом с Пахомом валялись панталоны князя.

– Пахом?! Какого чёрта ты здесь делаешь?! – кричал Джо, впадая в исступление – Я чуть не умер от страха! Что это за шутки!?

А Пахом только тёр свой ушиб и пожимал плечами – он не говорил по-английски.

– Я, Ваше благородие, барину панталоны постирать пришёл. Спички искал… а Вы – драться… – пытался объяснить Пахом Макмиллану.

– Что ты говоришь, мужик?! Я не понимаю ничего! Какого чёрта ты ходишь по ночам по дому в обнимку с нижним бельём и людей пугаешь?!

Чуть поругавшись, скорее всего, от блаженного вида старика Пахома, который всем своим видом показывал, что он решительно ничего не понимает, но, не смотря на то, ужасно виноват перед англицким барином, Джо Макмиллан растаял и спросил:

– Больно, тебе, Пахом?

Но Пахом всё равно ничего не понимал, только тёр свой лоб и виновато смотрел на Джо. Тогда, он взял со стола рюмку, вытащил из буфета бутылку хереса и налил Пахому:

– Пей. Больно?

Пахом посмотрел на Джо и нехотя взял рюмку:

– Спаси Вас Бог, барин. Ваше здоровье – он выпил всё в один глоток и стукнул рюмкой о стол.

Джо проводил старика в ванную, налил воды и показал, где мыло, чтобы постирать бельё. Потом он поднялся наверх, в спальню, разоблачился и лёг в постель. По подоконнику всё ещё барабанил дождь. Джордж накрылся пуховым одеялом и закрыл глаза.