Текст книги "Алмаз розенкрейцера"

Глава 14

По приезде на дачу Воротынского, Джо Макмиллан сразу ознакомился с инструкциями князя. Аккуратно запечатанный конверт с запиской он обнаружил на туалетном столике в своей комнате. Содержание записки в некоторой степени раскрыло ему глаза на ситуацию: «Дорогой Джо. Прости, что не объяснил тебе всего лично. У меня не хватило времени на это. Пожалуй, перед тем, как перейти к исполнению моих указаний, тебе будет интересно узнать, какую цель преследуют оные. Случайное знакомство с профессором Огюстом Гуфье в брюссельской книжной лавке предопределило дальнейший ход событий. Ты не многословен, Джо. Разговорить тебя можно только тогда, когда тема в беседе касается довольно узкого спектра твоих интересов. Потому, я уверен, что Огюст Гуфье – единственный посторонний, посвящённый в нашу с тобой маленькую тайну истинной цели визита в Петербург. Третий лишний. Согласись, что такой специалист по тайным обществам и масонским ложам, владелец столь обширной коллекции литературных сведений об оных не мог не знать о загадке алмаза розенкрейцеров. Лично я не вижу другого объяснения загадочного происшествия на моей даче этой ночью. Чтобы поймать этого вора и убийцу, вернуть бумаги прадеда и не дать, кому бы то ни было, найти камень раньше нас, я и затеял всю эту историю с газетой. Я не буду раскрывать тебе все свои догадки раньше времени, ибо лишняя информация может вызвать у тебя массу вопросов. В силу того, что я обязан устроить в своём дворце бал для Великого князя, а потому буду занят приготовлением к нему весь сегодняшний день, тебе придётся делать всё самому. Итак. Как только ты прочтёшь письмо до конца – сразу ложись в постель и поспи пару часов. Затем поешь и расскажи всё Алисе. Вы должны будете собрать все свои вещи и поставить чемоданы в передней. После того, проверь, закрыта ли дверь в подвал. Аркадий починил замок. Если нет – закрой. Ключ от подвала положи к себе в карман. Из левого ящика моего стола возьми револьвер и патроны. Их положи на тот столик, что у лестницы на первом этаже. После обеда ты должен будешь пройти по дому и заменить свечи во всех подсвечниках. В три часа дня задёрни шторы во всех комнатах, кроме спальни Алисы и своей, моего кабинета и столовой. К половине четвёртого придут четверо мужчин в полицейской форме. Двое из них встанут при входе, а ещё двое будут ходить по саду. На них не обращай внимания. В четверть пятого придёт мальчик-посыльный и передаст тебе конверт. В нём билеты на пятичасовой поезд до Сиверской. Конверт, не вскрывая, положишь рядом с револьвером. Как только стемнеет, зажжёшь свет в столовой, ваших комнатах и кабинете. Я приеду к вам примерно в половине первого. Тогда и изложу наши дальнейшие действия. Желаю успеха».

Джо в точности следовал всем указаниям, данным князем Воротынским, хотя ему это крайне не нравилось. Макмиллан вообще не привык жить по кем-то продиктованным правилам. С детства он придерживался только тех норм, которые сам для себя устанавливал, за что учителя, нянечки и воспитатели не раз его наказывали. Он никогда не обращал внимания на то, что о нём говорили окружающие, избегал шумных компаний, не ходил в гости, а всё свободное время посвящал тому, что иные называли дикостью, сатанизмом, сумасшествием, а, в лучшем случае – глупостью. Единственными людьми, которых Макмиллан мог назвать друзьями, были его двоюродный брат – Айзек Макмиллан, выросший с ним под одной крышей, и человек, с которым они были знакомы гораздо меньше времени, но, про таких как он и Джо обычно говорят «родственные души» – Владимир Воротынский.

* * * *

Встретив приехавших из консерватории музыкантов, проводив их в бальный зал и обсудив с дирижёром программу, Владимир Александрович спустился на кухню, где полным ходом шло приготовление закусок для фуршета. Пахом, с совершенно измождённым видом, сидел на стуле, рядом с большим столом, заставленным ящиками из-под ананасов, и следил за тем, чтобы кухарки не слишком сильно увлекались дегустацией своей стряпни.

– Пахом, ты мне нужен – сказал Воротынский вполголоса, из-за угла.

Пахом кивнул. Он понял, что князь не хотел своим появлением отвлекать девиц от готовки:

– Кхм… пойду справлюсь на счёт телеги…

– Какой телеги, Пахом Яковлевич? – спросила его одна молодая кухарка, нёсшая к столу, за которым он сидел, погнувшийся при вскрытии консервной банки нож.

– Какой, какой! Много будешь знать – забудешь, как спать! – ответил Пахом и вышел из кухни.

Князь отвёл слугу в тихий угол, достал из кармана толстый, звенящий кошель и аккуратно сложенный листочек:

– Слушай внимательно. Сейчас ты поедешь в Александринский театр. На входе скажешь, что ты от меня, и что тебе нужны артисты Кошкин, Акопов, Хвастунов и Жлобин. Тебя проводят к ним, ты дашь каждому по 25 рублей и скажешь, что князь решил разыграть старого друга. Ему нужно, чтобы вы оделись в жандармов и приехали к нему на дачу в Воротынское к половине четвёртого. Двое должны встать у входа в дом, а другие двое пусть ходят перед воротами взад-вперёд. Вот эту бумажку – князь потряс запиской перед носом Пахома – отдашь им…

– А если откажутся? – спросил Пахом.

– Не откажутся. Жалованье у артистов не особо великое, а у этих семьи по пять-шесть ртов голодных дома. Слушай и не перебивай! После этого, поедешь на Балтийский вокзал и возьмёшь в кассе три билета до Сиверской первым классом – князь отсчитал Пахому в раскрытую ладонь пять пятирублёвых монет, а потом кинул сверху двадцатирублёвую ассигнацию – Эти билеты ты положишь в конверт, запечатаешь и, вместе с мальчиком с привокзальной почтовой станции пошлёшь также на дачу. Сам вернёшься сюда. Всё ясно?

– Не беспокойтесь, Ваша светлость. Только, денег может не хватить…

Воротынский вынул из кошелька полуимпериал:

– Разменяешь, если что

– Благодарствую, Владимир Александрович – Пахом поклонился и побежал в переднюю.

Дав последние поручения, князь внезапно почувствовал жуткую усталость. Он попросил Аркадия, только что вернувшегося из почтамта, чтобы тот пока приглядел за кухарками, поднялся в спальню, разделся и, завалившись на пуховую перину резной, крытой балдахином кровати, забылся в крепком, сладком сне.

Князь проспал бы так до завтрашнего дня, но в половину восьмого вечера был разбужен вломившимся в спальню Степаном Степанычем.

– Какого чёрта? – воскликнул, вскочив с кровати, Владимир Александрович.

– Как Вы меня напугали, Ваша Светлость! Хорошо, хоть дверь не заперли! А то я стучу-стучу, а Вы не слышите – говорил Степан Степаныч, вешая на крюк свежевыглаженный парадный костюм князя.

– Который час? – спросил Воротынский, взяв из рук мажордома подсвечник и поджигая свечи в канделябре, стоявшем на комоде у стены.

– Половина восьмого, батюшка. Чрез полтора часа гости будут. Вам пора привести себя в порядок – Степан Степаныч жестом пригласил в спальню прачку, принёсшую только что налакированные туфли.

– Спасибо, милейшая – князь взял из рук прачки туфли и внимательно рассмотрел их со всех сторон.

– Мы ждём Вас внизу, Ваша Светлость… – Степан Степаныч поклонился, взял за руку, выше запястья прачку, и, утягивая её за собой вышел, закрыв дверь.

Из спальни Воротынского можно было войти в отдельную туалетную комнату, состоящую из умывальника, ванной и туалетного столика. Владимир Александрович поставил на пол туфли, вошёл в туалетную, наполнил умывальник, окунулся в воду, высушил волосы, почистил зубы, причесался, припудрил кончик носа, обрызгал себя одеколоном от Альфонса Ралле, затем открыл блестящую коробочку с фаброй и от души смазал свою лицевую растительность, от чего та приобрела глянцевый блеск и цветочный аромат. После сей процедуры, он выглядел совершенно свежим и приступил к облачению. В первую очередь князь надел белоснежную, сияющую сорочку с густо накрахмаленным, почти до каменного, воротником. После, натянул чёрные, с двойными атласными лампасами брюки, заправил в них сорочку и подпоясался. Затем обул скрипящие туфли, спрятав завязанные на бантик шнурки внутрь. Поверх сорочки был надет белый, с золотыми пуговицами, инкрустированными крохотными бриллиантами жилет, вышитый узором, напоминающим традиционную гжельскую, или хохломскую роспись. Манжеты Георгий Александрович застегнул на круглые алмазные запонки, в точности копирующие пуговицы жилета, лишь только бывшие крупнее оных в три-четыре раза. Затем князь повязал белый галстук-бабочку и надел чёрный, приталенный с длинными, ниже колен, фалдами фрак, в петлице которого был закреплён искусственный бархатный цветочек. Последним аккордом облачения стало закрепление на пуговице жилета золотой цепочки от часов, кои уже лежали в левом кармане оного.

Совершенно готовый, без пяти минут восемь, князь спустился вниз, в бальный зал, где Степан Степаныч и Аркадий выстроили слуг.

– Дамы и господа! – начал князь, выйдя на середину зала – Совсем скоро во дворец прибудут гости. Я хочу, чтобы в дверях стояло три лакея. Один будет держать дверь, другой раздевать гостей, а третий провожать их в зал. Степан Степаныч, ты тоже должен быть в передней, на всякий случай. Ещё пять лакеев будут в зале. По одному у дверей и трое – на разносе. Дамы могут пока отдохнуть. Великий князь, скорее всего, немного опоздает. Когда его карета покажется – предупредите меня. В ноги никто не падает. Он не Император, а всего лишь государственный чиновник. Но, когда Кирилл Николаевич войдёт во дворец, я хочу, чтобы оркестр сыграл гимн. Ты, Арсений – Воротынский обратился к низкому, крепко сложённому молодому лакею, с большими, блестящими глазами – объявишь Его Высочество по форме.

Лакей вытянулся и стукнул каблуком о каблук:

– Слушаюсь, Ваша Светлость!

Владимир Александрович улыбнулся и продолжил:

– Аркадий будет здесь, следить, чтобы всё шло по плану. Пахом будет на улице открывать дверцы карет и помогать дамам выходить. Всем всё ясно?

Слуги кивнули.

– Замечательно – Воротынский взглянул на часы – В двадцать минут девятого проверю наличие всех на своих местах. Пока свободны

Слуги разошлись, а Владимир Александрович, в заметном волнении, пару раз обошёл бальный зал кругом, посидел на нескольких стульях, пересчитал бокалы с шампанским, вновь обошёл зал, и сел рядом с выходом, вертя в руках часики.

Первыми, к половине девятого, во дворец приехали графы Остронос-Пацы, а именно – Павел Михайлович Остронос-Паца, со своей женой – Ириной Владимировной, урождённой баронессой фон Клот-Классель, и сыном – Михаилом. Осронос-Паца-старший, маленький, тучный, лысый мужчина, из обнищавшего в конец польского шляхетского рода, на вид добродушный, но на деле скользкий и противный мужчина, совершенно чуждый всяческих норм приличия. Граф, с аннинской лентой через плечо, не успев ещё скинуть своё дрянное пальто, уже начал восхищаться во всю мощь огромной глотки убранством дворца:

– Ирина Владимировна! Миша! Вы посмотрите только, на сей великолепный потолок! Вот это потолок! Всем потолкам потолок! Готов спорить, что Великий князь, увидев этот потолок слюной подавится, Господи прости! А где ж хозяин?

В переднюю вышел Воротынский, что вызвало у Остроноса-Пацы новый всплеск эмоций:

– Владимир Саныч! Миленький! – Павел Михайлович бросился к Воротынскому – Как твой достопочтенный батюшка поживает? Как здоровье у него? А как брат? Учится? А матушка твоя? – граф тряс руку Воротынского с таким азартом, что у того хрустели суставы.

– Помилуйте, Павел Михайлович, руку-то… – Воротынский высвободил свою кисть из большой, цепкой лапы Остроноса – Папа жив, здоров, дай Бог. Брата хотели, как и меня, в Пажеский корпус отдать, но, в последний момент, отец передумал. Учится теперь в Москве на юриста.

Павел Михайлович, широко улыбнулся, выпятив вперёд три подбородка, и похлопал Воротынского по плечу:

– Молодец, молодец, хорошо. Восхитительно!

Князь пожал руку сыну Павла Михайловича и поцеловал ручку его необъятно широкой жене. После этого Аркадий проводил графское семейство в бальный зал.

Следующими приехали князья Васильковы. Глава семейства – генерал Александр Аполлонович, его жена – Екатерина Ильинична и три незамужних дочери – Василиса, Александра и Надежда. Васильков мечтал выдать кого-нибудь из них замуж за Воротынского, чтобы поправить свои финансы, расстроенные в конец от пагубного пристрастия генерала к азартным играм. Почти сразу после Васильковых приехала графская чета Остенберг-Сакен – Виктор Фёдорович и Дарья Ивановна. Вслед за ними Ревезовы, после Волковские, Ярополк-Пятницкие, Наримунтовы, Толстовы, Васильевы и Бородины, кои приехали почти одновременно. За ними подъехал в двуколке граф Анатолий Романович Бервьен-де-ла-Гардье – немолодой офицер, вдовец, также лишившийся двоих детей, умерших от тифа, вслед за женой и искавший теперь утешения на светских раутах, прея за бокалом и игрой в винт. Без двадцати девять подъехал князь Павел Дмитриевич Ахматбей, вместе со своей второй женой – Луизой Евгеньевной де Бертлен. Первая жена Павла Дмитриевича, княжна Дарья Бортянская, умерла от лихорадки, но успела родить ему пятерых детей – Льва, Виктора, Михаила, Александра и Марию. Вторая жена – француженка, хоть была красива, обаятельна, умела петь и виртуозно играла на фортепьяно, решительно не нравилась отцу князя Ахматбея – Дмитрию Ивановичу – человеку дубинно-палочного характера. Но Павел никого не слушал – он был влюблён, как двенадцатилетний, покупал Луизе шубы, бусы, кольца, часики, заколки, колье, браслеты и прочее, совершенно не глядя на ценник. Недавно, чтобы купить ей рубиновый гарнитур, влез в долги, заняв у Воротынского две тысячи рублей. Сегодня, приехав на бал, Ахматбей, вместо приветствия, сунул в карман брату пачку ассигнаций:

– Всё оплачено, Вова. Спасибо

– Откуда, Паша? – удивлённо спросил Владимир Александрович.

– Я продал половину поместья под Полтавой – ответил Ахматбей шёпотом и отошёл от князя, неодобрительно на него покосившегося, и принял под руку мадам де Бертлен.

За десять минут до начала бала прибыла графиня Елизавета Михайловна Корсакова, урождённая – княжна Курбатова, со своим мужем – капитаном лейб-гвардии Семёновского полка графом Андреем Андреевичем Корсаковым. Высока, тонка, изящна, смугла и черноволоса, с блестящими, как звезды, глазами. Умна, образованна, артистична, добра. Чарам её никто не мог противиться. При всём этом, сея девушка с абсолютно симметричным, овальным лицом, только-только отметила своё девятнадцатое лето. Такова была Елизавета Курбатова. Её муж был совершенно иным человеком – приземистый, крепко сложённый, широкоплечий солдат, с мощными надбровными дугами, высоким, тяжёлым лбом, равнодушно-стеклянными, глядящими с призрением из-под нависших бровей глазами и большой, квадратной нижней челюстью. Граф Корсаков был из числа той современной дворянской либеральной молодёжи, которые сами себя называли «передовыми мыслителями». Он окончил Павловское военное училище, куда его на последние деньги устроил отец. С княжной Курбатовой Корсаков познакомился в 1873 году, совершенно случайно и нелепо: он налетел на неё, выходящую из коляски, когда бежал в пекарню, обнаружив, что забыл там свою фуражку. Валяясь в луже, посреди Озёрного переулка, поручик Андрей Корсаков понял, что влюблён. Елизавете Михайловне это осознание пришло чуть позже – когда её подняли и отряхнули. Отец княжны Курбатовой был категорически против брака, так как за душой у Корсакова не было ни гроша, а он уже присмотрел для своей дочери другую партию – не молодого, но богатого и успешного подполковника Раппеля. Но девушка была непреклонна. Говорят, что именно из-за неё старика подполковника, в июле 1873 разбил инсульт. Вскоре после этого, Корсаков был произведён в чин штабс-капитана, от умершего бездетного дяди получил в наследство небольшую усадебку под Вологдой и скромненький, но всё ж таки, капитальчик. Князь Курбатов долго упирался, но, этим летом, наконец, дал согласие на брак.

С Владимиром Александровичем Воротынским Елизавету Михайловну связывала давняя дружба. Княжна была поклонницей его режиссёрского таланта и частенько посещала воротыновские постановки. Она, пожалуй, была единственным другом Владимира Александровича противоположного пола. Причём у князя ни единожды не возникало никаких чувств к княжне Курбатовой, подобных тем чувствам, что испытывал мужчина рядом со столь красивой и обаятельной девушкой. Он относился к Елизавете как к сестре и не более того.

– Вова! Как я давно тебя не видела! – войдя с улицы, Елизавета Михайловна хотела было обнять князя, но воздержалась от этой затеи, вспомнив о сопровождающем её муже (этого дружеского, почти родственного порыва не заметил никто, кроме Воротынского), а затем чинно и степенно подала ему ручку, спрятанную в белую, шёлковую, до локтя перчатку.

– Здравствуй, Лизавета – Владимир поцеловал ручку княжны, а затем поприветствовал рукопожатием её супруга.

– Какой у тебя потрясающий дом! Правда, Андрюша? – говорила Елизавета Михайловна, оглядываясь по сторонам.

– Да, да… дом… чудесный – с явным неудовольствием ответил граф Корсаков.

– Проходите, мы скоро начнём – Воротынский указал гостям на распахнутые двери бального зала, а сам подошёл к Степану Степанычу, стоявшему у колонны с длинным списком – Сколько?

– Уже 143 человека… ждём Его Высочество…

Князь взглянул на часы:

– Без Великого князя начинать не будем…

В двенадцать минут десятого, когда над залом уже навис дух негодования и гости начали возмущённо перешёптываться, в дверях показался лакей, с чрезвычайно важным, шпрехшталмейстерским выражением лица, и громко, отчётливо и звучно объявил:

– Его Императорское Высочество, Великий князь Кирилл Николаевич, председатель Государственного совета Российской империи, со своим семейством!

Оркестр заиграл гимн и, под громкие овации, в бальный зал вошёл Великий князь со своей супругой, Александрой Георгиевной, ведомой им под руку. Великая княгиня, хоть и старалась не подавать виду, но была явно не довольна происходящим и испытывала даже, как показалось Воротынскому, отвращение к своему мужу. В высших кругах давно ходили разговоры о том, что Кирилл Николаевич имеет семью на стороне. Назывались даже имена любовниц. Среди всех большее предпочтение сплетниками отдавалось одной известной балерине Мариинского театра. Говорили даже, что она родила ему троих детей, и что он хочет возвести их в княжеское достоинство, как это сделал Император, после рождения у него четырёх детей от княжны Долгоруковской.

– Ваше Императорское Высочество! – Воротынский выступил вперёд и поклонился по отдельности обоим супругам, а в зале, тем временем, воцарилась тишина – Я необычайно счастлив, приветствовать столь высокопоставленных гостей в моём доме. Вы оказали нам всем, и мне, в первую очередь, великую честь, за что я обязуюсь этим вечером превзойти все Ваши ожидания.

– Довольно многообещающее начало, Владимир Александрович. Что ж… извольте начать. Должно быть, гости уже заскучали… – с равнодушным выражением лица процедил Кирилл Николаевич.

Воротынский подал знак дирижёру, и оркестр заиграл «На прекрасном голубом Дунае». Пары, возникшие из расступившейся толпы, как по волшебству, закружились в вальсе. Великий князь вместе с супругой, недолго думая, вошли в центр зала, оказавшись в окружении танцующих пар, и, со степенностью вожака прайда и львицы-матриарха, вступили в танец. Князь Воротынский быстро осмотрел зал, в поисках пары, особо не вглядываясь в дам, но выбирая из них самую красивую. Рядом с крупным, бородатым, пожилым статским советником, стояла одна, резко выделявшаяся из остальных – княжна Мария Ярославна Пожарская. Это была девушка ангельской внешности, с большими серыми глазами, светло-каштановыми, почти русыми локонами, маленьким, аккуратным носиком, длинной, прямой переносицей, ровно очерченными, будто нарисованными бровями и маленькой, милой ямочкой под нижней губкой. Она была одета в пышное белое платье с турнюром и открытыми плечами, что позволяло видеть её атласную кожу, покрытую на спине еле заметным золотистым бархатным пушком. Владимир Александрович, не теряя времени, широкими решительными шагами подошёл к ней, поклонился и протянул руку:

– Добрый вечер, сударыня! Позвольте пригласить Вас на танец?

Княжна Пожарская улыбнулась, сделала неглубокий реверанс и вложила в раскрытую ладонь Воротынского свою маленькую, кукольную ручку:

– Почту за честь, Ваша Светлость…

Они вошли в круг, и отдались танцу. Владимир Александрович танцевал превосходно, но из-за его роста, возникали некоторые проблемы. Партнёрша, зачастую, просто не доставала своей рукой до плеча Воротынского. Но не в случае с княжной Пожарской. Она, хоть и не была «телеграфным столбом», как называли князя его знакомые, но и являлась отнюдь не пигалицей – Мария Ярославна была ростом около двух с половиной аршинов, в то время как Владимир Александрович имел от кончиков пальцев ног до макушки царскую сажень.

Во время танца княжна безотрывно смотрела на Воротынского, а тот, в свою очередь, не спускал глаз с Великого князя. Когда тур подошёл к концу, Владимир Александрович поклонился своей очаровательной партнёрше и отошёл в сторону, взяв с подноса у проходившего мимо лакея фужер шампанского.

– Как Вам княжна Пожарская? – спросил у Воротынского стоявший у колонны доктор Антон Михайлович Уилльбурсон.

– О! Друг мой! Как я давно Вас не видел! – воскликнул, обернувшись, Владимир Александрович.

Доктор Уилльбурсон был старинным другом князя. Они познакомились ещё в детстве, на водах в Бельгии. Антон Михайлович имел английское происхождение – его дед – Уильям Уилльбурсон был военным врачом в армии Наполеона и, в 1812 году, остался в России, приняв православие. Доктор был высокого роста, крепко сложён, нижняя челюсть выступала немного вперёд, по-саксонски, глаза смотрели в разные стороны, что Антон Михайлович уже пять лет тщетно пытался исправить. Очки выглядели на огромном, толстом носу несколько комично, ибо в них косые глаза становились больше в несколько раз. Несмотря на свой забавный, а местами нелепый внешний вид, Антон Михайлович был человеком весёлым, общительным и добродушным, вдобавок ко всему – отменный ветеринар.

– Я думал, что ты в Швейцарии. Когда ты вернулся? – спросил Воротынский, подзывая жестом лакея с шампанским.

– Только вчера. Заехал к Пожарским, у них захворал такс. Забавная псина по кличке Румпель. От них-то я и узнал, что ты сегодня принимаешь Его Высочество, и навязался к ним в компанию – ответил доктор, взяв с подноса подошедшего лакея фужер.