Текст книги "Ты 24"

Не двигайся.

А то что?

А то всё.

Поцелуй, легкий, как бабочка.

Цвет: синий.

И над нами плывут облака. Небу всё равно.

Один раз он привез из деревни большой, просто огромный букет полевых цветов. Самый красивый из всех.

«Там в букете, может ты не заметила, две недотроги, сама знаешь почему. И это серьезно».

Да, это серьезно.

Он такой красивый. И он – всё самое лучшее, что есть во мне.

 
июнь,
последний цветок сирени,
начинается лето, Арсений
начинается лето, видишь?
От тебя пахнет солью и липой,
закат на небо пролитый
похож на изнанку розы.
Ты похож на майские грозы —
волосы вьются в кольца,
и твоя карта – солнце.
 

Но

камушек

с

твоим

именем,

блядь.

Такой крошечный и такой тяжелый. Какая бессмыслица.

Поэтому в час ночи я сажусь такси, чтобы посмотреть на него в упор и сказать как есть. Говорить правду – это привычка: сначала сложно, потом по-другому уже не выходит.

И нет ничего проще.

Меня научили. Мы научились. Это было неким негласным правилом с самого начала, и теперь я просто не могу иначе. Свобода – это отсутствие необходимости врать.

Да. Свобода.

Он открывает дверь, мягкий и сонный, и я называю его по имени.

Мы сидим на кухне, в его квартире, и, кажется, я здесь впервые. Так вышло.

Здесь удивительно пусто, но теплый свет от лампы на столе сжимает всё пространство только до нас двоих, и мне так спокойно. Окно открыто нараспашку, он курит самокрутку, медленно выпуская дым, а я сижу напротив. Нам больно.

Ровно напополам.

Цвет: синий.

Он такой красивый.

Мы смотрим друг на друга.

Все слова уже сказаны и произнесены вслух, но нам всегда мало слов, и время движется слишком быстро. Мы не можем наговориться, потому что слишком хорошо друг друга понимаем, даже сейчас.

И он – всё самое лучшее, что есть во мне.

Тебя никогда нет, и ты всегда убегаешь. Даже когда мы рядом, ты где-то совсем далеко, и мне кажется, ты ускользаешь от меня. Это говорит он.

Цвет: синий.

Что-то очень знакомое, и меня тошнит.

Слишком знакомое.

Не нужно объяснять. Меня тошнит.

Я устала. И он устал тоже.

Пойдем спать?

Мы лежим обнявшись, и это объятие настолько мучительное, такое близкое, оголенное, почти прозрачное, что хочется остановить прямо сейчас. Чтобы всегда эта теплая ночь, и утро никогда не наступит, и мы останемся здесь. Навсегда, на веки вечные.

Просто будем лежать в этой темноте, беззащитные и уязвимые, и будет слышно, как по Садовому проезжают машины скорой помощи, и по потолку изредка мелькают отброшенные фарами полоски света. Моя голова на его плече, он нежно и крепко прижимает меня к себе, целует в макушку, и никому не больно. Разве что только чуть-чуть. Я хочу быть сам с собой, я хочу быть с тобой. Останови.

Но утро приходит. Лифт медленно едет с последнего этажа вниз, хлопает дверь подъезда, и гул улицы сбивает меня с ног.

Вот и всё.

И ты как сон.

Яйцо всмятку. Белая упругая гладь лопается под острым краем ложечки, наполняясь горячим желтком. Что скрывается под матовой белизной – всегда сюрприз, и я очень горжусь собой, когда он оправдывает ожидания. Безупречно.

Я тоже горжусь тобой, настоящее яйцо всмятку. Это говоришь ты, и я почему-то это запомнила.

Ты достаешь из холодильника бутылку вина и делаешь глоток. Время 11 утра. Твой велосипед стоит в коридоре рядом с моим, и пока ты был в душе, я сфотографировала их на полароид. Это моя любимая фотокарточка.

Твой велосипед.

Ты снова спрашиваешь меня про текст. Ты постоянно о нем спрашиваешь, каждый раз, и просишь дать почитать. Но я не могу. Это же слишком.

В одном из писем ты напишешь: хочу, чтобы ты сидела и писала, а я поставил на место ту звенящую спицу в твоем колесе. Тебе не хватает решительности, надеюсь, я смогу помочь тебе с этим.

Я это запомнила. Да, блядь, ты мне очень помог.

Этот текст.

Из Нью-Йорка ты привозишь мне книгу, я просила, и ты не забыл – это в ней самое важное.

Доказательство.

Ты кладешь ее на стол: толстая, в бледно-мятной обложке, на ней фотография большого голубого айсберга.

Камушек с твоим именем. Поцелуй в арочку, поцелуй в уголок, поцелуй в губы.

Тебе пора.

Я стою, подперев спиной стену в прихожей, и смотрю. Ты всегда сначала надеваешь куртку, перчатки, только потом ботинки. Неудобно. Какую-то куртку, какие-то ботинки, на тебе вообще всегда просто какая-то одежда, и мне всё равно. Я не помню, как ты выглядишь одетым, я вижу только твое лицо.

Твое лицо. Если бы я могла, я бы ничего в тебе не поменяла. И никто не называет меня по имени так, как ты.

Тебе пора.

Ты притягиваешь меня к себе, и в этих коротких объятиях, самых обычных, таких, которые постоянно случаются в коридорах и совершенно ни о чем не говорят, я снова чувствую, что тебя нет навсегда, и мне хочется выть. Будто что-то внутри меня уже знает, что больше я тебя не увижу. Но я еще не знаю. Это тупо.

Чего ты смеешься?

Я просто рада тебя видеть. И от тебя пахнет вином.

Ты выходишь за дверь. Ты и твой велосипед.

Твой велосипед.

Я в самом деле вижу тебя в последний раз. Но я этого еще не знаю.

Нахер это всё.

Каждый раз, когда ты выходишь за дверь, тебя больше нет. И тебя нет навсегда.

К этому невозможно привыкнуть – так же, как нельзя подготовится к чьей-то смерти, даже к своей смерти. Тем более к своей смерти.

Я никогда не знаю, увижу ли тебя снова, пройдет ли месяц, два, три, лето. Вечность, блядь. Я ничего не знаю и никогда тебя не спрашиваю, потому что тебе нечего мне сказать. Я не знаю почему. Можно же говорить правду, что может быть проще.

Я тоже виновата, потому что сама выбрала тебя. Всегда же можно набраться храбрости и сказать себе:

нахер

это

всё.

Просто собраться. Посмотреть на себя в упор. Головой над. Потому что всё просто: да-да, нет-нет. Но у меня ничего не получается.

Ведь никто никогда не называет меня по имени так, как ты.

Было бы так легко. Ты бы вошел и сказал: я не люблю тебя. Была зима и шел снег. И скоро снова пойдет снег. Всё это длится уже целую вечность. Твои волосы едва доставали до плеч, а теперь почти закрывают лопатки.

Доказательство. Целая вечность.

Но ты этого не говоришь. Ты вообще мне ничего не говоришь. И поэтому каждый раз, когда ты выходишь за дверь, тебя нет. И тебя нет навсегда. Ты 24.

Я тебя не не люблю.

Больше я тебя не увижу.

И кажется, я начинаю об этом догадываться.

Я думаю о тебе, но в три утра после бутылки вина я едва ли могу вспомнить твое лицо.

Твое лицо.

Я вижу тебя, сидящим на стуле за кухонным столом, абсолютно голым, и глаза твои, сегодня совсем желтые, смотрят куда-то наверх. Острый угол твоего подбородка, острый угол твоих скул, острый угол тебя. Левая бровь приподнята, глухой звук «хм». Твоя кожа похожа на молоко. Поцелуй в косточку, поцелуй в коленку, поцелуй в живот.

Удивительно, таксист даже не догадывается о том, насколько я пьяна. Об этом не догадываюсь даже я. Город плывет за окном, огни мягко тают во влажности ночного воздуха.

Продукты. Салон красоты. Цветы. 24.

Ты 24.

Я чувствую себя глупо в теплой куртке, насквозь пропахнувшей табаком, хотя на улице плюс пятнадцать. Но ведь осень. Нахер это всё.

Таксист останавливает у ворот и, не оборачиваясь, желает мне спокойной ночи.

Спасибо, говорю я таким голосом, будто бы сейчас и правда спокойная ночь. И на небе луна.

Спотыкаюсь у входа в подъезд и падаю, больно ударившись ладонями об асфальт. Надеюсь, этого никто не видел, потому что это довольно стыдно.

А что из этого всего не стыдно?

Нахер это всё.

В квартире очень темно, и эта темнота испепеляет меня своей тоской изнутри. И хочется выть. Летом еще ничего – ночь совсем короткая, солнце не успеет колобком закатиться за крыши, как тут же появляется из-за другого угла.

Но лето закончилось, и этот незыблемый мрак так славно окутывает пустые углы.

На раковине твоя зубная щетка. Она стоит здесь уже полгода. Полгода, блядь, это очень долго.

Бросаю ее в мусорное ведро.

Нахер это всё.

Бутылка минералки залпом, одежда разбросана на полу от кухни до ванной, голова на подушке, и тебя больше нет.

Баю-бай.

Утро приходит внезапно и по щелчку. Притупленное сознание – тонкая металлическая пластина между рациональным и чувственным. Может, нехорошо, но вроде нормально.

В этот пасмурный понедельник, восхитительно мрачный и мокрый, мне кажется, я единственный человек с похмельем во всем городе. Мне кажется, я вообще единственный человек.

Меня тошнит. Взгляд сложно сфокусировать на одном предмете, но, кажется, сегодня всё же гораздо лучше.

Стакан воды. Кофе. Аспирин.

Где-то между головной болью и тошнотой мерцает теплый огонек благодарности. Как правило, нас всегда спасают вовсе не близкие, не друзья и даже не мама. Незнакомцы, удачно попавшиеся под руку в нужный момент. Городские ночные ангелы. Вчера я их встретила.

Часто гораздо проще рассказать всё как есть человеку, которого видишь в первый и, скорее всего, в последний раз. Наверное, оттого, что он ничего о тебе не знает – прозрачный, чистый контакт. Он не будет пытаться найти в словах пробелы, не будет угадывать, сколько еще слов ты оставила себе.

Он слышит только то, что ты говоришь, и в этом вся правда. Ему всё равно, что всё это происходит с тобой уже в тысячный раз, и что на самом деле ты сама снова и снова закручиваешь волчок.

И ты ему об этом не скажешь. Потому что хочешь, чтобы тебя услышали прямо сейчас, в этой сверкающей точке в очень конкретном отрезке времени. Ведь больно прямо здесь, и больно так же, как в первый раз. И то, что всё это уже было, в самом деле, ничего не меняет.

Хоть это и тупо.

В этом разговоре, пропущенном между парой бокалов, всем всё равно.

И это приятно. В каком-то смысле это же просто развлечение – немного больно оттого, что знакомо, зато бесплатно.

Я сижу за кухонным столом и смотрю в стену. Скоро пойдет снег.

Физически достаточно паршиво, чтобы не чувствовать больше ничего, кроме треска в голове и гудящей пустоты внутри, и я пытаюсь зацепиться за это состояние, чтобы остаться на плаву.

Больше всего на свете мне хочется увидеть его.

Цвет: синий.

Он бы собрал меня в два счета, ничего, совершенно ничего не сделав. Только он так умеет. И никто другой.

Ангел.

Но ты опять всё испортил, поздравляю. Я всё испортила.

Ты 24.

На одном из сотни записанных сообщений ты говоришь: я хочу тебя всю. Хочу тебя всю.

Я бы хотела, чтобы ты увидел меня сейчас, вот такую. И почувствовал всё, что я чувствую или пытаюсь не чувствовать, и всё еще хотел меня всю. Это вообще очень разные вещи. И что такое всё?

Всё или ничего. Я думаю так.

Нет ничего хуже, чем застрять где-то между. Полумеры, и я их терпеть не могу. Теплое. Нащупывание безопасного не работает. Близко – небезопасно. Страшно.

Посередине не бывает, точнее бывает, но плохо. Стой там, ближе не подходи, но только не оставляй меня, пожалуйста. Просто останься.

Кому-то может казаться, что на таком расстоянии появляется электричество, приятное напряжение между двумя, что тут есть какая-то очаровательная легкость, непрекращающийся ток. Может, так кажется и тебе.

Но думаю, в конечном итоге всё это просто бесконечное хождение по кругу на иголках: шаг вперед, два назад, и еще трусость. Нужно всё же иметь хоть долю самоуважения.

В комнате очень тихо. Все мои цветы молчат. Я смотрю в потолок и ни о чем не думаю. Даже о тебе. Тем более о тебе. Меня тошнит.

Если бы только можно было сейчас оказаться на том самом гребаном вечном пляже, чтобы обязательно три часа дня, когда солнце горит и жжется, ни себя, ни других не жалея. И чтобы он сейчас сидел рядом со мной на мокром полотенце, загорелый и соленый, и чтобы вода с его золотых мягких кудряшек капала на книгу, чтобы он нахмурился, поджег потухшую самокрутку и смахнул каплю со страницы, размазав буквы.

И я бы тогда позвала его по имени.

Он бы вопросительно поднял на меня глаза.

Цвет: синий.

Что?

Ничего. Просто.

И каждый день лето. И каждый день я называю его по имени тысячу раз, а он только улыбается и спрашивает меня: «что?». Июнь, июль, август, снова август, снова август, август, август, август. И время замерло, если бы я могла остановить прямо там, я бы остановила.

И чтобы больше ничего, ничего никогда не происходило.

Но сейчас осень, и я сижу на кухне в пуховике, батареи не топят, окно открыто настежь, я курю одну за другой.

Лето закончилось. Скоро пойдет снег.

Достаю твою зубную щетку из мусорки. Не могу же я просто взять и выкинуть ее вместе с ватными дисками и пустыми тюбиками пасты.

Ты 24.

Нахер это всё.

Я не могу спать, мне снится твое лицо, и сны – твоя территория. Там, где сны, – там только ты и есть. Утро – пощечина. Оглушительный удар темноты. Секунда на то, чтобы почувствовать контакт с телом, а потом снова его потерять. Я не чувствую себя, и всё, что я могу разглядеть, – твое колючее мерцание, заполняющее всё пространство внутри и даже снаружи. Слишком много якорьков мы оставили друг для друга, и они качаются в воздухе, цепляясь, оставляя следы и царапины.

Я скучаю по твоему небу. По твоим облакам. И мне хочется выть.

Так проходят дни.

Камушек с твоим именем.

Скоро пойдет снег.

Ты сказал: ты хочешь всё или ничего, но у меня нет всего.

Ты хотел сказать другое.

Ты хотел сказать: у меня нет всего для тебя. У меня ничего для тебя нет.

Мы сидим в кафе ранним утром, тогда, перед поездом, перед тем, как я уехала, и пьем кофе. Ты снимаешь с моего пальца кольцо и вертишь его в руках. Ты постоянно так делаешь – перебираешь мои колечки, примеряя то одно, то другое, каждый раз спрашивая: это откуда? А вот это?

Они все налезают тебе разве что на мизинец. Окружить тебя.

Мне пора. Я протягиваю ладонь, но ты переворачиваешь мою руку и надеваешь кольцо мне на палец. Это было неловко. Я почему-то это запомнила.

Мне хочется спать, и ночной город за окном растекся в однообразное запотевшее пятно из мелькающих огней. Такси в аэропорт, прямо сейчас. Да? Да.

Нахер это всё.

С собой только паспорт, телефон и то, что я должна отдать тебе. Больше ничего.

Всё или ничего.

Я пытаюсь купить билет на ближайший рейс, но связь не ловит, карточка не работает, и всё против меня. И я думаю: остановись, ну пожалуйста, остановись.

Но я сажусь в самолет и в четыре утра выхожу в холодную сухую ночь, и низкие тонкие облака быстро летят надо мной, подгоняемые ветром. Я их уже видела.

Это твой город. Твои облака. Где-то здесь.

Я скучаю по твоему небу. По твоим облакам.

Твой велосипед.

Больше всего мне почему-то запомнился светло-серый, очень сухой асфальт. Вечная мерзлота. И еще горящие где-то далеко теплицы, от которых часть неба окрашивается в зловеще-оранжевое зарево. Пожар. Это было и мое сердце тоже.

Я хорошо помню, как зашла в большой просторный номер с очень белой кроватью, и пустота мгновенно уложила меня на лопатки. Вот, я снова там, где ты, и, приблизившись к тебе на тысячу километров, особенно остро чувствуется зияющая дыра расстояния.

Скоро пойдет снег, и мне хочется выть.

Сон забирает меня наяву. Я лихорадочно перебираю в голове всевозможные варианты, пытаясь ухватиться хоть за какое-то объяснение. Но судорожные попытки найти в голове хотя бы одну причину, слово, хоть что-то едва заметное, но весомое, что оправдает мое присутствие, рассыпаются, не успев появиться, и меня тошнит.

Что ты делаешь?

Я не знаю.

Кажется, у меня температура. Но, вероятно, так было нужно, и остается только решить, что делать с огнем на себя. Так было нужно мне.

Я подумаю об этом завтра.

Но завтра наступает очень стремительно.

И что мне со всем этим делать? Скажи мне, что делать. Блядь.

Город похож на серое плато, хаотично расползающееся вширь, и сложно собрать его иррациональность в единое целое.

Я хочу домой. Но я иду по улице, закутавшись в пальто, всматриваясь в старые качающиеся троллейбусы, в мигающие вывески, в раскрашенные стены, пытаясь поместить твой образ в эту пустоту и построить ее вокруг тебя. Это твой город, и кажется, я начинаю о чем-то догадываться.

Мне не хочется тебя видеть, еще одно расставание – это уже слишком, но внутри всё сжимается в крошечный моток колючей проволоки от мысли, что ты совсем рядом, а я больше тебя не увижу.

Ну и зачем я здесь? Так было нужно.

Хочется спать. Скоро пойдет снег. Я устала.

Я сижу в кафе, с большой чашкой плохого горького кофе, и смотрю в стену. Ведомое тело.

Вот бы сейчас заплыть далеко в море и оказаться головой над, ощутить себя в своей оболочке, соприкоснуться с плотью. Стать горячей, живой и ясной. Но сейчас я не различаю даже свои черты.

И ты как сон.

Нахер это всё.

Я хочу домой, и поэтому в отеле прошу хрупкую девушку-администратора дать мне бумагу и ручку и десять раз переписываю записку. Дело не в поиске слов, мне вообще всё равно, просто пытаюсь сделать свой почерк хотя бы немного читаемым. У меня ничего не выходит, и я запечатываю в конверт свою арабскую вязь и то, что нужно было отдать тебе.

Доказательство.

Я протягиваю письмо, называя твое имя вслух, и она смотрит на меня так, что мне хочется забрать свои слова назад. Забрать всё назад. Она смотрит на меня так, будто от одного прикосновения к тонкой белой бумаге ей всё стало понятно. Крайне неловко, неуместная чужая боль, и хочется отвести взгляд.

Я оставлю это у вас?

Хорошо.

Я хотела бы оставить у вас и всё остальное, но так не получится, и поэтому я выхожу на улицу, тушу сигарету на половине, сажусь в такси и еду в аэропорт. Вот и всё, что остается здесь от меня, – никем не замеченная неубранная кровать в номере, оплаченном до завтрашнего утра. Но я очень хочу домой. Я больше не могу. Я устала.

Я оставила тебе кое-что.

Мы снова в саду. Огромный купол оранжереи плавится в сумерках теплым светом, и я останавливаю велосипед, чтобы подойти поближе. Это не тот сад. И сейчас всё тоже по-другому.

Скоро пойдет снег.

И вот мы стоим в прохладной темноте, под желтым фонарем, и ты меня целуешь. Я почему-то это запомнила. Потому что ты никогда раньше не целовал меня так. В этом поцелуе было утверждение.

Он говорил: «Да». Да, да, да.

В тот правда последний раз, когда мы виделись.

На следующий день ты выйдешь за дверь, и ничего мне не скажешь, и больше я тебя не увижу.

Нахер это всё.

Я оставила тебе кое-что.

Я сажусь в самолет. Мое место 13F. Я знаю, что это и твое место тоже, но у нас нет ничего нашего, и поэтому оно мое.

Мне жаль нас обоих.

Я была здесь, потому что хотела, чтобы ты почувствовал то, что я чувствую постоянно. Ты была так близко, протяни ладонь – и вот оно, у тебя в руке. Но ты исчезаешь, и мне не успеть даже окликнуть тебя. Ты была здесь, и тебя больше нет. И я тебя не увижу.

Камушек с твоим именем.

Я хотела, чтобы тебе было больно, выстрел в затылок – да. Но в самом деле, это было больше, чем нежно, и в этом было много любви.

И макушка твоя – макушка леса.

Я сижу в самолете и смотрю в окошко на твой утопающий в темноте город. Где-то там ты. Я смотрю на удаляющиеся электрические огоньки земли, и всё во мне – просто тоска, и я почти ничего не чувствую. Я очень устала. Меня тошнит.

Может ли любовь быть такой утомительной, жалкой, стыдной, измученной, какой угодно, только не возвышающей? Наверное, нет, но мне кажется, это она. И ты так близко.

Я знаю, что в этом нет нелюбви. Но я ничего не знаю о любви, я только чувствую, что между нами больше, чем текст. Больше, чем секс. Больше, чем сон, и явно больше, чем смерть. Поэзия.

Я не могу на тебя злиться, я не злюсь даже на себя. Я не могу на тебя злиться, потому что я тебя понимаю. Разве понимание не есть любовь? Думаю, что именно так. Понимание головой над, и не нужно ничего объяснять.

Да? Да.

И ты как сон.

И вот я лежу на полу в своей темной квартире, и из окна не видно неба, только плотную завесу облаков и никакой луны. И небу всё равно.

Скоро пойдет снег. Я дома. После бутылки вина, пары часов в самолете и спустя целое лето. Знакомые очертания в темноте берут меня в ласковые руки, и мне становится так спокойно. Мне так спокойно с тобой.

Голубой свет мягко рассеивается по комнате, отбрасывая тень люстры на потолок.

Цвет: синий.

Я лежу на полу и мне хочется спать. Я очень устала. Если закрыть глаза, то можно почувствовать, как качаются волны, но меня тошнит. На экране телефона то и дело загорается твое имя. Пропущенный звонок. Пропущенный звонок. Пропущенный звонок. Вызываю огонь на себя.

Камушек с твоим именем.

Мне жаль нас обоих.

Мне жаль нас обоих. И вот сейчас, когда мы подошли друг к другу так близко, пора уходить. Это так тупо.

Мы достигли определенного совершенства, правда, мы были так хороши. И в тебе так много поэзии. Моей поэзии.

Но не нужно умирать по сто раз.

Мне жаль нас обоих.

Баю-бай, леденец.

Вот и всё.

Вот и всё, что останется в конечном итоге: зубная щетка, бирка с твоего чемодана и фотокарточка – на нем твой велосипед, стоящий рядом с моим в коридоре.

Твой велосипед.

Тысячи сообщений. Стыд. Вранье. Поэзия. Сны.

Камушек с твоим именем.

Вот и всё, да.

Ты 24.

И ты как сон.

Баю-бай.